«Хроники мёртвых городов – 3». Сборник рассказов

Затем, вспомнил погибшую девочку. Вытащив из груди осколок стекла, бросил его вниз и закричал:

– Я даже не знаю твоего имени! Но знай – я не хотел, чтоб так вышло! Прости меня!

– Что ты наделал? – донёсся тонкий детский голосок из-за спины.

Обернувшись, увидел ту самую девочку, что попала под колёса моего автомобиля. Она стояла у дверей лифта, обняв плюшевого медведя. Я тут же узнал игрушку, оставленную на её могиле в день похорон. Дождавшись пока родственники покинут кладбище, подошёл к сырому холмику земли, усыпанному цветами, где с установленной у креста фотографии, на меня смотрела маленькая белокурая девчушка. Моля о прощении, посадил Топтыжку рядом с фото, а затем убежал. То ли от страха быть замеченным, то ли от взбунтовавшихся нервов.

Здание качнулось. Еле удержавшись на ногах, я наблюдал, как по всему городу ввысь взметаются столбы огня, рушатся дома, а по улицам в поисках укрытия мечутся не мертвецы, а обычные люди.

– Господи! Что же я натворил?!

Окинув взглядом крышу, понял, что девочка исчезла. Затем, бетонный парапет, ушёл из-под ног.

Падая вниз, окружённый огнём, осколками стекла, обломками зданий, гулом и истошными криками. Последняя мысль, промелькнувшая в голове, звучала как поставленная в моей жизни точка: «Добро пожаловать в ад!».

Горячий, сухой воздух, неожиданно наполнил мои лёгкие. Раскрыв глаза, понял, что жив и лежу в полости между бетонных плит. Всё тело наполняла боль. Голова кружилась. Медленно выполз из-под завала. В нос ударил запах серы и жжёной плоти. Пошатываясь, я вышел на улицу собственноручно уничтоженного города. Хотелось заплакать, но слёз не было. Душа рвалась на части. Сердце стучало подобно барабанной дроби. Упав на колени посреди полыхающего мёртвого города, я закричал от безысходности, угрызений совести и ненависти к самому себе, устремив взгляд на кроваво-красное небо, с которого хлопьями падает пепел.

Раздалось утробное рычание. Обернувшись на звук, заметил мелькнувшую тень. Рык повторился, но уже с другой стороны. Затем, пространство наполнилось гвалтом. И тут я заметил, что со всех сторон, на дорогу выскакивают мерзкие создания. Рогатые, звериные рожи, оскалены острыми зубами. Вместо ног копыта. Размахивая длинными хвостами, они медленно двигались ко мне, вытянув вперёд когтистые лапы.

– Я это заслужил! Это мой персональный ад! – закричал я, глядя на жаждущих разорвать меня в клочья демонов.

Один из них, сорвался с места, быстро приближаясь ко мне. Зажмурившись, вовсе не от страха, а скорее чтоб не видеть эту мразь, услышал тоненький голосок:

– Я прощаю тебя!

Вспыхнул яркий свет, пропали звуки. Даже стука собственного сердца не было слышно. А как только он погас, я раскрыл глаза и тут же обнаружил себя за рулём автомобиля. Резко ударив по тормозам и, тут же выскочил на улицу, уставившись на асфальт у переднего бампера. Никого.

По щекам покатились слёзы. Повернув голову, увидел ту самую девочку. Она стояла на тротуаре и с любопытством наблюдала за мной. К горлу подкатил комок. Сердце сжалось в груди. Встав на колени, я посмотрел на малышку и прошептал:

– Спасибо…

Ребёнок улыбнулся и убежал. Поднявшись на ноги, с чувством благодарности к этому маленькому, белокурому ангелу, зашагал к дому, оставив распахнутый автомобиль на дороге.

С неба лил дождь, а по щекам катились слёзы. Но в этот раз, не горечи, а счастья.

С неба лил дождь, а по щекам катились слёзы. Но в этот раз, не горечи, а счастья.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗА СТЕКЛОМ ИЛЛЮМИНАТОРА

Автор иллюстрации – Нитки Ос

Татьяна Осипова
«РЕКВИЕМ»

Татьяна Осипова

 
Там не летают вороны,
Там не струится лунный свет,
Там холод смертью скованный,
И путник, не найдя ответ,
бредёт по мрачным улицам,
Бредёт, он ищет рай,
А двери все закрыты, пустота
играет на осколках ран.
 
