Белые лилии

Эрин бросает на Гриффина растроганный взгляд.

– Гриффин был рядом со мной тогда – и остается рядом до сих пор.

Потом она снова поворачивается ко мне.

– Я всегда хотела детей, но Гриффин был не уверен. То есть у него нет никакого опыта общения с детьми. Я работаю с ними каждый день и знаю, какими чудесными они бывают. В конце концов я его уговорила, и теперь мы готовы. Вообще-то мы были готовы еще несколько лет назад, но никак не могли найти агентство, которое позволило бы нам усыновить ребенка или нашло бы для нас суррогатную мать.

Она в волнении водит пальцем по ободку стакана с водой.

– У тебя есть к нам вопросы?

Я все еще перевариваю рак в восемнадцать лет. Это, наверное, было ужасно.

– Ну, я бы хотела спросить, почему агентства не разрешают вам усыновить ребенка? У тебя же больше нет рака, верно?

Эрин качает головой:

– Рака нет, но агентства очень тщательно все проверяют, а в моей семье, к сожалению, длинная история рака и болезней сердца. Прибавь к этому мой медицинский анамнез, и ты поймешь, что я далеко не идеальный кандидат на роль молодой матери.

– То есть они лишают тебя права на усыновление на основании того, что ты болела раком, которого у тебя больше нет, и прочей фигни, которая может никогда даже и не случиться? – спрашиваю я, запоздало укоряя себя за сквернословие.

– Да, это довольно точное описание, – говорит Эрин. – Расскажешь нам о себе?

– Ну, мне двадцать четыре года. Я управляю этим рестораном. Вы, наверное, догадались из названия. Это ресторан моих родителей. У нас есть еще один ресторан в городке Мейпл-Крик в штате Коннектикут, а третий откроется в этом году на Лонг-Айленде. У меня две сестры: старшая и младшая. Я не принимаю наркотики – если не считать сигаретки время от времени и алкоголя, – но я обещаю, что не стану пить и курить, если забеременею. Я обожаю кататься на велосипеде по городу. У меня всегда было хорошее здоровье. Я никогда не была замужем и не была беременна, но… э-э-э… думаю, мои органы в полном порядке.

– Ты кажешься очень разносторонним человеком, Скайлар, – говорит Эрин.

Я пытаюсь скрыть недовольство собой и складываю свои беспокойные руки перед собой на столе. Если бы она знала хотя бы половину правды!

– Есть еще одна вещь, которую тебе нужно о нас узнать, – говорит Гриффин, грустно глядя на Эрин.

Она кивает ему в знак согласия.

– Полная откровенность, – говорит она.

– А? – спрашиваю я, не понимая, о чем они говорят.

– Прежде чем углубиться в этот процесс, мы должны абсолютно честно все тебе рассказать. Я не хочу обманом заманить тебя во что-то, а потом поменять правила игры, – объясняет Эрин.

– Мне показалось, что все довольно ясно. – Я перевожу взгляд с одного из них на другого.

– Я уже могу сказать, что очень рада и очень хочу, чтобы ты выносила для нас ребенка. – Эрин ковыряет ноготь – еще один признак того, что она очень взволнована. – Когда у меня вырезали матку, мне оставили яичники, потому что я была очень молода, хотя врачи сказали, что радиация и химиотерапия, скорее всего, окажут негативное воздействие на яйцеклетки. Но мне было восемнадцать лет, я была совершенно сломлена диагнозом «рак» и даже думать не могла о лечении бесплодия, которое требовалось для извлечения яйцеклетки – ведь оно отсрочило бы лечение рака. Но волею судьбы несколько лет назад у меня началась ранняя менопауза. Такая вероятность всегда существовала. Мы просто надеялись, что этого не произойдет так рано. Я пытаюсь сказать, что у меня нет яйцеклеток. Нам придется использовать твои.

Эрин переводит взгляд с меня на Гриффина, он ободряюще улыбается ей и кивает, чтобы она продолжала.

