– Разбирайте оружие, – Савва поднял с переднего сиденья шинель, под которой оказались три маленьких, не больше пистолета ТТ, арбалета, – наконечники стрел отлиты из серебра и окроплены святой водой. Сами арбалеты – раритетные, работы древнего оружейника. Я их взял из семейного тайника. Это дар отцу от одного именитого воеводы из Валахии. Папаша хорошо помог зарубежному коллеге, перед Первой Империалистической они вместе перестреляли не один десяток оборотней в тамошних лесах.
Мы вооружились. Я впервые держал в руках такое грозное оружие. Арбалеты были сделаны мастерски, их вес практически не чувствовался, а сила, по словам Саввы, была поистине убойной. Я с удивлением смотрел на профессора Мухоморова. Он шел, положив оружие на согнутую в локте левую руку. Старик перехватил мой взгляд и усмехнулся в желтые от табака усы.
– Я ведь не всегда на кабинетной работе был. Раньше, случалось, и к боевым операциям привлекали. При царизме, конечно, – пояснил он.
– Разговорчики, – прервал старика Савва.
Сорокин шел, высоко поднимая ноги. Бурьян, которым заросли старые, давно не посещаемые могилы, ложился под его шагами послушно и бесшумно, словно Савва и вовсе не касался травы подошвами своих хромовых сапог.
В этой части кладбища было много покосившихся надгробий, и даже встретилась парочка почти развалившихся от времени склепов.
– От монастыря дальше отходить нужно. Тут Галки нет. Кресты храма рядом, она их боится, – прошептал старик профессор.
Савва не ответил, но взял чуть левее. Временами он останавливался и в кромешной тьме принимался смотреть в карту. Что он видел там? Как он разбирал и прокладывал маршрут? Не знаю, сказать не могу, но мы шли верным путем. И вскоре я увидел Ефросинью. Она сидела на развалившейся надвое могильной плите. Вышедшая из-за туч луна освещала ее сейчас ярко и четко. Большие черные крылья блестели в лучах ночного светила.
Я выстрелил, почти не целясь, стрела пробила птице грудь. Беспомощная тушка упала вниз на давно осыпавшийся могильный холм. Можно торжествовать? Но почему лица моих товарищей все также напряжены? Отчего они не радуются моей победе?
– Савва, – начал, было, я.
– Это не она, – отрезал Сорокин, даже не обернувшись в мою сторону.
– Ты погоди, лейтенант, не пали сгоряча, – голос идущего чуть в стороне от меня Мухоморова был мягче.
Я замолчал, теперь я шел сзади. У меня мало опыта. Зачем они взяли меня с собой? Я не могу отличить простую ночную птицу от исчадья ада, которое похитило душу Элеоноры. Я вновь зарядил свой арбалет, но не держал его на изготовку. К чему, если толку от меня – чуть? Мы блуждали уже больше двух часов. Я сильно устал и поражался тому, что Савва и старик Мухоморов совсем не чувствуют этой изматывающей усталости.
– Она! – вдруг услышал я свистящий шепот старика Мухоморова.
Я огляделся, чуть в стороне, на высоком, в два человеческих роста памятнике, сидела небольшая нахохлившаяся птица. Взгляд ее немигающих, отливающих мертвым синим светом глаз был устремлен на нас. Взгляд этот завораживал. Я, словно, остолбенел. Опустив свое оружие, я сам смотрел в эти мерцавшие в ночной тьме глаза.
Краем уха я уловил резкий свист спущенной тетивы. Сорокин и старик профессор выстрелили практически одновременно. Мухоморов промазал, Савва же попал, птица дернулась всем тельцем, я увидел, что стрела Сорокин прошила ее насквозь. Но Ефросинья оказалась живучей, словно на замедленной пленке, она попыталась взмыть вверх.
– Стреляй, уйдет! – прокричал мне Савва.
Голос друга вывел меня из странного состояния столбняка. Я увидел, что Савва перезаряжает свой арбалет, а птица Ефросинья взмывает вверх, сливаясь с черным ночным небом. И я выстрелил. На сей раз, я целился старательно, как в осваохимовском кружке, когда мы всей группой тренировались в стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Мой выстрел оказался решающим, я попал точно. Безжизненная тушка птицы рухнула вниз, на заросший бурьяном холм могилы.