 
Скажи мне, где встаёт заря,
Скажи, когда дожди заплачут,
Скажи, что я найду тебя,
Скажи что отыщу удачу,
Когда разрезав светом мглу,
Раздвинет стены жизнь, и солнце
осветит лица, пустоту
оставим мы на дне колодца.
 
 
Она смеялась и звала,
Цеплялась пальцами за спины,
Но мы ушли, лишь зеркала
Напоминанием станут длинным.
В них отраженье наших глаз,
Всё что разрушили и сшили,
играя реквием для вас
укором молчаливой пыли.
 

Марк Волков «ЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ»

Часть I

Вечная ночь за стеклом иллюминатора хвастала безукоризненной чернотой: ни единой звёздочки, хвоста кометы или росчерка метеорита не нарушали её покой. Вакуум и абсолютный ноль глубокого космоса заполоняли всё вокруг.

В центре галактики висела огромная чёрная дыра. Струи межзвёздной пыли водопадами обтекали её по кругу, встречаясь и перечёркивая надвое, словно лезвием ножа. Подобно гигантскому водовороту, дыра притягивала к себе всё, что попадало в поле гравитации. Даже нашей станции приходилось прилагать огромные силы, чтобы не сорваться с орбиты, став ещё одной песчинкой в потоке, следующем к ненасытной утробе.

Впрочем, по-своему дыра была даже прекрасна. Кто и почему дал ей столь непритязательное название? В сияющей короне из межзвёздной пыли и с круглой чёрной сердцевиной она походила скорее на Солнце. Чёрное солнце Вселенной.

Справа, захваченная течением, медленно плыла, вращаясь вокруг своей оси, ржаво-голубая планета. Наша бригада недавно вернулась оттуда и теперь заряжалась энергией в ожидании следующей высадки.

Планета была мертва. Цивилизация, населявшая её, давно сгинула, оставив после себя лишь руины городов и горы мусора.

Собственно, нашей задачей и являлась уборка этого мусора. В каком-то смысле в этой работе мы роднились с обмывальщицами, наводящими последний марафет на труп планеты перед тем, как она отправится в пучины небытия. Правда, романтики в этом занятии было немного: наших Хозяев интересовало лишь всё мало-мальски ценное, что можно с выгодой продать. Такие вещи должны быть отсортированы, скомпонованы по контейнерам и, впоследствии, загружены в трюмы звездолётов. А чёрной дыре останется лишь голый камень и горы того, что признано «неперспективным».

В грузовом отсеке царил привычный хаос: на полу валялся плюшевый заяц, разбитая кружка, дранные скафандры, кучи пустых обёрток и обрывки постеров. Однако ни завораживающее зрелище за окном, ни локальная помойка внутри станции и даже трещина, пролёгшая из конца в конец иллюминатора, не трогали нас. Ведь мы не были живыми в привычном понимании этого слова.

Креаклы, или «кибернетические механизмы Тепплера», как нас ещё называли в статьях, посвящённым робототехнике, получили широкое распространение, благодаря неприхотливости к условиям труда, возможности экономить на еде, воде и зарплате. Каждому в бригаде был присвоен индивидуальный номер: M-11, Q-54 или, как мне, L-76.

Правда, тайком от Хозяев, мы звали друг друга несколько иначе. Так, робот с длинными конечностями, что сидел сейчас рядом, закрыв сенсоры, имел прозвище Звяк-нога, за то, что однажды за нерасторопность кто-то из Хозяев ударил его так сильно, что внутри ноги замкнуло цепь. И теперь он ходил, постоянно подволакивая её за собой…

Исходя из срока службы, нас уже давно должны были списать в утиль, однако компанию с Сириуса, выкупившую роботов практически за бесценок у одного ушлого интенданта, меньше всего интересовали даты, пробитые в перфокарте техпаспорта.

