– Так что, Настюша? Я сегодня увижу тебя?
– Не знаю, Маким, как все сложится, – она поймала себя на мысли, что опять не может преодолеть стеснение – назвать его ласково, – Я тебе позвоню.
– Это он? – улыбнулась мама, когда Настя, закончив, положила телефон в рюкзачок.
– Мама! – возмутилась та, пытаясь таким образом избежать дальнейшего разговора.
– Ну ладно, ладно, – мама засмеялась, – Какая сердитая. Как хоть зовут его?
– Максим, – Настя посмотрела на мать, – И все, мама. Придет время, я все тебе расскажу. А пока не пытай меня. А! Кстати! – услужливое сознание подбросило тему, – Я тебе говорила вчера – Андрей звонил. У него, оказывается, здесь друг есть. Познакомились когда-то в Одессе. Так он у него сейчас.
– А почему не у нас остановился? – простодушно поинтересовалась мама.
– Я же тебе говорю – приехал к другу, – Настя села за стол, подвинула поближе тарелку с бутербродами и чашку.
– Ну, хоть бы зашел – не чужие ведь, – продолжила мама, словно обидевшись, – И Светка не позвонила.
– А чего звонить, если он на день-другой?
– Ну… мало ли что? Может, мальчику помощь нужна?
– Мама, я тебя умоляю, – улыбнулась Настя, перестав жевать, – Мальчика мне нашла.
– Для тебя не мальчик, – парировала мать, – а для меня мальчик.
– Ну, все. Я побежала – опаздываю, – Настя поднялась, дожевывая на ходу, – Спасибо, мамочка… не убираю, – то ли спросила, то ли констатировала она, посмотрев на нее.
– Иди уже. Уберу. Мне сегодня попозже, – сказала мама, имея в виду работу.
Настя быстренько накинула куртку и обулась.
– Пока, – выглянула из прихожей, – Я пошла.
– Будь хорошей девочкой, – улыбнулась мама, выказав свое неизменное на протяжении лет напутствие, звучавшее теперь, вроде бы, и в шутку, но имевшее для обеих великий смысл. Это был оберег, без которого ни одна, ни другая не представляли расставания. Оберег, сохранявший связь матери и ребенка, пусть даже и взрослого.
Время, как всегда, когда чего-то ждешь, тянулось долго. Может, еще и потому, что сегодня все пары – лекции. Притом у тех преподавателей, которые, монотонно излагая материал в течение многих лет, потеряли к предмету интерес. А, может, и не имели его никогда, занимаясь не своим делом. Когда, наконец, занятия закончились, Настя набрала Андрея. Договорились встретиться у ворот детского парка – он предложил.
– Я знаю классное кафе рядом, – сказал, – Мы с другом прошлый раз были там. Мне понравилось.
– Когда? – переспросила Настя, вспомнив свой туда визит.
– Да вечером как-то, – не понял ее вопроса Андрей, – А что?
– Вот тебе на – совпаденьице, – удивилась она, – А мы как раз там были вчера днем… – она запнулась, будто случайно выболтала тайну, не предназначенную для ушей постороннего человека.
– Ну и как тебе? – поинтересовался Андрей, – Понравилось?
– Уютненько там… только… – память напомнила о том, что, даже хотел бы забыть, вряд ли бы получилось.
– Что только? – насторожился Андрей.
– Да нет, ничего, – оправилась от пришедшего впечатления Настя. Она засмеялась, уловив в голосе Андрея недоумение, – Пойдет.
– Ну, тогда что – до встречи? – уточнил он.
– Да. Хорошо.
