Паразит

– Акцептор? Ну как? Руки чешутся? – пропел он. – Готов к своей русской рулетке?

– «Готов!» – беззвучно завопил я.

Не знаю, как именно он слышит мои мысли, но всегда понимает, что именно я думаю.

– Начинайте! – реципиент нетерпеливо махнул рукой.

Вышла новая жертва. Молодой официант с нервными бегающими глазами. Он затравленно оглядывался, но всё равно приближался к нашему столу. Хотя его ноги прогибались в коленях.

Причастность к творящейся здесь мерзости, всегда накатывала на меня именно в эти моменты. Хотелось заорать, что я против, что больше не буду этого делать. Что он может запихать свои деньги в свой жирный варикозный зад. Но я молчал, и боялся даже подумать об отказе.

Новенький остановился перед реципиентом и отвесил неуклюжий поклон, а потом по-крабьи двинулся за ширму.

Я знал, что там происходит. Сейчас он садится напротив моего неподвижного тела. Кладёт руки на стол и его приковывают, так же как меня. Новенький нервничает ещё сильнее, дёргается, и тогда его хватают за волосы, отводят голову назад и насильно запихивают капу в рот. А сверху наматывают эластичный бинт, чтобы не мог выплюнуть. Он давится, стонет и дрожит ещё сильнее. Но всем уже плевать. На его голову цепляют передатчик. Если совсем начинает дурить и брыкаться, притягивают ремнём к стулу, а ноги прикручивают к ножкам.

Пока настраивают прибор, я мечусь внутри жирной туши, как загнанный заяц на окровавленной поляне. Всегда страшно, что ещё один участник нашего безумного цирка застрянет в моей голове навсегда. Что его нельзя будет выковырять оттуда. Что вечно буду чувствовать его барахтанье и ёрзание под своим черепом.

А потом он кричит. Всего несколько мгновений, но отголоски его боли отдаются эхом в нашем общем сознании.

Реципиент морщится, но всё равно продолжает улыбаться. Для его маленьких, красных, встревоженных ушей – это музыка. Я давно сижу в его проклятой башке, и знаю, что он не любит слушать ничего другого. Только безумные вопли.

Наконец новенький присоединяется к нам и притаскивает вкус своих сумбурных страхов. Они острые и кислые. Напоминают репейное масло, рыбий жир и сырую печень. Он пытается справиться с собой, сказать, что готов. Но вместо этого приходит другой сигнал. Резкий, как запах нашатыря. У реципиента хрустит челюсть. Он так широко раззявил свою пасть в идиотской улыбке, что по подбородку потекла слюна. Но его это не беспокоит. Он рассматривает широкий кухонный нож, который принёс однорукий повар. Даже пробует его на баланс, покачивая на ладони. Остаётся доволен и кивает.

У новенького истерика. При виде ножа, его вкус меняется до протухшего масла из-под шпрот, сдобренного мускусом. Я же, окончательно перестаю его жалеть. Отступать уже поздно, и его поражение – это моя победа.

Повар уходит за ширму. Мне хорошо известно, что теперь он кладёт кухонный нож на стол между нашими руками и раскручивает. А пока лезвие мелькает, показывая то на одного, то на другого, повар достаёт короткий, широкий топор. Обходит нас со спины, примеривается то ко мне, то к новенькому. А сам, всё время косится на кухонный нож. Тот уже замедлился, делая последние обороты. Вот его лезвие едва двигается и показывает на…

От безумного вопля, подскакивает даже реципиент, но тут же расслабляется и громко бздит. Крик отчаяния и ужаса ещё несколько мгновений висит в воздухе, но внутри нашего общего тела ничего не слышно. Чтобы я не понял, что произошло, новенького уже отключили от передатчика, почти сразу после удара. А мне надо угадать, чья рука теперь разбрызгивает кровь, отделённая от локтя. Крик ничего не значит. Новенький мог завопить со страху, даже если разрубили меня, а не его. Поэтому придумывать заранее нельзя. Надо ждать дегустацию.

– Молчишь? – ядовито пыхтит реципиент. – Хочешь чужими руками жар загребать? А ведь мальчик за тебя руку отдал… – но не сдерживается и начинает хихикать.

Я строго контролирую мысли, ни одну не выпуская наружу. Хоть это и очень тяжело. Ждать, придётся как минимум сорок минут.

Мой мучитель снова начинает жрать. Но на этот раз разминается пастой с креветками и сливками из розового молока яка. Вкус средний. Обычные сливки подошли бы намного лучше, тем более в блюде столько кинзы, что она забила даже креветки. Это так же точно, как подтверждённые мной звёзды. В оттенках вкуса мне нет равных. Гастрокритик комиссии по звёздам не ошибается. Только превращается в ничтожество из-за проклятого безумца с проклятым вирусом.

Я запрещаю себе думать, что моё тело за ширмой истекает кровью. Уверен, что в случае чего ему окажут помощь. А на новенького мне плевать, его уже наверняка увели в подсобку, незаметно, чтобы я не понял, кто остался без руки.

Пусть это будет он.

Реципиент не доедает пасту. В желудке у него всё булькает, и чтобы побыстрее расщепить съеденное, он выпивает какие-то ферментирующие средства. Вкуса у них нет.

А пока приносят лёгкие закуски: сыры, колбасы и виноград на огромном подносе, занимающем половину стола. Откуда-то из подсобных помещений долетает хриплое нытьё новенького. Я снова взлетаю в облака, как во время подключения, но реципиент многозначительно хмыкает и закидывает в рот виноградину.

Я сжимаюсь в точку. Чувствую то, что не могу чувствовать – как из ровного среза на руке, оставленного поварским топором, выбиваются густые струи моей крови, а перерезанные мышцы сокращаются и тянут из меня остатки сил. Терпеть больше невозможно, но время растягивается, как резиновый жгут.