***
Домой вернулся в самом подавленном состоянии, и уже не веря, что это имеет какой-то смысл, позвонил на домашний. Трубку взяла сонная Ксюша и сообщила, что она добралась довольно быстро, просто у неё на холоде сел телефон. А потом она сразу легла спать, потому что устала и замерзла, и отключила стационарный телефон, чтобы я зря не беспокоил бабушку.
Я не стал её упрекать. Главное, что с ней всё в порядке. Невозможно было долго злиться на это существо. И сама она долго не умела дуться. Облачка досады или недовольства быстро сменялись на её нахмуренном лбу прежним оптимизмом, а сама она начинала излучать безмятежную непосредственность.
Подоспел выпускной. Кажется, у Ксюши этот день не задался, потому что она позвонила мне и попросила прийти встретить её на набережной, где отмечал её класс. Мы пошли туда вдвоём с Кириллом К., сейчас-то он уже матёрый журналист, а тогда ещё только практиковался в репортёрском ремесле под моим анархическим началом.
Ксюша была грустна, но увидев нас, мгновенно облеклась в свой привычный позитив. Мы поднялись по крутому спуску, который вёл от набережной в центр, и решили гулять не по главным улицам, а по каким-то затерянным переулкам. В кафе, кажется, тоже не пошли; мне помнится, что по дороге ели какой-то фастфуд, но точно я уже не помню. Зато помню, как сидели на скамейке в каком-то дворе с детской площадкой, где Ксюша облюбовала качели, и её лёгкое платьице развевалось на майском ветру. В основном болтали они с Кириллом, а у меня включиться в беседу, как-то, не особо получалось. Когда мы с ней оставались вместе, темы находились, но теперь, наблюдая, как она общается со сверстником, было наглядно видно, как узок был диапазон тем, которые мы могли себе позволить обсуждать, по сравнению с тем безбрежным морем смыслов, которые её на самом деле интересовали.
В благословенном две тысячи тринадцатом произошло слишком много событий, как хороших, так и плохих. Нам с дядей Игорем пришлось покинуть уютную берлогу, с которой было связано столько романтических воспоминаний, и я временно перевёз вещи к семье, однако живо убедился, что взрослым детям нечего делать в родительском доме. Предстояло срочно уладить вопрос с жильём, с работодателями, как-то собрать в кучу деморализованную редакцию, а на горизонте маячил дополнительный проект на всё лето. Когда у меня, наконец, появился свой угол, домой я принципиально не казал носа, поэтому вещей у меня оставался только самый минимум, и всё приходилось приобретать заново. Доходы никак пока не хотели покрывать расходы, и порой мой ужин состоял только из горсти тютины, растущей неподалёку. Зато личная жизнь бурлила и цвела буйным цветом, ярко как никогда, словно бы высшие силы компенсировали мне материальные лишения. Тогда же, весной я познакомил Ксюшу с Юлей, и вечер знакомства вылился в фееричную вечеринку втроём. Мы гуляли где-то на окраине города, в полях, и по домам разошлись глубоко за полночь. Если Ксюша честно призналась, что ей моя девушка нравится, то Юля, мне кажется, затаила некоторую ревность, поскольку не до конца верила, что нас связывают (и связывали) исключительно приятельские взаимоотношения.
В общем, на лето Ксюша выпала из моего поля зрения, а когда снова объявилась, выяснилось, что она уезжает учиться в Москву. Я так и не разобрался до конца, то ли на ветеринара, то ли на ветеринарного аптекаря. Мы сидели в кафе, и её заявление застало меня врасплох.
– Как! Ты же говорила, что остаёшься!
– Планы поменялись…
Внутри что-то защемило, заныло, стало как-то тоскливо. Оказывается, вот как я к ней привязался. Осознание, что эпоха наших странных встреч заканчивается, оказалось довольно болезненным. А ещё поселилась смутная тревога, ибо Ксюша намёками призналась, что не первый раз уже экспериментировала с чем-то не очень полезным. Я не разбираюсь в тонкостях фармакологии, но её беспричинное веселье и странный блеск глаз были слишком заметны, чтобы не придать этому значения.
– Обещай, что больше не будешь этого делать!
Ксюша, конечно же, пообещала. Я, конечно же, не поверил.
***
Однако надо признать, что больше в таком состоянии я её не видел, так что моя тревога со временем улеглась.
В сентябре ей должно было исполниться восемнадцать, и выяснилось, что она ещё не уехала. Без особой надежды я, повинуясь подсознательному импульсу, решил устроить ей проводы: накупил всякой снеди, приготовил мясо, салаты, накрыл стол, и позвонил.