А вот тот факт, что Георгий Георгиевич действительно живет здесь, удивил Ясона Григорьевича. Была и еще одна странность, досадно поразившая врача: соседи, нехотя открывая дверь, не дослушивали вопрос до конца, стоило только произнести имя медработника, оказавшего невиданную доброту незнакомцу. У очередной двери все-таки удается получить ответ о номере дома Георгия Георгиевича, поэтому аккуратно спроваженный Ясон Григорьевич в скором времени садится на порог каморки и ждет появление врача.
Нельзя сказать точно, сколько конкретно прождал он на холодных ступеньках, так как очередной сон сморил его.
И снится Ясону Григорьевичу тот же мост, на котором он стоит, те же мысли. А за его спиной – безграничное пространство, заполненное душами тех, кто погиб от ГСК. И ближе всех стоит Забытый Илья, еле опирающийся на костыль. Только он еще имеет лицо, так как не забыто пока его имя, но и оно уже расплывается в остатках человеческой памяти.
– За что вы погубили нас? – говорит Забытый Илья Олегович, но ни один мускул на его мертвом лице не двигается. – За чью идею умирают люди?
– За идею блаженного мира. Чтобы все были подчинены единому правительству, чтобы система государства работала, как некогда работали швейцарские часы.
– Разве убийство – это работа? Разве мы враги?
– Враги-друзья, соперники-соратники, слуги-предатели… сначала нужно определиться, по отношению к кому.
– По отношению к простым гражданам. Люди не могут не роптать – это в их крови. Всегда есть что-то обыденное, чего быть не должно, но что своим наличием раздражает население. Так было всегда. Так навсегда останется.
– А разве вам плохо сейчас? – Ясон Григорьевич чувствует, как сдерживаемые в течении последнего года слезы текут из глаз, а губы искривляет улыбка. – Всегда есть те, кому хуже. Они – живут! Они помнят о вас. Они борются ради вас. Они продолжают жить ради вас.
– Но почему тогда они должны жить и страдать, а мы – нет? Кто избрал нашу участь без нашего согласия?
– Меня уверили не в том, что я гражданин и должен защищать себе подобных, а в том, что я – лидер, намного выше вас, который должен уводить людей в пучину общественной жизни. От ваших смертей мне легче жить не стало.
– Но ты живешь!
Множество душ за спиной Ясона Григорьевича начало приближаться. Там были не только умершие из-за препарата, но и тысячи загубленных жизней сотрудников государственных учреждений, и остатки тех, кто кончал с собой из-за потери всех родных и родственников. «Лучше самому! – решает врач. – Я не позволю кому-то сталкивать себя! Я и сам собирался это сделать!». Ясон Григорьевич спрыгивает в мутно-желтую реку, и тут же, словно бы почувствовав ожог по периметру всего тела, он открывает глаза. Такие сны уже не в первый раз тревожат его, поэтому он давно перестал тревожиться на их счет.
– О, вы меня караулите что ли? – еще издали видна широкая улыбка, поэтому в имени ее носителя невозможно усомниться – это подходит Георгий Георгиевич.
– Нет, что вы… я лишь хотел приватно поговорить с вами, – встав на ноги, отвечает Ясон Григорьевич.
– И поэтому вы пришли ко мне домой? Похвально. Что ж, у меня, конечно, не очень-то и убрано, но проходите, если не боитесь грязи.
– Вы даже не будете меня спрашивать, как я нашел ваш дом?
– Глупо удивляться: это меньшее, что я могу ожидать от работника комитета ГСК при департаменте.
Дверь открывается, и Ясон Григорьевич оказывается в помещении из предсмертного сна, увиденного в больнице. Оглядываясь, он старается найти хоть что-то непохожее, но тот же пол, отсутствие мебели, полутьма и тот же гнилой запах мешают сосредоточиться.
– И вы живете здесь? – прикрывая рукавом нос, спрашивает член комитета.