– Строго говоря, этот ребенок будет твой и Гриффина, поэтому тебе придется не только стать суррогатной матерью, но и юридически отдать собственного ребенка на усыновление.

Ее полная откровенность вызывает у меня восхищение. Она могла бы подождать и рассказать мне об этом после того, как у нас установятся хорошие отношения. Она могла бы, как она сказала, заманить меня во все это, используя приманку. Но она этого не сделала. Ей также вовсе не обязательно было рассказывать мне про свою семейную историю. Откуда бы я вообще про нее узнала? Она просто взяла и выложила все карты на стол.

Я решаю сделать то же самое.

– Вы еще не спросили, почему я хочу стать суррогатной матерью, – говорю я.

Эрин небрежно ставит локти на стол.

– Я как раз собиралась. Почему ты думаешь, что сможешь это сделать, ведь у тебя никогда не было детей?

– Полная откровенность? – спрашиваю я.

– Да, пожалуйста, – говорит Эрин, бросая нервный взгляд на Гриффина.

– Меня трудно назвать морально устойчивым человеком. Еще несколько недель назад я… м-м-м… злоупотребляла выпивкой. И… м-м-м… мужчинами.

Я стыдливо смотрю на Эрин, которая смотрит на меня с сочувствием, и на Гриффина, но не могу понять, что скрывается за его непроницаемым видом.

– Я ни разу не влюблялась и не собираюсь этого делать. Я даже не так уж люблю детей, ну, за исключением моего племянника и детей Криса – менеджера ресторана «У Митчелла» в Мейпл-Крик. И эти дети мне нравятся только потому, что мне не нужно ими заниматься весь день. Так бы я не смогла. Я не создана для того, чтобы быть матерью. Просто однажды я проснулась и захотела изменить свою жизнь. Я поклялась отказаться от вредных привычек и сделать что-то по-настоящему важное. Надеюсь, что суррогатное материнство счи- тается.

Я смотрю Эрин прямо в глаза:

– Вам не о чем беспокоиться. Обещаю, что не влюблюсь в вашего ребенка.

Она хватает меня за руку. Я вижу, что у нее из глаз вытекает слезинка.

– Это просто невероятно! – Второй рукой она вытирает слезы. – Гриффин подтвердит, что я верю в судьбу. Я верю, что нас свела судьба, Скайлар. Я верю, что больше никто не захотел бы выносить для нас ребенка. Верю, что больше никто не захотел бы, чтобы ты стала их суррогатной матерью.

Мы обе смеемся.

– Пожалуй, ты права, – говорю я. – Ну, может, не во всей этой вере в судьбу, но в том, что никто больше не захотел бы, чтобы их ребенок рос в моей распутной матке.

– Значит, ты все же подумаешь об этом? – с надеждой спрашивает Эрин.

Я бы только чувствовала себя виноватой, если бы отказала этой женщине вправе иметь ребенка, раз я, кажется, ее единственный шанс, – мне к тому же нравится, что ее фантастически прекрасный муж не был ни с кем, кроме нее. Может, мне передалась романтическая настроенность Бэйлор?

К тому же Эрин – самая милая женщина из всех, кого я знаю. Она вполне могла бы обходиться за счет своей внешности, но вместо этого использует свои интеллектуальные способности. Она моя полная противоположность.

– Ну конечно, – говорю я.

Гриффин нерешительно поднимает руку.

– Подождите. Нам еще столько всего нужно обсудить. Скайлар нужно просмотреть договоры. И, разумеется, ей придется пройти медицинское обследование, учитывая ее вызывающее прошлое и все такое.

– Грифф! – одергивает его Эрин.

– Нет-нет, все в порядке, – говорю я. – Я проверюсь. Я полностью понимаю, что вы не хотите, чтобы ваш ребенок жил в помойке с сифилисом и гонореей.

Гриффин достает бумаги из сумки с фотоаппаратом, которая стоит у него под ногами.