Насте вдруг снова захотелось оказаться там: после того, что узнала сегодняшней ночью. Захотелось оказаться за тем столиком – в пяти шагах от барной стойки. Захотелось увидеть человека, чей взгляд спровоцировал неизгладимое в памяти видение. Человека, к которому сейчас, во время разговора с Андреем, появилось противоречивое чувство – смесь какой-то ностальгической привязанности, замешанной на жгучей ненависти, и странного любопытства. Она снова хотела посмотреть ему в глаза. Как будто, знала, или догадывалась, что при этом окончательно обретет смысл происходившей в ней периодически трансформации сознания. «Что со мной происходит? – вертелось в голове, – Это нормально или нет? Интересно, а у других… Может, тоже так? Просто никто об этом не говорит вслух?» Настя спустилась по лестнице вниз – в вестибюль первого этажа, и вышла на улицу. «А, может, я больна? Душевно… – пришла мысль, от которой внутри все сжалось, – Но ведь я предполагаю это. А, значит, я адекватно оцениваю ситуацию. Не-ет, здесь что-то другое. Я, скорее, готова поверить в метемпсихоз – в реинкарнацию души, чем в собственное сумасшествие. Сейчас это как раз приемлемое объяснение. Тем более, после всего…»
Вибрация телефона, остававшегося после разговора с Андреем в руке, заставила вздрогнуть. Посмотрела на дисплей – «Максим».
– Але?
– Настюша, ну как? Встретилась?
– Нет еще. Только созвонились – договорились встретиться.
– О-о, это, наверное, надолго?
В его голосе прозвучало нетерпение, и она поняла – скучает.
– Максик, милый! – ее нежность, наконец, выплеснулась наружу. Многократно повторенная в мыслях, уменьшительно-ласкательная форма, наконец, получила свое право быть озвученной, – Ну как я тебе скажу – надолго или нет?
Получилось машинально – она даже не успела сообразить, что назвала его так. Поняла лишь, когда пауза после ее реплики затянулась чуть дольше, чем того требовал разговор. Видимо, это оказалось для Максима шоком – привык из ее уст слышать полное имя.
– Максим, – восстановила она статус-кво, – Я тебе сразу же позвоню. А лучше… – ей стало жаль его чувств, – не жди. Завтра весь день будет наш – обещаю.
17.
Андрей еще раз перезвонил – минут за пять до назначенного времени. Поинтересовался – далеко ли она.
– Я рядом – почти прошла мост, сейчас буду поворачивать. А я уже тебя вижу! – она помахала рукой.
– И я тебя уже.
– Я… – Настя не дала ему договорить, – извини, перебила. Что ты хотел сказать?
– Хотел сказать, что видеть тебя – для меня огромное удовольствие, – он засмеялся, – Ну ладно – конец связи.
Андрей стоял с букетом красных, с бордовым оттенком роз. Настя машинально пересчитала – семь. «Мое любимое число. Я, кажется, говорила ему об этом. А, может, нет? Не помню, – она вдруг осознала нелепость своих рассуждений в этот момент, – Говорила, не говорила – какая разница». Главное – ей стало до слез приятно его внимание. В груди появилось уже подзабытое за время разлуки чувство единства с этим человеком, возникшее, когда, казалось, этого просто не могло быть – она тогда переживала первую встречу с Максимом, ощущая запредельную связь с ним. Но при появлении Андрея поняла – эта связь не единственная. А когда он в видении предстал спасающим ее монахом, в душе и вовсе наступил полный раздрай. Настя даже испугалась в первый момент происходившего в ней осмысления. Ведь Андрей – родственник. А это – кровосмешение. Но, поразмыслив тщательно, успокоилась – все, что знала о таких связях, говорило, что это родство – вовсе и не родство даже. Тогда и поняла – эти два человека настолько близки ей, что впору разорваться на части, потому что она совершенно не готова сделать выбор. И успокоилась: только судьба сможет разрешить ее терзания. И это сработало – Андрей сразу уехал, и чувства к нему на фоне встречи с Максимом перешли в латентное состояние. Они были. Постоянно сопровождали ее. Но близость Максима, его любовь, то ли компенсировали их, то ли создавали некий синтез – обман единства, где двое мужчин были как бы одним.
– Это тебе, – протянул Андрей цветы, когда она спустилась к нему, и, наклонившись, чмокнул ее в щеку.
От неожиданности, от внезапно нахлынувших эмоций Настя замерла на секунду. Контакт, который казался таким естественным, вдруг – от аромата, исходившего от Андрея, оживил воспоминания, зародив в душе бурю. И в ней, словно в миксере, стали смешиваться две крайности. Одна – модель поведения, навязанная рамками социума. И другая – та, что выходит за пределы этих рамок. Особенно тогда, когда вопрос касается отношений мужчины и женщины. Когда высшая форма чувств – любовь к ближнему – пересекается со слепой мощью сексуального влечения. Когда эти две крайности начинают пульсировать в сознании, выталкивая его из лона эгоистичного представления о миропорядке.