Я почти не удивился, когда, грянувшись оземь, мертвая галка превратилась в светящуюся зеленоватым светом девушку. Одетая в длинное, до пят, домотканое платье она лежала на могильном холме, пробитая моей стрелой. Длинные косы, красиво очерченные брови, полные, зовущие к поцелуям губы. Что не говори, при жизни Ефросинья была настоящей красавицей. При жизни, но не сейчас!
Теперь ее полный ненависти взгляд был устремлен на нас. Губы чернавки беззвучно шевелились, изрыгая проклятия, а подернутые мутной поволокой смерти глаза были широко открыты.
Я шагнул к ней и протянул руку закрыть умиравшей глаза. Нестерпимый, обжигающий до костей жар накрыл меня с головой. Горячая волна проникла в мои легкие, я закашлялся и, теряя сознание, полетел вперед, туда, где на месте лежащей на могильном холме Ефросиньи разгоралось теперь зеленоватое бесовское пламя.
– Назад! – услышал я где-то вдалеке голос моего сослуживца Сорокина. Сильная рука вырвала меня прочь из этого обжигающего пламени, я упал на мокрую от дождя траву.
Еще несколько минут я приходил в себя, а когда очнулся окончательно, увидел склонившихся надо мною Савву, профессора Мухоморова и Вахтанга Дадуа.
– Слава богу, – выдохнул Вахтанг, – Элеонора, твой благоверный пришел в себя и начал подавать признаки жизни! – крикнул Дадуа куда-то в распростертое за мной белое пространство.
Я увидел себя лежащим на больничной койке. Часть лица и правое плечо были покрыты ослепительно белыми повязками и сильно болели. Рядом за маленьким столиком прикорнула моя Эля. В стоптанных домашних тапочках и стареньком застиранном халате, она была красива, как никогда. Заслышав слова Дадуа, она тотчас проснулась и подошла к моей койке.
– Как хорошо, что твои товарищи пришли тебя проведать, – улыбнувшись, проговорила она.
– Проведать? – я подскочил на койке. – Почему я в госпитале? Как ты себя чувствуешь, Эля? И вообще, что происходит? Ответьте мне кто-нибудь! Я помню, как мы уничтожили Ефросинью. А после – ничегошеньки, сплошной туман…
– Профессор, может быть, вы? – Элеонора повернулась к Мухоморову.
– Пожалуй, – старик уселся на белый больничный табурет, раскурил трубку и лишь после этого пояснил, – ты, мил человек, получил бесовской ожог. Бывает, у бесогонов это часто случается. Смертельный жар, который исходит от умирающей нежити, коснулся тебя своим злобным дыханием. Только и всего. Проходит такой ожог дольше, чем обычный, и порой сопровождается частичной потерей памяти.
– Я тоже в свое время получил подобную метку, – вступил, было, Савва Сорокин.
Но Вахтанг Дадуа предупредительно поднял вверх правую руку и Савва послушно замолчал.
– Оставим воспоминания на потом, – решительно заявил шеф «Бесогона», – сейчас Сергею и Элеоноре нужно побыть вдвоем. Нам же лучше откланяться. Ждем тебя на службе, Манцев!
Вахтанг пожал мне руку и шагнул к выходу из палаты, вслед за ним потянулись и остальные. Мухоморов чуть задержался возле моей койки.
– Посмотри на досуге, – он положил на тумбочку глянцевый черно-белый снимок, – отпечаток руки дворовой девки Ефросиньи.
– На что он мне? – удивился я.
Старик промолчал. Лишь во время перевязки, что делала мне Эля, я увидел на моем плече точно такой же отпечаток.
– Дьяволица коснулась тебя своей огненной дланью. Немногие выживают после такого, – тревожно выдохнула Элеонора.
– Брось, все это уже в прошлом, – я привлек Элю к себе и крепко поцеловал в губы.