– Обычным врачам не так много платят, поэтому – да. К тому же, этот дом мне дорог как память. Он принадлежал моему отцу, а тот получил его от деда. Этот дом – все, что есть у меня от родни, поэтому я и не смогу переехать. А что насчет запаха – это же ничего? Я-то уже привык…
– Можно подумать, у вас здесь несколько трупов в подвале…
– А почему нет? – ужасающая улыбка не сходит с лица. – Я – врач с собственным кладбищем. У вас-то таких, наверное, несколько будет.
«Зачем я пришел? – начинает лихорадочно вспоминать Ясон Григорьевич. – Чего я хотел? Убедиться? В чем? Я хотел чего-то большего… почему я не помню?»
– Так о чем вы хотели поговорить со мной?
– Ах, точно… – глаза врача бегают по комнате, стараясь зацепиться хоть на чем-то, но единственный элемент декора в комнате – портрет президента Ненашева. – У каждого времени свой идол, не правда ли? Пещерный человек, например, рисовал на скалах мамонтов и охотников-соплеменников. Древние египтяне строили пирамиды во славу душам своих императоров. Православные ставили икону Божьей матери в красном углу. И даже сейчас мы все еще ограничены обыденным рабством: мы вешаем портрет президента в офисах.
– Я так привык к портрету Василия Аристарховича, что уже не могу обходиться без его лица, смотрящего на меня. Я не раб. Я – гражданин, вольно решающий…
– Вольно решающий, кого сделать идолом. Вы правы. Но вы хоть раз задумывались, кто такой Ненашев на самом деле? Это маленький, милый ребенок, протягивающий в одной руке счастье и забирающий его второй рукой.
– Что бы вы ни говорили, а лучше не дожидаться репрессий и вести себя правильно… это какая-то проверка? Я не имею ничего против президента! Ничего!
– Я не послан правительством. Говорите.
– Мне нечего сказать.
– Тогда скажу я. Мне надоело быть собакой, смиренно ждущей у ног хозяина, когда же он наконец соблаговолит бросить ей кость, ведь на мясо рассчитывать уже не приходится. Разве вы не чувствуете то же самое, Георгий Георгиевич?
– Наверное, страшно вам парить над пропастью, ни за что не держась… Одумайтесь! Ваши крылья – искусственные, вы вот-вот упадете вниз! Разве можно так говорить о правительстве? Тем более, в наше время…
– Так вы не хотите пойти против президента и существующих порядков в стране?
– Ни за что! Ненашев – наше все! Свобода – это ситуация, при которой нужно пренебрегать своей природой! Только правящий страной может исправить все!
– И кто же правит страной?
– Президент!
– К сожалению, маразм.
– Видимо, нельзя помочь звезде, если та уже летит вниз… – говорит Георгий Георгиевич, и что-то, блеснувшее в свете из-за приоткрытой двери, быстро достается из кармана.
– Консерватизм – идеология неандертальцев! – вскрикивает неожиданно для самого себя Ясон Григорьевич. – Одумайтесь! Что может быть привольнее заблуждений? Рассуждения! Но мысли не меняют порядок вещей. Смириться и покориться – самое простое, что мы можем! Однако там, где есть подданство, зачастую не хватает обыкновенного патриотизма. Подумайте! Государство консолидирует общие ценности! И сейчас самое важное для всех вас – президент! Одумайтесь же, люди! Если все перестанут думать, мы станем марионетками, мы перестанем существовать!
– Сознательная жизнь приводит только ко лжи и путанице. Легче привыкнуть, чем изменить. Я как врач говорю: травмы, как врожденные, так и приобретенные, не влияют на самого человека, только лишь на отношение к нему окружающих.
Врачи сходятся друг с другом. «Найти общий язык можно только с теми, у кого есть этот язык», – проносится в голове у Ясона Григорьевича и он, юркнув под замахивающейся рукой Георгия Георгиевича, в которой оказывается небольшой нож, быстро выбегает из дома.
