Чистой посуды нет, – вся она горами высится в двухсекционной мойке. Осторожно, чтобы не просела гора посуды, откуда-то снизу вытаскиваю чашку, мою её под краном.
– Мур-р… – Малолетняя оторва просовывает голову мне под мышку, пальцами проникает под резинку трусов, и в голосе её появляются торжествующие нотки: – Хо-очешь!
– Погоди.
– Мур-р-р-р!
Ну, что ей скажешь?
Грубовато хватаю её мокрыми руками под мышки, сажаю на кухонную тумбу возле мойки.
– Хочешь педофила из меня сделать?
– Уже сделала, – шепчет она, покусывая меня за мочку уха.
– Знал бы – не связывался.
Ей едва исполнилось семнадцать, но выглядит старше, торопится жить и ни в чём себе не отказывает. Обнимает меня ногами, – чувствую её прохладные пятки у себя на спине, цепкие пальцы на шее. Отвечая на поцелуй, закрываю глаза, чего раньше никогда не делал. Мне мерещится Алина, – оконные блики в чёрных глазах, тонкая скобочка у рта…
Я же говорю – нет синхронности.
Ночью, когда Лиза уже тихо посапывала во сне, я скачал из какой-то электронной библиотеки «Дом с мезонином». Допил очередную чашку кофе, потёр руками лицо, как делал это в институте перед тем, как приступить к изучению сложной темы.
Чехов – тема не лёгкая.
Позёвывая и потирая глаза, приступил к штудированию. В общем, история там оказалась такая: один городской художник, жил летом у своего знакомого в деревне, а в соседнем имении жили две молодые сестрички Волчаниновы. Младшей – лет семнадцать-восемнадцать. Домашние ласково звали её Мисюсь, – когда-то она называла так свою гувернантку, по-детски коверкая слово "мисс". Ну и завертелась у них с художником любовь. А старшая сестра заправляла всем в имении, – она после смерти отца старшей в семье осталась, даже мать ей во всем подчинялась. Невзлюбила она художника: типа он праздный человек, типа в его пейзажах не видно народных нужд и всё такое. Ну, не пара он для Мисюсь, и всё тут! Короче, обгадила старшая сестрёнка младшей всю любовь, и точка.
Я не заметил, как дочитал рассказ. Это оказалось совсем не страшно. Страх-то привили в школе. Как в той поговорке: «Привести лошадь на водопой может один человек, – заставить её пить не смогут и тысяча». Привели всем классом. И что? Ничего кроме неприязни не добились.
Теперь никто не принуждает, – хочу выпью, хочу – выплюну
Выплёвывать не хотелось. Наоборот, – решил перечитать рассказ с бумажных страниц, чтобы так же, как Алина слушать их тихое шуршание и ощущать запах.
В субботу заглянул в книжный магазин.
– Чехов есть? – спросил с порога.
Пожилая продавщица посмотрела на меня так, словно я спросил у неё диск с порнушкой. Будто эти диски запросто стоят здесь на полках вперемежку с классиками литературы. Я был в футболке с глубоким вырезом, в нещадно драных джинсах и лёгких кедах. Видно, мой внешний облик никак не вязался в представлении женщины с книгами, и она отдавала мне томик Чехова с такой неохотой как отдают щенка в не очень надёжные руки.
Поздно вечером, когда Лиза, наконец, угомонилась, я осторожно встал с постели. Прикиньте картину: сижу, упёршись локтями в стол, ерошу волосы на затылке и думаю о Чехове… Блин! Ну, не всегда же он был мужиком в пенсне с портрета в кабинете русского языка и литературы. Был же он когда-то молод, увлекался красивыми женщинами, имел у них успех. Его художнику, от имени которого написан рассказ, наверное, столько же лет сколько мне сейчас. Сто с лишним лет прошло, а художник всё ещё молод!
