– Нет, – она принесла из дома чистую тряпицу и кувшин с водой, быстро промыла и аккуратно перевязала мне рану, – я останусь тут. Я была здесь счастлива с Владом. Он называл меня своей Музой.

– Воля твоя, – я попрощался с ней и пошел к дому Прокопчука, где оставил свою машину, на которой приехал из Москвы.

Я хотел зайти к участковому, но тот спал, его богатырский храп доносился из распахнутого настежь окна.

Я открыл дверцу своего Паккарда.

– Товарищ офицер, – я услышал за спиной голос Алевтины, – вы нашли убийцу Влада?

– Нашел, – кивнул я.

– Кто он? – еле слышно произнесла она.

– Один мерзавец. Его больше нет, я убил эту тварь…

– Подождите, – она запнулась, – подожди, – голос Алевтины был словно еле слышный шелест леса, который простирался за нами.

Она стояла передо мной, такая незащищенная, и я почему-то боялся смотреть ей в глаза.

– Ты уже уезжаешь? – тихо спросила девушка.

– Да.

– Может, останешься на время?

– Прощай.

Я козырнул, сел в Паккард и, не прогревая мотора, резко рванул автомобиль с места. Проклятые инструкции запрещали нам общаться с причастными к делу лицами. На выезде из деревеньки я оглянулся, Алевтины уже не было. Видимо, она ушла в терем, который так и не стал для нее сказочным. Кто виноват в том, что сказки порой жестоки, как и сама жизнь?

Вернувшись в Москву, я написал рапорт и тут же по настоянию Вахтанга Дадуа отправился в госпиталь, лечить раны, полученные от злобного лешака. Однако от госпитализации я отказался, сменив повязку, уехал спать домой, в недавно полученную отдельную квартиру, а на следующий день уже вновь притупил к службе.

«Призрак Беломорканала» (Рассказ старшего лейтенанта НКВД Саввы Сорокина)

Череда странных смертей от утопления заставила меня, офицера спецотдела Бесогон, выехать в район одного из участков Беломоро-балтийского канала ранней осенью сорокового года. В то время строительство этого унесшего столько человеческих жизней объекта было уже завершено, но отдельные работы все еще продолжались. Такое грандиозное многокилометровое гидросооружение всегда нуждается в с серьезном техническом надзоре и периодическом ремонте. Эти работы осуществляло специальное стройуправление, функционировавшее в составе местного Беллага.

Контингент работников СУ больше чем наполовину состоял из осужденных, другую его часть составляло местное население с незначительными вкраплениями приехавших по велению сердца молодых романтиков, парней и девчат с комсомольскими билетами и возвышенными представлениями об окружающей действительности.

Вот несколько работников этого самого СУ и оказались утопленными в водах близ вновь построенного шлюза. Строчки пришедшей в наш отдел совсекретной «Молнии» были сухи и лаконичны. Но именно лаконичность этих сообщений и стала поводом для моей служебной командировки и последовавшего за ней расследования. Смерть людей – всегда повод для расследования, а таинственные обстоятельства этой смерти – повод для расследования, которым надлежит заняться нам, спецам из «Бесогона».

Итак, утром я читал телеграмму:

«Последнее время случилось семь утоплений насильственного порядка тчк Причины смертей работников участка стройуправления не установлены тчк Среди местного населения и персонала СУ упорно циркулируют слухи о потусторонних явлениях зпт послуживших причиной этих смертей. Настоятельно прошу разобраться в случившемся тчк

Нач СУ Белукович. Г.Н.».

Телеграмма пришла в центральный аппарат НКВД и была спущена нам с размашистой директивой самого наркома Берии. «Разобраться и доложить», – было написано рукой Лаврентия Павловича.

Прочитав текст телеграммы и краткую приписку шефа МГБ, я немедленно выехал на место и спустя двое суток прибыл на станцию «Порково». Лагерный пункт и участок стройуправления, находились в двадцати километрах от железнодорожной станции.

