Спуск был довольно глубоким – мы шли больше часа. Узкий тоннель с лестницей привел нас внутрь такого же каменного помещения цилиндрического сечения, напоминающего платформу метро глубокого залегания, только поменьше. Слева от нас, у самой стены стояло нечто, что я поначалу принял за обтекаемую голову какого-то жука – потому что поверхность этого предмета была сделана из материала, дающего разноцветные желто-зелено-синие блики, как хитин. Оно было ростом с человека, и походило на лежащий на боку гигантский снаряд, покрытый странными обтекаемыми выступами, немного похожими на крупную морскую гальку.

Катя уверенно направилась к этому предмету. Я, пожав плечами, последовал за ней.

– Встань здесь, – она указала на небольшую площадку, расположенную справа от «головы» предмета.

Я послушно занял указанное место. В этот момент часть борта объекта исчезла, открывая проход в просторный салон. В том, что это был именно салон не могло быть никаких сомнений – внутри были широкие, мягкие на вид кресла с высокими спинками, разделенные обтекаемыми белыми столиками. Там было даже что-то вроде иллюминаторов. Они засветились изнутри, и на них появилось черно-белое изображение, похожее на рентгеновское. На изображении было нагромождение линий, полостей, каких-то валунов. Внизу, под всем этим, находилось что-то вроде более-менее однородной плиты.

– Нравится? – улыбнулась Катя, – давай же, заходи! – она легонько толкнула меня в спину.

С облегчением опустив рюкзак на шершавый пол капсулы, я с наслаждением вытянулся в кресле. Проход внутрь исчез так же, как и появился – бесшумно и быстро. Я оглядел внутренности аппарата. Приглушенный желтоватый свет шел от потолка. Впереди салона было два круглых иллюминатора, силуэты которых снаружи я принял за глаза насекомого. Сейчас они были совершенно темными. Материал кресел напоминал дорогой мягкий пластик.

Обычно каждый вид транспорта имеет свой запах. Современные поезда пахнут железом, пластиком, новой обивкой и санитайзерами. Самолеты – стерильной сухостью, озоном и приятной химией, которой чистят салоны между рейсами, совсем чуть-чуть – авиационным керосином. А тут пахло едва уловимой затхлостью. Такой запах бывает в автомобилях, которые несколько лет простояли в гараже без движения.

Пока я оглядывался, капсула пришла в движение. Я почувствовал легкий толчок, черно-белый пейзаж за иллюминатором поплыл справа налево.

– Ну все, – сказал я, завороженно глядя на мелькающие тени, – давай рассказывай уже: что это за штуковина, почему ты уверенна в ее безопасности, и главное – куда и зачем мы направляемся?

– Хорошо, – кивнула Катя, – отчего ж не рассказать? Мы внутри аварийной капсулы транспортной системы инопланетной цивилизации, которая пыталась колонизировать наш мир около двухсот пятидесяти миллионов лет назад.

– Неожиданно, – вздохнул я, пытаясь собраться с мыслями, – куда мы направляемся? Есть какое-то представление? И почему эта штуковина до сих пор работает? Я ведь правильно понимаю – колонизация не получилась? Почему они оставили все это? – я жестом указал на внутренности капсулы.

– Потому что это аварийная система с колоссальным запасом по самовосстановлению, – ответила Катя, – но, конечно же, не все участки уцелели. Просто среднерусской равнине повезло: тут кристаллическая плита мало изменилась. Вот тоннель и сохранился. А направляемся мы туда, куда и должен вести аварийный тоннель: к эвакуационному кораблю. И оставили они все это по одной простой и очевидной причине – их аванпост был уничтожен до того, как они смогли воспользоваться аварийной системой.

– Кто их уничтожил? – спросил я, – почему? Они ведь должны были оставить какие-то следы! Хотя, да… понятно.

– Мы не знаем, кто их уничтожил, – Катя пожала плечами, – но очень бы хотели это выяснить. А следы той битвы насколько обширны, что даже простые люди могут их легко обнаружить. Мы предполагаем, что их аванпост находился на плато Путорана. И против них было применено гравитационное оружие, буквально утопившее аванпост в лаве. Кстати, именно это событие привело к самому масштабному вымиранию в истории Земли.

– Ясно, – кивнул я, – а эти штуки, – я указал на иллюминаторы, где мелькающий монохромный пейзаж слился в сплошные серые линии, – это что-то вроде рентгена?