Я уже не тороплюсь быстрее дочитать рассказ, чтобы узнать, в чём там суть и каков финал. Теперь, когда я знаю всю историю, мне интересны детали, и вместе с этими деталями рассказ открывается мне с неожиданной стороны, – неспешно, малыми дозами, как в своё время открывалась мне Алина. Пытаюсь выжать каждую строчку, чтобы понять, а что видит Алина в тот момент, когда читает её?
Глупо, конечно. Всё равно каждый видит что-то своё.
Мне почему-то видится «мрачная и красивая» еловая аллея, по которой художник впервые попал к дому Волчаниновых. Где я видел такую? Когда? Может давно в детстве, а может в каком-нибудь фильме. Не вспомнить. Но, ведь, вижу её и даже запах хвои чувствую! Рассказ вытащил картинку откуда-то из самых отдалённых уголков памяти, – оттуда, куда я сам по себе никогда не добрался бы.
Сонно мурлыча, Лиза встаёт с постели, с закрытыми глазами плетётся в туалет. Через пару минут шлёпает обратно босыми ногами по паркету, перегибается через моё плечо, пытаясь раскрыть сонные глаза.
– Чехов? Бр-р-р-р-р… Что на тебя нашло?
Что ей сказать? Типа, Чехов мне по барабану, я просто пытаюсь понять, что чувствует Алина, перечитывая эти строки?
– Спи. – Чмокаю её в щёку. – Тебе не понять.
Лиза отталкивается руками от моих плеч, коленями опускается на край кровати, сонно мурлыча, ползёт к подушке, падает в неё лицом.
– Почему не понять… – бормочет она. – Чехов. Великий русский писатель. По профессии врач… В его творчестве ярко выражены…
Она бормочет ещё что-то из учебника литературы, но уже совсем невнятно, и вскоре смолкает, так и не закрыв расплющенные об подушку губы.
Свет настольной лампы в упор жарит страницы книги, заставляя их источать запах книжного магазина: свежая типографская краска, коленкор, клей. Но мне опять чего-то не хватает, – книга кажется «необжитой», как квартира только что сданная в эксплуатацию. Без уюта, без тепла. И пахнет она совсем не так, как книга Алины.
На следующий день вечером я заехал к деду. Мы выпили чаю и через полчаса, когда исчерпали темы для разговоров, дед спросил:
– Ну, признавайся, зачем пожаловал?
– А что просто прийти проведать деда нельзя?
– Ладно-ладно, не оправдывайся. Ты как всегда жутко занятый человек.
Я вздохнул, признавая: да, мол, достала суета. Встал, подошёл к огромным книжным шкафам.
– Чехов у тебя есть?
– Что ж за библиотека без Чехова? – Дед подозрительно поглядел на меня. – А ты с какой целью интересуешься?
– Что значит с какой? Читать.
– Ты и книга? Что случилось? Уж не влюбился ли?
– Я тебя умоляю!
– И что тебя интересует?
– Рассказы. «Дом с мезонином».
– Вон, смотришь прямо на неё.
Я достал указанную дедом книгу, принюхиваясь, пролистал страницы, и на меня дыхнуло едва уловимым тонким ароматом ванильных булочек и ещё чем-то неведомым, но очень приятным. Казалось, – так должно пахнуть детство.
– Ты замечаешь запах книги, когда читаешь её? – спросил я деда.
– А как же. Книга без запаха, это уже не книга. Что ты сейчас вспомнил, когда нюхал её?
– Да так, мелькнуло. Помнишь, как читал мне в детстве «Тома Сойера»? Кто знает, когда бы вспомнил об этом, если бы не этот запах.
– Вот ты и ответил на свой вопрос.
Я сначала пожал плечами, потом, чуть подумав, согласно кивнул головой, – выходит, что ответил.
Когда мы вышли в прихожую, дед не удержался от привычки к нравоучениям:
– Отец говорит, ты совсем с девчонками запутался, – что ни день, то новая. Нельзя же так. Не всё к этому сводится.
Вздыхая, я воздел глаза к потолку… Всё! Началось!