Сошедшие с поезда, в основном командировочные, быстро переместились с платформы на небольшой рынок, где разбитные торговки продавали спелые наливные яблоки и большие золотистые груши, аромат, которых чувствовался еще на подходе к базару. Быстро пополнив продуктовые запасы, приезжие начали прицениваться к услугам возчиков, хмурого вида мужичков, стоявших со своими телегами прямо за хлипким ограждением полустанка.

Я вышел из вагона поезда последним и когда добрался до рынка, там остался стоять лишь один дедок в ветхой заношенной до дыр телогрейке. Его старая, как и он сам, лошаденка мирно дремала в ожидании пассажира.

– Свезти куда? – поинтересовался дедок, с уважением поглядывая на мой новый недавно полученный в спецраспределителе плащ и кожаный портфель с золочеными замками.

– Пожалуй…

Я забрался на телегу, а старик хлестнул лошадь по тощему крупу.

– Н-ну, окаянная, – грозно прикрикнул он и повернулся ко мне, – командировочным будешь, товарищ?

– Вроде того, завербовался сюда на работу, устраиваться еду, бухгалтером трудиться стану, хорошие деньги обещают, – доверительно сообщил я.

– Тебе куда в Лапино, или же к гидроузлу? – поинтересовался старик, ловко сворачивая из замызганного кусочка газеты большую похожую на кулек самокрутку.

– Мне к лагпункту. Стройуправление там еще расположено…

– Э, нет, – старик выплюнул в дорожную пыль недокуренную цигарку, – туда не поеду, до перелеска довезу, а дальше сам как-нибудь доберешься. Там недалеко версты четыре всего будет.

– Чего так, дед? – поинтересовался я, – я заплачу, сколько скажешь.

– Не надо мне денег твоих, – старик насупился и нещадно гнал бедную выбивавшуюся из сил лошаденку.

За весь последующий путь, мы ни сказали с ним и пары слов. Добравшись до перелеска, дед остановил телегу и указал мне рукой куда-то вперед.

– Там за березняком ихние бараки стоят, дойдешь?

– Доберусь, дед, – я сунул старику деньги.

– Больно много, – опешил тот.

– Ничего, не обеднею, – я повернулся идти, но дед схватил меня за рукав плаща.

– Погоди, мил человек, – он смотрел на меня с явным сочувствием, – уезжай ты отсюда. Нечистые дела тут творятся. Лагпункт этот проклят. Там, где водохранилище сделали, раньше деревня была старообрядческая. Они уходить от своих домов отказались, могилы отцов покидать не стали. Их волоком оттуда волокли, а они все одно, остались. Так их вместе с деревней той и затопили.

– Спасибо, дед, за предупреждение. Но я уже и аванс получил…

– Как знаешь, – старикан хлестнул лошадь кнутом и погнал телегу обратно к станции.

Я пошел чрез березняк и часа через три вошел в «Поселок Гидростроителей», как значилось на натянутом вдоль щитового забора истрепанном ветром кумаче. Чуть поодаль маячили лагерные вышки с застывшими на них фигурками охранников. Поселок находился в непосредственной близости от лагеря и фактически являлся его структурным подразделением.

И лагерь, и сам поселок были в этот предвечерний час пусты, если не считать автоматчиков на вышках. Ни один человек не двигался по обнесенной покосившимися заборами территории. Я добрался до одного из вросших в землю щитовых домов, на котором была прикреплена размытая от частых дождей табличка. «Общежитие стройотряда № 1» – было выведено неровными буквами на потрескавшейся фанере.

Я толкнул дверь и вошел внутрь. Помещение, сплошь заставленное двухъярусными грубо сбитыми нарами, был пустым, если не считать лежащего на одной из верхних шконок паренька лет семнадцати.

– Где все? – поинтересовался я.

– Ты кто такой будешь? – парень свесился с нар и смотрел на меня с неподдельным интересом.

– Инспектор по охране труда. Прибыл из Москвы, из Главгидростроя для расследования несчастных случаев на производстве гидроработ, – я помахал пред носом парня сработанным в нашей ведомственной спецтипографии удостоверением, – как мне найти руководство участка и лично начальника стройуправления Белуковича Г Н?