Ждать полного цикла зарядки было скучно. Желая поразвлечься, я пододвинул близлежащий ящик и стал раскладывать содержимое. Из груды бумаг выскользнула книжка в твёрдом переплёте. Необычное название сразу же приковало внимание: «ХРОНИКИ МЕРТВЫХ ГОРОДОВ 3». Начертанное крупными чёрными буквами на стене старинного здания, изображённого на обложке, оно навевало чувство таинственности и мистицизма. Рядом из тумана хищно тянулись щупальца неведомого создания. На брусчатке мостовой лежал противогаз с горящими бирюзой глазницами, а ниже шли фамилии авторов: Сергей Кулагин, Тим Волков, Григорий Родственников, Виктория Радионова и многие другие.

Наобум раскрыв книгу примерно на середине, я прочитал: «Летняя история». Видимо, это было название чьего-то рассказа. Он начинался так:

«Раскалённое солнце близило размеренный шаг к ночлегу. Воздух был сух и неподвижен. От раскидистых лип по песку дорожек тянулись длинные тени, а в сплетении ветвей мелькало синее небо. Я летел во весь опор к графской усадьбе, нетерпеливо пришпоривая коня. Карман оттягивало письмо следующего содержания: „Мой дорогой, мой милый Гиппократ. Если ты ещё жив, здравствуешь и не забыл друга детства, то, ни секунды не медля, облачайся в свои белые одежды, седлай коня и, не позднее, чем третьего дня будь у меня. Нетерпение, с которым я ожидаю твоего приезда не ведает пределов, ибо я болен и склонен предполагать, что болезнь значительна. Жар сковывает мои члены днём, лихорадка вытрясает душу по ночам. Я измучился и изнемог. Уже не единожды из уезда призывался Платон Павлович, однако все, чего смог добиться сей доблестный муж – это многозначительное кряхтение, перемежающееся качанием головы. Ныне всю надежду составляет лишь то, что твой молодой проницательный ум приподнимет завесу интриги. Не напрасно же говорят, будто сам Господь вложил знания в руки лекарей. Твой А. П.“».

– Ага, – подумал я. Автор подражает слогу писателей ХIX века, хотя, надо заметить, это получается у него вполне сносно. Во время раскопок нам уже попадалась проза «Золотого века», я их частенько перечитывал, поэтому сразу же угадал стиль. Интересно, что же будет дальше?..

«Позади осталась деревня. Поднимаясь на холм, я видел верхушки крыш изб, утопающие в листве яблонь и вишен. Поодаль резало глаз светлое пятнышко – водная гладь небольшого озера.

Послеполуденный зной прошёлся по деревне пудовыми кулаками, примяв жизнь. Молчали куры, не мычала скотина, не гавкали собаки. Лишь комары ленивым звенящим облаком порой висели в воздухе. Мой Балун – серый в белых яблоках рысак знаменитой орловской породы, подаренный перед отъездом на учёбу графом – всхрапывал и прял мордой всякий раз, когда приходилось влетать в такое облако, однако я не давал замедлиться, правя твёрдой рукой его шаг.

Промелькнули и остались позади распахнутые ворота графской усадьбы, а мы помчали дальше, к дому. Два долгих года минуло с тех пор, как я видел эти места, а потому непроизвольно вертел головой, отыскивая различия. Впрочем, они были заметны и безоружным взглядом. Места изменились, и изменения эти вышли не в лучшую сторону. Песчаные дорожки устилали сухие ветки, клоки соломы и прочий мусор. Кусты заросли, клумбы засохли, фонтан заглох. На ступенях деревянной беседки валялся кем-то позабытый сморщенный сапог.

Вскоре впереди выросло знакомое с детства здание с фронтоном, поддерживаемым массивными колоннами, в промежуток которых поднимались ступени с каменными львами. Здесь случилось немыслимое: когда я уже собрался остановиться, Балун встал, как вкопанный, и я, потеряв стремя, едва не низринулся оземь.

– Худой знак, барин! – Покачал головой какой-то мужик, стоявший возле ступеней.

Памятуя о том, что будущему врачу не пристало веровать во всяческие предзнаменования и вообще следует иметь вид степенный и важный, я молча отдал повода, отстегнул от седла саквояж с медицинским инструментарием и, обивая хлыстом пыль с ботфортов, побежал в дом.

Меня никто не встретил. В воздухе стоял тяжёлый запах, который невозможно ни с чем спутать. Так пахнет в доме тяжелобольных. Я обошёл все десять комнат, но всюду царила пустыня.