– Мы подготовили юридические документы. Ты можешь взять их домой и ознакомиться. Я бы также посоветовал тебе проконсультироваться с юристом. И еще есть вопрос компенсации. Разумеется, мы оплатим все медицинские расходы, но сколько ты хочешь сверх этого?

– В смысле, сколько стоит аренда моего инкубатора?

– Да, – говорит он, не смеясь над моей попыткой пошутить.

– Нисколько. Это противоречило бы причинам, по которым я хочу это сделать, – говорю я.

Гриффин скептически смотрит на меня.

– Должно же быть хоть что-то, – говорит Эрин.

Я смотрю на ее стильную одежду. Слишком стильную для учительницы второго класса. Очевидно, она знает толк в моде.

– Ну, вы могли бы снабдить меня одеждой для беременных, в которой я не буду похожа на мешок с картошкой.

Эрин смеется:

– Договорились. Что еще? Должно же быть что-нибудь еще.

Я непринужденно пожимаю плечами.

– Если вам от этого будет легче, можете оплатить мне подтяжку живота после родов.

Эрин искренне улыбается мне:

– Судя по тому, что я вижу, она тебе не потребуется. Но если понадобится, я отведу тебя к лучшему пластическому хирургу в Нью-Йорке.

Мы разговариваем еще несколько часов. Минди приносит нам еду, и мы продолжаем узнавать друг друга. Эрин рассказывает про своих второклашек. Я вижу, что она обожает детей. Сразу видно, что она хочет быть максимально вовлечена в беременность и ходить со мной на все обследования и курсы для будущих мам.

К концу беседы мы с Эрин уже хорошо подружились. Гриффина же я, наоборот, никак не могу понять. Я наблюдала за ним во время обеда. В основном чтобы понять, сказал ли он правду раньше. Он был со мной любезен. Приветлив. Даже дружелюбен. Но его внимание явно было сосредоточено на Эрин. Совершенно очевидно, что он нежно ее любит. Может, он так скептически настроен из-за того, что все происходит очень быстро. Но я считаю, какого черта! Все или ничего! Даже если это означает, что мне придется девять месяцев пускать слюнки, глядя на мужа Эрин.

Наверное, во время обеда я сказала что-то правильное. Потому что, когда мы уже собрались уходить, Гриффин произносит:

– Ладно. Давайте попробуем.

Я вспоминаю, как всего несколько недель назад произнесла те же самые слова дома у Бэйлор.

Я смотрю на Эрин, и мы обе улыбаемся.

– Давайте попробуем, – повторяю я.

Глава 3

Эрин нервничает. У нее дрожит нога. И она опять ковыряет ноготь. Она всегда так делает, когда волнуется. Я узнала это за последние три месяца. Мы с Эрин стали практически неразлучны. Ну, когда она не на работе и когда я не на работе, то есть на самом деле мы проводим вместе всего несколько часов в неделю.

Но сегодня она смогла вырваться из школы пораньше, чтобы сходить со мной на наше первое УЗИ. Наш срок уже восемь недель. Нам хватило всего двух попыток, чтобы забеременеть. Я все еще морщусь, когда вспоминаю первое оплодотворение. Помню, как я лежала на столе, мои ноги стояли на подставках, я была совершенно голая ниже пояса, но не могла думать ни о чем, кроме того, чем сексуальный муж Эрин занимался всего несколько минут назад в соседней комнате, чтобы получить сперму для моего потенциального оплодотворения. Я представляла себе, как он смотрит на меня своими знойными серыми глазами и ласкает себя, пока весь не напрягается и не кончает на меня, выкрикивая мое имя.

Но тут Эрин прервала мои чудовищно неуместные фантазии, протянув мне пачку открыток, сделанных для меня ее второклассниками. Я отвесила себе воображаемую пощечину и стала читать открытки. Я внимательно читаю каждое слово, чтобы отвлечься от того, как врач вводит через влагалище в матку шприц со спермой Гриффина, которую быстренько «промыли» – она что, была грязная?! – где она встретится с яйцеклеткой, которая, я надеюсь, уже спустилась туда по фаллопиевой трубе. Мы решили, что я обойдусь без репродуктивного лечения, за что я была очень благодарна. Я даже представить себе не могла, что мне, возможно, пришлось бы вынашивать близнецов. Слава богу, что они согласились!