– Ты глаза не закатывай. А романтические отношения? А любовь? Женщину надо чувствовать душой, заботится, лелеять…
«Читать стихи при луне, – мысленно добавил я, – и превратиться в дрочмашину».
– Ладно, я понял. – Отодвинув защёлку замка, я вышел на лестничную площадку, поднял над головой книгу. – Спасибо!..
В один из дней, когда у нас не было отправок, и представилась возможность спокойно поработать с документами, я оттолкнулся от стола и припарковал своё кресло рядом с Юлькой.
– Ну, как успехи? – спросила девушка, выразительно взмахнув ресницами в сторону Алины.
– Она всегда такая дикая?
– Я тебя предупреждала, не трать время.
Доверительно склонившись к Юльке, я с дурашливым страхом в голосе прошептал:
– Неужели лесбиянка?
Юлька шутливо двинула меня кулаком под рёбра.
– Дурак.
– Ну, тогда точно не отступлюсь.
– Пытайся сколько угодно, – усмехнулась Юлька. – Только смотри не влюбись.
Я брезгливо скривился, прищурив один глаз.
Ага! Щас! Только штаны подтяну.
Не маленький, предохраняться умею. Я не о резинках, – с теми всё понятно; гладкие, с усиками, с запахом. Почему никто не думает о предохранении души? А её как раз нужно предохранять больше чем тело. Если я вижу, что девчонка этого не понимает, лучше обойду её стороной. Так что, ничьих сердец я не разбивал, и сам не налетал на рифы. Слава Богу, никто на меня не западает всерьёз. Видно, на лбу у меня написано прописными буквами с двойными пробелами: «Б А Б Н И К».
Приятель завидует. Он весь такой правильный, серьёзный, ответственный. Едва завалит в постель девчонку, та сразу строит относительно него долгосрочные планы. Он уже стал бояться женского пола, и как только эта фобия у него обостряется, допытывает меня: как тебе это удаётся? Почему они к тебе не пристают?
Почему-почему… Потому что надёжный мужчина и бабник это две большие разницы. А женщины умеют различать. Прописные с двойным пробелом на лбу, это, конечно фигня, но какая-то система опознавания «свой-чужой» у них существует.
«Свой», потому что потенциальный муж. Потому что на всю жизнь. Потому что надёжен, и за ним как за каменной стеной. Или просто потому, что «плохенький, да свой».
«Чужой» – потому что сволочь! Потому что не может принадлежать ей одной. Так запрограммирован природой. И жизнь с ним будет – сплошное мучение и бесконечная ревность. Так что лучше не начинать. А потому и доступен только иногда, – где-нибудь в машине или на квартире у разведённой подруги. Короткий праздник для души. Иногда просто для тела.
Что тут непонятного, приятель?
Может, и я когда-нибудь стану серьёзным, ответственным, и начну восприниматься женским полом как «свой», как кандидатура в мужья, как надёжный заслон от житейских проблем и подходящий постамент для памятника: «Рога ветвистые, мужские», одна пара, руками не трогать.
Господи! Вселенский разум! Или кто там есть наверху!? Помогите мне не торопиться.
Знаю – я циник! Ваши жёны не такие. Один вопрос: с какой звёздной системы прилетают те красавицы, которые спохватываются в моей постели от телефонного звонка: «Да, милый, я у Светки… А-а! Ты ей звонил? Так я только что от неё вышла… Она говорит, десять минут?.. Может и десять прошло. Знаешь я за стрелками на часах как-то не наблюдала… Нет, не счастливая, просто каблук сломался, не до часов было. Вот стою, не знаю, что делать, то ли до остановки босиком идти, то ли здесь машину ловить».
Голос уверенный, твёрдый, чуть погодя – игривый. Мужчина так правдиво врать никогда не сможет. «А ты не приревновал случаем? О-о! Меня так возбуждает, когда ты ревнуешь… Да!? Тогда жди».
