Третье путешествие Биньямина

Специализированная клиника

– Вы же знаете, Семен Семенович, что самоубийство признается грехом в любой религии. Ну, разве что буддисты-индуисты да древние греки с римлянами не возражают. Но вы же не древний грек? Только вот не о греховности, я о вполне, так сказать, осязаемых неудобствах. Семен Семенович слушал, сидя в удобном мягком кресле, прикрыв глаза, и непонятно было, слушает он внимательно или подремывает – обстановка в кабинете располагала.

– Повесить себя за шею… Дешево и сердито. А кто из самоубийц перед этим в туалет идет или клизму себе ставит? И лежат они потом мокрые и, простите, обосранные, а санитары их моют и матерят. Или взять яды. Где вы их найдете? Сильных и быстрых, как в книжках про шпионов или в исторических романах днем с огнем. Крысиный яд в хозмаге или люминал из аптеки? Мучительно, тошнотно, желудок ваш наизнанку вывернется, организм-то умирать не хочет. И лежит потом такой «самоубивец» в блевотине своей, медиков стесняется. Застрелиться? А где пистолет возьмете? А даже если возьмете, не факт, что в сердце попадете, а если в рот – тьфуй, как некрасиво мозги разлетятся, запачкают все кругом! Или того хуже, случай реальный: стрелялся один в голову, и не промахнулся ведь – а выжил. Выжил! А записочка предсмертная уже прочитана и женой, и следователем, знакомые в курсе. Стыдно ему было – хоть снова самоубивайся.

Хозяин уютного кабинета достал из бара бутылку коньяка, плеснул в рюмку и поставил ее перед Семеном Семеновичем.

– Мы же предлагаем вам красивый уход, причем у вас будут организованы великолепные две недели исполнения ваших желаний, хотите – пощекочете себе нервы острыми ощущениями, нет – отдохнете перед, так сказать, вечным отдыхом и встречей с вечностью.

– И сколько? – кажется, это были первые слова Семена Семеновича.

Хозяин кабинета черкнул число на листочке, посмотрев на который Семен Семенович присвистнул.

– Так ведь вопрос решается. Если ваше мнение не изменится, вы оформляете кредит в банке, мертвые ведь «сраму не имут», так?

А можно жизнь и здоровье застраховать, еще и наследников порадовать сможете, как ни кощунственно это звучит. Это самоубийцы страховку не получают, а в нашем медицинском центре все так будет оформлено – комар носа не подточит. Нам ведь, знаете, проблемы с правоохранителями тоже не нужны.

Медицинский центр, в приемной которого стоял Семен Семенович, внушал уважение – расписание работы специалистов, прайс в кожаной папке, две миловидные регистраторши. Оформление заняло минут пять, не больше, и вот новый клиент клиники уже в палате, которую и палатой-то не назовешь – симпатичный гостиничный номерок не менее, чем на 3 звезды. Сестричка в униформе, так отличавшейся от стандартной больничной спецодежды, проводила пациента в номер.

– Вы обедать в номере будете или спуститесь в обеденный зал? Заказать завтрак, обед и ужин вы можете по телефону. Меню рекомендуется, но наша кухня приготовит любое блюдо, какое вы только пожелаете. Вы можете подняться в бар на третьем этаже или спуститься в подвал – для наших клиентов там работает казино. Любые напитки в баре за счет клиники, в казино вы получите фишки для игры на сумму пять тысяч евро.

Это подарок от клиники, он делается однократно. Посещения ваших друзей и родных к нам в клинику ограничены, очень ограничены, мы объясняем это как необходимость строго соблюдать режим. Девушек вы можете заказать у нас на рецепшн по телефону. Количество и время пребывания ограничивается только э-э-э… вашими желаниями. Девушки опытные, выполнят любой ваш каприз.

Обед, предложенный шеф-поваром, был выше всяких похвал – легкий итальянский салат, мясо по-бургундски, красное вино. Народу в обеденном зале было немного, как заметил Семен Семенович, в кафе обедали не только клиенты-пациенты, но и сотрудники клиники.