– Нет Гаврилы Никитича больше, – парень поднялся с нар и горестно развел руками, – в штабе строительства все руководители наши. Труп Белуковича рассматривают…

– Что с ним стряслось? – опешил я.

– Утонул, вроде, – настороженно поглядывая на меня, пояснил парнишка.

– А все ремонтники где? Поздно ведь уже, – я посмотрел на часы, – рабочее время вышло. Ужинать уже пора.

– Ребята еще с работы не вернулись, у них там буза какая-то началась. В воду лезть боятся, а у нас вся работа с водой и связана, гидростроители мы ведь!

Он горделиво выпятил вперед впалую грудь и посмотрел на меня с плохо скрываемым презрением.

– Мы – рабочий класс, нам в кабинетах сидеть некогда. Я вот простыл малость, а то б тоже с ребятами сейчас был бы.

– Тебя как звать, гидростроитель? – обратился я к пареньку.

– Коля Парфенов. Я из Мытищ. По комсомольскому призыву сюда прибыл.

– И много вас тут таких призывников?

– Не очень, – Коля поправил шерстяной шарф, которым обмотал больное горло, – стройка–то ведь давно закончилось. Многие уехали, остались вербованные из местных, да зеки, они ведь срока тянут. Я тоже уехал бы, но мне характеристика нужна, будущим летом в институт поступать буду.

– Дело хорошее, – я достал пачку папирос «Казбек» и угостил Николая, – скажи мне, друг, а почему ребята бузят? Бояться чего?

– Люди тонут. И днем и ночью тонут. Я видал, как Саня Студнев утонул. Мы с ним под мостовой опорой работали, в лодке стояли, он споткнулся, за борт выпал, а его будто кто за ноги ухватил. И на глубину уволок. Я за ним бросился, но спасти не сумел. Говорю же, держал его в воде кто-то. А сегодня ночью сам Белукович утоп, на лодке вечером поплыл, гидрозатвор, что недавно чинили, проверить хотел…

– И давно у вас все это началось? – спросил я.

– Два месяца назад, может чуть раньше, – Коля пожал худенькими плечами и, погрустнев, добавил, – вообще-то, нам про это рассказывать запрещено.

– Кем?

– Неважно. Что-то разговорился я с вами. Нельзя мне много говорить, горло болит. Мне покой нужен. Уходите, товарищ инспектор, а то у меня температура подняться может.

Повернувшись к стене, он укрылся одеялом и нарочито громко захрапел. Я выбрался из барака и пошел вперед, выискивая штаб строительства, где по словам комсомольца Коли Парфенова собралось сейчас все руководство стройуправления. Вскоре я обнаружил ветхое дощатое строение с щелястыми некрашеными стенами. Над входом была прибита кособокая табличка с написанными от руки буквами. «ШТАБ» – значилось на ней. Тут же висела подслеповатая лампочка, мощности которой едва хватало, чтобы осветить эту самую табличку. Покосившееся от старости крылечко готово было вот-вот развалиться, а тяжелая набухшая от частых дождей дверь еле поддалась, когда я нажал на нее всем телом.

Прокуренная комнатушка была единственным помещением в домике. Посредине, на грубо сбитом из не струганных досок полу стоял старый обтянутый потемневшим от времени сукном стол, на котором лежало обнаженное тело утопленника, полного мужчины лет сорока пяти. Лицо его было обезображено длинными глубокими бороздами, а из-под закатанных брючин выглядывали щиколотки, все в синяках и кровоподтеках. Руки мертвеца были неестественно вывернуты, будто он до последнего старался высвободиться из чьих-то смертельный объятий, избавиться от нечеловеческой силы хватки.

Зрелище было настолько жутким и отталкивающим, что я едва поборол в себе желание отвернуться и продолжил осмотр помещения. За столом сидели трое, все в клубах сизого табачного дыма. Они были настолько увлечены осмотром тела, что даже не заметили моего прихода. В напряженной тишине они в странном оцепенении взирали на несчастного.

– Здравствуйте, товарищи. Сочувствую вашему горю. Я приехал из Москвы, инспектор по охране труда из Главгидростоя. Сорокин – моя фамилия.

