И станет солнышко в руках моих огромным солнцем. История женщины, которая поверила в любовь

Глава 2. Новая жизнь

Продюсеры выдали пейджер, чтобы я была на связи. Сложно передать словами, как круто было для меня, не имевшей даже домашнего телефона, оказаться с маленькой стильной вибрирующей коробочкой на поясе! И в эту коробочку до поздней ночи сыпались самые ласковые сообщения от Прада, которые неизменно начинались с «Заюшка моя». Операторы таяли, передавая наши послания друг другу.

За два дня до его вылета в Австралию я выплакала все слезы. Восемнадцать лет. Первая большая взрослая любовь. Нежный юный парень. Эти клятвы в вечной любви и уверенность, что никогда и никого больше так не полюбишь!

Я получала сообщения с «заюшкой» до последних минут, пока он был дома… И вот он выехал в аэропорт, шлет сообщения на пейджер из таксофона в Шереметьево. Вскоре мой пейджер замолчал. Прадеш улетел, так и не увидев меня по-настоящему популярной. Я замерла в своей разорванной любви.

* * *

Лето 1999 года. Я еду в том самом стареньком 37 автобусе на станцию Купавна, чтобы сесть в электричку и сделать первый фотосет в разных образах от стилиста. В автобусе играет радио. И тут я слышу свой голос, песню… Вижу, как пассажиры начинают притопывать ногами в такт «Солнышку», водитель делает погромче, кто-то кивает головой под музыку. Я сижу на заднем сиденье, такой обычный пассажир, и вспоминаю момент из сказки «Лягушка-путешественница», когда она, услышав восторги о своей гениальной идее полететь с утками, раскрыла клюв и заорала: «Это я-а-а-а-а-а придумала! Это все я-а-а-а-а-а-а!»

Мне тоже ой как хотелось вскочить и закричать на весь автобус: «Товарищи, да это же я пою!» Но я молчала и наблюдала.

Потом начались первые гастроли. Если вылет в девять утра из Домодедово, то встать нужно в пять, чтобы успеть добраться до Москвы из Купавны. Общественный транспорт еще не ходит. Я шла пешком в тяжелых ботинках на платформе с тяжеленной сумкой с вещами до Горьковского шоссе и с ужасом ловила в темноте проходящие попутки. Восемнадцатилетняя девчушка. Кто-то подбрасывал по пути до Балашихи или Новогиреево. Кто-то делал неприличные намеки. Мой ангел-хранитель всегда был за меня горой и крепко держал за шиворот. Он у меня такой же упорный и быстрый, как я.

И вот наконец-то мечта сбылась: продюсеры отвели меня в бутик на Ленинском проспекте и разрешили купить что-то более стильное, чем подростковые платформы. Так у меня появилось первое дорогое серенькое трикотажное платье в пол с капюшоном и карманом-кенгуру на животе, а к нему – черные тканевые полуботинки с тоненькой, как листик, подошвой.

С первых же платных выступлений я покупаю себе и родителям мобильные телефоны! В 1999 году!

У меня маленькая синенькая Nokia, папа выбрал вариант подешевле и помассивней. Поразительно, я до сих пор наизусть помню папин номер! Он так и остался с тех времен с ним.

Как только я купила мобильный, стала каждый день созваниваться с Прадом. Разница во времени была убивающей. Но где бы я ни находилась – в Мин. Водах или Самаре, – я всегда тратила сотни и сотни долларов на звонки в Австралию. Тогда сотовая связь была безумно дорогой. Взималась плата даже за сообщения. И чем дальше летело сообщение, тем быстрее таял баланс. Почти все мои заработки уходили на сотовую связь.

Когда я прилетала в Москву, то сразу мчалась на Садовое кольцо в офис МТС, чтобы пополнить счет. Часть денег отдавала маме с папой и еще часть откладывала на полет в Австралию.

* * *

Прошло лето. Я вернулась в университет. От метро до учебного корпуса мне всегда приходилось идти через торговые палатки, в которых продавалась всякая китайская мелочь, носки, шнурки и… аудиокассеты. Тогда я впервые поймала странное ощущение: из «музыкальных» палаток звучал МОЙ ГОЛОС! Продавцы специально крутили одну и ту же песню, потому что она имела дикий спрос и привлекала покупателей. С витрин ларьков смотрели обложки музыкальных сборников с моим лицом.