Коридор первого этажа окончился двойными дверями, за которыми, насколько я помнил, располагалась столовая. Они были заперты. Я подёргал окованные бронзой ручки и собрался возвращаться в переднюю. Как вдруг услышал из-за двери справа быстро оборвавшийся то ли хрип, то ли стон.

Там кто-то есть? Я взялся за ручку, но меня прервал голос за спиной:

– Кто вы, и что здесь делаете?

Я обернулся. Позади меня стоял рыжий человек в одежде слуги. Его жёлтое, с усиками, высохшее лицо, с плотно сжатыми губами, буквально изливало злобу. Человек тяжело дышал, а его маленькие глазки исподлобья сверлили окружающее пространство.

– Я ищу графа. Я его друг, доктор, – смиренно представился я, обдумывая, как слуга сумел так быстро и незаметно подкрасться. Видимо, жара скверно подействовала и на мозги моего vis-a-vis, ибо он долго обдумывал ответ, словно совещаясь с кем-то, а после принял решение:

– Я провожу вас.

Повернулся и молча пошёл, выказывая этим незримый приказ шествовать следом. Я повиновался. Странное дело, я чувствовал подспудный страх перед слугой. Возможно, так подействовала непочтительность, с которой он говорил и вёл себя.

Поднявшись на второй этаж, мы вошли в зал, занимающий весь правый флигель. В помещении царил полумрак. Хотя полной темноты не было, солнце едва проникало сквозь зашторенные окна, рождая даже не свет, но слабую его копию, что я отнёс на счёт удушающего зноя. В центре зала за столом стоял граф и, склонившись над бумагами, о чём-то тихо втолковывал человеку в чёрном костюме с бабочкой, в котором я безошибочно узнал управляющего, Франца Иоганновича.

– Илья! Ты ли это? – вскричал граф, завидев нас. И пошёл, раскрыв объятия, навстречу.

– Кузьма, ты свободен, – сказал он после того, как мы троекратно облобызались. – Свободен, я сказал, – вынужден был повторить он приказ, когда увидел, что провожающий остался на месте.

На этот раз слуга нехотя поклонился и неспешно вышел.

– Это Кузьма. Не обращай внимания, он у нас слегка туговат в плане слуха. Поговаривают, будто такое приключается с людьми, которым в люльке на ухо наступил медведь. – Попытался перевести ситуацию в комическую граф.

Однако я видел, что вовсе не физический недостаток являлся причиной вызывающего поведения Кузьмы. Нет, это было нежелание признавать над собой власть другого человека, причём привычка старинная, укоренелая.

– Ах, ты нисколько не изменился! Всё такой же франт и повеса! – изрёк граф, поворачивая меня со стороны в сторону для блезира. – Сколько времени минуло с тех пор, как мы не виделись? Полгода? Год?

– Два. – Улыбнулся я. И высказал удивление продолжил: – Но ты вроде писал, будто болен? Однако картина, которую я наблюдаю ныне, твердит, скорее, об обратном?

– Многое… Изменилось с тех пор, – уклончиво отвёл глаза граф. – Впрочем, о делах чуть позже. Ты, верно, голоден с дороги? Прошу откушать, а я присоединюсь, как только закончу тут с Францем Иоганновичем.

Граф позвонил в колокольчик и на зов явились двое слуг.

– Проводите гостя в столовую и хорошенько накормите, – распорядился он.

Мы спустились. Впротиву верхнему этажу, в столовой правило бал солнце. Правда, особой духоты не наблюдалось. В приоткрытые окна со стороны озера залетал освежающий ветерок, донося аромат свежескошенных трав. Но даже ему было не перебить стоящий во всем доме неприятный запах. Запах болезни…

Я ел в присутствии слуг, подобно каменным львам, застывшим по обе стороны стола в ожидании, когда «барину» что-либо понадобится. Желая развеять скуку, я решил затеять с одним из них – Иваном – беседу.

– Весьма странная получается история, – посетовал я. – Мне сообщают, будто граф настолько болен, что даже не может шевельнуться. Я бросаю все дела, мчусь сюда, едва не загнав по дороге лучшего скакуна. И что нахожу? Граф находится в явном здравии. Как сие понимать?