– Спасибо, Андрюша. Мне так приятно твое внимание – ты даже не представляешь себе, – Настя поднесла букет к лицу и втянула носом воздух. Мысль, возвращая двойственность запоздавшим пониманием, поразила: а ведь она любит его. Сознание со своей извечной логикой тут же попыталось провести сравнительный анализ. И, конечно же, ни к чему не пришло. Заблудилось в трех соснах, оставив чувства в неведении – кого же больше. Настя даже пропустила то, что Андрей говорил, – Извини, Андрюша, отвлеклась на красоту. Что ты сказал?
– Я спросил – есть хочешь? Ты же не из дому.
– Да. Пожалуй. Съела бы чего-нибудь.
Настя отметила про себя, что с Андреем ей легко. Абсолютно никакого стеснения. Не так, как вчера с Максимом. Легко и просто. Как с братом. «Почему вчера? – подумала, – Всегда».
– Ну… тогда вперед, – скомандовал Андрей, предложив движением взять его под руку, – Будем надеяться, это заведение не разочарует нас сегодня.
– Да, – засмеялась Настя, оценив игру его жестов и мимики, – Будем надеяться.
До кафе – каких-нибудь пятьдесят метров. И никакого времени такое расстояние не потребовало. Когда подошли к крыльцу, и Андрей высвободил руку, Настя даже пожалела, что так близко, настолько было приятно вот так с ним идти. Они поднялись по ступенькам и вошли внутрь.
Столик, о котором думала, был свободен.
– Ну? Где наше место? – он посмотрел на нее.
– Андрюша, пойдем туда, – кивнула она в сторону намеченной цели.
Сразу же подошла официантка, которая обслуживала их с Максимом.
– Давайте цветы, девушка. Я их поставлю в вазу, – добавила она, уловив замешательство Насти.
Андрей помог ей снять куртку. Повесил на вешалку. Снял пальто и водрузил туда же, поменяв местами. Вернулась официантка с вазой в одной руке и книжечками меню в другой.
– Спасибо… Катя, – Андрей высмотрел ее имя на бейдже, – Очень любезно с вашей стороны.
Катя довольно заулыбалась, видимо предвкушая чаевые. А, может, слова такого элегантного во всех отношениях мужчины и были уже этими чаевыми? Настя даже испытала гордость за своего спутника, или за то, что была с ним.
За едой говорили обо всем и ни о чем. О Киеве. О родителях. О друге, которого Андрей якобы приехал навестить: Настя уже понимала: не его – ее. Но почему-то сейчас это не отягощало. На сердце было легко и спокойно. Она часто смеялась: Андрей умел смотреть на жизнь с легким юмором – без цинизма. И мог красиво это передать. Она совсем забыла с ним о бармене: несколько раз, правда, замечала его присутствие, но в эти моменты тот был занят и в ее сторону не смотрел. В какой-то момент, когда с головой ушла в общение с Андреем, почувствовала чье-то пристальное внимание. И, прежде чем успела подумать о чем-либо, подняла глаза.
Шок оказался сильным, но все же слабее того, что произошел накануне. За то мгновение, пока бармен не опустил взгляд, почувствовала не то, чтобы ненависть, но какую-то обжигающую собой душу огромную неприязнь к нему. Снова возникла сверхчеловеческая связь между ними. И снова, вплетаясь в нее, стала проступать сквозь физическую реальность – реальность запредельная. «Зачем? – недоумевала Настя, – Неужели то, что я видела, и вправду существует? – она снова вспомнила о реинкарнации, – Но разве такое может быть по-настоящему? – сомнение разрасталось, – Но иначе… вообще бред… – последнее слово вернуло из памяти мысль о собственной ненормальности, и та трансформировалась в чувство страха. А тот, в свою очередь, воскресив здоровые силы организма, вызвал их возмущение, – Но я же видела!» Настя проговорила это в себе по-детски искренно, словно ребенок, который говорит правду, а его все равно обвиняют во лжи. Она будто высказала внутреннему собеседнику всю свою накопившуюся на него за несправедливое отношение обиду. Захотелось встретиться и поговорить с этим рыжим – неприятным до омерзения – человеком: может, повезет, и ей откроется тайна всех перипетий, происходивших с ней. Но еще больше делать этого не хотелось.