А я просто снова шла на пары в универ. Так странно. И тогда я придумала себе игру – подходила к палатке и спрашивала:

– А что это играет?

– Это новая группа Demo, в сборнике две песни. Погоди… Это ж… Смотри! Это ж Дема!

Я хохотала и убегала.

* * *

Первое видео, которое мы сняли на песню «Солнышко», продюсеры никуда не отдали. И слава богу.

Ожидание: ура, меня модно покрасят, сделают крутой мейк, подберут стильную одежду!

Реальность: боже, что за сорокалетняя тетя? Почему я так взросло выгляжу? Зачем так жутко намалевали глаза? Мне совсем это не идет!

Я не могла побороть внутреннее раздражение и недовольство тем, что из меня сделали. Еще и продюсеры просят постоянно улыбаться в клипе и задорно двигаться. А у меня зубы кривые – сразу и верхний, и нижний ряд. Это вообще отравляло жизнь.

Стилисты тех времен сделали меня категоричной, пожалуй, на всю жизнь: я больше никому не доверяю делать мне мейк и одежду всегда подбираю сама.

Но тогда это был первый раз, и я с ожиданием «Вау!» разрешила себя накрасить. У них была вторая попытка, когда мы переснимали клип «Солнышко».

Съемки проходили в Питере холодной осенью на крыше какого-то футуристического центра с модным стеклянным лифтом. Мне разрешили самой выбрать одежду и отвезли в какой-то местный питерский магазин, в котором я выбрала серебристые штаны и такую же рубашку. В них я и появилась в клипе на крыше в сезон лютых ледяных питерских ветров.

Для того чтобы в моих зрачках отражались две яркие полоски, по краям камеры, снимавшей меня фронтально, повесили две яркие лампы. На этот раз меня не заставляли улыбаться, а, наоборот, позволили быть собой. Настоящая я вовсе не улыбчивая. Я задумчивая, мечтательная, витающая где-то в глубине своих мыслей, часто не слышу, что говорят окружающие. Такой меня впервые и увидела страна.

Модные молодежные магазины типа Morgan, Sasch стали приглашать меня к себе и давали любые вещи. Для меня, восемнадцатилетней девчонки, это был предел мечтаний! Так в 1999 году случился мой первый бартер, а потом второй и третий… Я брала себе несколько луков, которые только и успевала выкладывать из чемодана в машинку, заменяя на свежие, – и снова уезжала на вокзалы и в аэропорты.

* * *

Концертов стало очень много. Так много, что стало невозможно соблюдать главный пункт договора: создавать благоприятные условия для учебы.

Сначала я перевелась с дневного отделения на вечернее. Ни разу там не появившись, перешла на заочку. Родители, конечно, переживали. Но я зарабатывала в десять раз больше, чем они вместе. Мама с папой заменили всю бытовую технику на современную. А потом и вовсе продали квартиру и начали строить мечту – свой дом!

Тогда я с подружкой переехала на Мосфильмовскую. В Москву! Первое самостоятельное съемное жилье. В восемнадцать лет!

Квартира была отвратительная, но тогда мне казалось, что это так круто: сама, на свои средства – делай что хочешь! Очень быстро я поняла, что «делать что хочешь» не получится. Я просто валилась с ног после выступлений и бесконечных ночных съемок в разных музыкальных передачах. Спала пару-тройку часов – и мчала на очередные съемки и гастроли.

Помню, как еще в начале – это был, наверное, всего третий концерт – меня поставили на большую сцену прямо на Манежной площади. Пятьдесят тысяч зрителей… Выдыхай и иди на сцену! Хватит трястись! Сама письмо писала! Перед тобой вся Манежка!

Осенью 1999-го гастролей стало так много, что в месяц мы еле успевали дать тридцать концертов. То есть я выступала каждый (!) день. Каждый день переезд, перелет, станции, аэропорты, яркий свет, плотный сигаретный дым, музыка, микрофон.