Картинка недавняя, ещё не стёртая из памяти, и имя ещё не забыто – Вика. Она досадливо швыряет телефон на истерзанную постель, торопливо хватает с пола джинсы. «Вот попала, блин! Сыщик хренов, – не мне на мобилку, а сразу Светке на городской позвонил, попросил её дать мне трубку. А та тоже, коза, не позвонила, не предупредила. Мне от её дома полчаса езды, значит у меня всего двадцать минут».
Телефон жужжит запутавшейся в складках простыни мухой. Вика хватает его, прижимает голым плечиком к щеке, прыгает, попадая ногой в джинсы. «Ну, спасибо тебе, подруга, – и пятнадцати минут не прошло, как ты вспомнила, что надо меня предупредить… Ладно-ладно… Выкручусь, – не первый год замужем, только больше не делай так».
Она идёт в прихожую, возвращается с туфелькой в руке.
«Ломай каблук, – кидает мне туфельку. – Это моё алиби!»
Тянет с подзеркальника сумочку, босиком выходит на лестничную площадку, – всё предусмотрела, даже запачканные подошвы ног. Нетерпеливо ждёт меня на лестнице: «Давай, шевелись, в машине рубашку застегнёшь. Должен отвезти меня домой за двадцать минут. Миссия выполнима?»
Юлька иронично посмотрела на мой прищуренный глаз:
– Ладно, непробиваемый, не зарекайся!
В тот день она была в новом брючном костюме и белоснежной блузке. По мне, так ничего особенного, но девушка поворачивалась к подругам и одним боком и другим, вызывая одобрительные покачивания головами. Примерно в таком же стиле одевались остальные девчонки нашего отдела, и я решил по этому поводу высказать своё мнение:
– Скучно, милые мои. Ну, что это, – брюки и жакеты. Почему никто не ходит в юбках и платьях. Есть же строгие деловые платья, не нарушающие дресс-код.
– Не люблю платья, – скривилась Юля, снова крутанувшись как на подиуме.
Я пожал плечами, оставляя своё мнение при себе. В самом деле, не рассказывать же ей, как бывает волнительно почувствовать под пальцами не грубую джинсу, а воздушный материал, который легко скользит по ноге, приподнимается от лёгкого перебора пальцами, обнажая нежную кожу, маня вверх.
На следующий день случилась сенсация, – Алина пришла на работу в строгом и вместе с тем изящном платье. Я чуть не присвистнул от удивления, но комплиментов говорить не стал, напротив, – сделал вид, что ничего не заметил, а если и заметил, то мне всё это глубоко фиолетово. Но в душе у меня всё перевернулось… Что означает это платье как не сигнал мне? Я нетерпеливо ёрзал в кресле, но достойно выдержал паузу.
Только через час, когда был подготовлен весь пакет документов на отправку, и пора было ехать на таможню, я подошёл к Алине. Чёрт возьми! За последние пять лет я впервые чувствовал робость перед женщиной.
Взял со стола книгу, пролистал, принюхиваясь к запаху страниц.
– Мы так и не закончили разговор. Неужели вся разница между книгой и букридером в запахе?
– Судя по тому, как ты поглядываешь на часы, не самое лучшее время для разговоров.
– Можно подождать да конца рабочего дня. Есть места уютнее для разговоров, чем это царство снежной королевы. Кофе? Ужин? Только не убивайте отказом, сеньорита.
Она смотрела в монитор, монотонно и видимо бессмысленно постукивая пальчиком по клавише пробела.
– Я похожа на убийцу? – коротко глянула в мою сторону и снова вернулась взглядом к экрану. – А с работой управишься? У тебя сегодня вагоны.
Опаньки!.. Кажется, у меня дрожала рука, когда я брал со стола папку с документами.
– Не сомневайся! – я деловито поправил галстук и попятился, смахнув со стола какие-то бумаги.
Поднимая с пола рассыпавшиеся документы, боковым зрением угадал насмешливую улыбку Юльки, и на секунду почувствовал себя неуклюжим дурнем.