Ваня засопел, закряхтел. И, переглянувшись с товарищем, наконец, решился ответить:

– Это верно, его сиятельству было очень худо. Так скверно, что уже никто и не надеялся на выздоровление. Но о дальнейшем его Сиятельство расскажут лично.

Иван застыл, больше не реагируя ни на какие вопросы, как ни я старался снова завести беседу.

Время тянулось, однако граф не появлялся. В глубине дома пробили часы – четыре раза, пятый. Начало смеркаться. Наконец, двери открылись, и в комнату быстро вошёл мой «пациент».

– Прости, Гиппократ. Дела. Проклятые дела завладели моим вниманием, – посетовал он. – Так много упущено за время болезни, что и не знаешь, за что хвататься.

– Кстати, насчёт этого. Как вышло, что ты так быстро пошёл на поправку?

– Сам не ведаю, – шутливо развёл руками граф. – Не иначе, как Божьей милостью. Уж так худо мне было, что и в гроб ложись. И вдруг – в один миг полегчало, словно ничего и не было.

– Стало быть, в моих услугах здесь более не нуждаются, и теперь я должен покинуть этот дом?

– Отнюдь, – нахмурился граф, – это верно, болезнь покинула меня. Но далеко не ушла, словно в насмешку поразив иную цель. Ты никогда не видал моей супруги?

– Нет. Я уехал чуть раньше и помню тебя молодым и неокольцованным самохвалом.

– А я тебя – бастрыгой и фанфароном!

Мы рассмеялись.

– Да, Илья, сколько воды утекло с тех пор, и многое стало не таким, как раньше. – Покачал головой граф. – Ну, пойдём.

С этой многозначительной фразой он показал отведённую мне спальню на верхнем этаже, где я оставил немногочисленный скарб.

Комната графини располагалась на первом этаже, за той самой дверью, войти в которую мне помешало давеча появление Кузьмы. Там царил такой же серый полумрак, как и в комнатах наверху. Серый свет окрашивал постель вместе с лежащей на ней женщиной в цвета пыли и забвения.

– Капитолина Изольдовна, душенька, – нежно позвал граф. – Это врач. Сейчас он осмотрит тебя.

Под одеялом лежала женщина в белом чепце, из-под которого виднелся кончик измождённого нос. Когда его приподняли, под ним обнаружились бледные щеки, характерные для малокровных анемичных особ. Только необыкновенно большие, на фоне всеобщей худобы, глаза горели внутренним огнём.

При звуках голоса графа больная слегка приподняла голову и, издав громкий стон, снова уронила на подушку.

Начались обычные врачебные дела. Я задавал вопросы (обращаясь, впрочем, больше к графу), хмуря брови, слушал пульс, лёгкие. Когда одеяло откинули, я увидел на простыне следы запёкшейся крови.

– А это что?

– По совету Платона Павловича пускали кровь, – пояснил граф.

Я заметил ему, что, хотя процедура кровопускания весьма известна, но, в случаях малокровия, подобные методы лечения могут дать обратный эффект. Граф выслушал эти замечания спокойно, заверив, что подобное происходило всего раз и, поскольку результатов не было, больше они не решились прибегать к этому средству.

После короткого осмотра мы вышли в коридор для совещания.

– Мужайся, – констатировал я. – Ибо прогноз неутешителен. Графиня серьёзно больна. У неё тяжёлая форма анемии и, если не перевезти её в другие, более благоприятные края, она может погибнуть.

Граф воспринял вердикт с достоинством, приличествующем положению в обществе. И лишь глубоко запавшая на лбу складка говорила о лихорадочной мысли и посещающих его тяжёлых думах.

– Что ж, если мой милый Гиппократ что-то советует, полагаясь на опыт в лечении больных, имею ли я право ослушаться этого приказа? – грустно улыбнулся он. – Однако проклятые дела не позволяют так скоро сорваться в путь, как бы ни желало того сердце. Об одном я хотел бы просить – пока мы с графиней останемся здесь, не мог бы и ты задержаться, на случай ухудшения её состояния?

Делать нечего, я поклялся другу.

«На другой день, с утра»… – перелистнул я страницу.