– Ау? Настюша? Ты где? – голос Андрея вернул к действительности.
– Что?
– Я говорю – где ты?
– А-а, – отрешенно улыбнулась она, – Задумалась.
– Ну и о чем же? – спросил Андрей игриво, – Что мою даму сердца беспокоит?
– Не смейся, – вдруг решилась Настя, – Вот смотри! Нет! Лучше так: что ты думаешь о метемпсихозе?
– Во-от, о чем ты задумалась? И что же тебя волнует в данном вопросе? Чьи взгляды интересуют?
– Нет, ты не понял: я не это имела в виду. Я хотела услышать твое, именно твое отношение к этому явлению. Что ты сам об этом думаешь? Существует реинкарнация или нет?
Андрей опустил глаза и несколько секунд просидел, не проронив ни слова.
– Знаешь? – он внимательно посмотрел на нее, словно бы о чем-то догадываясь, – Я даже не буду спрашивать – зачем тебе это. Вижу – волнует. Если говорить серьезно, то, с точки зрения понимания нами жизни, без данного процесса она вообще теряет смысл. И я не столько верю в это явление, сколько знаю, что оно существует. Знаю бездоказательно. Просто потому, что не воспринимаю человека, как физическое тело. Знаю тем знанием, которым обладает каждый наблюдательный человек, вобравший в себя максимум возможной информации. И это все, что я могу тебе сказать. Ну что? – он снова улыбался, – Удовлетворил я твое любопытство?
– Пожалуй, да, – Настя не ответила на его улыбку. Услышанное поразило: не ожидала от Андрея такой серьезности. Не привыкла видеть таким.
– Ну, а теперь моя очередь – спросить. А ты? Ты что об этом думаешь?
– Я? – переспросила Настя, словно не поняла вопроса, – Не знаю. Иногда я думаю, что да – существует. А иногда мне кажется, что это болезнь разума. Его игры. Но тут же нахожу тысячи причин, чтобы оспорить такое предположение, потому что, как и ты говорил, знаю, что это так, а не иначе. Представляешь? – она загорелась, забыв о природной осторожности, – Я узнаю людей, с которыми – уверена на все сто – не встречалась в этой жизни. И это не результат типологической схожести, как у Юнга. Я не просто узнаю незнакомых мне людей, это еще сопровождается озарениями запредельной с точки зрения нынешней жизни памяти, где я вижу совсем не наше время, а прошлое – со специфическими, не знакомыми мне деталями… – Настя вдруг испугалась: «Зачем я говорю ему об этом? Зачем? Чтобы он подумал, что я сошла с ума?» – Забудь! – бросила она после паузы, во время которой он не проронил ни слова, – Не знаю – почему именно тебе я решила рассказать об этом? Может, потому, что больше некому? Наверное, боюсь показаться умалишенной? Или, по крайней мере, странноватой…
– Брось, Настюша. Мы же не в семнадцатом веке. Сейчас огромное количество ученых уже работают над этим вопросом. И ты не умалишенная и не странноватая, – Андрей улыбнулся, – Ты просто сенситивнее многих из людей. Не всем дано такое. Радуйся, что ты избранная.
– Не до радости мне, Андрюша. Я такое вижу, что – не приведи господь… может, мы пойдем уже? – переключилась она.
– Да. Пожалуй, – он встал и подал ей курточку. Оделся сам, и они направились к выходу.