Поднялся в бар – выбор спиртных и безалкогольных напитков не удивлял, было практически все, что производится в мире. После одного «Том Коллинза» Семен спустился в казино, сделал несколько ставок на рулетке, посидел за покером и поднялся к себе в номер. Попросил пригласить к нему двух девушек, а когда они ушли, пора было и поужинать.

«Вряд ли сегодня», – подумал он лениво, «нелогично это, да хлопотно. Только пациент вселился, и тут же – на тебе! А ведь можно и поспать, устал я что-то.»

Утро началось с визита процедурной медсестры, которая уколола палец, взяла кровь из вены.

После завтрака пригласили на электрокардиограмму. «Ну конечно, вдруг у покойника сердечная блокада или тахикардия – надо ведь подлечить,» – грустно пошутил и пошел на процедуры. В кабинете электролечения на руки и на голову Семена Семеновича нацепили металлические электроды. «А что, очень удобно! Хороший разряд и все кончено. Лучше бы, конечно, ввели что-то внутривенно. Сначала снотворное, потом… А, к черту, выпивка, азарт, девочки – можно и оттянуться, неплохо и оттопыриться, или как там говорит молодежь!»

Нехитрый набор удовольствий – еда, выпивка, проститутки и казино во второй день продлился до середины ночи. Третий день начался для Семена чуть ли не перед обедом, завтрак он проспал. В процедурном кабинете его ожидала внутривенная инъекция.

Вы знаете, Семен Семенович, доктор прописал вам общеукрепляющие препараты. Вы понимаете, что клиника с нашей специализацией не может обойтись одними физиопроцедурами и постарайтесь отнестись с пониманием. Вены у вас хорошие, я ведь не сделала вам больно? – процедурная медсестра была очень симпатична и профессионально вежлива.«Интересно, когда и как они это сделают? Можно, наверное в кафе в пищу или в баре в напитки.

Но так достаточно сложно и муторно. К чему так, если ежедневно делаются инъекции и отпускаются процедуры. Гораздо проще, гораздо проще. Заведена история, пациент с задокументированной серьезной болезнью, если патологоанатом участвует, то все будет красиво и безопасно, а как, собственно, без него? Когда? Ну ясное дело – не в первые дни пребывания и не в последний, кто же откладывает такое на последний день. Да ладно, к черту, решение принято, возврата не будет, да и ни к чему этот возврат. Финал известен и мне понятен был сразу, как только… Хватит, потоптался. Дети выросли, жена проживет. Что мог и должен был, я в этой жизни сделал: дом, дерево, сына. Жена уже несколько лет как ушла и живут они врозь. И дом не один, деревьев – роща точно высажена, сыновей двое. Своих они и сами поднимут, дед им тут не помощник. Обидно немного, но уж лучше так, чем ждать, пока превратишься в овощ или в бессловесную скотину. Ни самому, ни людям. Только обуза, а потом лови на себе то скорбные взгляды, то недовольные. Вон, в «Евгении Онегине» дядя какой молодчик! Оставил наследство, а племянника и не озаботил своей персоной ничуть. Так и надо, так и правильно! В казино за покерным столом сидела средних лет женщина, но так вполне, ничего себе.

Не красавица, полноватая фигура, аккуратный макияж и элегантный костюм. В покер ей не везло, пока Семен Семенович не подсел за ее стол вторым игроком. Когда им обоим «пошла карта» – заказали коньяк, понемногу завязался разговор. Продолжали разговор уже в баре на третьем этаже, затем в номере у Семена. Что Инна (она представилась Инной Аркадьевной, но скоро оба перешли на ты) делает в клинике, Семен не спрашивал. Было легко и свободно. Оказалось, что и книги и фильмы они читали и смотрели одинаковые, любят одних и тех же писателей, героев, актеров и режиссеров. Легко и свободно Инна осталась в номере у Семена Семеновича, утром вместе проспали завтрак. В номере Семена нашелся второй махровый халат, полотенца, зубная щетка. Кофе с бутербродами пили в баре, Семен Семенович чувствовал необыкновенный подъем духа, как в молодости (не сказать, что «как в юности»).«Черт возьми, а почему нет?! Разорвать контракт, деньги пусть оставляют себе, в конце-концов – выплатить неустойку! Отработаю, отбатрачу! Сыновья помогут. И кто мне внушил, что умирать буду овощем да чуть ли не скоро-скоро! Годами живут и жизни радуются. Ну что ж, подлечусь, иногда в больничках полежать придется. Бог ты мой, Инна, вот где встретить довелось – и ведь никому не расскажешь!