Но не успел углубиться в текст, ибо переборка, ведущая в грузовой зал, поднялась. На пороге стоял жабоанин из Созвездия Змеи – два метра пупырчатой склизкой плоти, затянутой в джинсы и кожаную жилетку. Лысую голову с трудом прикрывала кепка, в безгубом рту дымился огонёк синскопы.

– Это чё такое, я не понял? Это чё такое, я вас спрашиваю?! – не вынимая визиловой палочки изо рта, заорал он, указывая перепончатой лапой на иллюминатор. – Вы, когда должны были план по планете сдать? А она как висела, так и висит! Расселись тут! Кто её будет обрабатывать, я, что ли? Ну-ка, взяли штепсели в руки – или что там у вас? И пошли!

И, для убедительности продемонстрировал стек со зловеще потрескивающим на конце электрошокером.

С прорабом попробуй, поспорь! Прораб ночью спит, а один глаз у него все равно открыт. Он словом ансинуанские тальсы гнёт!

Незаметно спрятав книгу в бардачок за спиной, я отключился от сети и потащился вслед за остальными на погрузку…

На планете мы пробыли относительно долго. Забив трюмы спускаемой «Грозы Кейтеля» под завязку, вернулись в грузовой зал. Воспользовавшись общей суматохой, я нашёл укромное местечко где, примостившись, снова раскрыл книгу.

«На другой день, с утра мы долго гуляли с графом, вспоминая события давно минувших дней. Позабыв о вчерашнем зное, день стоял хмурый, солнце ладило бег за облаками, не показываясь даже на краткий миг.

Граф вспоминал своих родителей, рано покинувших его на попечение богатой бабушки. Я рассказывал про переезд в столицу, куда мой отец – бывший эконом отца графа, выкупивший себя и семью благодаря купеческой жилке – переехал специально, чтобы дать детям, то есть мне с сестрой, учёбу. Ну и, само собой, Петербург дарил больше возможностей для разворота дел.

Потом разговор незаметно скатился в детство, оживив в памяти ловлю пескарей корзиной, бег взапуски среди полей по просёлочной дороге…

– А я ведь больше так и не был счастлив с той поры, мой Гиппократ, – грустно улыбнулся граф. – Вскоре после вашего отъезда, бабушка насильно обручила меня с этой… Изольдовной. А, когда пришёл черед хозяйке дома покинуть сей бренный мир, мои плечи окончательно склонились под грузом деловых хлопот…

Тут беседу прервал Иван, подошедший с сообщением, что его Сиятельство ожидает в имении гость. Сделав виноватый вид, граф пошёл к дому, а я чуть задержался, увидев какую-то книгу, лежащую в траве возле корней акации.

Это была Библия. Вернее, пустая обложка, из которой кто-то с нещадностью вырвал все до единой страницы. С коричневого переплёта блестел позолотой крест с косой верхней планкой. Удивившись находке, я сунул её за пазуху, с намерением при случае показать графу, после чего пошёл к дому.

Ещё издалека я увидел, что возле ступеней разыгрывается прелюбопытнейшая сцена: в пыли у ног графа распростёрся какой-то человек в мужицком платье. Когда подошёл ближе, увидел, как, вскинув голову, он жалобно молит:

– Пожалей, батюшка, не губи! Одна ведь она у меня, пропадём со старухой, как есть, пропадём!

Костюм его и калоши покрывала дорожная пыль, в бороде и усах застряли завитки стружки, глаза слезились. Человек пытался ухватить графа за рукава сюртука, но тот брезгливо их отдёргивал.

– Всё уже решено! – жёстко ответил он. – Поди прочь, скотина!

Повинуясь жесту, слуги подняли мужика и, ухватив за локти, поволокли к воротам.

– Кто это? – удивился я.

– Столяр из деревни, Клим, – досадливо скривился граф, – хороший малый, но глупый, как гусь. Видишь ли, ввиду немощи супруги, я ищу сиделку, а, поскольку, у него есть дочка подходящего возраста и склада характера, я решил позвать её в услужение. А старый дурень, вишь, боится, как бы она не подцепила от барыни какого поветрия. Странные люди! Эх, вернуть бы времена покойного батюшки. Я бы показал этому мужику, как дерзить! Мигом свёл голубчика на конюшню, штаны спустил… И – э-эх, размахнись рука, раззудись плечо. Гуляй, пятихвосточка!..