Сначала пошли по проспекту – в сторону центральной площади. Потом повернули налево, и надолго затерялись в прелести небольших старых улочек, примыкавших к нему. Здесь они вкусили обоюдное наслаждение от прогулки под руку, о краткости которого Настя пожалела, когда шли в кафе. На них иногда обращали внимание девушки. И в ней снова проснулась гордость за то, что она идет с ним рядом. Потом догадалась, что девицы, скорее всего, ассоциировали Андрея с Колдуном, и поняла несостоятельность своей гордости. На какое-то мгновение даже стало неприятно – почувствовала себя словно обманутой. Но тут же посмеялась над собой – за то, что так абсурдно поставила вопрос вообще. «Я же никого не обманываю, – то ли спрашивала себя, то ли утверждалась в своей правоте Настя, – Они же сами…» Но ощущение лжи еще некоторое время оставалось. Оно постоянно возвращалось из памяти, которая пыталась его поглотить. Это ощущение оживлялось в душе всякий раз, когда сознание констатировало чей-то очередной любопытный взгляд, придавая всей встрече оттенок неестественности.
Несколько раз Андрей становился серьезным. Начинались паузы и недоговоренности. Настя все понимала. Она и чувствовала, и осознавала неизбежность признания. Понимала, что ей этого не избежать. Но все же острые моменты, порождавшие опасные паузы, старалась – пусть и ненадолго – нейтрализовать общими разговорами. Не хотела услышать тот вопрос, который вынудил бы к ответу, давать который она была не готова. Напряжение психики, в конце концов, вызвало душевную усталость. И когда они дошли до ее дома, Настя уже начинала тяготиться затянувшейся встречей.
– Может, зайдешь? – тем не менее, спросила она. Ей так не хотелось продлевать сегодняшний вечер. А не предложить не могла, хотя боялась, что он согласится. И как ни старалась, это все же прозвучало в голосе.
– Нет, Настюша, спасибо. Как-нибудь в другой раз. Завтра ехать – надо собраться.
– Жаль, – сказала она, понимая, что голос выдает ложь, – Мама была бы рада увидеть тебя, – исправила положение, вспомнив их с матерью разговор.
– К сожалению… – развел он руками.
– Ну что ж, тогда счастливой дороги, – уже искренне улыбнулась Настя, – Передавай привет родителям. Очень рада была тебя видеть.
Даже при свете висевшего над подъездом тусклого фонаря она уловила сомнение в его глазах, и ей стало жаль его.
– Правда… – поторопилась исправить ситуацию, зачем-то взяв его за пуговицу, будто компенсировала отчуждение, прозвучавшее в голосе, – Просто сегодня я очень… очень устала.
– Пока, Настюша, – Андрей, как и при встрече, наклонился и поцеловал ее в щеку. Наверное, по-родственному.
– Пока, Андрюша.
В этот день так ничего и не произошло. Попрощавшись, они разошлись. Настя, облегченно вздохнув, но испытывая при этом угрызения совести. Андрей – с чувством понимания, что его признание сегодня было бы неуместным. Но чувство это все же оказалось замешанным на неудовлетворенном самолюбии.
18.
Борюсик подошел к двери, отодвинул крышечку глазка и заглянул на площадку. Пусто. Быстро прошмыгнул по лестнице вниз и, воровато оглядываясь, выскочил из подъезда. Перебежал двор. Вышел на улицу. И, осмотревшись по сторонам, вздохнул с облегчением. Повезло. Напряжение, растущее с каждым днем, когда он был в квартире, отступало на улице. Не полностью, конечно. Даже когда забывался, казалось, и не помнил сути, подспудно все-таки испытывал – пусть и легкое – напряжение. Но здесь хотя бы о каком-то моральном отдыхе можно было говорить: от дамоклова меча, нависшего над ним в виде Витяниного кулака. Когда находился дома, неосознанно все время пребывал во власти ожидания: вот-вот позвонит или начнет тарабанить в дверь. «Бычара хренов! – злорадно заметил Борюсик, имея в виду, что тот остался где-то позади, – Вот тебе!» – показал в порыве чувств неприличный жест.
Парковая зона встретила его прелестью напоенного увяданием воздуха. Здесь царил дух творчества. Осень меняла монотонность летнего пейзажа. Плавно вплетаясь в алгоритм природного цикла, возжигала кроны деревьев. Прореживала их, чтобы ковром из листьев постелить под ноги прохожим. Желтыми и красными пятнами колыхалась на поверхности, одетой в бетон речки. Борюсик шел по набережной, вдоль каменного ограждения, наслаждаясь свободой и молодостью, щекотавшими чувства запахами и еще теплыми лучами октябрьского солнца. Дорожка стала забирать вправо, и вскоре, величественно выделяясь среди деревьев, показалась внутренняя сторона центральных ворот парка, за которыми – буквально в пятидесяти метрах – работа. Борюсик даже пожалел, что так быстро пришел. Чувство неудовольствия, проклюнувшись из бессознательной сути, нарушило душевную идиллию: впереди ждали обязанности.