Да и ей нечего тут делать, облокотится на меня, ей поддержка не меньше моего нужна! И ведь примет, чувствую, что ждет она от меня и слов, и поступка! – Скажите, девушка, как можно заказать цветы? – у регистраторши на реcепшн дежурная улыбка, как же, «клиент всегда…» – Мы приносим свои извинения, но сегодня это не получится, у нашего поставщика огромные неприятности, просто беда. Но если вы очень торопитесь, прямо напротив нашей клиники, через дорогу цветочный магазин, там очень хороший выбор и букет вам сделает отличный флорист. Скажу вам по секрету, флорист там гораздо лучше нашего, прямо вот обидно! Ну почему его не пригласить к сотрудничеству с нашим Центром?! Просто перейдете дорогу, там моя подруга работает, скажете ей, что от Ларисы! «Ага, вот он, магазин «Цветы. Букеты.», только дорогу перейти. Ох, ёёёё! Сводка происшествий. При переходе улицы вне установленного пешеходного перехода мотоциклистом сбит пожилой мужчина. От полученных при столкновении травм пешеход скончался на месте. Следственный комитет рассматривает вопрос о возбуждении уголовного дела, поскольку мотоциклист с места происшествия скрылся.

– Инна Аркадьевна, зайдите, пожалуйста в бухгалтерию, вам выписана премия…

Котенок

В маленьком доме старого Ицхака пахло старостью и пустотой. Невыразимо густые запахи: немного мочи и много грусти, смешанные с запахами несчастья и пыли, запахи, которые моментально поселяются там, откуда уходит женщина. Жена Ида ушла – скоро будет уже два года, хоть и была она на два года моложе. Ушла легко, во сне, не мучая себя и мужа. Детей у Ицхака и Иды к её смерти уже не было. Сразу после свадьбы она исправно рожала, но дети умирали, не прожив и года, двух мальчиков не успели даже обрезать, умерли сразу после родов. Удалось вырастить двух сыновей, но первенца Давида забрали в солдаты, послали на Кавказ, где он и погиб в штыковой атаке на какой-то аул. Сендер вырос, но Богу было так угодно, чтобы умер он от ран, полученных от хулиганов во время погрома, а их, погромов, в год смерти царя Александра было достаточно. Нет, старый Ицхак не гневил Б-га жалобами, он только задавал вопросы, обращая их непонятно к кому «Зачем?» и «Почему именно я?»

Еще мальчишкой родители отдали Ицхака в обучение к портному Лейбушу, где Ицика между работой по кухне и качанием колыбелек научили шить сюртуки и лапсердаки. Вот только уже лет двадцать он не шил ни одной новой вещи, только изредка перелицовывая и подгоняя одежду под рост – лапсердак в семье носится долго, переходя от деда к внуку. Что так? Почему перестал шить? Глаза уж не те стали, по часу нитку в иголку мог вставлять, руки дрожать начали – иголку уронит на пол, ищи ее потом. Началось это у Ицхака потихоньку, исподволь, как получили они с Идой письмо от начальников бедняги Давида. И ведь можно подумать, что еврею из Хелма были какие-то дела до того горного аула и живущих там горцев, гори оно все огнем и синим пламенем!

