Если бы всё было иначе

СЕЙЧАС

Во второе воскресенье после выпускного (а это единственный выходной на моей неделе) я сижу за столом и завтракаю, когда мама выкладывает передо мной полоску образцов ткани. Мама 2.0 всегда занята и постоянно стоит перед важным выбором. Например, нужен ли нам новый набор столовых приборов или можно оставить тот, которым мы пользуемся последние десять лет. Я успела понять: если я испытываю особую нежность к каким-то домашним вещам, нужно говорить маме заранее, иначе можно прийти домой и узнать, что их у нас больше нет. Теперь за мамой не угнаться, и это одна из странностей, к которым оказалось сложнее всего привыкать.

– Что думаешь? Что не нравится? Что посоветуешь? – спрашивает она, пока я глазею на полоску образцов, лежащую передо мной.

– Они милые. Очень милые. Все до одного.

Она вздыхает.

– Джесси! Мне нужна твоя помощь, чтобы сузить выбор. Даже если ты просто закроешь глаза и ткнешь во что-нибудь наугад.

Мне становится стыдно, что я не разделяю ее энтузиазма по поводу нового комплекта диванов для нашей гостиной. К тому же я вижу, что она это понимает, и мне становится еще хуже.

Я не закрываю глаза, но действительно тыкаю наугад в один из образцов – сероватый кусочек ткани.

Лицо мамы просветляется.

– Правда? Это как раз тот вариант, к которому я склонялась!

– Великие умы мыслят одинаково, – говорю я и несколько раз постукиваю пальцем по виску.

– Съездишь со мной в мебельный магазин, чтобы сделать заказ? – спрашивает она.

Одна задача, предложенная Мамой 2.0, обычно превращается в пять или шесть разных дел, поэтому я пытаюсь сразу же отделаться от этой идеи.

– Эээ, я не могу. Мне… нужно слушать подкаст. Который мне посоветовал Эрни.

Это ужасная отговорка – и не только потому, что Эрни не может отличить телефон от «этих ваших штук для записи музыки», несмотря на попытки внуков сделать из него самого продвинутого старика всех времени народов.

– Так мы можем послушать его в машине по дороге в магазин, – предлагает мама.

Я сдаюсь.

Во-первых, я это заслужила, придумав такую дурацкую отмазку. Во-вторых, мне и правда нечем заняться, а я уже успела понять, что нет ничего хуже тех дней, когда у меня есть время на размышления. В-третьих, мама старается изо всех сил. Я никак не могу привыкнуть к тому, что она занимается домашними делами, выходит из дома в магазин или в кафе, да и вообще куда угодно, помимо работы. Год назад – как и каждое лето на моей памяти – мама лежала в кровати и почти не двигалась. А теперь вот образцы мебели выбирает.

Это часть ее лечебной терапии. Маме нужно поменять окружение и избавиться от любых напоминаний о «дыре», в которой она провела последние восемнадцать лет своей жизни. Видимо, диван ей особенно неприятен.

– Сейчас, только оденусь, – говорю я, вставая из-за стола.

– А что не так с этой одеждой? – спрашивает она.

На мне джинсовые шорты и топ, в которых я спала ночью. Но раз они получают одобрение от Мамы 2.0, у меня к ним претензий нет и подавно.

– Хорошо, поехали.

Мы проходим мимо папы, который смотрит телевизор в гостиной. Кажется, он пытается провести со старой мебелью столько времени, сколько только можно. Видеть папу, лениво растянувшегося на диване воскресным утром, почти так же странно. Раньше, если у него было свободное от работы время, он ходил за покупками, или подстригал газон, или пытался уговорить маму съесть хотя бы что-нибудь.

– Не веселитесь там без меня, – кричит он нам вслед.

– Ты тоже! – отвечает мама, закрывая входную дверь, и обнимает меня за плечи. Мне кажется, еще чуть-чуть, и меня разорвет на части. Эти перемены в моей вселенной почти невыносимы. Теперь я живу с родителями, которые обмениваются веселыми репликами, покупают мебель и хотят проводить время со мной.

Я чувствую, как мое сердце наполняет надежда, но в то же время мне хочется плакать, потому что я понимаю, как много упустила за свою жизнь. Как только эта мысль приходит мне в голову, меня охватывает чувство вины. Я не могу сказать, что все это время жила без семьи.