Через несколько минут, улыбаясь девчонкам, он, как ручеек в течение реки, уже вливался в привычный ритм работы.
До обеда клиентов было немного, и пока Мегера где-то отсутствовала, пару раз удалось поболтать с Катей. Она использовала каждый удобный момент, чтобы постоять около него: взяла инициативу в свои руки, что называется, не дожидаясь, когда джентльмен сам соизволит поговорить с дамой. И у нее начинало получаться. Борюсик даже получал удовольствие – наслаждался от того, что все происходит как бы само собой. И в душе благодарил ее за такую настойчивость – сам бы он еще не скоро решился. Судьба в лице Кати ему благоволила, и сегодня, наконец, он – ее стараниями – созрел: предложил проводить ее после работы, на что сразу же получил согласие. Оба оказались счастливы и довольны собой. Она – потому что добилась своего: подвела Борюсика к решению. А он – потому что получил то, чего желал, не напрягаясь. Ну, разве что чуть-чуть, когда окончательно преодолевал порог сомнений.
Пребывая в этом состоянии, он готовил очередной заказ, когда глаза отреагировали на движение у ближайшего столика. Борюсик замер от неожиданности: еще вчера вечером, когда, придя домой, вспоминал о случившемся, ему вдруг показалось, что больше ее не увидит никогда – еще раз такую встряску он попросту не выдержит. И вот на тебе! Сознание, не подготовившись, и потому, не совладав со страхом, получило адреналиновый удар, ввергнув мозг на некоторое время в отупение. Если и можно с чем-либо сравнивать состояние Борюсика в этот момент, то, скорее всего, с испуганной вибрацией ушных перепонок после неожиданного удара кувалды о толстый лист железа. В последнее мгновение, чтобы окончательно не свихнуться, разум ухватился за соломинку любопытства. Отметил, что девушка пришла не с тем, с кем была накануне. С другим. И у этого – во всем лоск: и в одежде, и в поведении. «Аристократ, – подумал Борюсик почему-то с издевкой, приходя в себя. А когда парень обернулся, засомневался – того ли видит, о ком подумал, – Нет, – убедился, присмотревшись, – не тот! Просто очень похож».
К ним подошла Катя. А проходя с цветами мимо него, тихо заметила:
– Обрати внимание. Вчерашняя… с новым челом. А с виду-то – пай-девочка, – она покачала головой, – Поди разберись – кто есть кто.
Борюсик кивнул утвердительно:
– Видел уже… по ходу, это не то… – он хотел резюмировать свои наблюдения, сказать, что Катя ошибается на счет девушки. Но Катя не поняла – ушла. Видимо, не уловила его порыв. «Если бы ты только знала, Катенька, как обратил», – вздохнул Борюсик, с чувством удовольствия наблюдая за движением ее обтянутых джинсами округлых бедер, раздвигавших с боков края длинного фартука.
Почти сразу его отвлекли, и некоторое время было не до переживаний. Одна за другой подходили официантки, занимая его прямыми обязанностями. Потом он отбегал по нужде, и за это время скопились заказы – опять не до того. Несколько раз, правда, вспоминал – бросал взгляд в ту сторону. Но пара увлеченно общалась между собой, и девушке было не до него. «Настя, – вспомнил, – Кто ты такая, Настя? Почему рядом с тобой меня так колбасит? Почему ты смотришь на меня с такой ненавистью?» Вспомнил, как похолодело внутри от ее взгляда, и жизненная сила, казалось, собралась покинуть тело. Как на мгновение потерялась связь с действительностью, и пришло осознание, что заглянул в бездну с ее вселенским злом. Как почувствовал там – в запредельности – все прелести обратной стороны существования, где смерть, выщерившись звериным оскалом, одним только своим видом опровергала даже малейший намек на что-то хорошее, не говоря уже о прекрасном. Смерть напоминала, что жизнь есть невыносимая боль, в которой смешались все ее земные пороки: и нечеловеческая ненависть, и извращенная похоть, и насилие, с его бесчестием и несовместимой с надеждой на счастье обидой на весь бескрайний мир. Борюсик вспомнил, как частичка этой неприглядной жизни в нем, отделившись, отлетела в бездну, открывшуюся во взгляде девушки. Мысли об этом заставили посмотреть в ту сторону, где она сидела.