Получал Ицхак очень даже небольшой пенсион за погибшего в атаке сына, пенсион небольшой и совсем нерегулярный, то ли военному министру деньги Давида были нужнее, то ли министру почты – Ицхак не разбирался и идти разобраться не собирался. Хватит с него того, что один вид полицейского или жандарма наводил на старика трепет, а чтоб придти и задавать вопросов – так совсем нет, спасибо вам за такой нахес! Приходили в домик к старику жена хелмского раввина, ее дом стоял через два дома отсюда, да иногда Малка, соседка из дома напротив заходила. Помоют женщины полы в доме, сварят старику молочной лапши, заставят съесть ее при них. А сам Ицхак ничего не готовил, да и то, что ему сварят женщины, не всегда съедал – забывал. Если раньше, когда Ида еще жила, каждый шабес ходил он в синагогу, надевал филактерии, покрывал голову талесом, теперь если только кто-то зайдет за ним утром, старик покорно поплетется следом. Да что уж там говорить, если в баню он ходил совсем не каждую неделю, а умываться и зубы чистить часто забывал! Скажите, можно жить на свете, если интереса к жизни совсем не стало?

Осень, совсем уже осень. Дождь мелкий, холодный, сеет с ночи, не дай Б-г идти по такой погоде по каким-то делам. Среди шума дождя какой-то посторонний звук, как будто кто-то жалуется на жизнь, на судьбу. Сколько уже можно, даже лежать на кровати – любимое занятие Ицхака последнее время, он и ложился, не раздеваясь – невозможно! Да еще собака соседская лает, мешает молитву прочитать по памяти. Встал Ицхак с постели, кряхтя, прошелся по комнате. Холодно, но печь растопить так нет желания. К чему?

Пусть у себя дома топит печь тот, кому жизнь тяжела, но не в тягость. А снаружи всё жалуются на жизнь своими стонами, собака разоряется. Она, конечно, дура несусветная, но старик вышел на крыльцо. Вейз мир, из-под крыльца вылез намокший котенок, максимум два месяца ему. Вылез – и к ногам Ицика подошел, мяукать перестал – сил не стало или верит, что человек ему чем-то поможет? Собака словно взбесилась, так лает. Ицик котенка взял на руки и зашел в дом.

Старой рубахой обтер котенка, положил его на кровать, пошел печку растопить.

Дрова занялись, запах дыма в комнате разбавил запахи одиночества и запустения, обещая тепло. Взял Ицхак котенка на руки, сердечко маленькое стучит часто, сам доверчиво жмется и «разговаривает» со стариком. Ну что тут поделаешь, надел старик старый лапсердак, накрыл голову от дождя рогожкой и пошел к соседу – молока попросить стакан, да хотя бы кусок свежего хлеба, дома ведь и корки сухой не найти.

Мазл тов, Иерушалаим!

Шоссе из Тель-Авива в Иерусалим оставило латрунский монастырь справа и потянулось среди светло-желтых скал. Проехать в Иерусалим мимо монастыря в Латруне невозможно. Обязательно надо остановиться, чтобы навестить монастырский магазинчик. Улыбчивый монах в коричневой сутане, подпоясанный веревкой, с ловкостью профессионального лавочника упакует вам бутылку великолепного латрунского бренди, предложит мед и варенье. Бренди – из монастырского виноградника, варенье из собственного сада, мед от латрунских пчел. Купить это все где-нибудь еще невозможно. Покупайте, пробуйте. Здесь, в монастыре вам не будут предлагать щепки от ковчега старика Ноя или масло оливы, высаженной Иисусом Навином.

Первый раз в Иерусалиме, а совсем недавно побывать в нем – словно слетать на Луну. На Луну даже легче.

Пройдя туристическими маршрутами по городу царя Давида, я приехал на смотровую площадку. Иерусалим расположен среди скал, смотришь на город сверху вниз, как будто заглядываешь в чайную пиалу, скалы противоположного склона видны, если нет тумана. Город внизу словно залит густым, как оливковое масло, воздухом. Маленький пятачок – пространство между Храмом Гроба Господня, Западной стеной Храма, мечетями Омара и Аль-Акса. Здесь Иисус был распят и вознесся, здесь приносил жертвы Соломон и заправлял светильник Маккавей, здесь Мохаммед привязал своего крылатого осла Борака перед тем, как подняться на небо для беседы с Аллахом. Христиане направо – к Храму, иудеи налево, к Стене Плача, мусульмане проходят к мечети по переходу сверху.