Никогда ещё у меня не было такого стимула к работе. В дни отправок случалась напряжёнка, и мне приходилось задерживаться с оформлением вагонов до ночи. Но вопрос, – успею ли я? – сегодня меня не мучил. Землю грызть буду, но успею.
Весь день я думал только об Алине. Всё! – она была моя. Окружающий мир будто чувствовал моё настроение. Отправка шла как никогда, – без сучка и задоринки. На таможне была новая, незнакомая мне смена, а это грозило непредсказуемыми проблемами, но на удивление всё катилось как по маслу. Молоденький таможенный инспектор купалась в моих комплиментах, и смело щёлкала печатью по документам.
Вагоны на погрузочную рампу поданы вовремя, грузчики – трезвые. Сотрудницы товарной конторы по-матерински журили меня за то, что был одет не по сезону и поили чаем.
Я управился с делами раньше обычного, и часам к четырём был уже в офисе. Меня встретил запах кофе и хризантем. Девчонки что-то горячо обсуждали, сбившись в кружок, но при моём появлении вдруг замолчали. Непонятная неловкость повисла в воздухе.
– Обо мне говорили, красавицы?.. – весело спросил я, оглядывая притихших девчонок. – Нет? А чего так резко замолчали?
Озадаченно изгибая брови, девчонки разошлись по своим местам. Проводив их недоумённым взглядом, я обернулся к Юле.
– А где Алина?
Девушка молча отвернулась.
– Э-эй? – привлекая внимание, я пощёлкал пальцами перед её носом. – Что здесь происходит?
Юлька взглядом обратилась за помощью к подружкам, но те делали вид, что крайне заняты. Сложив трубочкой губы и возводя к стеклянному потолку театрально округлённые глаза, Наташа пошла мыть чашку от кофе. Лариса, хмуря брови, пальцем рисовала над кнопками телефона какие-то вензеля, размышляя какой номер ей набрать. Лена запустила настольную колыбель Ньютона, – металлический стук шариков метрономом отмерял тишину.
Покусывая губы, Юлька вынуждена была принять огонь на себя.
– Ген, тут такое дело… ээ-ммм… – В поисках спасения, она потянулась за чашкой, хлебнула кофе и, не найдя смягчающих обстоятельств, решила не жалеть меня. – Алина уехала в ЗАГС, она сегодня расписывается.
– Куда? – тупо переспросил я.
– В ЗАГС! – повысила голос Юля. Моя несообразительность явно не радовала её. – Послушай, Гена, я тебя предупреждала, не суйся в это дело. Алина любит другого. Они с Валерой поссорились перед самым твоим приходом на работу. Мы всем коллективом переживали за них, один ты ничего не замечал.
В ту минуту меня глюкануло так, что я потерял способность оперативно реагировать на ситуацию.
– С каким Валерой?
– С сисадмином нашим! – ожесточилась Юлька. – Ты что, вообще ничего не понимаешь?
– Шутишь? – Я недоумённо посмотрел на огромный букет белых хризантем в вазе и сказал то, чего не должен был говорить: – Да будь я женщиной, я на него даже краем глаза не взглянул бы.
– Поэтому ты не женщина.
– Но мы договорились… на сегодня…
– Не будь дураком. – Юлька потеребила рукав моего пиджака, – типа попыталась меня приободрить. – Это платье и согласие на ужин были только для того, чтобы вывести Валеру из себя и заставить его сделать шаг к примирению. Мы даже не думали, что будет такой эффект. Он сума сошёл от ревности, – потащил Алину в ЗАГС, даже не дав ей времени собраться.
Я взял из рук Юли чашку, хлебнул остывший кофе и сел за стол, пытаясь осмыслить то, что не подвергалось никакому осмыслению. Хмуря брови, рассеяно крутил лежащий на столе мобильный телефон. Лена снова запустила «колыбельку», – металлический стук шариков вклинивался мне в висок нестерпимо громко, бесцеремонно, как кувалда по рельсу.