– Ты спас меня, Сергей! Когда вы покончили с Ефросиньей, я вновь стала прежней. Жизнь вернулась ко мне…
– Так и должно было быть…
Я поднялся с койки и глянул в окно. На улице была весна. Не ранняя, с ее проталинами и грязно-серыми лениво оседающими вниз сугробами, а та, которая дарит уставшему от долгой зимы миру первые зеленые листочки. Я приоткрыл форточку и глубоко вдохнул терпкий наполненный новыми весенними запахами воздух.
– Теперь все будет хорошо, – медленно, почти по слогам произнес я.
– Дай–то Бог, – откликнулась Эля.
Я вышел из госпиталя перед Первомаем, а после праздника вновь приступил к службе. Ожог уже не беспокоил меня. Элеонора тоже чувствовала себя хорошо. Правда, после этого случая жена окончательно потеряла способность к общению с душами умерших. Исчез и ее дар ясновидения. Как-то, я попросил ее предсказать результат футбольного матча. Эля ошиблась, и, признаться, я не сильно-то и огорчился. Жить с медиумом интересно, но опасно. Гораздо спокойнее, когда рядом с тобой обычная земная женщина.
Мы давно вышли на пенсию, живем тихо и уединенно и иногда вспоминаем времена нашей тревожной молодости. Лишь одна загадка не разгадана мной до сих пор. Прожив все эти годы с Элеонорой, я так и не узнал тайны ее сеансов омоложения. Те давнишние сеансы так и не открыли мне своих секретов. Даже сейчас, в весьма преклонном возрасте моя Эля остается привлекательной особой. Что если она и вправду оставляла себе годы своих многочисленных клиенток? Что же еще дает ей возможность выглядеть так обворожительно?
На все мои вопросы жена лишь загадочно улыбается и говорит, что я единственный мужчина, который находит ее прекрасной до сих пор.
«Лешак» (рассказ старшего лейтенанта МГБ Саввы Сорокина)
Не знаю, известно ли вам что-нибудь о леших, этой нечисти низшего разряда, о которой и говорить-то особо нечего? Казалось, ну что о них можно рассказать? Вроде бы, лешаки на многое не способны, ну что они могут? Путать лесные тропы, да заставлять сбившихся с пути бедолаг кружить по лесу, пока у тех силы не кончатся. Тогда усталый путник сядет на пень, или упадет без сознания на ковер из прелых листьев, а лешаку – забава. Радуется он, что погубил человека зазря и от этой радости начинает буйствовать, то свистит, как оглашенный, то ревет, словно иерихонская труба. Именно эти звуки последнее, что слышат люди, встречая смерть в непроходимой чащобе, куда забрели из-за проделок этого лесного мерзавца, которого в русских народных сказках принято выставлять этаким недотепой-дурачком, поросшим мхом до самых бровей.
Не верьте сказкам, товарищи! При всей своей непритязательности эти твари совсем не похожи на штампованный фольклорный элемент. По молодости, еще ни разу не встретившись с лешими, я тоже не шибко верил в их вредную и гадкую сущность. Теперь рассуждаю иначе. Я видел тела замерзших в лесу охотников, не раз наблюдал трупы грибников, плутавших совсем рядом с человеческим жильем, да так и не вышедших к людям.
Однажды в глухом сибирском селе я был поражен странным обычаем. Крестьяне оставляли на далекой лесной полянке кучки свежесобранных ягод и грибов, своеобразное угощение для лесного лихоимца. Позже, придя на ту же поляну, селяне с удовлетворением замечали, что кучки исчезли. Аккуратно подобранные, они были унесены местным лешаком, а не сожраны лесным зверьем. Те обязательно подавили бы или подрастеряли бы часть подношений. Так уверял меня один местный следопыт, к услугам которого прибегали еще наши предшественники, спецы из особого отдела тогдашнего жандармского управления.
Позже мне приходилось видеть представителей этого лесного сословия воочию. Выглядели они достаточно прозаично. Невысокие, кряжистые с нездоровой землистого цвета кожей, всегда неопределенного возраста, где-то в районе от тридцати до сорока пяти, по нашим человеческим меркам. Они не вызвали бы подозрения, встреть вы их на улочке какого-нибудь села или деревни. В кирзовых сапогах, в старенькой телогрейке, они мало, чем отличались бы от обычных местных мужиков. На первый, беглый взгляд!