Старый город, мечети, христианские храмы, новые городские кварталы, прорезанные широкими улицами и проспектами. Воздух в этой «чашке» города густой, насыщенный энергией, над ним стоит марево, словно над кастрюлей с кипящим бульоном. Новостройки мной не узнаются, даже самые знаковые, пытаюсь увидеть комплекс университета – он на противоположной стороне «чаши», рассмотреть храмы в Старом городе – мечети, церкви, синагоги…

На площадке перед Стеной только молящиеся и туристы. Веришь – не веришь, а записку между блоками, из которых сложена Стена, вложи. Бог помогает любому тем, что дарит надежду. Молодые люди в черных костюмах, белых рубашках, с завитыми пейсами из-под широкополых шляп спрашивают: «Йехуди»? Накидывают талес, на левую руку повязывают кожаный ремешок филактерии. Повторяешь: «Ата адонай элохейну, мелех ха-олам…»

Для молодых хабадников весь ритуал наполнен сакральным смыслом.

А хасидам, что собрались недалеко от Стены, хорошо. Танцуют, встав в круг и положив руки друг другу на плечи. Черные и коричневые лапсердаки, штаны до колен, на ногах белые чулки и тяжелые башмаки. Головы покрыты круглыми широкополыми шляпами, бороды и пейсы развеваются по ветру. Молодой цадик выделяется шапкой, отороченной мехом куницы.

В сумрачном Старом городе заблудиться легче легкого. Бесчисленные повороты под неожиданными углами, после третьего поворота не представляешь, как оттуда выбраться. Лавки, лавочки, магазинчики… наборы специй, пряностей, поделок. Ноly Land – бренд. Щепка от креста Спасителя, флакончик с маслом, пузырек святой воды, щепоть земли.

Всё в лавках Старого города аутентично, папирус написан Моше, стрелу выпустил Йоав, сандалии носил легионер Веспасиана. Воздух над городом густой, словно оливковое масло. В этом воздухе злоба и ненависть, любовь и вера. По этому городу проезжала царица Шеба на встречу с царем Шломо. Йонатан Хасмоней возжег здесь светильник, который горел восемь дней.

В этот город Назаретянин въехал на ослице под крики толпы «Осанна» и вышел из него с крестом на спине.

Меридианы сходятся не на полюсах, они встречаются здесь, в Центре Земли, параллели, вопреки Евклиду и Меркатору, стремятся в Иерушалаим. Энергия всего Мира клокочет в замкнутом окружающими скалами пространстве. Века, тысячелетия пульсируют с каждым годом все чаще. … прибыл лес от царя Хирама из Финикии, рабы доставили кедровые бревна в Иерусалим из Яффо и сейчас везли их по узким улочкам на строительство Храма. Воины Невухаднеццара, смешавшись с легионерами Тита, шли на приступ городских стен. Сикарии с помощью кривых ножей расправлялись на узких улочках со своими политическими противниками, ревниво оберегая чистоту веры. Йосиф бен Матитьяху, стоя рядом с Титом, со слезами наблюдая за пожаром в Храме – вместе с гибелью Второго Храма заканчивалась Иудейская война, приходил конец Иудеи. Иешуа из Назарета, тяжело дыша, нес крест на Голгофу, на Лысой горе каменщики возводили Храм Гроба Господня. Мухаммад, только что прибыв по воздуху из Мекки, привязывал крылатого скакуна кольцу в стене разрушенного Храма, собираясь на встречу с Аллахом.