Я смотрю на Эрин, она взволнованно улыбается мне, пока мы ждем, когда нас позовут и мы впервые увидим изображение ее ребенка. Она каждый раз подпрыгивает на месте, когда медсестра выходит и вызывает кого-то другого. Если желание иметь ребенка оказывает такой эффект, то мне такого совсем не надо.

Эрин была просто невероятна. Каждые две недели она баловала меня маникюром-педикюром. А вскоре после того, как палочка, на которую я пописала, посинела, она отвела меня и мою очень беременную сестру Бэйлор в спа-салон. Я так понимаю, деньги для них не проблема. Эрин – простая учительница, так что Гриффин, наверное, очень хороший фотограф.

Эрин даже не расстроилась, когда после первой попытки тест на беременность оказался отрицательным. Она пришла ко мне за несколько дней до того, как у меня должны были начаться месячные, и принесла с собой пять тестов на беременность, бутылку безалкогольного яблочного сидра и бутылку шампанского. Я, конечно, решила, что шампанское она принесла для себя, если тест окажется положительным. Но нет.

Когда тест оказался отрицательным, Эрин просто поставила сидр в шкафчик на кухне, собрала тесты, выбросила их в мусорное ведро и сказала:

– Ну, в первый раз редко у кого получается.

Не было никаких слез. Никакого расстроенного вида. Никакого сквернословия – не то чтобы она вообще сквернословила.

Потом, к моему удивлению, она осторожно открыла бутылку дорогого брюта и налила нам обеим по бокалу.

– Почему мы пьем шампанское? Ведь праздновать-то нечего, – спросила я.

– Ну, во‐первых, ты не пила алкоголь… сколько? Два месяца?

Я кивнула, и Эрин протянула мне бокал:

– Ты это заслужила. И мы празднуем. Мы празднуем то, что ты есть и что ты делаешь для нас эту невероятную вещь. И то, что я по-настоящему счастлива оттого, что в моей жизни появилась новая подруга.

– Ладно. – Я подняла свой бокал. – За новых друзей!

От улыбки ее глубокие голубые глаза стали еще ярче.

– За новых друзей! – повторила она, чокаясь со мной.

Я смаковала первый алкогольный напиток, который пила за несколько месяцев, в то же время осознавая, что на самом деле не так уж сильно скучала по алкоголю. Говорят, на то, чтобы избавиться от привычки, уходит двадцать один день. И это правда: в первые несколько недель мне было тяжело. Но Эрин все время присылала мне воодушевляющие эсэмэски. Иногда она приходила в ресторан сразу после школы – просто поздороваться. Она вплелась в мою жизнь, но сделала это совершенно ненавязчиво. У меня сложилось впечатление, что у нее не очень много друзей. Я никак не могла понять почему, ведь она, кажется, самый милый человек из всех, кого я знаю. Так что мне показалось естественным пригласить ее на встречу со своими подругами. С тех пор мы с Бэйлор, Минди и Дженной относимся к ней как к утраченной когда-то сестре.

Через месяц Эрин снова появилась у меня с пятью тестами на беременность и еще одной бутылкой шампанского, которую мы так и не открыли. Мы открыли яблочный сидр и подняли тост за ее ребенка, после чего она позвонила Гриффину и сообщила ему радостную новость. Эрин чуть в обморок не упала от радости. Клянусь, что она упала бы на пол, если бы я ее не подхватила и не помогла ей добраться до дивана, а потом не положила ей на лоб холодный компресс. Она явно была вне себя от счастья. А я… я просто сидела ошеломленная и думала, во что же я вляпалась и не слишком ли поздно пойти на попятную.