Это не так.

Они не приходились мне родственниками, и все же мы были семьей. Хоть под конец нашей истории я и начала сомневаться в том, как они ко мне относились.

Мы проезжаем мимо того места, где раньше находилась кофейня Мэл, и я вдруг отчаянно хочу ощутить вкус кекса «Красный бархат», или булочки с корицей, или теста для печенья с шоколадной крошкой. Мне безумно хочется услышать голос Мэл, ее смех. Хочется обнять ее. Она всегда обнималась так самозабвенно, словно на одну чудесную минуту мы с ней сливались в одно существо.

– Я еще не говорила папе, – начинает мама, – но я думаю, что стулья в столовой тоже стоит поменять. Давай посмотрим, что есть в магазине?

Когда папа в первый раз пошутил, что мама выбрала самый дорогой способ выздоровления, я впервые позволила себе об этом подумать. О том, что мама правда может выздороветь. Даже больше того – что слово «выздоровление» вообще может к ней относиться.

– Конечно, – отвечаю я.

Какой бы непривычной и хрупкой ни казалась мне новая версия мамы, приятно осознавать, что ее волнует мое мнение. Что она правда хочет проводить со мной время. Это ненормально, но у меня появляется чувство, что Мэл снова рядом со мной. Именно благодаря ей я узнала, каково это, когда у тебя есть мама. Коэны научили меня, каково это, когда у тебя есть дом.

Следующий час мы проводим в мебельном магазине, внимательно рассматривая диваны и обсуждая, что лучше: кожа или ткань, полоски или однотонный цвет, дерево или стекло. Затем мы заезжаем в супермаркет, чтобы купить продукты для ужина.

Мы уже направляемся к кассе самообслуживания, когда мама вспоминает, что не взяла замороженные вафли. Я вызываюсь сходить за ними и оставляю ее одну в очереди. Она стоит за байкером – вся его кожа, не спрятанная под одеждой, покрыта татуировками – и заметно нервничает. Я иду к отделу полуфабрикатов, когда в кармане начинает вибрировать телефон.

Это СМС от Уиллоу.

Сегодня вечеринка у бассейна в доме Бэйли Марвин! Придешь?

Рефлекс срабатывает моментально, и вот я уже пишу наскоро придуманную отговорку:

Ой, я бы с радостью, но сегодня весь день помогаю маме! – когда наконец нахожу нужный отдел.

Но дай знать, если тебя нужно будет отвезти домой, – быстро добавляю я, прежде чем отправить сообщение.

Я представляю опасность для других покупателей – иду вперед, уставившись в телефон, и не смотрю по сторонам, – когда вдруг уголком глаза вижу его и замираю на месте. За какую-то долю секунды я замечаю все детали до единой. Его кудрявые черные волосы, широкие плечи, джинсы, истрепавшиеся по краям, словно он никогда их не снимает. Он выглядит старше и кажется усталым.

Когда наши взгляды встречаются, весь мир замирает. У троих людей, которых я любила больше всех на свете, совершенно одинаковые темно-карие глаза. Сейчас эти глаза кажутся мне другими. В них горят боль, злость и какая-то эмоция, которую я не могу разобрать. Он стоит в другом конце отдела и явно собирается развернуться и пойти в обратную сторону. Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, но слова не идут.

Я пытаюсь еще раз. Ничего не получается.

Наконец мои ноги начинают двигаться, не посоветовавшись с мозгом. Я выбегаю из отдела полуфабрикатов с пустыми руками.

Когда я становлюсь в очередь рядом с мамой, она бросает на меня непонимающий взгляд.

– А где вафли?

– Я…

– Джесси, что-то случилось? – спрашивает она и вслед за мной смотрит в ту сторону, откуда я только что пришла.

– Они закончились, – выдавливаю я еще одну секунду спустя.

– А, ну ладно, – неуверенно протягивает мама. Кажется, она пытается понять, почему я так расстроилась из-за того, что в супермаркете нет замороженных вафель. – Можем заехать в другой магазин по дороге домой.

Я еще раз оглядываюсь через плечо, как будто меня что-то преследует.