На самом деле они чрезвычайно живучи, могут переносить любые морозы и обычно ходят босыми круглый год. В лесу их практически не отыскать, они редко показываются на глаза людям. Большая удача увидеть логово лешего. Лично я пару раз видел лишь брошенные жилища лешаков, представлявшие собой низенькие хатки в половину человеческого роста. Вернее всего, он там лишь спит, да и то совсем непродолжительное время. Часа два, три в сутки.
Один из моих наставников, бывший поручик жандармского управления Илья Рябов уверял, что не все лешие опасны. Де, некоторые из них с грехом пополам адаптировались к человеческой жизни, нередко они получали паспорта и даже были при должностях, служили егерями и надзирали за лесным хозяйством. Правда, семьями они не обзаводились и со временем внезапно пропадали. Уходили умирать в лес.
Тот же Рябов уверял, что лешаки чувствуют свой уход загодя и встречают его в лесной чащобе в гордом одиночестве. Часть правды в словах моего наставника, несомненно, есть, но частично его домыслы все же ошибочны.
Лично я не встречал ни одного положительного лешака, ни лесничего, ни егеря. Зато видел одного мерзавца, который навел карателей на лагерь партизанского отряда. Позже, уже после войны мы брали его в чащобе брянских лесов.
Подлец не считал себя виноватым и даже смеялся нам в лицо, заявляя, что служил в оккупационной полиции по зову сердца. Мы казнили его прямо на месте. Умерщвлять этих особей нужно путем сжигания на костре, что и было сделано. Известно, что в час наступления смерти лешак деревенеет, покрывается корой и становится похожим на причудливую корягу, по своему виду отдаленно напоминающую человеческую фигуру.
Корягу необходимо сжечь до углей, если же оставить ее просто валяться в лесной балке, или под раскидистой елью, дело примет очень скверный оборот. Именно о таком деле я и собираюсь вам поведать…
Известный столичный скульптор Влад Невельский был найден мертвым на своем приусадебном участке летом 1946 года. Влад лежал рядом с деревянным теремом, который купил у вдовы местного председателя колхоза. Женщина продала искусно выстроенный в старорусском стиле дом умершего супруга, а сама подалась в город, переселившись в семью сына.
Дом Невельского находился в одной из забытых Богом деревень калужской области. Сам Влад, обладая характером взрывным и неуживчивым, избегал общества богемных персонажей, плохо ладил с людьми и, как следствие, любил уединенные места и одиночество. Именно эти качества подвигли его основать свою загородную резиденцию в этом «медвежьем углу». Холостяк, он часто покидал роскошную городскую квартиру и проводил здесь почти все свое свободное время. Здесь же и работал, делая наброски и эскизы своих будущих творений.
По хозяйству ему помогала молодая местная деваха Алевтина, не скрывавшая своей любовной связи со столичной знаменитостью. Влад вовсю наслаждался здоровой деревенской жизнью, но однажды кто-то убил его, причем убил совершенно диким образом.
Находившаяся в огороде Алевтина услышала крики хозяина терема, но, прибежав на место, застала лишь бездыханное тело. Шея Влада была сломана, а на спине виднелись страшные кровавые борозды, словно некто снимал со скульптора кожу.
Что за чертовщина? Местные милиционеры, робея перед известностью погибшего, передали дело московским коллегам. Москвичи оповестили Берию, который и приказал нам расследовать обстоятельства таинственной и страшной смерти Невельского, известного мастера, обладавшего специальным разрешением увековечивать в камне самого вождя мирового пролетариата.
Вести расследование Вахтанг Дадуа поручил мне, и я тут же отправился на место гибели несчастного скульптора. Перво-наперво я посетил местного участкового Савелия Прокопчука, жившего в соседней деревушке. Прокопчук был первым из милиционеров, кто видел тело погибшего.
– Страшное это было зрелище, товарищ Сорокин, я, повидавший на своем веку всякое, даже дар речи потерял в первый момент, – начал рассказ участковый.