– Я же не опоздал, правда? – спрашивает Гриффин, входя в медицинский кабинет и отрывая меня от своих мыслей.

Я смотрю прямо на его пах. Я ничего не могу с этим поделать. Это происходит непреднамеренно. Но с того момента, когда я представила, как он мастурбирует в соседней комнате, я не могу не думать о его анатомии каждый раз, когда мы встречаемся.

– Нет, нас еще не вызывали. – Эрин наклоняется и целует его.

– Впрочем, я все равно собирался посидеть тут и подождать вас. – Он усаживается на стул рядом с Эрин.

– Что?! Блин, это просто глупо! – Я морщусь от выбранных слов. – Простите.

Перестать ругаться оказалось сложнее, чем бросить пить и отказаться от мужчин.

– Это же ваш ребенок. Вы оба должны там быть.

Эрин хватает меня за руку, а ее глаза затуманиваются от слез.

– Мисс Митчелл? – вызывает меня медсестра.

Мы втроем переглядываемся в радостном возбуждении – ну или, может, в панике – и заходим в кабинет.

Врач УЗИ просит меня раздеться ниже пояса и лечь, как для гинекологического осмотра. Она накрывает нижнюю половину моего тела простыней, а затем приглашает в кабинет Эрин и Гриффина. Они садятся напротив врача и монитора.

Затем врач берет какую-то длинную палочку – она даже тоньше, чем мой вибратор. Кажется, на палочку надет презерватив. Врач наносит смазку, и я хихикаю, приподнимая брови. Врач говорит:

– Расслабьтесь, это совсем не больно.

Я бросаю взгляд на Эрин, которая нервно ерзает на стуле, и на Гриффина, который выглядит смущенным, а врач вводит палочку в меня.

– Мы сможем установить предполагаемую дату родов и, возможно, даже увидим сердцебиение вашего ребенка, – с улыбкой говорит мне врач.

– Это не мой ребенок. Это их ребенок, – я указываю на Эрин и Гриффина. – Я просто инкубатор.

– А-а-а, так вы суррогатная мать? Классно, – говорит она.

– Это действительно классно, – соглашается Эрин. – Целиком и полностью.

Она улыбается мне.

Палочка двигается внутри меня, а врач что-то печатает на клавиатуре. Потом ее рука замирает.

– Вот, – она указывает на монитор. – Вон та маленькая штучка, похожая на горошинку, это ваш ребенок, – говорит она, глядя на Эрин.

Эрин одновременно хватает меня и Гриффина за руки. Я вижу на мониторе маленькое бьющееся сердечко и по-настоящему счастлива. Я счастлива за Эрин, потому что у нее будет ребенок, которого она всегда хотела. Я счастлива за себя, потому что у меня нет никаких врожденных материнских чувств к горошинке на экране.

Я осознаю, что уже даже не смотрю на монитор. Я смотрю на эмоции, отражающиеся на лице у Эрин. Она делает глубокий вдох. Ее глаза наполняются слезами. Она потеряла дар речи. Она с раскрытым ртом впитывает самое первое изображение ее ребенка.

Ее ребенка… их ребенка. Я ни разу не подумала о нем как о своем ребенке. Я отношусь к этому, как к пожертвованию. Может, этот ребенок и растет в моем теле, но от этого он не перестает быть их ребенком. Я просто храню его для них до поры до времени.

Я перевожу взгляд на Гриффина и вижу, что он делает то же самое – смотрит на Эрин. Совершенно очевидно, что он делает это ради нее. Не то чтобы он не любил детей. Он несколько раз играл с Мэддоксом, когда мы все ходили в гости к Бэйлор. Я точно знаю, что он будет прекрасным отцом. Просто… сразу видно, что для Эрин быть матерью – мечта всей жизни. И хотя это, может, и не мечта Гриффина, он не лишит Эрин такой возможности.

