Quotes from the book «Город Брежнев»
И место отличное: берег Камы, лесостепь, круглый год тридцать градусов, только летом плюс, а зимой минус.
Несправедливо, конечно, что сдыхать мне можно, а убивать нельзя. Но мы, наверное, что-нибудь придумаем.
И начальству это слово нужно затем же, вдруг сообразил я. Вы любите Родину, школу, родителей, друзей – а значит, обязаны делать вот это, это и еще в свободное время три раза в неделю по полтора часа вот это. Конец договора. Не выполнил – не любишь. Не любишь – не человек.
То есть про любовь спрашивают с одной целью – заставить. А я не люблю, когда заставляют.
...Но вот этих – боюсь. Честно. Потому что волков вырастили.
– Кто вырастил? Мы вырастили? – возмущенно уточнила завуч.
– А кто еще? – устало спросил физрук. – Марсиане, что ли? Мы. Я иногда думаю, кто из этих ребятишек вырастет и что они сделают через десять лет. Со страной, с миром. И страшно становится. А потом успокаиваюсь. Знаете почему? Потому что своя рубаха, она теснее давит. Ведь эти десять лет еще прожить надо. И совсем не факт, что лично мне это удастся.
Завтра предстоял тяжелый день.
Как будто остальные – что предстоящие, что прошедшие – могли быть легкими.
Надо быть дома. И это не материнский наказ из сопливого детства – «Чтобы к восьми дома был, голову оторву», все такое. Каждый сам выбирает, что считать домом. Виталик с этим немножко затянул, но лучше вот так затянуть, чем сорваться и уйти никуда, как папаша. Дом выбирают однажды и навсегда, а если срываются и уходят, остаются без дома на всю жизнь. А бездомному плохо не только в Америке.
А наши не могут быть фашистами. Наши не могут кидать гранаты в дом, бомбить города, захватывать чужие острова, ну и вообще – нападать, стрелять в спину, обманывать и предавать. Потому что какие они наши после этого? Они фашисты или там американцы с израильцами – не знаю уж, кто там живет и как правильно называется, но бомбит всех постоянно.
Некоторые фразы он почти выкрикивал, обращаясь то ко мне, то к Витальтоличу. Витальтолич следил за дорогой, лишь иногда косясь в сторону батька – я в зеркале видел, когда сам поднимал лицо. Было стыдно и неловко. За батька и вообще. Мы же в самом деле отдыхать ехали. Пусть не пить, пусть батек с Витальтоличем явно собирались говорить о делах, но в словах неприятных мужиков была правота, и от этого в груди и горле было совсем погано, как в начале простуды. И ни солнце эту погань не прогоняло, ни ветер, по-прежнему влетавший в окна.
...в говно, говорят, важно не вляпываться, но лучше бы и рядом не стоять, и тем более не разговаривать.
Но если с тобой по-человечески, неловко отвечать не по-человечески. Особенно когда не знаешь, что нечеловеки этим пользуются.