Глаза графа горели, рука сжимала несуществующую плеть. Я молча подивился столь неожиданному порыву жестокости, но ничего не сказал.

Вообще, надобно сказать, мой друг сильно переменился. Раньше я знал графа как человека мягкого, уступчивого. И, надобно сказать, мне эти качества нравились. Однако сейчас они перешли в надменность и властность.

С детства я запомнил, что граф любит прихвастнуть. Но сейчас его невыносимо было слушать. Он хвастал всем: сколько душ проживает у него в деревне, сколько кто держит скотины, делая упор на живых существах и перечисляя их, словно бы это были бесчувственные предметы. И даже «Гиппократ» – имя, которое он дал мне когда-то в шутку за страсть к изучению болезней – теперь звучало едва ли не как насмешка.

Сиделка прибыла к вечеру. В отличие от других слуг, её поселили не в людской, а в спальне графини. Там мы впервые встретились и познакомились.

Девушку звали Маша. Всю жизнь её отец занимался работами по дереву, а мать врачевала скотину. В отличие от родителей, Маша не боялась предрассудков по поводу болезней и была только рада услужить барыне.

Это полноватая, розовощёкая, жизнерадостная деревенская девка. И, хотя её манеры оставляли желать лучшего, мне было приятно, что рядом окажется ещё одна живая душа. К тому же, такая бойкая.

– Даже не сумневайтесь, барин, – говорила она, одновременно треская в кулаке скорлупу орехов, до которых оказалась великой охотницей. – Пойдёт барыня на поправку, только дайте ей время. Вон, у нас на деревне…

И она рассказала комичную историю, приключившуюся с одной из деревенских старух, окончившуюся, ясно, счастливым финалом.

Ночью я спал скверно, мучаясь кошмарами. Верно, сказывалась перемена места. Мне казалось, будто кто-то ходит по коридору, слышался шёпот, звуки, похожие на шелест крыльев, стоны… Или это я сам стонал во сне?

В какой-то момент почудилось даже прикосновение к лицу, хотя, открыв глаза я, естественно, никого не увидел. К рассвету всё стихло.

Завтракали поздно. Графа не было.

– Его Сиятельство отбыли в город по делам. Будут нескоро, – передали слуги. За неимением дел, мы с Машей отправились в прогулку по окрестностям имения»…

Дальше страницы не было. Вместо неё виделись лишь клочки бумаги в месте обрыва. Видимо, кому-то не терпелось удовлетворить свои естественные потребности.

Я вчитался в текст на следующей стороне, пытаясь уловить сюжет.

На следующих страницах более подробно раскрывались характеристики героев, их взаимоотношения, однако сюжет топтался на месте. За неимением времени, я быстренько пролистал их, отмечая главное.

Судя по всему, в жизни главного героя наступил непростой период, на протяжении которого он всё больше разочаровывался в графе. А, главное, его постоянно мучали сомнения в реальности происходящего. Иногда даже брезжила мысль, не сошёл ли он с ума?

Вот, например, один из таких эпизодов:

«После обеда, полулёжа на скамьях на манер римских патрициев, мы с графом держали беседу, прерываясь лишь на то, чтобы оторвать веточку винограда от грозди, лежащей рядом, в блюдце на столике.

– Я постоянно думаю о нашем детстве, – признался граф. – А, знаешь, мы могли бы и вновь бегать по этим дорогам и даже сообща управлять деревней. Ты взял бы себе улицы по правую руку от дороги, а я по левую. Мы были бы для них Богами, живущими вечно…

Я мог бы предположить, что граф пьян, если бы не видел, что он и сейчас, как и за завтраком, даже не притронулся к еде».

Или другой случай:

«Желая отдохнуть после спёртой атмосферы дома, я вышел на улицу и сел на скамейку перед домом. Светила полная луна, роняя густые тени от кустов на песок и траву. Внезапно, откуда-то со стороны окон спальни графини вылетела летучая мышь и стала с необычайной назойливостью кружиться вокруг меня. А я страсть, как не люблю этих тварей!

Схватив палку, я стал махать ей в воздухе, желая отпугнуть докучливую нахалку. И почувствовал, как в один из моментов палка ударилась обо что-то мягкое. И тотчас летучая мышь, рывками, словно пьяная, потянулась к кустам и упала.