Я полез в потайной карман пиджака за командировочными документами, но наткнулся на требовательный властный взгляд одного из сидящих за столом людей.

Сухощавый высокий человек в форме с петличками капитана НКВД оторвался от созерцания утопленника и грозно посмотрел на меня своими широко посаженными стального цвета глазами.

– Из самой Москвы? – криво усмехнулся чекист, – что ж, давайте знакомиться. Начальник особого отдела Беллагстроя капитан Горницкий.

Он слегка наклонил большую коротко стриженую голову, но руки так и не подал, остальные двое лишь смотрели на меня, широко открыв глаза, словно на какое-то заморское чудище. Первым из-за стола поднялся костистый немного сутулый старикан с землистого цвета лицом и плешивым в пигментных старческих пятнах черепом.

– Местный врач Солодовников Петр Евсеевич.

– Иван Разумов, – исполняющий обязанности главного инженера тут же вслед за доктором, представился молодой, лет двадцати пяти, парень с комсомольским значком на белой аккуратно выглаженной косоворотке.

– Будем знакомы, товарищи, – я пожал обоим потные от волнения руки.

– Беда у нас, товарищ инспектор, начальник управления утонул. В водоворот попал, когда на лодке осмотр стыковых перекрытий производить поплыл, – виновато разводя руками, пробормотал Разумов.

– Стремнина – опасная штука. Многие гибнут, особенно те, кто по пьяному делу купаться лезет, – тут же добавил врач, старательно отводя взгляд в сторону.

Горницкий молчал, он достал из кармана серебряный портсигар и извлек из него папиросу.

– Начальник СУ утонул по собственной глупости, – капитан затянулся терпким ароматным дымом папиросы «Гурзуф» и выпустил его в потолок тонкими аккуратными колечками, – все тоже самое произошло и с другими. Кто по пьянке, кто по глупому лихачеству утонул в реке, и нечего тут разводить антимонии.

Горницкий оглядел сидевших за столом и остановил свой колючий взгляд на съежившимся от страха докторе Солодовникове.

– Не так ли, товарищ Солодовников? – осведомился капитан, делая акцент на слове «товарищ».

– Признаков насильственного утопления на телах умерших нет, – послушно откликнулся врач, съеживаясь еще больше.

– Пока я видел лишь тело начальника СУ Белуковича у него на щиколотках следы, будто бы его держал кто-то. Что вы на это скажите?

Я следил за реакцией Горницкого, но тот в ответ на мои слова лишь криво усмехнулся.

– Белуковича действительно держали за щиколотки. Только при этом его пытались спасти, а не убить. Можете спросить у лодочника Фомы Варчука. Это он был на веслах, когда случилась трагедия, – пояснил начальник особого отдела.

– Так Белукович плыл в лодке не один? – удивился я.

– Нет, не один. С ним был Варчук. Можете спросить у товарища Разумова.

– Это правда, – подтвердил инженер, вытирая рукавом косоворотки мгновенно вспотевший лоб, – не один он был в лодке, не один, – еще раз проговорил он, избегая встречаться со мной взглядом.

– Где же тела остальных утопленников? Надеюсь, вы храните их в лагерном морге, – я смотрел в смеющиеся глаза Горницкого.

– Зачем им чужие мертвяки? В лагере и своих жмуриков хватает. Утопленники давно похоронены, товарищ москвич, – Горницкий встал и подошел ко мне почти вплотную, – послушайте, Сорокин, уезжайте отсюда. Я не люблю, когда у меня под ногами путаются типы вроде вас. В вашу принадлежность к Гидрострою я не верю. Ясно вам?

– Но, у меня командировка, – начал, было, я.

– Считайте, что она закончилась. Завтра я подпишу все ваши бумаги. Вы возьмете билет на поезд и уедите отсюда навсегда. Если не хотите неприятностей, конечно!