Врач рассказывает нам про ребенка: рост, вес, предполагаемая дата родов. Она распечатывает изображение, и Эрин внимательно его разглядывает, пока меня приводят в порядок.

Эрин передает фотографию Гриффину, наклоняется и обнимает меня.

– Я люблю тебя, Скайлар Митчелл, – всхлипывает она. – Ты знаешь, как я тебя люблю? Ты хотя бы понимаешь, какой невероятный подарок ты нам делаешь?

Глаза у меня щиплет от слез. Я чувствую себя чуть ли не эгоисткой. Все это время я хотела именно этого. Гордиться собой за то, что сделала что-то важное. Тем не менее мне кажется, что я не заслуживаю ее похвал. То, что я для них делаю, кажется таким простым. Я бы без колебаний сделала это снова.

Я, не задумываясь, выпаливаю:

– Я буду рада помочь вам подарить Горошинке братика или сестренку, если вы когда-нибудь захотите.

Эрин кладет голову мне на грудь, все еще не разжимая объятий.

– Ты самый невероятный человек, который когда-либо жил на земле. Тебе это известно?

Я перевожу смущенный взгляд на Гриффина – он смеется над удушающим объятием Эрин. Потом вопросительно приподнимает бровь.

– Горошинке? – переспрашивает он.

Я просто киваю и пытаюсь не обращать внимания на электрический разряд, который пронзает меня, когда Гриффин мягко гладит меня по руке.

– Ты моя лучшая подруга, – внезапно выпаливает Эрин однажды за обедом, на который она меня пригласила. – Я знаю, что у тебя много других подруг, и знаю, что ты думаешь, что я говорю так только потому, что ты делаешь для меня эту замечательную вещь. Но ты ошибаешься. Я думаю, что ты веселый, добрый, щедрый человек, и я горжусь знакомством с тобой. Может, мне не стоило этого говорить. Возможно, это покажется тебе неискренним. Но у меня не так много подруг. – Эрин жестом указывает на свое тело. – У женщин это обычно вызывает комплекс неполноценности, так что мне нелегко заводить подруг. Но тебя это, кажется, совсем не смущает. И я хочу, чтобы ты знала: даже несмотря на то, что не я твоя лучшая подруга, ты – моя лучшая подруга.

Я грустно улыбаюсь ей и смотрю в свою тарелку с салатом.

– Я думала об этом. Если честно, много думала. Эрин, ты же понимаешь, что, когда родится ребенок, вся эта ситуация может стать очень неловкой. Я пойму, если ты не захочешь со мной общаться после родов. Я хочу сказать, что на твоем месте я бы не захотела, чтобы я оставалась поблизости или чтобы у Горошинки возникли вопросы, кто я такая и тому по- добное.

Эрин протягивает руку и накрывает мою ладонь.

– Ты серьезно? Ты тетя Скайлар! – восклицает она. – Я ни секунды не думала, что вырву ребенка у тебя из рук и больше никогда тебя не увижу. Я не такая. И Гриффин тоже. Я из большой семьи, Скайлар. Я знаю лучше, чем кто бы то ни было, что нужна целая деревня, чтобы вырастить одного ребенка. Мы с Гриффином это уже обсуждали. Как только ребенок подрастет, мы расскажем ему или ей, какую замечательную вещь ты сделала. Я бы ни за что не стала держать это в тайне. Нам нечего скрывать, и я хочу, чтобы ты была частью нашей семьи. Я именно это имела в виду, когда сказала, что люблю тебя.

– Как у тебя может не быть друзей, Эрин? Вполне вероятно, что ты самый милый, самый искренний человек, которого я знаю, – говорю я. – И, кстати, ты действуешь и на мою самооценку тоже. Ты прекрасна. Большинство женщин полцарства отдали бы за твои волосы. У тебя прекрасная грудь. Ты супермилая. И у тебя чертовски сексуальный муж. Как можно такому не позавидовать?