– Думаю, да, – ответила Катя, – плита внизу – это как раз и есть кристаллическая платформа, на границе которой проложен тоннель. Но ты же понимаешь – эту капсулу я вижу впервые, так же, как и ты. Раньше мы могли только строить теоретические догадки о ее свойствах и спецификациях.

– Теоретически? – спросил я, – для любой теории нужна база. Откуда вы ее брали?

– О, это самая интересная часть работы, – улыбнулась Катя, – множество свидетельств древних видящих осталось в виде письменных памятников. Махабхарата, Рамаяна, Пятикнижие… ты когда-нибудь пробовал их читать?

Я развел руками, и улыбнулся.

– По статистике, даже среди людей, которые считают себя верующими, Пятикнижие, или Ветхий Завет, действительно читали менее одного процента. А поняли написанное и того меньше. А там много интересного, поверь. Описание коммуникационных технологий, электричества, радиоактивности, реактивного движения. В общем, всего того, что современному человеку опознать было бы не трудно. К примеру, трагическая гибель сыновей Аарона – это ведь типичное нарушение правил техники безопасности при работе с высоковольтным оборудованием! В общем, когда мы много читаем – мы становимся своего рода видящими.

Помолчали. Я стал даже задремывать, когда почувствовал, что капсула начала замедляться.

– Приехали? – спросил я.

– Вероятно, – ответила Катя, напряженно вглядываясь в иллюминатор.

– Есть представление, куда нас привезли? – спросил я.

– Есть, – кивнула она, – с высокой степенью вероятности, я знаю, где мы. Поэтому одевайся как можно теплее. Не забудь грелку, еще остался комплект. И активируй сразу после того, как мы выйдем.

– Принял, – кивнул я, разбирая снаряжение из рюкзака.

Мы оказались в точно таком же цилиндрическом помещении, из которого отправлялись. Вход в тоннель загораживал сам аппарат, да, честно признаться, мне не очень-то и хотелось смотреть туда. Всю дорогу я был очень благодарен неведомым инженерам за рентгеновские иллюминаторы; без них мне было бы совсем не хорошо. Да, я хотел как можно скорее выбраться из подземелья. Поэтому поднимался по каменной лестнице, не обращая внимание на жару; в конце концов, термобелье из рюкзачного комплекта, и снаряжение оказались очень хорошими – без труда отводили лишнюю влагу.

Наконец, уже наверху, я шагнул в указанном Катей направлении. И тут же сбился с дыхания: кругом была жесткая снежная буря, а ветер чуть не сшиб меня с ног. Мы вышли прямо из какой-то гранитной скалы. Я с трудом прошел пару метров, и осмотрелся. Скала это была очень необычной: выщербленный гранит вздымался вертикально вверх, на высоту тридцати метров. Это была даже не скала, а столб. Приглядевшись, сквозь белое марево я смог разглядеть еще несколько таких же.

– Где мы? – прокричал я Кате сквозь бурю, – куда идти?

Вместо ответа она подошла ко мне, и указала наверх. Там, прямо на ближайшем столбе, зависла огромная обтекаемая тень. Не нужно было быть специалистом, чтобы опознать летающий аппарат. А еще ближайший столб вдруг неожиданно раскололся, обнажив ярко освещенную нишу, внутри которой стоял готовый к движению подъемник.

Часть II

Космонавт

Где-то месяц меня обследовали. Кажется, если бы медикам позволили разобрать меня на мелкие кусочки, чтобы изучить под микроскопом – они бы с удовольствием это сделали. Даже не имея никакой возможности собрать меня обратно. На одни только анализы ушли литры крови. И не только крови, если быть совсем честным. О процедуре сдачи некоторых жидкостей я до сих пор вспоминаю, краснея.

Подкопаться было не к чему: по всему выходило, что я совершенно, до отвращения здоров. Одна докторша, не запомнил ее имени – сухая и строгая дама лет пятидесяти – даже выговорила мне, что, мол, это невозможно среди современной молодежи, и что меня надо вывести на чистую воду. До сих пор не понимаю: это было ее специфическое чувство юмора, или она действительно так думала.

Потом еще месяц меня обкалывали разными прививками, и следили за реакцией моей иммунной системы. Реакция зачастую была, прямо скажем, куда более бурной, чем бы мне хотелось. Два раза поднималась температура до тридцати девяти, и один раз резко упало давление, так что я попал в палату интенсивной терапии на целые сутки. Удивительно, но даже после таких приключений вердикт, вынесенный специальной комиссией, был однозначен: годен.