По улицам города бродили сефарды из Испании, кто-то в арабских халатах и чалмах, кто-то в испанских костюмах, между ними сновали ашкеназы в длинных лапсердаках, штанах до колена, в белых чулках, на ногах тяжелые башмаки. Вот хасиды, среди которых Баал Шем Тов, запели веселую песню и уже через минуту пустились в пляс. На них одобрительно смотрел рабби Йехуда Лёв бен Бецалель, Голем был уже вылеплен, заклинание написано на клочке пергамента, оставалось только положить этот клочок под язык Голема. На большом пустыре литовские наци прикладами сгоняют жителей маленького местечка, словно баранов в стадо. Среди них раввин Хаим, мой дядя, пытается поддержать евреев хоть словом. Автоматные очереди длятся долго, превращаясь в винтовочные выстрелы, разрывы гранат, грохот пушек. Колонна автомашин с врачами и медсестрами, которая направлялась в больницу на горе Скопус – окраину Иерусалима, атакована воинами Арабского легиона…

На стене Храма, примыкающей к стене Города, стояли дозорные, кутаясь в грубые шерстяные плащи. Наконечники копий бросали отблески от Луны. Иногда раздавались их перекличка: «Элиэзер!» «Иезекия!» Склоны гор, окружавшие Город, покрывали тысячи костров, в лунном свете угадывались тараны, катапульты, стенобитные машины. Видны были построенные римскими инженерами передвижные штурмовые башни. Настроение у сидевших рядом со мной защитников Иерушалаима – настроение обреченных.– Когда воины Иоханана из Гуш Халав разбили и изгнали из Иудеи римские войска Цестия Галла, когда это было? Да, тому уже шесть лет. Мне казалось, что Рим отстанет от Иудеи. К чему Риму такая далекая и неспокойная страна?

– Риму нужен весь мир. Риму нужны иудейское масло и пшеница. Риму надо показать всем провинциям, что воевать с Римом невозможно.

– Римляне – такие же люди, как все. У них та же кровь и животы их вспарываются еврейским мечом так же, как живот жителя Идумеи или египтянина. Оборона Йодфата отлично показала миру, как умеют защищаться иудеи. Вот только раздор между Иохананом и Йосефом бен Матитьяху…

– Не упоминай имя предателя бен Матитьяху! Все, что говорит этот мерзавец, гнусная ложь! Йосеф сейчас там, с воинами Тита, Иоханан со своими людьми терпит лишения и погибает вместе с нами!

– Напрасно мы впустили в город Шимона бар-Гиора. Конечно, он привел с собой несколько тысяч бойцов. Но ведь распря, что он затеял с Иохананом из Гуш Халав, сколько жизней отняла она?

Из темноты бесшумно выступили трое и, подхватив говорящего под руки, оттащили в тень дома.

Сдавленный крик, после которого сидящие рядом со мной у костра только опустили головы ниже.

– Лучше молчать. Если сикарии Шимона расправились с первосвященником Маттафия и потом с первосвященником Анна, что говорить о нас, простых смертных! – Герой, разбивший Цестия Галла, не может ошибаться! Слава героям!

– Погибнуть от меча римлянина, от кинжала зелота или от ножа сикария – какая разница? Мучительно ожидание смерти от голода. Когда Шимон и Иоханан дрались с Римом плечом к плечу, можно было надеяться и защитникам Иерушалаима.

– А на что надеяться нам, жителям Иерушалаима? Есть нечего, помощи ждать неоткуда. Галилея под римлянами, идумеи нам не помогут… Надо молчать!

– Барух а-шем, Б-г обещал нам эту страну, он помогал нам раньше и поможет сейчас…

Над светло-желтым городом поднимался розовый рассвет и только неясно, это отблески солнца, всходящего из-за гор или отблески догорающего храма.

Набережная Тель-Авива длинная, идти по ней можно от пустыря между Яффо и Тель-Авивом до комплекса гостиниц. Справа кварталы Тель-Авива, слева море с полосой пляжей. В холле «Хилтона» прохладно под кондиционером, в баре чашка кофе, холодная вода, сок грейпфрута. Абсолютная свобода, времени полно, можно зайти поглазеть в антикварную лавку, для этого не надо выходить из гостиницы, лавка тут же, в холле.