Я даже не надеюсь, что он пошел за мной. Так оно и есть.

Разумеется, так оно и есть.

Я помогаю маме донести пакеты до машины. Все это время она говорит что-то про авокадо, которые мы купили со скидкой. Я пытаюсь слушать, но бо́льшая часть меня по-прежнему стоит в отделе полуфабрикатов напротив парня, который был для меня семьей, хоть никогда не приходился мне братом и не вполне мог называться другом.

Я знаю, что он постоянно возвращается в Винчестер, но вижу его впервые после похорон.

В мою голову приходят глупые мысли: «Я одета как бомж».

Банальные мысли: «Он отращивает бородку».

Я стараюсь сосредоточиться на том, что сижу в машине с мамой, но мои уши раздирает какофония звуков.

А в моей памяти проигрывается один и тот же момент. Люк Коэн стоит посреди супермаркета и смотрит на меня так, как будто совершенно меня не знает.

3

ТОГДА

Мэл называла свою болезнь «Большим Злом». У нее была теория, что оно есть у каждого человека, независимо от того, известно нам о нем или нет. Еще она верила, что Большое Зло может измениться. Самая важная проблема в твоей жизни может со временем потерять свою зловредность.

Для мамы Большим Злом была депрессия, мешавшая ей хоть как-то функционировать. Для папы – то, что он не знал, как помочь маме или как стать двумя родителями сразу, и в результате похоронил себя в работе. Мэл говорила, что Большим Злом Люка была убежденность, что он должен сделать все на свете, только бы не стать таким, как его отец. А насчет Ро Мэл могла мне ничего не говорить; я и так знала, в чем его беда – он отчаянно хотел добиться своих целей. Играть в теннис в колледже, довести до совершенства свой и так уже почти идеальный удар справа, сделать так, чтобы его мама поправилась. Это отчаянье постепенно вытекало наружу и заставляло его кожу блестеть, а глаза – сверкать.

– А в чем мое Большое Зло? – снова и снова спрашивала я у Мэл. Я ждала ее ответа со страхом: вдруг она скажет, что я никогда не найду место, которое смогу назвать домом, или что все, кого я люблю, рано или поздно от меня устанут. Теперь я знала, почему Ро выгнал меня, но за то время, что он уходил от ответа, кошмарное семечко сомнения успело прорасти в моей душе. И я до сих пор задавалась вопросом: что, если я на самом деле ужасный человек? Что, если из-за этого родной дом навсегда останется лишь моей фантазией – осуществимой для других, но не для меня?

Но Мэл не хотела говорить мне, в чем заключается мое Большое Зло.

– Узнаешь, когда узнаешь, – настаивала она.

Я так и не могла понять: она знает, но не хочет говорить, или у нее самой пока нет ответа? Вероятно, первое. Мэл могла заглянуть тебе в глаза и разглядеть твою душу. Она могла послушать, как ты болтаешь о мелочах, и узнать мечты, о которых ты ни за что не сказал бы вслух. Она видела сущность людей, как гадалки видят будущее в чайных листьях. Она знала меня как никто другой.

Так что она, конечно же, догадалась о моем отношении к Люку.

Я начала что-то подозревать летом между седьмым и восьмым классами, в день, когда мы пошли на ярмарку. «Ярмарка Конца Лета» соответствовала своему названию и проходила в Винчестере в последние дни августа. Она открывалась всего в паре кварталов от пекарни, поэтому тем утром мы с Ро и Люком пошли туда пешком, пока Мэл осталась работать. Время тянулось медленно, а воздух казался липким от жары, влаги и запаха жарящихся на огне сосисок. Мне уже было тринадцать лет, и мысль о бесконечных аттракционах и карамельном попкорне больше не казалась такой привлекательной. Но Люк умудрился перейти на какой-то новый уровень скуки – бо́льшую часть времени он плелся за нашими с Ро спинами и не вылезал из телефона, как будто его приговорили к изощренной пытке, на целый день оторвав от уравнений и научных формул. Не то чтобы я его осуждала. Я сама больше всего на свете хотела вернуться в пекарню, где царило спокойствие и работал кондиционер, и попытаться выпросить у Мэл что-нибудь вкусненькое. Но у Роуэна был целый список аттракционов, на которые он хотел попасть, а Мэл сказала, что мы и так все лето просидели дома, поэтому мы проявляли мужество и терпели.