В аэропорту Алматы перед посадкой в самолет до Кызылорды меня потряхивало. Мышечное и эмоциональное перенапряжение, недосыпы и физические перегрузки. Самолет-«кукурузник» летел низко, через трещину в стекле посвистывал ветер…

В отеле не было полотенец и горячей воды. Я мыла голову в ледяной воде, обматывалась и укрывалась простынями.

В городах восточного региона нас по-особенному сопровождали по дороге на концерт: патрульные машины останавливали все движение и прижимали повозки с осликами и машины к обочине.

В Кремле на «Песне года» мы двигали мэтров эстрады, чтобы выйти пораньше и поскорее умчаться в аэропорт. Я стояла за кулисами Кремлевского дворца и, задрав нос, говорила администраторам Моисеева или Аллы Борисовны:

– Пропустите гастролирующих артистов. Нам в аэропорт надо торопиться!

В метро меня узнавали со спины, за мной по эскалатору бежали визжащие девочки, а я удирала от них в первый попавшийся вагон с диким смехом.

Моя восемнадцатилетняя психика не выдерживала такой популярности.

* * *

Приключений на гастролях было хоть отбавляй. Это было и тяжело, и одновременно очень смешно. Мы постоянно хохотали, над всем прикалывались. У нас полностью сменились танцоры, потому что Маша с Данилой не очень гармонично смотрелись со мной на сцене. Они – эксцентричные личности, им хотелось быть в центре внимания. Но работа танцора подразумевает быть красивым дополнением солиста, делать его выступление более зрелищным, подчеркивая индивидуальность самого артиста. Поэтому со временем мы сменили ребят. Им на смену пришли наши любимые Паша и Аня. Простые трудолюбивые ребята. С ними было о-о-очень весело. В итоге они посвятили всю жизнь танцам, став высококлассными профессионалами (чего не сказать о первом составе танцоров), и сейчас их прекрасные отточенные танцевальные выступления можно увидеть на концертах Анжелики Варум.

Летали мы обычным эконом-классом. Не знаю, почему продюсеры не брали нам бизнес-класс, видя, как мы ошизели от перелетов.

В автобусах перед посадкой в самолет, в зоне ожидания аэропортов, на борту – мы всегда были в капюшонах и очках, сидели в уголках, стараясь не привлекать дополнительного внимания. Но все равно раздавали бесчисленные автографы: мы распечатали специальные открыточки, а я всегда возила с собой маркер.

Выход альбома «Солнышко» был намечен на весну. У нас просто физически не было времени записывать песни на студии. Мой голос был постоянно сорван после концертов – тогда музыкальное оборудование на площадках и состояние вентиляции в прокуренных залах оставляли желать лучшего.

Самая крупная на тот момент рекорд-компания «АРС» под руководством Игоря Крутого подписывает с нами контракт. Мы становимся «их» группой. Но это никак не отражается на моих доходах, продюсеры, видя мой труд и выносливость, уверенно растущее мастерство и умение держать залы и взрывать танцполы, оставляют мой процент неизменным. Уже тогда я понимала, что я – ядро группы. И в принципе, если в «Блестящих», или «Стрелках», или «Вирусе» можно было делать бесконечные рокировки, то в нашем случае это было невозможно. Мой голос знали, внешность была запечатлена на плакатах, висевших практически в каждой комнате подростка России образца 2000 года.

* * *

Журнал Cool делал вкладыши с постерами моей группы. Практически в каждом номере была какая-нибудь статья обо мне, о жизни группы или интервью. Если на обложке журнала было наше изображение – тираж выкупался под ноль. Школьники исписывали тетрадки текстами наших песен, покупали кассеты, школьные принадлежности и календари с изображением группы Demo.

При этом я не могла не заметить пристального внимания ко мне «злого» продюсера, который сопровождал нас на все гастроли. Он был рядом тридцать дней в месяц. Подбрасывал до дома на своем большом мощном американском джипе, когда я была без сил после очередного концерта. Помогал с переездом: перевозил и затаскивал вещи в новую квартиру на Мосфильмовской.