Крепкий мужчина, слегка за сорок, Савелий не производил впечатления хлюпика, но на его глазах появились слезы. Мы беседовали в его хате, сидя за столом, но милиционер поднялся со скамьи и принялся в волнении шагать по комнате. Наконец, он остановился и впился в меня своим пронзительным взглядом.
– Поверите? Не спал после этого два дня. Глаза закрою, а предо мной скульптор этот московский лежит. Шея словно стебель у цветка переломана, а кожу на спине, будто железными когтями кто драл…
– Неужели? – вставил я.
– Глубина борозд достигает трех сантиметров. Так в протоколе осмотра тела написано. Вот, читайте сами. Калужские милиционеры писали, я их вызывал…
Савелий положил на стол смятый листок, копию протокола.
Я прочитал его с великим вниманием, но ничего интересного для себя не обнаружил. Лишь одна деталь несколько удивила меня, в кровавых бороздах были обнаружены мельчайшие частицы дерева, предположительно ели, или осины…
Я сказал об этом Прокопчуку.
– Ничего удивительного. Рядом с телом было найдено несколько больших деревянных щепок, стружка вроде еще рядом лежала. Я подумал тогда еще, мол, москвич что-то мастерил. Может, какую-то поделку вырезать из дерева задумал.…
– А где же то деревянное изделие, над которым трудился Невельский перед смертью? – поинтересовался я.
– Не знаю, больше ничего там не было, – пожал плечами Прокопчук.
Участковый разлил по стаканам мутный самогон и один из них пододвинул ко мне.
– Угощаю, пейте на здоровье.
Пить мне не хотелось, но чтобы не обижать хозяина, я, задержав дыхание, влил в себя мутную дурно пахнущую жидкость
– В город поедите? – спросил милиционер.
– Конечно, нужно осмотреть тело. Оно в морге.
– Тогда увеличим дозу.
Участковый наполнил стаканы по новой. Я послушно выпил свой самогон и, попрощавшись, вышел.
Поездка в город заняла почти три часа. Само здание морга, старое обшарпанное строение, стояло особняком в самом конце кривой грязной улочки. Подслеповатый старичок-вахтер в сером без рукавов ватнике проводил меня в подвал.
– Вам туда, – указал он на обитую железом дверь с надписью «Трупарня».
Я вошел внутрь, в нос ударил неприятный запах хлороформа. В тусклом свете лампочки на прозекторском столе лежало тело несчастного Влада Невельского. Прокопчук был прав, зрелище было настолько ужасающим, что даже служитель морга, давно привыкший к изуродованным трупам, отошел в сторону и отвернулся, предоставив мне «любоваться» мертвецом в одиночестве.
Сказать, что Влад был изуродован, значит, не сказать ничего. Нетронутым было лишь лицо несчастного, но и оно было искажено ужасом. Перекошенный рот, выпученные глаза трупа, на это трудно было смотреть без содрогания. Глубочайшие борозды на спине, все в запекшейся крови они, казалось, прошили тело несчастного насквозь. Сломанная шея и свороченная набок голова делали тело скульптора похожим на нелепую игрушечную куклу, которую испортила рука дерзкого сорванца-озорника.
– И все-таки Невельский умер не от этих ран, – раздалось вдруг за моей спиной.
Я оглянулся, невысокий крепыш в давно нестиранном белом халате и мятой докторской шапочке стоял, скрестив на груди полные руки.
– Не совсем понял вас? Кто вы?
– Медэксперт Ершиков. С кем имею честь?
– Старший лейтенант МГБ Сорокин, – я протянул свое служебное удостоверение комичному толстяку в грязновато-сером халате.
Тот принял его и тут же отдал обратно, даже не заглянув внутрь.
– Чудовищная кровопотеря, сломанные шейные позвонки. Травмы на теле. Все это вторично, товарищ чекист, – он усмехнулся, – Невельский умер от обширного инфаркта. Разрыв сердца случился, скорее всего, от сильнейшего испуга, он увидел нечто такое, чего увидеть в принципе невозможно. Дьявола, к примеру. Я ясно выражаюсь?