Когда мы начали собираться обратно в «Росас», я уже была готова назвать этот день ничем не примечательным. Пока Люк вдруг не исчез на несколько минут и не вернулся с маленьким белым мишкой в руках.

– Вот, – проговорил он, протягивая мне игрушку.

– А мне? – возмутился Ро и попытался ее выхватить, но Люк отвел руку, так чтобы тот не смог дотянуться.

– Ты его выиграл? – ошарашенно спросила я, взяв медведя в ладони.

– Купил.

Люк произнес эти слова так, словно не придавал случившемуся большого значения. Словно он каждый день покупал мне медведей на ярмарках. Но для меня это было нечто невероятное. Люк сделал мне подарок – в первый раз в жизни не на праздник, а просто так. Я не сомневалась: это что-то да значит.

Ро предпринял еще одну попытку завладеть игрушкой, но я спрятала ее за спиной. Я собиралась никогда не выпускать ее из рук – насколько это было возможно.

– Спасибо, – застенчиво прошептала я Люку.

Он пожал плечами и вернулся к телефонной игре.

Через несколько минут мы зашли в пекарню. Я все еще была на седьмом небе от счастья.

– Ну как все прошло? – спросила Мэл.

Ро принялся пересказывать ей события дня, описывая все аттракционы, на которых мы покатались, и все конкурсы, в которых проиграли. Я то и дело вставляла комментарии, но главным образом витала в облаках.

Господи, Люк подарил мне мягкую игрушку.

Парни делали такие подарки своим девушкам на свиданиях.

А потом Мэл стала закрывать магазин. И тут я увидела, как Люк достал из кармана сдачу и протянул ее маме. Мэл что-то ему прошептала, а когда он кивнул, похлопала его по спине. И я сразу же поняла, какая я дурочка.

Люк купил мне игрушку по просьбе Мэл. Этот жест не был ни романтичным, ни спонтанным – он был совершенно не таким, каким казался мне еще пару секунд назад. Это была всего лишь подачка. Люк поступил так только потому, что его заставила мать.

– Готовы уходить? – спросила Мэл, бросив взгляд на нас с Ро. Я кивнула и потащилась вслед за ними, чувствуя себя маленькой и незначительной.

Тогда-то я и начала подозревать, что Мэл знает, как я отношусь к Люку.

Заходя в дом Коэнов четыре года спустя, я ни секунды в этом не сомневалась. Мэл с Наоми сидели в гостиной, смотрели телевизор и хохотали над какой-то шуткой, которую я не успела услышать. Сидни лежала у ног Мэл, свернувшись в клубок.

Мэл закончила первый месяц лечения два дня назад. За это время мы еще не успели увидеться, поэтому после занятий в летней школе я на автобусе доехала до улицы, где жили Коэны, и купила вкусняшек, чтобы отпраздновать. Ничего особенного – обычные рисовые пирожные и соленый крекер, – потому что только они не вызывали у Мэл тошноту.

После того как Ро рассказал мне правду о том вечере, я снова начала ходить к Мэл при любой возможности. Не каждый день, потому что я по-прежнему боялась ей надоесть, но достаточно часто, чтобы она понимала, как важна для меня.

– О, Джесси, девочка моя! Пожалуйста, скажи, что в этом пакете лежит еда, – воскликнула Мэл, тоскливо глядя на пакет, который я держала в руках.

Я достала рисовые пирожные, и она запищала от радости.

Запищала – в прямом смысле этого слова.

Я нахмурилась, переводя взгляд с Мэл на Наоми. Наоми, славившаяся тем, что вечно пребывала в плохом настроении, встретила меня лучезарной улыбкой.

– Вы тут напились, что ли? – поинтересовалась я.

– Напились? – обиженно переспросила Наоми. – Это что еще за вопрос такой?

Я подошла к ним на шаг ближе и ахнула.

– Вы что, под кайфом?

– От жизни! – захихикала Мэл. – Ничего особенного!

– Ничего особенного, – отозвалась Наоми, и они снова расхохотались.