Но я продолжала с нежностью носить на безымянном пальце кольцо, которое мне подарил Прадеш. Продолжала созваниваться, нещадно растрачивая на сотовую связь львиную долю своих гонораров. Я вообще такая: когда я влюблена, меня ничто не останавливает – перелететь землю, чтобы увидеть любимого и хоть несколько дней побыть рядом, тратить большие суммы, чтобы радовать любимых…

И вот в преддверии нового, 2000-го, года, когда вся страна ждет наступления миллениума, нам говорят, что продюсер улетает отдыхать в Доминикану и у нас десятидневный отпуск. В середине января!

Как вы думаете, куда решает лететь восемнадцатилетняя Саша? Конечно же, в Австралию! Одна. На другой конец света. В тот момент посольства уже закрывались на новогодние каникулы, а мой загранпаспорт лежал в одном из них вместе с документами на оформление визы – мы летели куда-то сразу после Нового года.

Я заметалась в отчаянии. Ведь я уже накопила $5000 для полета в Мельбурн. И вот оно, долгожданное окошко в графике, и все куда-то летят. Я звонила Праду и не знала, что сказать.

А предновогоднее время – это у нас что? Волшебство и магия! Самые заветные желания сбываются. И вот через связи главы рекорд-компании «АРС» за несколько дней мне сделали второй загранпаспорт, и, несмотря на каникулы в посольстве, специально для «солнышка» была выдана австралийская виза. В миллениум я входила уже с билетами Москва – Франкфурт-на-Майне – Сингапур – Аделаида – Мельбурн. Оставались считаные дни до встречи!

* * *

Как только родители Прадеша узнали, что я лечу в Австралию, они очень обрадовались и примчались ко мне с посылкой для их сына. Мама Прадеша натолкала в мою сумку постельное белье, полотенца и куртки. Когда она уехала, я выложила половину, так как для моих вещей просто не осталось места. Я не могла ни поднять сумку, ни доволочь ее до двери.

Из этой поездки я хорошо запомнила пересадку во Франкфурте-на-Майне, где говорила на великолепном немецком без акцента и чуть не опоздала на рейс до Сингапура. Именно тогда я поняла, как важно отслеживать, на какие места тебя сажают, потому что в течение десяти часов я сидела рядом с крупным мужчиной, который в начале полета снял ботинки, и мне сразу же захотелось уползти в хвост салона. С другой стороны сидел ужасно общительный парень, который постоянно меня о чем-то спрашивал, а я так хотела выспаться за все свои гастроли.

После этого длинного перелета и шатаний по аэропортам, меня, молодую незамужнюю девчонку, надолго тормознули на таможне. Перерыли весь мой багаж. Спрашивали обратный билет и удивлялись, зачем мне постельное белье на десять дней. Потом в моей сумочке нашли второй паспорт (в котором мы ставили визу в другом посольстве – кстати, абсолютно легально иметь два загранника, если много путешествуешь), и они напряглись окончательно.

Я показала им сайт, они загуглили название моей группы и начали смотреть видео. Их вопрос заставил меня нервничать еще больше: «Вы хотите петь в Австралии?»

«Да нет же! Дядь, отстань, к мальчику своему я прилетела! У меня каждая минута на счету, и он ждет меня там, за стенкой стоит!» – думала я. Господи, неужели, проделав такой огромный путь, я просто проиграю из-за этих дурацких пододеяльников и паспортов?

По-английски я тогда не говорила, только по-немецки. Для меня пригласили переводчика. Пока он шел, я успела проанализировать ситуацию и поняла, что лучше не говорить, что я прилетела увидеть свою любовь. Мне реально грозила посадка на обратный рейс.

Наконец с помощью переводчика я смогла объяснить, что у меня в одном паспорте стоит одна виза, а в другом другая и что я физически не могла сделать их в одном паспорте, так как делала все очень быстро накануне новогодних каникул.

Про бойфренда решила ничего не говорить – и правильно сделала. Через пять минут я выходила в зал ожидания, где стоял маленький парень с большим носом и огромными блестящими глазами.