Эрин смеется:

– Ты все еще не поняла, да? Это я завидую. Ты ведешь такую беззаботную жизнь. Ты всегда была здорова. Ты можешь родить ребенка – чего я никогда не смогу. И ты даже не осознаешь, насколько ты красива. Особенно сейчас. То, что говорят про сияние беременной женщины, – это, знаешь ли, правда.

Она делает глоток своего чая со льдом, а я внимательно смотрю на нее, пытаясь увидеть себя с ее стороны. Потом Эрин хихикает:

– Значит, ты считаешь моего мужа сексуальным?

– И ты еще спрашиваешь?! Я же не слепая, – отвечаю я. – Тебя не смущает, что женщины испытывают к нему влечение? М-м-м, ну то есть не я, а другие женщины. – Я очень плохо вру.

Эрин пытается сдержать улыбку.

– Нет. Не очень, – говорит она. – Я знаю, что если он не бросил меня, когда я была лысая и больная, то скорее всего, он не сделает этого и сейчас.

– Он хороший человек, раз остался с тобой.

– Не то слово! – соглашается она. – Мы даже не были влюблены друг в друга, когда он начал обо мне заботиться. Мы встречались всего месяц, когда мне поставили диагноз в последнем классе школы. Я сразу начала химио- и лучевую терапию. Я потеряла волосы. Я ужасно исхудала. Меня тошнило почти каждый день на протяжении нескольких месяцев. Большинство моих подруг испугались «девушки, больной раком». Но только не Гриффин. Думаю, это потому, что он уже проходил через все это раньше.

– Когда? – с ужасом спрашиваю я. – У него до тебя была еще одна девушка, которая тоже заболела раком?

– Нет. Это была его мама, – говорит она. – Она умерла от рака груди, когда ему было пятнадцать лет. Его отец начал пить, а Гриффин заботился о матери. Вообще-то я очень удивилась, когда он сказал, что не оставит меня, ведь он прекрасно знал, что все вполне может закончиться очень плохо. Но он, казалось, всегда знал, что мне было нужно, причем именно в тот момент, когда мне это было нужно. После операции я думала, что он меня бросит, потому что у меня не может быть детей. Но именно тогда он сказал, что любит меня, – в больнице, когда я только-только пришла в себя после гистероэктомии. Он сказал, что любит меня и всегда будет заботиться обо мне.

– Это ужасно, – говорю я. – Не то, что он остался с тобой, а вся эта история про его маму.

– Да, ему было тяжело, ведь ему пришлось стать старшим в семье в столь раннем возрасте. Через несколько лет после смерти матери его отец все же прошел курс реабилитации, но их отношения было уже не восстановить.

На губах у Эрин появляется улыбка.

– Кстати, тогда он и стал фотографом. Когда его мама умирала. Он хотел, чтобы у него остались на память ее фотографии, так что в последние месяцы ее жизни он сделал тысячи снимков. Да, кстати, на следующей неделе Гриффин едет в Африку на съемку для National Geographic. Представляешь?

– Охренеть! Правда, что ли? – восклицаю я.

В ответ на мой ляпсус Эрин разражается смехом. Потом внезапно хватается за виски и морщится от боли.

– Ты в порядке? – Я кладу руку ей на плечо. – Что случилось?

Эрин не отвечает. Она делает несколько глубоких вдохов, словно у нее схватки. Она стонет, закрывает глаза, и я вижу, как на верхней губе у нее проступают капельки пота.

– Эрин, ты в порядке? – снова спрашиваю я, хотя не вполне уверена, что она меня вообще слышит.

Наконец она слабо кивает и продолжает потирать виски.

– Да, кажется, у меня начинается мигрень. Они случались у меня раньше, когда у меня началась… началась… – Она беспомощно смотрит на меня.

– Менопауза? – подсказываю я, заканчивая предложение, которое она не смогла закончить от боли.

– Да. Менопауза, – говорит она.

Я машу официантке и прошу счет.

– Пошли! – Я быстро кладу на стол несколько купюр. – Надо отвезти мою лучшую подругу домой.