Я не могла поверить своим ушам. Покачав головой, я пошла на кухню за тарелками и арахисовой пастой. Пока я была там, ко мне подошла Сидни, и я отложила все, что держала в руках, чтобы с ней поиграть. У нас были свои маленькие забавы. Особенно мы любили вальс: Сидни становилась на задние лапы, а я брала ее за передние и делала вид, что мы танцуем. Еще ей нравилось, когда я притворялась мертвой: я замирала, лежа на полу, а она начинала лихорадочно бегать вокруг и вылизывать меня, чтобы вернуть к жизни. Я каждый раз пыталась не выходить из образа, но мне хватало всего пары секунд, чтобы начать хихикать от щекочущих и мокрых прикосновений ее языка. В тот день я опустилась на колени, чтобы мое лицо было на уровне с ее мордочкой, и она тут же принялась его лизать.

– Привет, красавица! – воскликнула я тонким голосом, которым говорила только с ней одной. – Тебе не кажется, что Нэй и Мэл съехали с катушек? О да! Они меня тоже пугают!

Пока я говорила, Сидни лизнула мне верхнюю губу. Я отдернула голову и захохотала. Возможно, мы слишком часто играли, но, похоже, Сидни решила, что искусственное дыхание рот в рот – ее призвание. Мэл шутила (не слишком-то удачно), что Сидни научила нас троих французским поцелуям.

– Я тоже люблю тебя, девочка моя! – проговорила я сквозь смех. – Но не в этом смысле.

Я вытерла губы о воротник рубашки, помыла руки и снова взяла вещи, за которыми и пришла на кухню.

– Ну, рассказывай: к которому из моих сыновей ты сегодня пришла в гости? – крикнула Мэл, когда мы с Сидни вернулись в комнату.

– Я пришла к тебе!

– Я была уверена, что она назовет Люка, – громким шепотом произнесла Наоми.

– Прямо у меня с языка сняла! – воскликнула Мэл и подвинулась, чтобы я могла присесть рядом.

– Пфф, – выдавила я, опускаясь на диван и пытаясь сохранить безразличное выражение лица. – О чем вы вообще? Вы себя сегодня странно ведете.

– Ой, прости, – сказала Мэл. – Я думала, мы тут говорим про трех подростков. Я вас безумно люблю, но это у вас все странно.

Мэл и Наоми продолжили веселиться, налегая на рисовые пирожные, а я бросала на них мрачные взгляды. Что она хотела этим сказать?

Если бы не Наоми, я бы, вероятно, заставила Мэл объяснить свои слова. Но я совершенно не была готова к тому, что кто-то из них вслух произнесет правду, в которой я никогда никому не признавалась – я влюблена в Люка. Тогда они захохочут еще сильнее.

Мне нравилась Наоми, но она порой заставляла проявляться ту сторону Мэл, которую я любила значительно меньше всех остальных.

К счастью, я знала наверняка, что Люка и Ро дома нет – в это время они оба работали. Мне оставалось делать вид, что я не придаю случившемуся большого значения. Впадать в истерику и привлекать к себе излишнее внимание явно не стоило. Тем не менее весь остаток дня я чувствовала себя бутылкой газировки, готовой взорваться после того, как ее сильно встряхнули. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что именно в поведении Мэл и Наоми так сильно меня расстроило. Я смогла это сформулировать, только когда вернулась домой: они посмеялись над моими чувствами к Люку, словно это была просто детская влюбленность. Вряд ли они сделали это специально, но все-таки их слова причинили мне боль. Вероятно, они были правы, и я действительно понятия не имела, что значит любить. Но все-таки мне отчаянно хотелось оправдаться, объяснив им, что мое отношение к Люку не было ни легкомысленным, ни поверхностным.

Я никогда никому не говорила, что мне нравится Люк. Я вдруг поняла: мне необходимо снять этот груз с плеч и выразить словами, каково это – тайно любить человека, которого знаешь почти всю свою жизнь. В обычных обстоятельствах идеальным кандидатом на роль поверенного лица была бы Мэл. Если бы оставалась хоть какая-то вероятность застать Мэл в одиночестве и не под кайфом, я бы тут же вышла из автобуса и побежала обратно к ее дому. Но в нынешней ситуации – едва ли не первый раз в моей жизни – я не могла обратиться к Мэл.