* * *

Мы ехали на машине к нему домой и держались за руки. Он говорил мне «заинька»…

Я так устала в тот день, что очень быстро заснула. А уже на следующий день Прадеш решил сделать мне сюрприз и повез на остров Филлип смотреть пингвинов! Мы ехали вдоль эвкалиптовых рощ, я видела настоящих коал на стволах деревьев! Вокруг была невероятная красота! И вот показалась бархатная синева Тихого океана.

Это была наша первая в жизни встреча.

Мы доехали до мотеля, я надела новенький купальник и рванула к большой воде. Прадеш просто наблюдал и фотографировал, как я бегаю по мокрому песку и визжу, падаю на спину и подолгу смотрю в небо.

Я была так свободна!.. Навсегда запомнила это чувство – шум большой воды, пронзительно-яркое небо, песок на икрах, соленые волосы, влюбленный взгляд на мне. И Свобода!

Я нарочно много пишу о своих чувствах к океану и природе, но не к Прадешу. Потому что тогда их уже практически не осталось.

Как это бывает в восемнадцать лет: ты за что-то так отчаянно бьешься, параллельно происходит много интересного и нового (а у меня случился потрясающий взлет в группе Demo) – и твой фокус внимания смещается. И мне важно было увидеть еще раз, почувствовать, понять: правда ли я остываю? Поэтому я решила лететь. Чтобы увидеться, пусть даже в последний раз.

Я знала, что где-то там, в Москве, в меня уже по уши влюблен продюсер. Я вспоминала каждый день наших приключений на гастролях, его отеческую заботу, помощь, решение всех ситуаций, защиту.

На одном из концертов ко мне на сцену вырвался сумасшедший фанат. Он буквально сбил меня с ног, схватил крепко и впился мне прямо в губы. Это был кошмар! Я так испугалась! Ни один из охранников не успел среагировать. И тут из-за кулис вылетел мой продюсер и просто с размаху всей массой тела сбил этого несчастного «героя-любовника» обратно в толпу, где его уже подхватили секьюрити.

Это было то самое чувство, которого я так искала всю жизнь, как слепой щенок мамино брюшко: быть маленькой девочкой под крылом большого сильного мужчины, который защитит и все за тебя решит.

А тут рядом со мной был Прад. Нежный, юный, далекий… Сама судьба разыграла финальную сцену, и решение пришло само.

* * *

Наши выходные на острове Филлип в Тихом океане были в разгаре. Я носилась за маленькими пингвинчиками, которые кучковались тут же, в отливе.

А еще я хотела загореть как можно скорее, ведь в России была зима, а тут – возможность покрыться шоколадным загаром за десять дней отпуска. Я лежала около часа на песке, пока не почувствовала, что меня начинает потряхивать от легкого озноба. Тело покрылось мурашками. Это было странно при такой-то жаре. К сожалению, маленький неопытный юноша не успел предостеречь меня о том, что в Австралии самые опасные озоновые дыры.

Через час мы пошли поиграть в автоматы. Я чувствовала жар, тело начало пылать, как при температуре. Но я все списывала на акклиматизацию.

Прад внимательно смотрел на меня. В какой-то момент я увидела свое отражение в зеркальной стене – мне стало плохо. Лицо было пунцовым! Оно горело как светофор! Щеки, лоб, вся кожа опухла, как будто бы вздулась!

Мое состояние резко начало ухудшаться. Появилась вялость. Я с трудом могла идти пешком. Лоб горел. Градусника с собой не было, но и без него было ясно, что температура очень высокая. Когда начало темнеть, я доползла до ванной и почти закричала от ужаса, увидев свое отражение в зеркале. Некоторые участки моей ярко-алой вздувшейся кожи на круглом от отека лице как будто стали серовато-белыми, будто омертвевшими, и начали отделяться. Лоб, щеки, подбородок… Нос распух и налился страшным коричнево-бордовым цветом.

Я начала плакать от ужаса, но от соленых слез моему лицу становилось только больнее. Прадеш просто смотрел на это и не знал, что делать. Предлагал умыться холодной водой. Но это принесло еще более невыносимое ощущение, что я без кожи.

Я провалилась в забытье. Всю ночь меня трясло. Я дрожала, стискивая челюсти в судорогах, летала в каких-то снах-галлюцинациях.