Он порывисто встал из-за стола, на котором все еще лежало тело начальника Су и, решительно отрыв дверь, вышел в быстро сгущавшиеся сумерки. Еще через минуту донесся звук мотора. Я шагнул к оконцу, неподалеку от штаба строительства остановился автомобиль «форд», за рулем сидела темноволосая девушка в красивом норковом жакете и шляпке-таблетке. Даже сквозь немытое окно штаба строительства было заметно, как она хороша собой. Горницкий сел возле нее и повелительно махнул рукой. Машина резво тронулась с места и умчалась, оставив за собой небольшое облачко дыма.

– Кто эта девушка? – обратился я к Разумову.

Тот затравленно посмотрел на Солодовникова, но врач отвернулся в сторону.

– Наш библиотекарь Инна Якушева, москвичка, меду прочим, – Иван явно волновался, беспрестанно теребя ворот своей косоворотки, – у нас, товарищ Сорокин, прекрасная библиотека. Много хороших книг. Инна очень следит за этим, а товарищ Горницкий помогает ей, достает интересные романы. Дюма вот недавно привезли. Не читали?

– Читал, кое-что, – я шагнул к дверям, – где здесь причал? Хочу взять лодку и осмотреть место, где произошла трагедия. Заодно познакомлюсь с Фомой Варчуком.

– Без разрешения Горницкого посторонние к пристани не допускаются, – встрепенулся врач.

. Он по-птичьи вспорхнул со стула и встал возле двери, загораживая выход своим тщедушным телом.

– Завтра утром все с ним обсудите, – бросил со своего места Разумов, – здесь ничего не делается без ведома нач.особого отдела, – пояснил главный инженер.

– Хорошо, будь по-вашему, – легко согласился я.

Выбравшись на улицу, я прошел возле оконца штаба и нырнул за угол. Здесь начиналась узенькая тропинка, ведущая к высокому лагерному забору. Чуть в стороне за молодым худосочным березняком маячила громада какого-то дома, издалека похожего на огромный сказочный терем. Рядом с теремом располагалось строение пониже. Над входом красовалась надпись «библиотека». Буквы здесь были выписаны ровно и аккуратно, а яркий плакат, прикрепленный прямо на дверь призывал граждан повышать свой культурный уровень и регулярно читать газеты.

Окна библиотеки были сейчас темны, зато терем сиял огнями, точно сказочный дворец во время бала. Рядом с крыльцом этого великолепного образчика местного зодчества стоял автомобиль «форд». На сидении лежали длинные кожаные перчатки и маленькая дамская сумочка. Я обошел машину и почти вплотную приблизился к дому, остановившись под одним из ярко освещенных окон. Форточка была приоткрыта. Оттуда доносились звуки патефона. Вдруг мелодия оборвалась.

– Я боюсь тебя, Артем. Иногда мне кажется, все, о чем здесь говорят люди – реальность. Грубая, зримая реальность и деться от нее некуда…

– Не говори глупости, – голос Горницкого звучал уверенно, – я здесь временно, скоро я получу повышение, и мы уедем в Москву. Хочешь в Москву? Ведь ты приехала оттуда?

– Хочу, но только не с тобой! – Инна заплакала.

– Дура! – Горницкий стукнул кулаком по столу, – кто ты без меня? Дочь своих нищих родителей, которые ютятся в жалкой полуподвальной коммуналке. Я выведу тебя в люди. Со мной ты будешь королевой. У тебя будет все! Все, ты понимаешь?!

Девушка молчала. Я на цыпочках отошел чуть в сторону и бесшумно, словно кошка, вскарабкался на стоявшее возле дома дерево. Забравшись чуть повыше, я смог увидеть шикарную обстановку комнаты. По всей видимости, это была спальня хозяина дома. Сам Горницкий в роскошном зеленом халате, словно падишах возлежал на широченной кровати. А Инна стояла перед ним в прозрачном коротеньком пеньюаре возле большого, до самого пола, трюмо.

– Отпусти меня, – вдруг взмолилась она, бросаясь на колени, – я не могу больше здесь находиться. Мне тяжело.

– Брось устраивать истерику!

– Тогда, я уеду сама! Завтра же утром.