Поэтому я сделала то, чего никогда раньше не делала.

Вернувшись домой, я прошла мимо папы, заполнявшего бумаги для клиники за обеденным столом, и поднялась в комнату родителей. Я постучала в дверь и, не услышав ответа, открыла ее и осторожно прокралась внутрь. На удивление, шторы были раздвинуты (явно дело рук папы), но мама все равно крепко спала, спасаясь от света с помощью атласной маски.

Я присела на ковер рядом с изножьем кровати и подтянула колени к груди, прислушиваясь к ровному ритму маминого дыхания. А потом заговорила.

Я рассказала ей обо всем, что долгие годы хранила в себе. Я рассказала ей все на свете о мальчике, который был моей первой настоящей любовью: о Люке Коэне.

СЕЙЧАС

Я не могу стереть из памяти его лицо.

Генеральная уборка комнаты не помогает. Пробежка под обжигающим полуденным солнцем тоже. Даже наоборот – теперь у меня начинаются галлюцинации. Я вижу его в машинах, за деревьями и всюду, куда падает мой взгляд.

Моей голове приходится не лучше, чем глазам: в ней бьются оглушительные, тревожные, печальные мысли.

Наконец, осознав, что другими способами отвлечься не удастся, я звоню Уиллоу и соглашаюсь поехать с ней на вечеринку Бэйли. Я рискую, потому что там могут быть люди, которых я не хочу видеть. Например, Эрик Лэрнер.

Но еще я знаю, кто точно туда не пойдет, поскольку он старше меня на год и не общается с компанией Бэйли, – Люк. И этого для меня достаточно.

– Ура, ты отлично повеселишься! – восклицает Уиллоу, садясь на пассажирское сиденье моей машины вечером того же дня.

Уиллоу – высокая брюнетка с яркими глазами и еще более яркими перспективами. Она живет в огромном особняке, построенном в староанглийском стиле, который стоит всего в паре минут езды от моего дома, поэтому мы планируем добраться до коттеджа Бэйли вместе и уже там встретить Брэтта – парня Уиллоу.

– Пристегивайся, – требую я и выжидающе смотрю на нее.

– Секунду, – говорит она, поднимая телефон и направляя селфи-камеру на свое лицо. Она уже достаточно хорошо меня знает, поэтому даже не спрашивает, хочу ли я сфотографироваться вместе с ней, но я все-таки отодвигаюсь подальше, чтобы точно не попасть в кадр.

Она стукает пальцем по экрану, и тут же раздается оповещение. Вот и первый из сотен лайков, которые она соберет. Уиллоу из тех людей, которых называют «интернет-знаменитостями». Ее видео собирают сотни тысяч просмотров, компании отправляют ей всевозможную продукцию в надежде, что та попадет в один из ее постов, а недавно несколько особенно преданных подписчиков начали продавать футболки с избранными цитатами из ее блога. Самая популярная – «держитесь за руки, а не за старые обиды». Но несмотря на то что Уиллоу умудрилась создать в соцсетях целую империю, она остается добрейшим человеком из ныне живущих.

– Я так рада, что ты решила пойти, – сказала Уиллоу, наконец пристегнув ремень безопасности. – Почему передумала?

Я завожу машину.

– Дома жутко скучно.

– Понятно, – отзывается она. Кажется, мой ответ ее не убедил.

– Серьезно.

– Нет, я тебе верю. Я бы тоже страдала от скуки, если бы почти каждый день проводила с дедушкой, который даже не приходится мне родственником.

Я специалист по провождению времени с людьми, которые не приходятся мне родственниками. Однако мы с Уиллоу редко обсуждаем то, какой была моя жизнь до ее переезда, поэтому она об этом не знает.

– На самом деле он очень милый, – говорю я в защиту Эрни.

Хотя Уиллоу замечательный человек, как и большинство восемнадцатилетних подростков, она предпочитает проводить время со своими ровесниками. Видимо, по этой причине ей так не нравится работать в культурно-спортивном центре, где нам в основном приходится иметь дело с детьми. Папа Уиллоу не догадывается о ее насыщенной интернет-жизни и о деньгах, которые она зарабатывает на просмотрах, поэтому он заставил ее найти работу, считая, что она должна узнать цену усердному труду, а не полагаться на миллионы отца.