Хотя один умник озвучил мнение, что у меня избыточная мышечная масса, и мне следует прописать комплекс диеты и специальных упражнений, направленный на ее снижение. От того, чтобы услышать в свой адрес в полном объеме то, что я о нем думаю, его спасло только присутствие уважаемых дам.

Это его замечание было вдвойне обидным, потому что я, в отличие от очень многих в фитнесе – натурал. То есть, не сижу на гормональных курсах. Просто мне очень повезло с генетикой, так редко, но все же бывает. Поэтому всякие особые мнения насчет моих физических кондиций, заработанных честным потом и головой, способны довести меня до белого каления.

Тренироваться мне, конечно, никто не запретил. Диету тоже позволили контролировать самому. Мне по-прежнему немного не хватало полноценного зала, но тут дело было, скорее, в клиентах. Я скучал по ним; следить за прогрессом человека, который тебе доверился, особенно получать позитивную обратную связь – это ведь тоже кайф.

Наверно, я был хорошим тренером, раз так думаю. Был – потому что моя жизнь изменилась бесповоротно. Странно, насколько легко я принял этот факт, ведь все мои планы и мечты полетели к чертям. Наверно, будь у меня время остановиться, и немного подумать – мне стало бы грустно. Но мне этого времени не давали. С того самого дня, когда мы с Катей устроили глобальный кризис, который чуть не привел к уничтожению человечества – у меня не было ни одной свободной минуты.

Весь двадцатый век оба существовавших в то время видящих пытались найти самый главный и самый ценный артефакт, который теоретически мог существовать – космический летательный аппарат в хорошем сохране. Особое внимание уделялось как раз периоду в конце Перми, когда была единственная серьезная и масштабная попытка колонизации Земли. И кое-что мои предшественники действительно находили: останки эвакуационного челнока во льду Антарктиды, части корпуса, маневровые двигатели и фрагменты навигационной аппаратуры на Алтае. Даже эти жалкие следы позволили сильно продвинуться в космической программе: создать первую, примитивную защиту от космической радиации, и подобрать нужные комбинации высокоимпульсного топлива. А еще изучение челноков позволило определить, что для перемещения в пространстве те использовали плазменные двигатели на термоядерном реакторе. Получение хотя бы действующей принципиальной схемы такого двигателя с примерной спецификацией материалов позволило бы сильно продвинуться в космических программах, и обеспечить реальную перспективу освоения Солнечной системы. Но найденные останки были в слишком плохом состоянии для этого.

Обнаруженный нами челнок оказался способен предоставить все эти технологии, практически, в готовом для копирования виде.

Катя говорила, что, если бы я обнаружил его, находясь на службе властей какой-нибудь из стран, ядерный конфликт был бы, практически, неизбежен. Ведь тогда враг был бы известен; было бы понятно – куда бить. Все координаты промышленных центров и военных объектов давно были занесены в память боеголовок, и все, что оставалось, это ввести коды запуска. Именно глубокая законспирированность организации позволила сохранить первоначальный баланс, и создать условия для начала переговоров.

Эти переговоры продолжались больше двенадцати часов, и в них участвовали первые лица государств и организации, которые хоть что-то из себя представляли в мировом раскладе сил. Но тогда я об этом не знал; тогда я как мальчишка шарился по челноку, с восторгом разглядывая разные крутые штуковины, вроде голографических дисплеев, или дисперсного душа, предназначенного для невесомости. Я даже, взгромоздившись в кресло пилота, хотел поднять челнок в воздух, но Катя меня вовремя остановила. Взлетели бы мы без проблем: на борту был продвинутый автопилот, а интерфейс управления был интуитивно понятен, даже без знания языка. Но вот с возвращением обратно возникли бы проблемы. Земля сильно изменилась за четверть миллиарда лет. В памяти компьютера просто не было современных карт, и он бы автоматически перешел в ручной режим управления во время спуска.