Поступок оказался опрометчивым. Ее глаза, соприкоснувшись с его взглядом, наполнились такой тяжестью, что раздавили в единый миг и его чувства, и его собственные мысли, и его волю. Если бы Борюсик смог узреть себя в этот миг со стороны, то увидел бы, как зрачки, расширившись на мгновение, сделали глаза слепыми и беспомощными. Физически он ощутил, как сердце через них – так же, как и вчера – наполняется мраком бесконечной боли, трансформируясь в горечь бесчестия. Чувство вины – огромное и безжалостное, нахлынув нескончаемым потоком, поглотило все остальные. Замелькали в памяти какие-то картины. Такие, каких он не мог никогда видеть. Витяня почему-то вплыл в затуманенное сознание в стеганой фуфайке, перепоясанной солдатским ремнем, неожиданно вызвав в памяти образ деревенского мужика. Почти тут же картинка поменялась. Борюсик увидел брата. В шинели. «Почему у него такая тонкая шея? – промелькнула мысль, – И такая отвратительная улыбка…» Перевел взгляд в ту сторону, куда смотрел брат, и тем самым как будто переключился на другой кадр. «Ничего себе, – успел подумать, – У меня – что – глюк?» На него с каким-то нечеловеческим ужасом смотрела молодая деревенская баба. Он сразу даже и не узнал ее. «Настя?» – вдруг то ли понял, то ли пришло откуда. Как в замедленном кино, ее рот широко открылся, исказив лицо. И Борюсик осознал, что она кричит, хотя самого крика не слышал. Может, поэтому показалось, что большего ужаса на лице человека просто невозможно представить. Она медленно развернулась, пытаясь бежать. И в этот момент Борюсик почувствовал свои руки. Они делали невольное движение вперед. Увидел угол торца приклада, вонзавшийся в тело женщины – где-то между шеей и основанием черепа. Ее падение в придорожный мох. Ничком. Без поворота головы, чтобы машинально уберечь лицо…
Это настолько ошеломило его, что никак не получалось сразу очнуться полностью – вернуться в обычное состояние. Оно медленно начинало проступать сквозь пелену виртуальных образов. И даже его звуки в первый момент контакта с реальностью доходили еле слышным фоном. Борюсик снова взглянул в сторону Насти, но при этом стараясь не смотреть ей в глаза. Он ненавидел ее. Ненавидел уже лютой ненавистью. В смятении чувств грязно выругался. Негромко, как ему показалось. Но вездесущая Катя, подходившая к бару, все же услышала.
– Борюсик, что с тобой? – прильнула к стойке, – На тебе лица нет. Тебе плохо?
– Что? – он не сразу даже понял, о чем его спрашивают.
– Ты что? Колес наглотался? – она испуганно оглянулась по сторонам, видимо боясь, что это же самое может увидеть и Мегера, – Ты сейчас вел себя, как обдолбанный… руками чего-то махал. Бормотал что-то. Я только слово «глюк» уловила.
– Все нормально, Катюня, – Борюсик чуть сдержался, чтобы не нагрубить ей, – Просто что-то тряхнуло меня не по-детски. Может, вискаря вчера перебрал? – стал врать Борюсик, хотя уже неделю не притрагивался к спиртному, – Не волнуйся, все хорошо.
– Ты пугаешь меня, – тихо сказала Катя, – Скажи, что это правда – что ты не наглотался ничего?
– Отвянь! – не выдержал Борюсик, и тут же спохватился, – Катюнь, я просто не выспался, – соврал он снова, – Бывает.
Катя ушла с таким выражением лица, что только идиот мог не понять, что она не поверила ни единому слову.