– Полагаете, что Влад испугался чего-то, и от этого его сразил инфаркт? Так?
– Именно, – согласно кивнул мятой шапочкой Ершиков.
– Что бы это могло быть? – в раздумье пробормотал я.
– Этого я не знаю. Полагаю, что этот аспект вам и придется прояснить в самое ближайшее время.
Ершиков с достоинством кивнул мне и, величественно покачиваясь из стороны в сторону, скрылся за высокой тяжеленной дверью прозекторской.
– Умнейший мужик, жаль только выпивает сверх всякой меры, – бросил санитар и принялся закрывать тело простыней.
Я молча вышел в коридор. Теперь оставалось допросить Алевтину, экономку и, по совместительству, любовницу скульптора Невельского.
В деревню я вернулся лишь к вечеру и сразу же отправился к Алевтине. Та сидела в тереме, запершись на все замки, и неохотно пустила меня внутрь.
Высокая и статная, она хорошо знала себе цену и взглянула на меня холодно и надменно. Что ж, я был солидарен с Владом Невельским, ради такой красивой девушки стоило бросить к чертовой матери всю эту столичную суету. «Совершенство» – это слово емко характеризовало внешность Алевтины.
«Наверное, она позировала Владу обнаженной» – некстати подумал я, но тут же постарался направить мысли в нужное для расследования русло.
– Мне нужно с вами поговорить, – окинув строгим взглядом прелестницу, значительно произнес я.
– Я все рассказала калужским милиционерам, а до этого местному участковому Прокопчуку. Мы жили тихо и уединенно. Да, действительно, меж нами установились близкие отношения, но врагов у нас с Владом не было. Не знаю, кому было нужно убивать его. Не знаю… – Алевтина сокрушенно покачала головой.
Речь ее была грамотной и хорошо поставленной. Видно было, что общение с человеком искусства не прошло для нее даром. Видимо, Невельский слепил таки из простой крестьянки свою Галатею.
– Я не об этом, – прервал я ее.
– О чем же? – не поняла девушка.
Она поправила подол своего красивого, явно не деревенского платья и посмотрела на меня с недоумением.
– Чем занимался Влад последние дни. Может быть, он мастерил что-нибудь? Почему на участке обнаружили древесную стружку?
– Не знаю, – девушка пожала плечами, – в день своей смерти, он ходил за грибами, но вернулся с пустым лукошком. Вместо лисичек, которые он так любил, Влад притащил из лесу какую-то жуткую корягу и сказал, что будет делать из нее скульптуру Фавна.
– Фавна?!
– Да, Фавна, Невельский рассказывал мне о каком-то древнем боге лесов и полей. То ли греческом, то ли римском….
– Где сейчас эта коряга?
– Не знаю, – девушка пожала плечами, – наверное, валяется где-то на участке. Влад начал с ней работать. Взял какие-то свои резцы по дереву. Забыла, как он их называл…
– Что было дальше?
– Влад тесал свою корягу, а я пошла в огород, набрать к ужину свежих овощей. Влад любил отведать салата. Он называл его по-городскому, холодной закуской.
– Не отвлекайтесь, – я начал терять терпение, – итак, Влад начал работать над корягой, а вы пошли в огород за свежими овощами с грядки. Дальше что было?
– Дальше, не успела я набрать овощей, как раздался жуткий крик Влада. Жуткий, я никогда не слышала, чтобы так кричали.
По щекам Алевтины потекли слезы, девушка утирала их кончиком тоненького носового платочка, вернее всего, подаренного ей скульптором.
– Я подбежала к Владу, но он был уже мертв. Бедняжка, – она зарыдала.
– А где же была в это время найденная Невельским коряга? – не отставал я.
– Да не знаю я! До коряги ли мне было?! Человека убили, а вы деревяшкой какой-то интересуетесь! – она смотрела на меня, как на умалишенного, – на что вам эта коряга, товарищ офицер?
– И все же, я попрошу вас выйти из дома и поискать корягу на участке. Считайте это приказом.