А еще у Кати потрясающая интуиция. После того случая, когда нас пытались убить самолетом, она совершенно адекватно просчитала ситуацию. За нас взялись всерьез, и очень скоро достали бы, несмотря ни на какие тюрвинги, и поддержку организации. Тогда она сделала самую главную ставку в своей жизни. Конечно же, она была прежде на плато Маньпупунёр, и видела столбы выветривания. Все пробы и анализы однозначно указывали, что эти столбы – естественное образование. И так оно, в общем-то, и было. Они образовались естественным образом, по мере разрушения скалистого плато, на котором находилась эвакуационная площадка. Вот только автоматика челнока не давала разрушить часть породы, которая находилась непосредственно под опорами. Она защищала их от ледника, вероятно, с помощью мощных электромагнитных полей. Поэтому и возникли эти причудливые истуканы, культовое место среди аборигенов. Катя догадалась, что здесь может скрываться что-то очень большое. Вроде уцелевшего космического челнока сгинувшей цивилизации.

Однако же, в ее плане было одно слабое место: одно дело обнаружить челнок, и совсем другое – им завладеть. Каким-то образом, нам удалось и первое, и второе. И вот как раз второе обстоятельство до сих пор является огромной загадкой. Катя говорит, анализ записей с ее линз показывает, что челнок отреагировал именно на мое присутствие. Из-за этого меня и подвергли всестороннему медицинскому исследованию. Хотя у этого обследования и последующей вакцинации была и другая цель. Меня собираются запустить в космос.

Впрочем, я немного вперед забегаю. Чтобы понять, как так произошло – нужно вернуться к общему соглашению, которого удалось добиться в тот день, когда мы попали на челнок.

Когда мир висел на волоске, а я беззаботно любовался чужими высокими технологиями, шла отчаянная торговля. Среди лидеров, принимающих решения на самом высоком уровне, нет неадекватных людей; в том, что мир находится на пороге грандиозного цивилизационного кризиса, отдавали себе отчет все. Вот только до момента обнаружения челнока подходы к разрешению этого кризиса у каждого были разные. Кто-то думал, что апокалипсис неизбежен, и нужно готовиться к возрождению будущей цивилизации, оставляя семена знаний для дальнейшего развития. Кто-то надеялся выиграть за счет уничтожения соседей. А кто-то, вроде нашей организации, продолжал делать почти безнадежную ставку на внешнюю экспансию. Почти безнадежную – потому что основные игроки прекрасно просчитали, что технологии банально не успевают за потребностями. И даже начало колонизации Марса было бы каплей в море, которая никак не отразилась бы на земных проблемах.

Появление новых доступных технологий космических путешествий изменило все. Крупнейшие игроки, уже готовые вот-вот вцепиться друг другу в глотки, согласились с тем, что ситуацию можно стабилизировать на некоторое время, пускай это и грозило еще более худшим кризисом в будущем. Очень уж заманчивым выглядел выигрыш.

Организации тоже пришлось пойти на большие уступки. И самая главная уступка – это, собственно говоря, я сам. На время до окончания первой исследовательской пилотируемой экспедиции я стал достоянием всего человечества. Негласным достоянием, конечно же. Подготовка к экспедиции велась в обстановке строжайшей тайне, что было совсем не просто, учитывая количество участвующих сторон. Почему именно я? Вот тут как раз все просто: я единственный известный на планете видящий, а ученые имели все основания полагать, что в космосе мне будет на что посмотреть. Речь, разумеется, о тех вещах, которые другие люди увидеть не смогут.

Лететь на инопланетном челноке, разумеется, было нельзя, несмотря на отличный сохран. Во-первых, не было уверенности в том, что силовая установка после изучения земными специалистами заработает как надо. А во-вторых, и в главных – не было никакой возможности перепрограммировать бортовую систему управления под современные астрономические реалии. Если с копированием фундаментальных технологий проблем особых не возникло, тем более что ученые вплотную подобрались к аналогичным решениям, и дело было только в правильной конфигурации электромагнитных полей, то для изучения и освоения чужих информационных систем требовались десятилетия работы.

Именно информационные системы, основанные на квантовых цепочках памяти, позволили кораблю сохранить рабочее состояние даже спустя двести пятьдесят миллионов лет. Катя мне рассказывала, что ученые организации смогли выяснить, что вся структура корабля содержится в памяти с четырехкратным резервированием и с высокочастотным контролем несанкционированных изменений в изолированной криокамере, охлажденной почти до абсолютного нуля. Все оборудование и внутренняя отделка челнока непрерывно проверялась на соответствие электронному эталону наноботами, и, при необходимости, чинилось прямо на месте.