Как и ожидалось, Забульварная как представительница мелкой и малолюдной загородной улицы оказывается пустой, и человек, убегающий от ножа, здесь беспомощен. Ясон Григорьевич бежит, стараясь скрыться за каждым домом, но быстрые шаги за спиной с каждой секундой только приближаются. Он как никогда чувствует, как бешено колотится его сердце, изредка замирая, чтобы слух уловил едва слышные шорохи, доносящиеся за углом. Ясон Григорьевич решается на отчаянный шаг и поворачивает туда, откуда нет выхода, оказываясь в переулке. «Пан или пропал!» – думает он, прижимаясь спиной к стене, стараясь, как хамелеон, слиться с ней в одно целое.
Фигура Ясона Григорьевича показывается в проеме между домов. Спина, чуть сгорбленная, наводящая невыносимое чувство страха, находится всего в нескольких шагах, но тут же исчезает за углом. Кажется, погибель миновала в этот раз, но безмятежное спокойствие не может наступить так рано – нужно еще выбираться из темнеющего, чуть пожелтевшего в лучах заходящего солнца переулка.
Ясон Григорьевич сам не запомнил, когда и как успел оказаться в городе, но, когда его затуманенное сознание вновь вернуло ясность, он обнаруживает себя в до боли знакомом месте. Сейчас он стоит перед вратами департамента, в лаборатории которого сидел годами, не отвлекаясь от работы ни днем, ни ночью, чтобы «убивать» на благо государства. Теперь это казалось таким мелочным и неважным на фоне тех бедствий, которые испытывает планета. «Есть ли разница, кто есть власть, если через пару лет и мира не станет?» – подумалось вдруг Ясону Григорьевичу, и темное небо, уже давно потерявшее свой нежно-синий цвет, представилось теперь ему огромным желудком змеи, проглотившей земной шар и медленно, год за годом, переваривающая его.
«И зачем я пришел сюда? Что я забыл в этой обители конца человечества? Нет, я не спрашиваю, почему сейчас – это понятно: ноги сами привели, так как мест, куда бы я мог найти дорогу из любого уголка города с закрытыми глазами, больше не найти. Но зачем я пришел сюда? Почему именно это место, если я мог излечить людей от вирусов, от которых все еще нет лекарств, я мог бы спасти миллионы, изготовив препарат! Но вирусология не помогла, а лишь погубила мир, и все из-за меня и подобных мне! Так почему?..» – думает Ясон Григорьевич, осматривая здание департамента, но даже не думая о том, чтобы войти в ворота.
– Здравствуйте, – звучит бархатный низкий голос, и возле лаборанта возникает тот, чья фотография величественно возвышается над городом на огромном плакате напротив департамента вот уже несколько лет.
– Добрый вечер, Василий Аристархович, – глядя на белоснежную улыбку, отвечает Ясон Григорьевич. Его голос немного дрожит, но по привычке, ведь трепетная дрожь – то чувство, которое ценится в рабах.
Только сейчас врач впервые задумывается над тем, почему был избран именно тот человек, что погубил мир под видом благодетели. Бегло, но от этого не менее внимательно он изучает костюм, несмотря на недостаток чистой (особенно, пресной) воды всегда идеально выглаженный; тело, схожее с молодым львом – такой же грациозной и статной была фигура; лицо, на котором сложно было долго задерживать взгляд, так как не на чем было остановиться: в распоряжении Ненашева были лишь две мимики: то, что выражало понимание и одинаковую для всех приятную улыбку, и то, что отражало в себе все невзгоды и проблемы мира. Однако и в первом, и во втором случае была одна неизменная деталь: чуть сощуренный и надменный взгляд, словно бы сканирующий собеседника.
– Вы как всегда прекрасно выглядите, – говорит Ясон Григорьевич, и сразу же упрекает себя, увидев шире расползающуюся улыбку президента.