Алевтина, утирая слезы, послушно влезла в аккуратные резиновые ботики и вышла на двор. Я неотступно следовал за ней. Шаг за шагом мы обошли все пространство участка, но ничего похожего на корягу не обнаружили.
– Нет, ее тут нету.
Она удивленно смотрела на меня.
– Ума не приложу, кто бы мог ее взять, – девушка растерянно развела руками.
– Вспомните, была ли эта коряга рядом с телом Невельского, когда вы примчались на его крик? Или ее уже не было тут? Этот вопрос очень важен, попытайтесь дать на него правильный ответ.
– Это поможет найти убийцу? – спросила Алевтина.
– Возможно, – уклончиво ответил я.
Алевтина задумалась, слезы на ее лице высохли, сейчас она старательно вспоминала ту страшную минуту, когда увидела обезображенное тело любовника.
– Нет, коряги рядом не было. Не было, точно, не было!
Она решительно тряхнула головой, словно, отгоняя от себя всякие сомнения.
– Неплохо, – похвалил я ее, – теперь покажите мне место, где лежал Влад.
Алевтина подвела меня к невысокому заборчику, за ним невдалеке виднелся в сумерках лес.
– Влад лежал тут, – она указала пальцем на примятую траву.
Даже сейчас, спустя почти двое суток после убийства, давно некошеная трава была примята. От места гибели скульптора вела в лес неширокая тропка такой же примятой травы.
Я вопросительно взглянул на девушку.
– Влад именно тут волок из лесу свою корягу, будь она неладна. Трава примялась от ее веса. Она ведь достаточно тяжелая, – пояснила Алевтина.
– Милиционеры пускали по следу служебную собаку?
– Пускали, но след она не взяла. Лаяла, да скулила только.
– Ясно, – я взял Алевтину под руку и повел к дому, – спасибо за помощь. У меня к вам будет не совсем обычная просьба. У вас топор имеется?
– Топор?! – Алевтина подумала, что ослышалась, – есть, конечно, но на что он вам?
– Дайте его мне, – приказал я.
Алевтина принесла из кособокой сараюшки остро оточенный топор.
– Возьмите, – она аккуратно положила его у моих ног.
– Идите домой. Время позднее, – скомандовал я.
Девушка, испуганно оглядываясь, посеменила домой, а я двинулся в лес по тропинке из примятой травы. Картина поисков убийцы скульптора уже всплыла в моем сознании, и даже начала принимать четкие очертания. Верный признак того, что дело почти раскрыто. Осталось взять убийцу. Вопреки расхожему мнению, этот этап не самый сложный.
То, что произошло на участке скульптора, стало мне понятно лишь теперь. Бедняге Невельскому фатально не повезло. Он забрел в чащобу, где нашел причудливую фигурку испустившего свой последний дух лешака. Не знаю, сколько он так лежал, но думаю, довольно долго, пока не попался на глаза отправившемуся по грибы скульптору. Тот решил сделать из причудливой коряги фигурку фавна. Влад притащил находку на участок и давай скоблить его своими скульпторскими инструментами. Знай Невельский, что этими необдуманными действиями он будит уснувшего вечным сном лешего, скульптор сто раз подумал бы, прежде чем начинать творить, но Влад был несведущ в подобных делах. Для него это была обычная коряга, коих в избытке в любом уголке леса.
Манипуляции скульптора вернули к жизни лешего, он ожил и напал на ваятеля. Думаю, что этот момент и стал для Влада роковым. Созерцать оживание лесного чудища – зрелище не для слабонервных, а сердце пятидесятилетнего Влада не было абсолютно здоровым. Скульптор уже был мертв, а лесное чудище все продолжало терзать его, пока не усмирило свою злобу.
Откинув мертвое тело, леший убежал в лес, но далеко он уйти не мог. Вернувшиеся к жизни лешаки лишь временно обретают возможность двигаться, они обречены, и вскоре силы покинут их вновь. Леший снова рухнет наземь и начнет медленно деревенеть, мучительно чувствуя, как делаются безжизненными его некогда сильные руки и ноги. Как становится тяжело дышать, и стремительно меркнут зоркие раньше глаза.