Не то, чтобы мне интересно было во все это вникать – просто Катя рассказывала об этом с таким энтузиазмом, что мне неудобно было ее прерывать. Приходилось вникать в суть дела, и, улыбаясь, кивать в нужных местах.

Впрочем, моя подготовка как начинающего космонавта включала продвинутый экспресс-курс физики и математики. Международная комиссия, созданная для организации полета, сочла это совершенно необходимым. Так что приходилось капитально напрягать мозги. Но, кажется, мне это даже начинало нравится.

Прототип корабля, на базе которого собирали наш аппарат, уже несколько лет находился на орбите. Точнее, даже два прототипа, российский и китайский. Разумеется, широкой общественности об этом известно не было – правительства были на грани сворачивания обеих программ; ресурсов не хватало, а отказ от масштабной космической экспансии мог негативно сказаться на патриотизме, что было совершенно некстати, учитывая крайне напряженною международную обстановку.

Технологии, полученные благодаря найденному челноку, позволили в очень короткие сроки собрать действующий аппарат, с использованием обоих орбитальных заделов. Плазменный двигатель предназначался только для межпланетных перелетов. Это значило, что до орбиты экспедиции придется добираться традиционным путем. Поэтому, помимо всего прочего, мне предстояло пройти полную программу космической подготовки. И вот, после всех медицинских тестов, было получено добро на первую тренировку в условиях перегрузок.

Я знал, что со мной полетят еще двое космонавтов. Однако, нас до сих пор не познакомили. Мне было известно только, что подбирали их на основании тестов психологической совместимости, а подготовку они проходили в национальных космических центрах. Еще я знал, что один из них – китаец, а другой – гражданин США. Насчет национальной принадлежности членов экспедиции шла отчаянная борьба, но, по словам Кати, все определили личности кандидатов и детали их биографии.

Все эти два месяца я жил на территории Звездного Городка в Подмосковье. Мне выделили комнату в историческом здании, где, говорят, были расквартированы на время подготовки первые отряды космонавтов. Это была кирпичная семиэтажная «коробка» со скрипучими, обшитыми «под дерево» лифтами, длинными коридорами с ковровыми дорожками, и наивно-примитивными панно на стенах, где обыгрывалась разная околокосмическая тематика.

На этаже я жил один. Никакой негласной охраны, соглядатаев или даже камер наблюдения заметно не было, и это создавало приятно-расслабляющее ощущение свободы.

Этажом ниже жили медики, связисты и другой персонал, который, как я понял, был временно прикомандирован в городок, специально для организации моей подготовки. Общаться нам никто не запрещал – но контакты как-то не складывались. По утрам за завтраком обменивались дежурными приветствиями, и только. Пару раз я пытался завести неформальное знакомство в спортивном зале, но это неизменно заканчивалось каким-то напрягом, и чувством взаимной неловкости.

По вечерам, когда у меня было немного свободного времени, я возвращался в свою комнату, и думал по дороге: а для чего это вообще мне все надо? Почему я так легко согласился на все условия? Ведь меня сторговали просто как какой-то товар. Чем я обязан организации? Ну, кроме того факта, что они, похоже, и правда спасли мою шкуру, когда действовало решение о моей ликвидации. И защитили родителей… может, в этом дело? Я боялся, что, если начну проявлять свою волю – они сразу же надавят на мою единственную болевую точку? Но у меня по-прежнему есть мой тюрвинг. Кстати, то, что он будет со мной все время, и даже отправится на орбиту, было условием, которое выдвинула организация. И это условие вызвало больше всего споров… странно это все.

Размышляя таким образом, я каждый раз приходил к выводу, что хитроумные манипуляции, призванные заставить меня действовать в чужих интересах, конечно же, есть. И от меня много чего скрывают. Почти наверняка настоящая цель будущей экспедиции – вовсе не случайный поиск неких артефактов, и не тестирование нового двигателя. Меня, скорее всего, используют втемную. Но я по-прежнему покладисто делаю то, что необходимо. Просто потому, что мне самому интересно – что там, наверху? Чужой корабль сильно на меня подействовал. Прикосновение к тайне пробуждает жажду знаний.

Удивительно, но такие размышления на тему кто кого хитрее очень помогали мне уснуть. Особенно в первые дни, когда вокруг было очень много нового. Вот и теперь, подумав о космосе и судьбах мира, я провалился в крепкий и здоровый сон. А когда проснулся, меня ждал сюрприз. Катя сидела на стуле возле моей кровати, и с улыбкой смотрела мне в глаза. Я смущенно перевернулся на бок, гадая – давно ли она здесь? И сильно ли было заметно то, что обычно происходит по утрам у здоровых молодых парней?