Сказал он это не потому, что через лицемерие привык добиваться расположения, а потому, что, глядя на безупречный вид Василия Аристарховича, не мог не вспомнить о единственном халате, имевшемся в гардеробе из относительно новых вещей, но именно в нем, пожелтевшем от времени и загрязнения воды, сейчас стоит Ясон Григорьевич. Грустное замечание, нежели комплимент, встретил смех со стороны Ненашева, который, видимо, с самого детства не обладал четкостью к интонации. Президент смеется так, как будто по секунде отсчитывая время. Так бы смеялся метроном, если бы мог.
– Спасибо. Заходите внутрь, вы же шли в лабораторию, верно? Чудесная работа проделана, чудесная! Осталось совсем немного, и будут ликвидированы те, кто мешает продвижению прогресса! Проходите, чего же вы стоите?
– Работа – единственный мой дом в последнее время.
– Значит, вы отдаете ей всего себя. Так держать! На работе в непосильном труде не будет времени искать смысл жизни.
– Да… – глотая чувство зарождающегося презрения, старается спокойно ответить Ясон Григорьевич. – Только сегодня я решил взять выходной. Имею ведь я право отдохнуть.
– Тоже верно, нужна небольшая разгрузка, чтобы в воскресенье вы смогли со свежей головой прийти на выборы. Понимаете, о чем я говорю?
– Конечно, на выборах я обязательно отдам вам свой голос.
Тот же надменный вид, иногда проявляющийся в Ненашеве, на долю секунды проскальзывает, но быстро сменяется полуулыбкой, дабы скрыть истинную сущность гиены под маской льва. Василий Аристархович кивает головой и заходит в ворота, после чего, не прощаясь, быстрым шагом уходит подальше от обычного человека, всего-навсего находящегося под его ответственностью.
«Надо было голосовать! Непременно надо было идти на выборы еще тогда! О, если бы тысячи таких же, как я, пришли на избирательный пункт и отдали свой голос не за этого тирана, а за того, кто смог бы поставить державу на ноги! Кто был бы опорой государству! Так почему не пошли? Почему мир гибнет из-за нашего безразличия, и вот уже послезавтра президент объявит о ГСК на всю страну, и каждый носитель клеща, не проголосовавший за Ненашева В.А. умрет сразу по выходу из избирательного участка! И никак не спастись?!»
Только стоило прозвучать последнему вопросу в голове Ясона Григорьевича, как кто-то окликает его. Обернувшись, врач чувствует, как его обдает холодом, и мелкие мурашки бегают по телу. Страх смерти буквально заставляет его умереть.
– Извините! – говорит голос. – Подскажите, пожалуйста, время.
Ясон Григорьевич смотрит на часы и машинально отвечает, даже не задумываясь о цифрах. «Неужели это час моей смерти? – думает он. – Сейчас?»
– Спасибо, – улыбается мужчина своей приятной улыбкой и собирается уйти, как Ясон Григорьевич одной фразой останавливает его.
– Георгий Георгиевич… это все?
– Мы знакомы? – удивленно спрашивает мужчина.
– Разве нет? – еще более напряженно спрашивает врач, имеющий прекрасную возможность уйти незамеченным, но не воспользовавшийся ею.
– Вы, наверное, перепутали меня с братом! – глаза мужчины улыбаются в такт движениям уголков губ. – Он тоже Георгий Георгиевич, да и мы, к тому же, близнецы. Имя передается из поколения в поколение, как семейная реликвия, в память о том, что мы всего-навсего земледельцы, и навсегда ими останемся. О, простите, я иногда слишком много говорю. Так вам нужен мой брат? Ему передать что-нибудь?
– Будет лучше, если вы никогда не вспомните о встречи со мной.
– Вот оно как… да мне, признаться, тоже не хотелось бы видеться с ним. Если вы его знакомый, то, наверное, имеете представление, насколько он бывает безумным. Сложно с ним, очень сложно.
Ясон Григорьевич прищуривается, чтобы понять, к чему начинает откровенничать этот человек, живущий в мире, где никому ни до кого нет дела. Оглядывая его с ног до головы и не найдя ничего нового, что отличало бы его от другой части населения, Ясон Григорьевич решает попытать счастье и узнать: приманка это или же обман.