После того, как Настя со своим галантным спутником покинула кафе, Борюсик еще долго приходил в себя. Оставался в душераздирающем человеконенавистническом состоянии. В один из контактных с Мегерой моментов даже довольно грубо ответил ей. Реальность постигалась через всеобъемлющее, неподдающееся осмыслению чувство. Сердце, сочась, истекало виной, и, не заполняясь ничем другим, становилось пустым. Весь мир виделся сквозь призму этой высасывавшей последние душевные силы пустоты. Бессмысленной и бездушной.
19.
На следующий день, когда после занятий Настя вышла из корпуса, Максим уже ждал ее на крыльце: улыбнулся ее в первый момент изумленному выражению, явно удовлетворенный произведенным эффектом.
– Ты здесь? – обрадовалась Настя, – А я тороплюсь – боюсь опоздать… – довольная тем, как все произошло, она взяла его за концы воротника и, подтягивая к себе, потянулась к нему сама – поцеловала в губы. Сегодня ей почему-то легко было общаться с ним, словно после встречи с Андреем, упала преграда, до этого ощутимая. Что-то произошло в ней: какой-то сдвиг, – Пойдем? – Настя взяла его за руку, и взглянула с хитринкой, как-то очень чувственно наклонив свою красивую головку, – Пойдем, – потянула за собой.
– Нам не в ту сторону, – улыбнулся он ее настойчивости.
– Почему? – удивилась она.
– Потому что я сегодня на колесах.
– У тебя есть машина? А почему ты не говорил об этом? А где она? – защебетала Настя, пропуская ответы на первых два вопроса, видимо, осознавая их риторичность. Посмотрела на Максима.
Он снова улыбнулся ее по-детски не скрываемой непосредственности.
– Ну, во-первых, да – у меня есть средство передвижения. Во-вторых, не было повода. А в-третьих, вон она, – кивнул в сторону стоянки, – Дэу. Авеа.
– А какого она цвета? – Настя непонимающе посмотрела в ту сторону, куда он показывал, – Мне название ни о чем не говорит.
– Индиго. Во-он она, – показал рукой, – За ней, видишь, капот красного мерина выглядывает.
– Вижу, – обрадовалась Настя, – Уютненькая машинка. А у нас, – продолжила, – большая. Минивэн… – она замолчала. Ее вдруг поразила мысль, что «у нас» – это уже у нее с Максимом. Получается, что у родителей – «у них»? Но так тоже неверно. Скорее всего, не «у них», а просто у родителей. Стало как-то грустно, будто прямо сейчас ей предстояло покинуть отца с матерью – распрощаться с ними.
– Ты чего замолчала? – Максим продолжал улыбаться, – Не понравилась малышка моя? Ты же только что сказала, что она уютненькая.
– Да нет, понравилась. Просто грустно стало.
– От чего же? – удивился он такой быстрой смене настроения.
– Сама не знаю, – соврала Настя, потому что поняла, что передать свои чувства не сможет – не реально, – Пойдем… – она схватила его за руку и потащила к машине.
– Ого, какая ты сильная! – рассмеялся Максим.
– Да! Я такая! – кокетливо ответила Настя, обернувшись, и отпустила его руку, потому что они уже подошли, – Ну, открывай. Чего застыл?
В ней чувствовалось нетерпение.
– Чего, чего? – засмеялся Максим, – Любуюсь тобой.
Засмеялась и Настя. Не смогла скрыть удовольствие.
– А ты любуйся и открывай, – продолжила она в том же тоне.
– А как это? – включился Максим в игру.
– А вот так, – Настя подошла вплотную к нему, и, улыбаясь, стала смотреть в глаза, – Кто первый моргнет, тот проиграл.
– А что тому, кто выиграет?
– То же самое, что и тому, кто проиграет, – ответила она, – Все равно ты уже проиграл – ты моргнул. Целуй.
Простодушие и смешливость, примешиваясь к природному женскому кокетству, проступали в красоте ее лица и своеобразных движениях тела. И это поражало Максима до глубины души, возмущая подсознание ощущением ожидания физической близости – такой, которая унесет за тридевять земель в тридесятое царство, где счастье – само собой разумеющийся факт. Он смотрел на нее не в силах оторваться: от нахлынувшей нежности в горле что-то сжалось.