– Привет, Гриша! – сказала она веселым голосом, – рада тебя видеть!

– Тебе было бы приятно, если бы я зашел к тебе в раздевалку или в душ без спроса? – сказал я вместо приветствия.

– Не знаю, – улыбнулась Катя, – может быть.

– Да что с тобой такое? – я, в конце концов, перестал смущаться, откинул одеяло, и сел на кровати, – на будущее: я требую, чтобы ты хотя бы стучалась, когда заходишь ко мне в комнату.

– Извини, – она сыграла смущение, – я думала, ты обрадуешься.

– Куда ты исчезла? – продолжал я, размышляя, стоит ли вставать, и идти в санузел, как ни в чем не бывало? Утренний вопрос был все еще актуален, но, наверно, она и рассчитывала на мое смущение. Забавляется. А я не хотел доставлять ей такое удовольствие, – месяц никакой связи. Месяц! Я уж подумывал, не сбежать ли мне нафиг.

Решив, что стыдно не тогда, когда видно, а когда показать нечего, я уверенно встал с кровати, и направился в санузел, захватив по дороге чистое полотенце из шкафа.

– Это маленький мир, – спокойно ответила Катя, не вставая со стула, – и у меня были дела.

– А сейчас, значит, дела закончились? – спросил я, готовясь включить душ.

– Сейчас появилось важное дело тут.

– Да ты что… – тихо произнес я, и встал под тугие теплые струи.

Душ всегда действовал на меня умиротворяюще. Когда я вышел через десять минут, одетый в казенный белый халат, Катя все еще сидела на стуле.

– И что же за дело появилось у тебя тут? – спросил я, вздохнув.

– Сегодня ты первый раз пойдешь на центрифугу. Помнишь? – сказала она.

– Помню, – кивнул я, – и что такого? Когда меня после той прививки вырубило, ты так и не появилась! А я, между прочим, ждал – кто мне в больничку передачу принесет!

– У тебя специальная диета была на сутки, – Катя пожала плечами, – какой смысл в передачке, если ее все равно нельзя есть?

– Внимание, – ответил я, – просто, чтобы показать простое человеческое внимание.

– Ну вот, я здесь, как видишь, – она развела руками, – в нужный момент. Чтобы показать свое внимание.

– Ладно, – кивнул я, – проехали. Так в чем на самом деле дело?

– Я же сказала, – ответила Катя, – у тебя сегодня центрифуга. Я подумала, что должна быть рядом. И давай одевайся уже, а то итак опаздываем.

Я открыл дверцу шкафа, и, скинув халат, начал одеваться. От первоначального смущения не осталось и следа.

– Послушай, – сказал я, натягивая рабочий комбинезон, – давно хотел спросить. Каждый раз почему-то забывал.

– Слушаю тебя, Гриша, – ответила Катя, вздохнув.

– То существо, – начал я, – ну, из леса. У которого я тюрвинг нашел. Что с ним? И кто это? Что он там делал?

Катя еще раз вздохнула, но промолчала, глядя на меня большими и честными глазами. До того, как мы вышли из здания, она не проронила ни слова.

– У нас три минуты, – заговорила она, когда мы отошли от корпуса метров на пятьдесят, – тут слепая зона, нас не прослушивают. И на будущее: никогда не забывай, что ты под колпаком. Каждое слово, каждый взгляд и жест, все записывается. Согласно договоренности, тот пришелец достался России. Достоверной информации о нем у нас нет, только предположения. Да это и не так важно. А теперь слушай внимательно: если почувствуешь что-то необычное – что угодно, немедленно останавливай испытание. Аварийный маяк вмонтирован в рукоятку под правой перчаткой. Тебе могут «забыть» о нем сказать во время инструктажа. Но помни – я рядом, и я прослежу, чтобы все сработало корректно.

– На меня могут покушаться? – спросил я шепотом.

– Не в этом дело, – ответила Катя. – Просто будь готов к любым неожиданностям. Все, теперь тихо, выходим из зоны.

Я промолчал.

– В общем, старт по плану через пару недель, – сказал Катя вслух, совершенно другим тоном, – думаю, ты будешь готов. Не пренебрегай теорией, слушай инструкторов.