Кофейный сервиз, шахматная доска, какое-то серебро под стеклом витрины. На стенах картины, то ли Шагал, то ли под Шагала. Десять хасидов танцуют, видимо, фрейлехс. Белые рубахи, черные лапсердаки, ермолки, бородатые лица раскраснелись. Внимательно, очень внимательно я смотрел на эту компанию…

…пока не зазвучала скрипка, не запела флейта, не задышали тяжело танцоры, не затопали ногами. Я оказался в не очень чистой корчме, из посетителей в ней были только евреи. Танцоры выбрасывали ноги вперед, размахивали руками, в которых были зажаты огромные носовые платки, вышагивали гусаками, крутились вокруг себя или парами один вокруг другого. Красные потные лица, капли пота висели на носах, стекали по лбу и щекам, весь вид танцоров говорил, что веселье их не показное. На столах достаточное скромное угощение, несколько бутылок красного вина, огромные кружки с пивом.

Сидевшие за столом тихо переговаривались, изредка отхлебывая из кружек, одобрительно поглядывали на танцоров. Чуть в стороне в одиночестве сидел старик – из-за его стола все ушли танцевать.

– Дедушка! – я сразу узнал его, хотя не видел ни разу, даже на фотографии, все фотографии пропали еще перед войной.

– Внук? Молодец, пришел навестить деда. Рассказывай.

– Дедушка, а что здесь? Кто эти люди вокруг?

– Ой, горе! Сендер, старший мой брат решил ехать в Америку. Завтра утром, сволочь, уезжает в Одессу, а билет на пароход у него уже есть. Мишугинер, оставил свою Двойру без развода, трех детей без отца – это ведь все на мою голову! Слышать о нем не хочу! Моему Хаиму всего пять лет, Хава ждет следующего, дай ей Б-г счастья, чтобы все хорошо прошло. Так я теперь о Двойре с ее тремя заботься, и про Хаву не забывай, словно я праотец наш Авраам или сын его Иаков. Сендер, чтоб ты там пропал в своей Америке!

От крика деда один из танцоров вздрогнул, обернулся и посмотрел на нас с виноватой улыбкой.– Рассказывай, – потребовал дед, – ты чей сын? Неужели Хаима?

– Нет, дедушка, вашего младшего, Йоселе. А дядю Хаима и дядю Гирша я вовсе не знаю, не видел их ни разу.

– Значит, Хава носит мне Гирша? Хорошее имя! А почему не видел?

– Они ведь погибли в войну, дедушка…

– Вейз мир, горе, горе! Не вздумай сказать этого бабке! И что, твой отец, мой Йоселе остался один?

– Нет, дедушка, у него две сестры – Голда и Хена. У Голды родилась Алла, у Хены – Миша. Все будет хорошо, дедушка!

– Ой, горе, сколько лет я слышу это «все будет хорошо, все будет…» А все хорошо уже было и, кажется мне, уже никогда не будет…

…я стоял в холле отеля «Хилтон», что на берегу Средиземного моря и смотрел на картину Шагала, где десять хасидов танцевали веселый фрейлахс по случаю отъезда Сендера в Америку.

На следующий день я поехал в Иерусалим. Площадь перед Стеной плача была полна народа.

Христиане толпились у храма Гроба Господня, мусульмане спешили в мечети Омара и Аль-Акса, евреи прикладывали руки к развалинам Храма и раскачивались в своей молитве.

Воздух между тремя точками поклонения был густой – хоть ножом режь, это был словно бульон из смеха и плача, крови и слез, ненависти и любви и отделить что-то из этой смеси было невозможно. Даже после Суда ангелы утомятся, разбирая, кто, где и что.

А я подошел к Стене и засунул в расщелину между камнями свою записку. Дедушка. я думаю, сидит в кресле праведника в кущах, а бабушка примостилась у него в ногах скамеечкой – всю жизнь она мечтала о таком конце. Мазл тов! Ну и что из того, что я не хожу ни в церковь, ни в синагогу?! Уверен, что Б-гу на это наплевать, он помогает или карает вне зависимости, от ходишь ты в храм, не ходишь ты в храм. У него свои оценки, знать которые не суждено.