Около минуты телефон под моими пальцами крутил на «ледышке» столешницы тройной тулуп, потом я решительно накрыл его ладонью, сгрёб со стола, и прямым ходом направился в кабинет начальника отдела. Заявление об увольнении я писал прямо у него на столе.
– Геннадий, погоди… – удивлённо мямлил Ляксыч, склоняя к плечу голову, чтобы лучше разобрать вылетающие из-под авторучки строки, повёрнутые к нему вверх ногами. – Это, что за варианты?
– Это не варианты. Это заявление об увольнении.
– Я вижу, что не о заключении брака.
Я глянул на него так, будто он помянул в присутствии вампира про осиновый кол, но он не глумился надо мной, просто к слову пришлось о браке.
– Да какая муха тебя? – начал сердится Ляксыч.
– Обстоятельства изменились, Вячеслав Алексеевич.
– Тебе предложили что-то перспективнее? Доходнее?
– Нет! – я не сдержал эмоций, – ставя подпись, надорвал острым жалом гелевой ручки бумагу.
– Тогда в чём дело?
Я не мог вразумительно объяснить, поэтому просто повернул заявление вверх ногами, прихлопнул его ладонью и подвинул к Ляксычу.
– Подпишите…
Он говорил мне ещё что-то, но я уже не слышал его. Как вышел из офиса, как доехал домой – полный туман. Смутно вспоминалось, как просил в табачном киоске пачку «Windows» вместо «Winston», как выехал на перекрёсток при красном сигнале светофора, и потом пятился задом, чтобы освободить дорогу, а мне сердито сигналили, материли, крутили пальцем у виска…
Теперь у меня всё по-другому. Две немолодые соседки по обшарпанному кабинету кормят меня в обеденный перерыв пирожками с капустой, а я называю их по имени отчеству, и никакие соблазны не мешают мне строить карьеру. Алины давно нет в городе: после свадьбы они с Валерой уехали к нему на родину – то ли в Новосибирск, то ли в Красноярск.
Недавно звонила Юля. Теперь она ходит в секретаршах у босса. Мне предлагают вернуться на работу, но я ответил отказом. Зачем ворошить прошлое?
А ещё Юля сказала, что у неё есть для меня посылка. От кого не говорит. «Просили передать, приезжай, сам увидишь». Ехать в свой бывший офис я не рискнул, – встретились в городском сквере, у Пушкина.
Чмоки в щёчку, «Как дела?», обмен новостями. Впрочем, общих новостей почти не осталось, – разговор вокруг них сгорел как спичка, и тогда Юля протянула мне бумажный пакет, который держала, прижав к бедру.
Я мог не раскрывать его – внутри была книга. В тот момент мне казалось, что я не только ощущаю её тепло, но и чувствую запах.
– От кого?
– Сам знаешь, – ответила Юля.
Я усмехнулся и небрежно подкинул книгу на ладони, мол мне всё это пофигу. Но вышло как-то не убедительно, и я сунул пакет под мышку.
– Ну, я пойду?
Юля в ответ пошевелила на прощание пальчиками…
Теперь книга лежит у меня на старом дээспэшном столе между кипой скоросшивателей, забитых пыльными документами и древним монитором-пятнашкой. Надеюсь, здесь ей уютнее, чем на холодной стеклянной столешнице.
Меня ещё иногда преследуют «видения». Чаще всего это картинка того дня, когда я забрал трудовую книжку и пришёл в отдел прощаться. Алина говорила с кем-то по телефону. Впервые увидел я, как она улыбается в полную силу, обоими уголками губ. Прорезалась у рта вторая – закрывающая – скобочка, а между ними вписано только одно слово – то самое, на букву «л».
С кем она говорила? К гадалке не ходи!
Увидев меня, Алина замолчала, улыбка снова стала однобокой, виноватой, но я-то понимал, что скобка закрыта окончательно и вписать туда я ничего уже не смогу. Ни слова, ни буквы, ни обнадёживающей запятой.