– Само собой, – ответил я, подыгрывая.

– Вот и отлично, – кивнула Катя, – я останусь до конца теста. Потом вместе позавтракаем.

– Ты не завтракала? – спросил я, изобразив возмущение.

– Так же, как и ты, – кивнула Катя, – но тебе нельзя, а я просто не успела. Самолет сел в Чкаловском, тут рукой подать – но полет задержался минут на тридцать. Встречный ветер. Стихия, что поделать.

Так, разговаривая, мы дошли до корпуса с центрифугой. В стеклянных дверях нас уже ждали: пара врачей – кураторов, начальник установки, и руководитель центра подготовки космонавтов. С нами вежливо поздоровались, после чего меня позвали на инструктаж.

В течение следующего часа меня облачили в специальный противоперегрузочный костюм, полностью аналогичный тому, который будет использован при реальном старте. Интересная штуковина, этот костюм: по сути, сетка из сообщающихся гидравлических трубок, в которые при необходимости под давлением подается раствор. Когда это происходит, костюм начинает давить в нужных местах, не давая крови повреждать периферические сосуды, и слишком сильно скапливаться в точках соприкосновения с поверхностями.

Вопреки Катиным опасениям, мне рассказали всё о системе аварийной остановки, и объяснили, как себя вести, если почувствую, что теряю сознание. Предупредили только, что инерция центрифуги не позволит остановиться мгновенно; и даже после аварийной остановки она несколько минут будет сбрасывать обороты, прежде чем у врачей появится доступ к испытуемому. То есть, ко мне.

Сама центрифуга впечатляла. Меня, в полном облачении, облепленного датчиками так, что я чувствовал себя новогодней ёлкой в украшениях, провели на посадочный мостик. Он находился на уровне третьего этажа. Было что-то неземное в огромной толстенной мачте, на которой была закреплена кабина, хотя сама установка была предназначена только для имитации условий полета.

– Впечатляет, да? – спросил один из техников, который контролировал работу телеметрии, седоусый мужик лет пятидесяти, – я вот до сих пор восхищаюсь.

Медик, который пришел на мостик вместе с нами, строго посмотрел на него, и мужик, смутившись, отвел взгляд.

– Конечно, – ответил я, – крутая штуковина. А где сам мотор? Какая тут передача? Редуктор внизу, да?

– Нет, – обрадовавшись моим вопросам, снова заговорил техник, – мачта закреплена непосредственно на роторе. Прямой привод. А сам движок – это еще два этажа вниз, под землю. Вот морока была, когда его монтировали!

– Могу себе представить…

Медик распахнул гермодверь кабины, и сделал приглашающий жест. Я двинулся вперед. Кабина показалась мне ужасающе маленькой, почти детской. Внутри был жесткий ложемент-кресло, похожий на металлическую ванночку. Сопровождающие помогли мне занять правильную позу, подключили все разъемы на костюме. Потом врач показал большой палец, и вопросительно указал на люк. Я кивнул, и показал большой палец в ответ.

Крышка люка опустилась. Изнутри она показалась мне удивительно массивной, как у батискафа. Я обнаружил, что едва могу шевелить конечностями, настолько плотно прилегал костюм к стенкам испытательной камеры. «Тесно, как в гробу», – совершенно ни к месту подумал я.

– Тут жарковато, – сказал я, – можно как-то вентиляцию наладить? – мой голос звучал как-то жалко, и совсем не убедительно.

«А что, если эту дверь заклинит? – меня донимали непрошенные мысли, – меня смогут выпилить отсюда? А если нет? Вон, дверь вплотную к ногам прилегает…»

Усилием воли, я заставил себя не думать.

«Старт через тридцать секунд, – раздался в шлемофоне механический голос; я даже не смог определить, кто именно говорит, – кислородная система, и система охлаждения заработают на старте. Начинаю обратный отсчет. Двадцать… девятнадцать… восемнадцать…»

«Значит, сейчас кислород не поступает?» – я почувствовал, как сердце зачастило, и стало тяжело дышать. «А что, если дыхательная система не заработает? А центрифугу остановить не успеют? Я же задохнусь!»

Не обращая внимание на отсчет, я попробовал слегка пошевелиться, просто чтобы убедиться, что по-прежнему контролирую свое тело. Но тут послышался низкий гул, проникающий вглубь, до самых костей. Меня ощутимо вдавило в кресло.