Спать на боку я больше не могла, только лицом вверх. Утром в зеркале отразилось кошмарное, заплывшее от жуткого отека, круглое НЕ МОЕ лицо. Белые участки кожи начали твердеть. Все остальное покрылось мелкими белыми пузырьками.

Без лишних подробностей: я, восемнадцатилетняя девочка, в самом начале своего женского пути и расцвете своей карьеры была полностью обезображена сильнейшим солнечным ожогом австралийского солнца. И никто на свете в эту минуту не мог мне помочь.

Мы раньше времени покинули остров. С трудом усевшись в авто (тело пострадало не меньше), я с прямыми руками и ногами полулежа ехала вдоль эвкалиптовых рощ, мимо коал, до которых теперь мне не было абсолютно никакого дела.

Кожа затвердевала, и к вечеру следующего дня я покрылась огромной белой коркой, под которой была мокрая коричневая жижа. Я могла шевелить эту корку на моем лице и теле, потому что под ней образовалась слизистая субстанция. Нужно ли говорить, что помимо психологического страдания этот ожог доставлял мне жуткую боль…

Наутро я проснулась без голоса – отек сковал мое горло. Твердая корка начала темнеть.

Я не могла ни говорить, ни есть, потому что лицо было скованно черной маской обожженных пластов кожи. Когда я приоткрывала рот, слышался хруст. Кожа трескалась, обнажая эту жижу под ней. И снова засыхала. Я была в полнейшем ужасе.

Мне приходилось в щелочку рта выдавливать виноградины и вливать йогурт чайной ложечкой. Прад метался – у меня не было страховки, а попасть к врачу и оплатить гигантский счет в экстренном случае (насколько я тогда поняла) он не мог себе позволить.

Я позвонила по своему мобильному маме с папой. Они стали советовать, что можно сделать. Из всего, что может помочь при сильных ожогах, в наличии была только моя собственная… моча. Я прикладывала салфетки, смоченные ею, к очагам. На этом все.

Когда в трубке раздался голос моего продюсера Вадика, звонившего из Доминиканы, я зарыдала в голос:

– Вадечка, спаси меня! Я умираю!

Буквально за минуту он смог успокоить меня. Велел идти к врачу во что бы то ни стало – плевать на счета, все решим.

– Не переживай, скоро прилетишь в Москву, отведем тебя к лучшим косметологам, спасем лицо!

Все, один звонок – и сразу появилась надежда и почва под ногами вместо страшной пропасти.

* * *

На следующий день врач осмотрел мою кожу и сказал, что это, конечно, очень плохой ожог. Если обгореть так еще раз, это может спровоцировать рак кожи. Он выписал какой-то крем, сказал ждать, когда сойдут все слои кожи, и следить, чтобы не осталось пятен.

Стоит ли говорить, что это аукается мне до сих пор?

Оставшиеся дни отпуска я лежала и восстанавливалась. Болтала с Прадом. Но внутреннее решение уже созрело.

Улетала я все равно в пятнах. Позже появилась сильная пигментация. Потом в течение жизни она будет усиливаться во время беременностей и при кормлении грудью.

Сейчас, когда хейтеры пишут мне: «Пятнистая уродина! Смотри, какая страшная у нее кожа, вся в пятнах, буэ!», – эти люди вызывают жалость во мне. Все равно что критиковать людей, переживших трагедию в пожаре, за их рубцы или пятна от ожогов. Критиковать то, что пострадавший человек уже не в силах изменить, – самое дно. Дай Бог им всем никогда не встретиться с ожогами.

Улетая, я незаметно написала письмо для Прадеша и надежно спрятала его. И, уже находясь в аэропорту, отправила эсэмэску: «Подойди к третьей книжной полке, седьмая книга слева, страница сто шестьдесят» (конечно, сейчас я не вспомню точных цифр). В том письме я благодарила его за все и прощалась с мальчиком. Я поняла, что выросла и мне нужно идти дальше по новой самостоятельной жизни. Мне восемнадцать. И я на пороге труднейших испытаний, которые сама себе и устроила.