– Я тут хозяин! Без моего ведома в этих краях не пролетит и муха. По моему приказу были затоплены десятки деревень, и я один вершил тут судьбы людей. Я могу приказать не только жалкому человеческому отребью, но и самой природе. Захочу, и поверну воды канала вспять! Только я решаю, кому что делать, и ты станешь делать то, что скажу я!

Горницкий вскочил с кровати, сбросил с себя халат и остался нагой. Его крепкое покрытое густыми черными волосами тело напоминало тело огромной обезьяны, а лицо, перекошенное дикой злобой, могло внушить ужас не только молоденькой девушке.

С утробным рыком он бросился к трюмо, загребая жертву огромными мускулистыми руками. Мгновенье, и он повалил Инну на искусно выделанную медвежью шкуру, украшавшую пол спальни.

– Не смей, не трогай, отпусти меня, животное!

Девушка попыталась вырваться, но тут же получила удар в лицо. Горницкий прижал тело к полу и с силой рванул его на себя.

– Я научу тебя подчиняться!

Он утвердился наверху и вновь ударил свою жертву. Инна плакала навзрыд. Я достал из кармана плаща наган и прицелился в статуэтку балерины, стоявшую на ночном столике возле необъятного ложа местного чекистского начальника. Жахнул выстрел, статуэтку разнесло вдребезги. Горницкий оставил Инну в покое и отскочил к большому резному шкафу.

– Кто посмел?! – неистово заорал он, накидывая халат и хватая со стола пистолет ТТ.

Я мигом скатился с дерева и помчался вниз, к каналу. Вслед мне раздалась беспорядочная пальба. Рассвирепевший Горницкий высадил в темный силуэт возмутителя спокойствия целую обойму, но не попал ни разу. Несколько позже раздались выкрики лагерной охраны, послышался собачий лай. Особист поднял по тревоге бойцов, охранявших периметр запретной зоны. Они стали прочесывать местность, но я уже приближался к пристани, обнесенной с суши довольно высоким забором из нетесаных плохо покрашенных досок. Подтянувшись на руках, я неловко кувырнулся вниз и неуклюже хлопнулся на спину.

– Руки вверх!

В лицо мне смотрело дуло винтовки, которую держал в руках огромный детина в потертом брезентовом макинтоше и сбитой на затылок фуражке с якорем.

– Лодочник Фома Варчук? – спросил я, поднимаясь с земли.

– Я–то, Варчук. А вот ты кто таков будешь?

Детина ткнул ружейном дулом мне в грудь. Сейчас в свете вышедшей из-за туч луны я рассмотрел его получше. Лет сорока с небольшим, грузный с испитым давно небритым лицом, он и сейчас дышал застарелым перегаром. Маленькие заплывшие жиром поросячьи глазки смотрели на меня подозрительно. Длинные руки с большими похожими на арбузы кулачищами слегка подрагивали, сжимая оружие.

– Я командирован из столицы. Документы при мне, могу показать.

Я полез в карман, но тут же получил сильный удар винтовочным прикладом. Варчук был настоящим профессионалом и очень хорошо знал, куда следует бить. Меня он стукнул по голове, прямо по лбу, я упал навзничь, и только сильная боль не позволила мне потерять сознание сразу. Я еще чувствовал, как огромные сильные ручищи лодочника крепко-накрепко вяжут меня мокрой шершавой веревкой и тянут в воду.

– Куда ты его, Фома? – услышал я возле самого уха голос невесть откуда взявшегося Горницкого.

– В воду, ваше благородие. Я уж хотел за вами бежать, когда субчика этого тут приметил. Хорошо, что вы сами к пристани догадались прийти.

– Он пожалеет, что приехал сюда! – Горницкий пнул меня носком забрызганного грязью хромового сапога, – здесь моя вотчина, и никто не может совать нос в мои дела!

– Это точно, – подобострастно откликнулся Варчук. – хотите, я порву его на куски прямо здесь, вот этими самыми руками?

Лодочник поднял вверх и потряс огромными, похожими на ковши экскаваторов лапами.

– Не торопись, – охладил его пыл Горницкий, – пусть он умирает мучительно и страшно. Хочу, чтобы он утонул. Слышишь, ты, я утоплю тебя, мерзкий никчемный человечишка!