После работы, когда мне некуда торопиться, я открываю Чехова. Закладка будто намертво приросла к одному рассказу. Это история о молодом художнике и о несбывшейся любви. Больше ста лет прошло с тех пор, а сумерки всё так же опускаются на мрачноватую еловую аллею, всё так же скользят по опавшей хвое шаги художника, и горит как прежде зеленоватый свет в окнах мезонина.
А в моей жизни всё по-старому и всё известно наперёд. После работы я наскоро поужинаю, выслушивая привычные сетования матери: «Куда ты всё торопишься? Поешь нормально… Давай хоть борща налью. Обед опять в сухомятку?» Торопливо допивая чай, отвечу на пару сообщений, приму душ, а когда город зажжёт фонари и ночные тени контрастно отпечатаются на асфальте, выведу со стоянки свой не мало повидавший «паджерик», крадучись поведу его вдоль ночного бульвара.
Ближе к полуночи на переднем сидении машины будет сидеть юная любительница прокатиться после клубной вечеринки. В такт бешеному ритму музыки девчонка будет трясти волосами, дурашливо надувать пузыри из жвачки, щебетать взахлёб что-то задорно-искреннее, но бессмысленное, а я съеду с асфальтовой дорожки старого заброшенного парка и буду искать тихое уютное местечко. Под колёсами захрустят сухие ветки, скользящий свет фар ощупает стволы деревьев, движок смолкнет под старыми липами.
Через полчаса девчонка спохватится, ощупью найдёт на разложенных сидениях свои трусики, приклеит к запотевшему боковому стеклу жвачку, суетливо забегает пальчиком по дисплею смартфона:
– Мля, маме обещала, в двенадцать буду дома…
Я повезу её домой по опустевшему ночному городу. Теперь, когда «вопрос» снят и всё во мне функционирует синхронно, мне не обязательно распускать перед девчонкой «перья». Я буду гнать машину сквозь жёлтые мигающие перекрёстки, поглядывая в зеркало заднего вида и думая о своём.
В детстве зеркала были для меня неразрешимой загадкой. «Почему смотришь вперёд, а видишь назад?» – однажды спросил я деда. Он мог бы в два счёта объяснить мне как устроено зеркало, но в ответ лишь грустно усмехнулся и сказал непонятную тогда фразу: «Потому что в жизни бывает очень важно остановиться и оглянуться».
Когда мы будем проезжать мимо моего бывшего офиса, я остановлю на минуту машину, поймав себя на мысли о том, что невероятные изменения, происходящие в нашем мире, всего лишь смена декораций, а жизнь, по сути, такая же, какой была века назад.
Чем отличаюсь я от того чеховского художника? Тем, что у меня в кармане лежит мобильный телефон? Тем, что вместо зелёных окон мезонина на меня смотрят неоновые квадраты офисной высотки? Или тем, что в вопросе «Мисюсь, где ты?» изменилось имя?
Ещё недавно я думал так же как все: одиночество – это когда у тебя в кармане просроченные презервативы. Суть, как всегда, кроется глубже.
Сбивая с мыслей, девчонка будет ёрзать на сидении, крутить головой по сторонам, пытаясь понять почему мы остановились и, не найдя ни одной убедительной причины, возмутится:
– Блин, ну я же тороплюсь.
– Всё, едем. – Я склонюсь к ней в поисках спасения, поцелую в щёку, но пустота в душе не отступит.
Взвизгнут колёса, неоновые окна дрогнут в разболтанном зеркале. Я притоплю педаль, сам не понимая, – то ли бегу от чего-то, то ли пытаюсь кого-то догнать?
Но одно теперь знаю точно, – куда бы ни мчался, как бы ни торопился, всегда буду искать свободную минуту, чтобы остановиться. Чтобы не дрожало отражение в зеркале заднего вида, чтобы уличные фонари, яркие билборды, дни и недели не смазывались в стремительно летящий за спину световой хвост.
Остановлюсь и прикрою глаза.
Чтобы оглянуться.