– Вообще, это не такая уж и плохая работа. Если бы только они убрали из расписания все эти занятия наукой и спортом и разрешили мне рассказывать о том, в чем я разбираюсь, – размышляет она, когда разговор заходит о работе. – Например, я могла бы давать уроки макияжа или советы, как поднять самооценку. Мы бы назвали это развитием жизненных навыков или чем-нибудь в этом духе! Если бы на этом важном жизненном этапе у меня был доступ к знаниям экспертов, я бы сейчас была совершенно другой.

В ее голосе звучит такое сожаление, что я не могу не рассмеяться.

– Эээ, мне кажется, ты и так очень даже ничего.

– Господи, Джесси. Если бы ты знала, какой я была пару лет назад, – говорит Уиллоу и заглядывает в зеркало, чтобы подкрасить губы блеском.

Я думаю: «Если бы ты только знала, какой была я».

– Когда-нибудь я расскажу тебе о своем преображении, – обещает она.

Ее даже с натяжкой нельзя посчитать уродливой, поэтому я сомневаюсь, что «преображение» Уиллоу хоть чем-то напоминает обычную историю превращения гадкого утенка в прекрасного лебедя, но вслух ничего не говорю.

Мы подъезжаем к дому Бэйли, расположенному в самом конце улицы. Я уже бывала здесь пару раз – в одиннадцать лет, когда она собирала на день рождения всех девочек в классе, и какое-то время спустя, когда мы с Бэйли и Роуэном вместе писали какой-то проект.

От этого воспоминания в груди начинает привычно ныть, но я заставляю свой мозг сосредоточиться на чем-нибудь другом. «Сегодня никаких Коэнов», – приказываю я себе.

Припарковав машину, мы обходим дом Бэйли и оказываемся на заднем дворе, где и проходит вечеринка. Несколько человек уже залезли в бассейн, другие ходят по двору в купальниках и с напитками в руках.

– Уиллз, у тебя получилось прийти! – восклицает Бэйли и хватает Уиллоу за руку.

Они заключают друг друга в объятия, словно давние подруги, хотя я знаю Бэйли дольше, чем Уиллоу живет в этом штате.

– Привет, Джесси, – говорит Бэйли.

Кажется, она не ожидала меня здесь увидеть. Тем не менее она искренне мне улыбается и ведет нас к раскладному столику, на котором стоит морозильный ящик, наполненный жестяными банками и стеклянными бутылками.

– Что будешь пить? – спрашивает меня Уиллоу, засовывая в него руку.

– А газировка есть?

– Да, конечно, – кивает Бэйли. – Дома, в холодильнике. Сейчас схожу и принесу пару банок.

– Хочешь, я помогу? – предлагаю я.

– Не надо, я справлюсь, – говорит Бэйли и скрывается за дверью.

Когда она уходит, Уиллоу поворачивается ко мне.

– Ты не будешь пить? Ты же вроде говорила, что готова отрываться по полной?

– Я не совсем так говорила, – поправляю ее я.

– Ну, смысл был такой.

– Я же за рулем, – отмечаю я.

– Ты за него сядешь не раньше чем часа через три. Одно пиво тебя не убьет, – говорит она. – Или я могу уговорить Брэтта сегодня не пить, тогда он развезет нас по домам.

– Мне хорошо и с газировкой, – настаиваю я и задумываюсь, почему вообще решила, что прийти сюда будет хорошей идеей. К счастью, в этот момент появляется Брэтт и тут же обнимает Уиллоу за талию.

– Я слышал, ты называла мое имя, – говорит он и смачно целует Уиллоу в щеку. Она хихикает.

– Фу, ты весь мокрый.

– А ты слишком сухая, – парирует он.

– И это совершенно логично, учитывая, что я еще не залезала в бассейн, – с невозмутимым видом отвечает она.

– Привет, Джесси, – здоровается со мной Брэтт.