Особист наклонился ко мне. Я молчал. Глаз упорно не открывал, голоса, естественно, не подавал. Горницкий вновь пхнул меня ногой и брезгливо сплюнул на землю. Я слышал над собой его тяжелое с присвистом дыхание и почти реально ощущал устремленный на меня горящий от ненависти взгляд особиста.

– Кончай с ним, этот малый мне ужасно надоел, – бросил чекист в бешенстве.

– Слушаюсь, – Варчук подтащил меня к лодке и, бросив на дно, оттолкнул ее от берега, – скорлупка-то того, малость с пробоиной. Скоро она пойдет ко дну вместе с этим москвичом, – радостно доложил он Горницкому, но тот уже не слушал лодочника.

Заложив руки за спину, особист, насвистывая «Мурку», пошел прочь с пристани. Фома же остался на берегу наблюдать за лодкой. Я лежал на дне не в силах пошевелиться, чувствуя, как медленно немеет все тело и я погружаюсь на дно вместе с этой дырявой посудиной. Холодная вода быстро залила мне лицо. Я держался из последних сил, но и они стали заканчиваться. Меня ждала жуткая смерть. Сейчас я погружусь на самое дно. Я уже вижу его.

Но, что это? Дно расширявшегося в этих местах беломорского канала являла собой странное зрелище. Здесь было какое-то рукотворное водохранилище, невидимое с дороги, странное и отчего-то пугающее. Стило мне напрячь зрение, и я увидел затянутые густой речной тиной покосившиеся избы и даже торчащие из дна остовы заборов. Мне показалось, что вдалеке в синей водной мути выросли и вдруг обрели ясные очертания линии деревенской церквушки. За церковью просматривался погост. Маячившие в воде покосившиеся кресты и могильные плиты теперь были видны отчетливо, будто на улице был солнечный день, а не кромешная ночная темень.

Я почувствовал, как страшная сила разрывает мне легкие, заполняя их холодной водой. «Испустил свой последний вздох», – это явно не про меня. Мне не суждено вдохнуть напоследок терпкого сырого воздуха здешних просторов.

Я закрыл глаза, но вдруг почувствовал, что кто-то неведомый сильно толкнул меня вверх. Руки вдруг стали свободными, и стал работать ими, пытаясь всплыть на поверхность. В конце концов, мне это удалось, я вновь увидел над головой небо с застывшими светляками звезд.

К моему удивлению я находился на значительном удалении от пристани. Варчук и Горницкий наверняка уже считали меня погибшими, отчасти они были правы, плыть я не мог, от холода сводило судорогами все тело. Громко кашляя, я не мог освободиться от попавшей в легкие воды и вновь стал тонуть.

– Не сладко? – раздалось за моей спиной.

Я оглянулся, рядом никого не было. Вышедшая из-за туч луна ярко освещала таинственное водохранилище. Вдалеке маячила пустая пристань.

– Я тут, – голос звучал тихо и печально.

– Покажись! Хватит играть в пятки! – прорычал я

– Смотри, ведь ты именно за этим приехал сюда…

Раздался тихий всплеск, и я увидел, как из глубины медленно появляется девичья фигура. Русалка была чудо как красива. На вид девице было лет семнадцать, она была одета в матросский костюмчик, какие носили модницы еще до революции.

– Ну вот, другое дело, – похвалил я ее.

Я старался, чтобы мой голос не дрожал. Русалки весьма капризы и взбалмошны. Я знал об этом факте по опыту старших товарищей, самому мне дело иметь с ними еще не приходилось.

Высвободившись из воды по пояс, девица отбросила назад длинные черные, как смоль, волосы и замерла, любуясь произведенным эффектом. Она была прекрасна тем наивным очарованием, которое бывает лишь в юности. Симпатичная мордашка. Дивные волнующие слегка раскосые глаза, красиво очерченные тонкие черные брови, маленький аккуратненький носик и полные чувственные губы. Русалка улыбнулась и кокетливо подмигнула мне.