А, секунду спустя оттуда вышел Кузьма, слуга графа! Он сильно хромал, а взгляд выражал крайнюю злобу»…

Но наиболее напряжённым показался момент, когда Илья описывает посетившее его ночью видение:

«Граф тянет губы в самом настоящем поцелуе. Я увёртываюсь и, пытаясь нащупать свечу, скидываю всё, что лежит на тумбочке. С громким хлопком что-то приземляется на пол и видение меркнет.

Прихожу в себя. Окно распахнуто, в лунном свете колышутся шторы. А вот и вещь, спугнувшая видение. Сердце забилось сильнее, ведь ей оказалась обложка подобранной в саду библии, с начертанным крестом! От него и сейчас исходит слегка заметное в лунном свете золотистое сияние.

Что это было – сон, видение? Но, тогда как быть с тем фактом, что ставни окна раскрыты, хотя я совершенно чётко помню, как запирал их?

Утром граф был необыкновенно хмур и сердит. Глаза его буквально сверлили меня. Не подавая виду, я выразил желание покинуть дом.

– Милости прошу. Удерживать не станем! – холодно буркнул тот.

Перекусив, я пошёл собирать вещи.

Новое донесение. Балун, мой конь, умер!

– Как так, отчего? – метался я по конюшне, расспрашивая слуг. Но те только прятали глаза.

Кузьма! Рыжий чёрт заглянул в распахнутые двери конюшни и, состроив ухмылку, зашёл за угол.

Я выскочил наружу с твёрдым намерением если не докопаться до истины, так хотя бы при помощи силы стереть эту циническую улыбочку с его губ. Однако Дьявола и след простыл. Только петляла, пробираясь между кустами жимолости, крупная чёрная кошка.

Пришлось ни с чем возвращаться в комнату и обдумывать план побега тщательнее. Просить графа я уже ни о чем не пытался, ибо это, похоже, бессмысленно»…

– 76-й! Эй, 76-й! – металлический бас, доносящийся из вокализатора, прервал изыскания.

– Чего тебе?

Я недовольно оторвался от книги, обнаружив, что сижу в кладовке, куда зашёл якобы в поисках пустого энергоящика.

– Ты куда пропал? – Сияние световых панелей заслоняла похожая на клёпаную лейку голова 54-го. – Тебя тут все ищут. Прораб как с цепи сорвался.

– Сейчас приду, – неохотно отозвался я.

– А чего это там у тебя? – заинтересовался напарник, заметив лежащую в моих манипуляторах книгу.

– Ничего.

Я быстро захлопнул сборник, убрал в бардачок, после чего вышел обратно в грузовой отсек. 54-й, парень, конечно, неплохой. Но больно уж болтливый. А, если известие о моей находке разойдётся по станции…

Никто не знал, откуда у кибернетических организмов взялась страсть к коллекционированию и изучению предметов искусства. Например, МР-51 собирал и хранил в стазикубе сарманджи – живые шляпы жителей планеты Ригель. А Звяк-нога коллекционировал одинаковые ночные горшки с Альдераана, обязательно повёрнутые ручкой внутрь.

Само собой, делать что-либо подобное строго запрещалось. Ибо это квалифицировалось как сбой программного обеспечения и нарушителя ждала полная зачистка памяти.

Раньше я думал, что не подвержен общему безумию. До сегодняшнего дня, когда познакомился с «ХРОНИКАМИ МЕРТВЫХ ГОРОДОВ».

В зале царил рабочий переполох. Работники бегали, сортируя вещи по контейнерам. Посередине ангара высился стол, возле которого сидел, делая заметки, прораб. Креслом ему служила пара коробок из-под бананов, поставленных друг на друга.

– Вазы династии Минь, – листал он голокаталог, делая отметки. – Так, а династия Цинь где? А, вот же они…

Незаметно встроившись в общий процесс, я потянулся за ящиком, лежащим на верхней полке. И тут книга выскользнула из бардачка и с громким хлопком упала на пол.

Кляня собственную забывчивость, помешавшую починить давно клинившую крышку, я быстро нагнулся и сунул книжку обратно. Но поздно.