– Что ж, он врач с двумя, если не тремя личными кладбищами
– Может быть. Хотя ведь отрицательный прирост населения – тот же прирост.
– Могил на кладбище.
– Зато проблем с таким населением меньше.
– А с живыми разве так сложно? Дать работу, еду, одежду и хоть какое-то подобие жилья – это максимальное, что может сделать государство. Развлечение и счастье человеку по силам найти самому. И он найдет, если государство не будет вмешиваться в личную жизнь. Я – живой пример тому. Внимательно посмотрите на меня. Что вы видите?.. Молчите? Не знаете?..
– Врача, – неуверенно, акцентируя внимание взглядом на халате, отвечает незнакомец. – Я вижу перед собой врача.
– Скорее, убийцу.
– Гуманного убийцу, который всю жизнь пытался спасти людей.
– Но не спас.
– Никто не идеален, – мужчина пожимает плечами, явно показывая, что не ожидал такого ответа от собеседника. – Вы же человек.
– Разве? Я скорее чувствую себя неопределенным месивом, которое при рождении получило человеческое тело, но не перестало быть куском… себя.
– Вы не ангел: только ангелы идеальны. Чувство сострадания к тем, кто погиб из-за вас, – вот то, что делает из вас человека.
– В какой большой клетке птицу не держать, небо она помнит.
– Но вы и не птица. Да и небо не идеал. Идеала, если уж на то пошло, не существует. Даже круг – самая совершенная фигура в мире – не бывает идеальным в естественной среде. Идеальным круг делают люди. Кажется, теперь я вижу, что вы действительно знакомый моего брата. Он тоже любит говорить такими фразами, словно прожил жизнь, многое повидал и теперь совершенно разочарован в этом мире.
– Тогда передайте ему мои слова: «Люди нужны правительству в здравии. В относительном здравии тела. Ум догонит».
– А в начале вы говорили, чтобы я и не упоминал о вас…
– Уж пожалуйста, можете сказать это от себя, можете рассказать о нашей встречи. Мне уже терять нечего.
– Ладно, я передам. Но могу сказать свое слово?
– Вполне. Раз я ошибся, приняв вас за вашего брата, вы вольны говорить за него.
– Извольте: я буду говорить за себя. Умы не догоняют – они мертвы. Одни шли против Ленина; вторых репрессировал Сталин; третьих забрала война; про четвертых и говорить не стоит. И сколько бы лет ни прошло, интеллектов больше уже не будет. Вымерли.
– Пожалуй. А что же тогда делать, Георгий Георгиевич?
– А зачем продолжать, если нечего ждать? Кактус колется не потому, что он такая тварь, а потому что он боится. Может, интеллекты проявятся только тогда, когда испугаются, и придет пора действовать.
– И что же? Смогут ли они исправить этот мир, уже свисающий над пропастью? Начнется ли когда-нибудь минута счастья человеческого?
– Сказки бывают только в сказках. Но если следовать из того, что подвиг – это протест против чего-то, то история, как истинная гуманитарная проститутка, готовая лечь под каждого правителя, может стать благосклонной к безумцам интеллекта.
– Как думаете, президент наш, Ненашев, может ли он быть интеллектом?
– Может. На правительство роптать нельзя, поэтому это все, что я могу ответить.
– Тогда отвечу я. Он не интеллект. Уже хотя бы потому, что у него нет предмета – только лишь маниакальная идея. Но люди все же цепляются за него, и будут цепляться даже тогда, когда решат прогнать – они боятся остаться одни.
– И что вы предлагаете взамен?
– Научиться делать выбор. Ведь каждый волен выбирать, так ведь, Георгий Георгиевич?
– Выбор – часть очередной ошибки. Он губит одних, спасает других, но зачастую – разрушает все и сразу.