Брэтт младше нас на один год: этой осенью он переходит в выпускной класс. Как по мне, он слегка страдает от избытка самолюбия, но со мной он всегда общается хорошо. В школе он не занимается никакими видами спорта, кроме футбола, что тоже идет в плюс. Да, я учу детей теннису, но в этом году моей основной работой стало избегать парней из теннисной команды.

– Привет, – отзываюсь я.

– Оой, я же обещала выложить фотки с вечеринки, – вспоминает Уиллоу и прижимает Брэтта к себе, чтобы сделать селфи.

– Да, это мысль, – соглашается Брэтт. – У моей горячей девушки такое платье, что всем нужно его увидеть!

– Ооо, – умиляется Уиллоу и чмокает его в щеку.

– Давайте я сфотографирую, – вызываюсь я.

Уиллоу вручает мне телефон, и я отхожу на несколько шагов назад, чтобы сделать снимок. Они прижимаются друг к другу и выглядят до тошноты очаровательно.

По сравнению с другими вечеринками эта проходит относительно спокойно. Музыка играет не слишком громко, а гости не чересчур налегают на алкоголь, и это одновременно хорошо и плохо. Хорошо, потому что безумные вечеринки – совсем не мое, а плохо, потому что здесь недостаточно шума, чтобы успокоить мои мысли. И все же мне приятно проводить время с Брэттом и Уиллоу, а им хватает вежливости не жаловаться на то, что я играю роль третьего колеса.

А потом все меняется.

Как водится у спортсменов, они приходят толпой. Почти все пьяны в хлам. Когда я вижу Эрика Лэрнера, у меня сжимается желудок. Я знала, что иду на риск, надеясь не встретить его на вечеринке. Но его не было на работе всю неделю, поэтому мне казалось, что шансы достаточно велики.

– Бэйлз! – кричит Эрик, как только видит Бэйли, а потом обнимает ее и приподнимает над землей. – Оранжевый тебе очень идет.

– Заткнись, Эрик, – одергивает его Бэйли, но при этом улыбается.

Отпустив Бэйли, Эрик идет к Брэтту и Уиллоу; остальные следуют за ним. Они тут же начинают смеяться и наперебой что-то рассказывать. Я пытаюсь отойти в тень, чувствуя себя при этом очень глупо. Мы с Брэттом, Уиллоу и Эриком работаем вместе. Давно пора придумать стратегию получше, чем пытаться слиться с окружением и надеяться на лучшее.

К счастью, внимание Эрика направлено на что угодно, кроме меня.

Он показывает свой любимый фокус: вытягивает руки перед собой, чтобы все могли увидеть, насколько его правая – преобладающая – рука сильнее левой. Потом переходит к другому излюбленному приему и начинает демонстрировать мозоли на пальцах и ладони, натертые ракеткой.

Эрик собирается учиться в Иллинойском университете по стипендиальной программе и постоянно напоминает об этом всем вокруг. Последние несколько лет они с Ро соперничали за одни и те же стипендии и титулы. Если не считать тех моментов, когда они выражали друг другу сочувствие по поводу свирепости их общего тренера, они вечно пребывали в состоянии яростного (и по большей части дружеского) соперничества. Я думаю, если не считать меня и мамы с братом, Ро проводил больше всего времени именно с Эриком.

Эндрю – еще один парень из теннисной команды – начинает болтать с Уиллоу.

– Уиллз, ты почему еще не в бассейне? Я слышал, ты можешь задержать дыхание и не выныривать из воды целую минуту. Можешь поделиться – этими, как их там – лайфхаками?

Уиллоу закатывает глаза и никак не реагирует на его слова, но во взгляде Брэтта вспыхивает раздражение.

Эндрю не унимается и пробует еще раз.

– Научи меня своим приемчикам.

– Не буду я тебя ничему учить, – говорит Уиллоу.

– Братан, ты к ней лучше не лезь…

Какой-то парень – кажется, одиннадцатиклассник – хлопает Эндрю по спине, но тот слишком пьян, чтобы смущаться. Он лишь смеется, и все вокруг начинают смеяться с ним (или над ним).

– Ты бы лучше к Джесси подкатил, – вставляет Эрик. Услышав свое имя, я замираю и пытаюсь не реагировать на слова, которые он произносит дальше. – Все знают, что она та еще шлюшка.