Важно успеть помочь ему отойти в мир иной, чтобы лешак не натворил еще каких-нибудь бед. В предсмертные часы нет существа коварнее и опаснее этой лесной нечисти.
Я зорко смотрел по сторонам, и наклонялся вниз, тщательно исследуя тропку. Спустя несколько часов я заметил, что он стал слабеть. Трава в одном месте была сильно примята, тут леший отдыхал, а, отдохнув, круто поменял направление движения. Я предположил, что он идет к какой-то деревеньке, намереваясь вновь пролить чью-то кровь.
Я ускорился, теперь я почти бежал, но все-таки не мог догнать проклятого лешака. Он начал приволакивать ногу, я это видел по вклинившейся в тропу довольно глубокой борозде. Я освещал себе путь маленьким карманным фонариком, но вскоре он стал слабеть. Одновременно с этим я заметил, что лес заметно редеет. Тропинка опять поменяла направление. Сомнений не было, леший пробирался к людскому жилью. Он жаждал крови и тропился утолить свою мерзкую жажду.
Я вышел на опушку, из-за туч показался кривой серп луны, она осветила стоявшие на пригорке избы. Деревенька была совсем крохотной, с десяток домов, не больше. Живописное местечко. Красиво изогнутая ленточка реки, склонившиеся к воде плакучие ивы. Даже аккуратные соломенные скирды, освещенные серебряным лунным светом, выглядят сейчас крупными изысканными бриллиантами…
И тут я увидел Его, здоровый двухметровый бугай, такую крупную особь среди леших встретишь нечасто. Он шел, тяжело опираясь на палку, и утробно урчал.
– Эй, бузотер! Не пора ли на покой? – окликнул я его, пряча топор под шинелью.
– Уйди, не мешай! – грозно воскликнул лешак, поворачиваясь ко мне всей своей внушительной тушей.
Я отчетливо видел его запачканное кровью тело. Леший был нагим. Его огромные, словно у животного когти, были в налипших на них волокнах чужой плоти.
– Твое время кончилось, – решительно заявил я.
– Еще чего! – он бросился на меня, растопырив огромные лапищи.
Злодей сильно хромал, его нога уже одеревенела и здорово мешала лешему. Я решил воспользоваться этим обстоятельством. Переместившись в строну, я ударил его по негнущейся ноге. Раздался сухой стук, лезвие топора вошло по рукоять, но я успел рвануть его обратно. Вторым ударом я свалил лешака наземь.
Он в ответ полоснул меня по руке. Острые когтищи нежити рванули на себя ткань шинели и впились в мою руку огненными иглами.
– Сладко?! – нежить осклабилась в злобной ухмылке, но я заметил на его клыках свежую кровь.
– Терпимо! – ответил я и тут же рубанул гада в шею.
Топор разворотил уже начавшую деревенеть плоть. С диким воем лешак завалился на спину и часто-часто засучил ногами.
– Б-б-больно, – едва ворочая языком, прохрипел он.
– Вспомни Невельского, – бросил я, отходя в сторону и удобно усаживаясь на стоявший неподалеку пень.
Дело было сделано.Теперь оставалась самая несложная часть операции. Мне предстояло ждать, ждать, пока этот мерзавец испустит свой поганый дух. Лешак умирал медленно и тяжело. Его тело деревенело постепенно. Сначала покрылись корой ноги, затем пришел черед рук. После застыли и превратились в черные сучки глаза, а легкие еще долго выталкивали из себя воздух. Лешак пытался вдохнуть, но лишь хрипел и кашлял. Наконец он затих, вытянувшись в струнку.
Я подошел к нему и тронул мертвое тело ногой, оно было деревянным. Возмутитель спокойствия вновь превратился в корягу. Теперь нужно сжечь ее, во избежание следующего витка событий. Я достал из кармана старую самолично сработанную зажигалку и аккуратно крутанул колесико. Леший горел споро и часто вспыхивал зловещим зеленоватым пламенем. Впрочем, так горят тела многих представителей мира нечисти. Я довел дело до конца и раскидал ногами потухшие угли.
Уже светало. Моя охота была закончена, я добрался до деревни и, разрешил Алевтине выбираться из терема.