– Нравлюсь? – поинтересовалась она чарующим грудным голосом.

– Нравишься, – согласно кивнул я, – однако, сейчас не об этом!

Расскажи, кто ты такая? Когда и почему утонула? И отчего у вас тут неспокойно?

– Неспокойно? О чем ты? – невинно улыбнувшись, произнесла она.

Держась на значительном от меня удалении, утопленница говорила, не повышая голоса. И я отчетливо слышал ее слова.

– Люди тонут, – пришлось пояснить мне, – я, офицер спецотдела НКВД, послан разобраться в этом деле.

– Люди? – русалка вскинула брови, – а я не человек, по-твоему?

– Уже нет,– развел я руками. – Прими это как данность и прекрати бузить. К прежней жизни возврата уже не будет.

Я с удивлением обнаружил, что держусь на воде без всяких усилий и даже не шевелю при этом руками. Этот факт крайне озадачил меня. Неужто я тоже утонул и пополнил число здешних подводных жителей? Русалка безошибочно прочитала мои мысли и хихикнула, прикрыв рукой рот.

– Не бойся, служивый, это временное явление. Ты не один из нас. Вот возьми, – она толкнула ко мне залепленную тиной корягу.

– Я и не боюсь, – бросил я, проворно хватаясь за кривую полусгнившую деревяшку.

– Я девица Екатерина Кретова. Гимназистка, утопленная своим любовником в 1914 году, – продолжала меж тем русалка, – мой ухажер телеграфист Мишка Обузов обесчестил меня молодую и наивную, а когда узнал, что беременна, утопил. Он собирался жениться на богатой вдове купца первой гильдии Мезжухина, и я стала ему не нужна.

Русалка всхлипнула и вытерла слезу рукавом матросского костюмчика.

– Что же было дальше? – спросил я, хотя мне было совершенно неинтересно, чем закончилась эта банальная история.

Наверняка, подлец-телеграфист получил в жены богатую вдовушку и благополучно сбежал от революции в сытую и уютную заграницу, где благоденствует до сих пор. Однако демонстрировать отсутствия интереса к словам русалки никогда не следует. Как я уже упоминал выше, эти особи крайне обидчивы и мстительны и легко могут погубить того, кто, по их мнению, неуважительно относится к их нынешнему статусу. Тут, опять же, необходимо пояснить, что русалки в иерархии нечисти расположились в самом низу и котируются несравнимо ниже даже такого отребья, как водяные или же, к примеру, кикиморы.

В то же самое время, русалки немногие из представителей нежити, с кем можно хоть как-нибудь договориться. Достаточно выполнить одну из их незначительных просьб, чтобы уговорить их не буянить и соблюдать общепринятые нормы поведения. Иногда ундины даже бывают полезны, мой давнишний товарищ рассказывал, как во время гражданской войны одна из русалок, бывшая при жизни военной медсестрой, указала красным разведчикам место, где можно без потерь перейти реку Свиягу.

Я еще раз взглянул на плачущую девицу Кретову и решил попробовать заключить с русалкой мирный договор. Но сначала нужно было дослушать ее рассказ и даже, может быть, пожалеть бедолагу-утопленницу. Без этого о мирном исходе переговоров можно забыть, да еще и самому отправиться на дно этого чертова водоема.

– Что же было дальше? – вновь повторил я.

– Обузов вернулся сюда несколько лет назад, когда началось строительство, – Кретова усмехнулась, – теперь он большой начальник. Иногда я вижу его тут белым днем, он катет на лодке свою очередную пассию, как и меня когда-то катал. Жаль, он не любит ночных прогулок, тогда бы разобралась с ним сама, а днем мы бессильны,

– Постой, – мне стал понятен замысел коварной русалки, – уж не хочешь ли ты, что бы я затащил сюда к тебе твоего бывшего ненаглядного?

– Именно этого мне от тебя и нужно, – Кретова восторженно захлопала в ладоши, – приведи его сюда и отдай мне. Мы сыграем с ним русалочью свадьбу. Он ведь люб мне до сих пор, хоть и подлецом порядочным себя показал. Догадываешься о ком речь?