До дрожи страшно. Ну ещё бы -
сиди теперь в своей хрущёвке.
Район рабочий пал бревном
у рюмочной или пивной.
Бетон неровными мазками.
Отсутствие японских камер.
Мой друг мне как-то говорил:
«Вот взять бы и махнуть в Норильск:
пейзаж размашист, ветер злобен,
заснуть бы замертво в сугробе».
Однако друга больше нет,
маячить некому в окне.
И Родионова Андрея
стихи напомнят, кто и где я.
37
Посейдон по сей день невменяем.
Обнови нам скорее ресурс,
чтоб мы вышли под дождик с парнями,
но не каркай и не обессудь.
Пусть летит мой нетрезвый трёхстопник.
Он позволит мне то, что нельзя
ни хореем, ни ямбом, простое
доносить до нетрезвых землян.
Шум и гам в этом логове жутком,
безобразие рваных рубах.
До сих пор между стульев брожу там.
Эта публика вечно груба.
Ты лети, мой нетрезвый анапест!
Пропитай из бетона трубу.
Из берёзы и ситца страна есть -
ты её горизонты забудь.
Посейдон наконец протрезвеет
и над городом будет стоять
беззаботным шальным ротозеем.
Отправляйся обратно в моря!
38
У метро особый запах.
Заходил в районе Курской
и поглядывал на запад
юный деятель искусства.
На двери успей прочесть
надпись: бешеные волки
караулят скрипачей.
Избегай, юнец, тревоги!
Если вдруг промок до нитки,
шаг за шагом ближе к цели
по ступенечкам гранитным.
Даже если не оценят,
наиграешь у метро
всем знакомые мотивы.
Только классику не тронь:
будет очень уж противно.
Понимают толпы вряд ли:
ты для них всего лишь символ
симпатичный и нарядный,
и за это им спасибо.
На дороге скрипача
горы, трещины, траншеи.
Успевай, юнец, почать
литры радости волшебной.
39
Кирпич к кирпичику:
маршрут причёсанный
из планов вычеркнут.
Ну ничего себе!
В стакан налей мне чай,
лимоном скрась уют.
Я перенервничал.
На Первомайскую
шагаю бережно.
За тех, кто впроголодь
стальными стержнями
стояли около,
я выпью полную.
Нальют к двенадцати.
Нарушат волны тут
артикуляцию.
Вся жизнь – метафора
устами господа.
И после завтрака
мы ждали в гости дам.
На фоне ржавчины
решётки выпуклой
я много важничал
в районе Микуни.
Вся жизнь – арпеджио,
стихосложение.
«Друзья, ну где же вы?» -
шепчу уже не им.
40
Сверху сыпалась лепнина
на макушки петербуржцев.
Господи, ты намекни нам,
если резко станет хуже.
Звонко скачущие кони
не оставят нас в покое.
Вот уж пятая допита,
а они стучат копытом.
Отвалился штукатурный
слой. И что? Не слышно ругань.
Я с утра уже бы штурмом
взял пивные Петербурга.
Звонко скачущие кони,
подскажите, что такое?
Мне ещё, пожалуй, лагер.
Строчки скачут по бумаге.
Наливай почаще в кружки:
очень хочется согреться.
Станут текстом петербуржцы.
Петербуржцы станут текстом.
Звонко скачущие кони,
расскажите всё, что, кроме
беспардонных строк крылатых,
рассказал бы нам Довлатов.
41
Скажу, что истина в вине,
я понял, глядя на панель
одной из девятиэтажек ближних.
Ведь я всегда писал о ней.
Выходит, больше цели нет,
как только серый воспевать булыжник.
Сухой асфальт трещит по швам.
Скорей бы осень уж пришла.
Своими слёзками меня умоет.
Трудился ли ты как ишак?
Как муравей, за шагом шаг?
А счастье получил в обмен хромое?
Отринь навек закон сухой.
За шагом шаг, за ходом ход.
Сплети узорчики из арматуры.
Ни лабухом, ни лопухом,
а только автором стихов
я стану, если мы с тобой покурим.
42
Пакетик, тебя мне не выкурить,
во времени сколько ни длись.
За что же вы все безъязыкие?
Зачем пропивали рубли?
Возьмёшься за голову. Оторопь
подхватит стальною клешнёй.
Сказать для того чтобы, кто-то рот
откроет, но будет смешно.
Пугает глазами навыкате
безумный из зеркала фрик.
Не стоит пугаться – привыкнете.
Придумаешь лучше – наври.
Всё лучшее вами же пропито.
Завидовать брось из-за штор.
Возьмёшься за голову. Оторопь
устроит для вас шапито.
43
Умирать уже не ново,
но и жить-то не новей.
Подлетает к уху овод.
Я налью себе портвейн,
сидя возле гастронома.
Солнце светит – хоть убавь.
Город не пронумерован.
Сладкий привкус на губах.
Город, как лепёшка, круглый.
Отрицал алкоголизм.
На похмелье сныкав рублик,
кошелёк свой оголил.
44
У всех зеркал лицо отца,
у всех зеркал,
хоть всё на свете отрицай.
Не привыкал
ходить в степи, как Одиссей,
ходить в степи.
Позволь за стол к тебе подсесть,
ведь чай допит.
Я вспомню голос твой, тебя
и гарнитур,
когда за городом, в степях,
проснусь к утру.
Не называл тебя лет сто
привычным «пап».
Иди, на холоде не стой.
Снежок-крупа
закрутит надо мной и нас
в мой детства день
внесёт, но лопнула струна.
Отец, ты где?
Всего лишь трещины на лбу,
следы морщин.
Смотри, о главном не забудь:
себя ищи,
пока свободою горим,
поётся марш
и не свирепствует артрит
коленных чаш.
45
Ты прислушайся, крошечный:
это пепельная пустота.
Помолчи уж немножечко,
все тревоги мои устакань.
На ветру ты озябнешь ведь -
на, бери, надевай оверсайз!
Будь моею хозяюшкой,
вечерять на столы откромсай.
Защити нас от гибели
и от прочей тщеты защити.
Наступают враги. Иль ты
не настолько ещё ощутим?
Что бы нам ни пригрезилось,
поменяй же скорее треклист.
На прощанье хоть тресни в лоб,
чтоб слова в никуда утекли.
46
Попадаю в объектив
камеры наружной слежки.
Вновь охранник закряхтит:
побежать или замешкать?