– Если не пытаться, то ничего не поможет. Мы будем ошибаться, не делая выбора. И тогда ничего не исправит нашу ошибку.
– Как медики говорят в таком случае? «Каждый сам себе лекарь».
– Медики так не говорят. Ваш брат – иной случай. Мы с ним не одной яблони яблоки.
– Может, яблони и разные, но сорт один, – чуть подумав, отвечает незнакомец, и странно улыбается, видимо, довольный своим ответом.
– Если одно яблоко червивое, то это не значит, что и все остальные такие же.
– А по-вашему, все по чести жить? – у мужчины чуть дергается бровь, улыбка сходит наконец-то с лица. – И для себя нужно время. На одной доброте мир не продержится, Ясон Григорьевич.
Быстрая, пахнущая бешенством и страхом догадка ворвалась в открытую форточку разума, и лаборант вновь покрылся мелкими зернами пота. Значит, он все-таки попался. Неужели?
– Тогда что же делать? – голос дрожит в первую секунду, но врач быстро берет себя в руки. – Мы пытаемся смыть с себя грязь, не задумываясь о том, что используем грязную воду. И нам в голову даже не придет очистить ее.
– А другим не приходит в голову то, что, сколько ни мойся, все равно останешься грязным. И ведь продолжают люди мыться каждый день, чтобы, смыв прошлый налет, дать место новому. И будут мыться, какой бы грязной вода ни была.
– Все, чтобы смыть свои грехи, Георгий Георгиевич. И самый страшный из них – убийство. То, чем вы занимаетесь день за днем.
– Долго вы догадывались, – Георгий Георгиевич улыбается своей привычной улыбкой и расстегивает куртку, из-под которой вниз опускается все тот же медицинский халат. – Вы правы: я готов убить, если это защитит мою идею. Я готов на все.
– Интеллект убил соцреализм, – заключает Ясон Григорьевич, наблюдая за тем, как собеседник достает нож из кармана.
– Личность убила соцреализм. А Ненашев вернет истину.
Ясон Григорьевич еще хочет что-то возразить, но острая боль в сердце от колотого удара ножом выбивает его из реальности раньше, и он, изогнувшись всем телом, открывает глаза.
Пытаясь отдышаться, он обнаруживает себя в своей комнате, в том же году, в котором и заснул. Рядовой вирусолог, а не работник департамента, как и все ограниченный понятием норма. Обычный человек, живущий обычной жизнью. Есть жена, как и у всех, и не важно – любящая или нет, любимая или нет: у каждого ведь статного мужчины должна быть жена, и непременно хорошая, чтобы и в люди вывезти и по дому хозяйка. Детей правда не было, но еще рано: он не поднялся по карьерной лестнице, а она зарабатывает нестабильно. Время для детей – потомков – еще будет, ведь, понятное дело, что будет, всегда бывало.
Дверь в комнату открывается, и жена, до этого грохочущая посудой на кухне, заглядывает в комнату к мужу. Волосы уже аккуратно уложены, но одета все еще по-домашнему, хоть и с убранством. Не искренно, а скорее по привычке она говорит:
– Доброе утро, милый. Завтрак готов, – и, словно только вспомнив, добавляет: – Поторопись, хочется успеть быть в числе первых на этих выборах.
События, тревожившие душу Ясона Григорьевича всю ночь, с новой силой набрасываются на него. Холодный пот прошибает насквозь. Но стоит чуть приподнять край одеяла, как неожиданная лень путем дворцовых переворотов занимает престол разума.
– Я никуда не пойду, – холодно отвечает Ясон Григорьевич. – Мой голос ведь все равно ничего не изменит.
Женщина пожимает плечами и вновь убегает на кухню, оставляя мужа одного наедине со своими мыслями.
«И что только не приснится? Правду говорят: сны – искаженное отражение мыслей. Мы все пророки. Иногда даже можем управлять ситуацией… или нет?»
Отметив, как хорошо ранним утром в выходной день лишний час понежится в кровати, Ясон Григорьевич решает остаться дома.