От названия остановки осталось только надпись "… километр". Какой? Куда? Небо серая, без светил и без звезд. Так что можно выбирать стороны света на своё усмотрение.
Тем временем, хотя время тоже исчезло вместе с людьми… Ну тогда, тем безвременьем ночи стали приносить в своих зыбких ладонях пригоршни холода. Видимо, что-то осталось незыблемым. И осень всё же наступит.
А за ней и зима…
Одеваться по сезону не хотелось, просто накидывал новый слой одежды на уже имеющийся, а если становилось тепле, скидывал – прям человек-капуста. Но было в этом что-то уютное. Как будто, чем больше слоев тебя отделяет от мира, тем сохраннее то, что внутри.
Электричество стало непостоянным явлением, непрогнозируемым, как погода в Питере. Да и не к чему оно уже было. Готовить можно и на огне. Хотя разогревание консервированных голубцов прямо в банке вряд ли можно назвать готовкой. Но холода… с ними не договоришься. И не будет той доброй руки, которая откроет вентиль горячего отопления. Надо было что-то придумать.
Хотя, всё уже давным-давно придумано. Печь, камин на худой конец. Отличный способ сравнять счёты с зимой.
Найти в ближайшем опустевшем Подмосковье теплый дом не составляло особого труда. Но хотелось другого, хотелось еще и душу отогреть, хотя бы лёд сбить, дать ей открыть блеклые глаза…
И я решил пойти туда, где закончилась вселенная моей любимой, в дом ее родителей. Там был и камин, и печка и, на что я больше всего надеялся, там остался ее запах. А запах – это самый надежный способ хранения информации. Самый точный и самый ёмкий.
Идти предстояло километров 50. Когда нет в кармане времени, то передвижение теряет понятие скорости, остается только расстояние.
А так как я не автолюбитель, то вырвать провода и завести железного коня у меня бы не получилось, поэтому я даже не стал оглядываться на брошенные машины.
Рюкзак был полупустой – нож с огнивом, спички на первое время, три банки тушенки, бутылка воды и фляжка виски. Ну и конфетки, куда ж без них. Сладости почему-то придавали особую абсурдность происходящему. Не закрыв за собой дверь, я вышел из дома. Не оглядываясь.
Мне нужно было попасть на шоссе, вытекающее из обратной стороны города. Я решил пойти напрямик. Природа возвращала столице весь её смог, неровным слоем размазывая копоть по тротуарам, стенам, стеклам. Выйдя дворами на автостраду, я попрел по широкой и нелепо-пустой дороге, огибая редкие и понурые авто.
Прибитая пыль мягко хрустела под подошвами. Следы были похожи на первые отпечатки астронавтов на Луне. Ощущение замкнутого пространства не покидало меня, казалось, что вот те дальние дома уже просто нарисованы на стене павильона. Но это казалось.
Я решил придумать себе собаку, чтоб хоть как-то скоротать бесконечность. Это удобно – придуманная собака. Можно ей бросать палки, можно отдавать ворчливые команды, можно делиться с ней пищей и, не глядя, гладить по короткой шерсти. И она не лает, не кусается, на прохожих не бросается, а только послушно и грустно смотрит в глаза, будто что-то знает о вселенском отчаянии.
Назвал я ее Джим. Мы побрели, болтая. Вдруг мне захотелось курить. Точнее, мне захотелось сделать картинку завершенной. Просто в прошлой жизни я представлял себя прогуливающимся по осенней аллее, с собакой, с дымящейся сигаретой и со светлым прошлым, настоящим и будущем. Я зашел в первый попавшийся магазин, взял пачку Мальборо и закурил прямо у прилавка. Я давно бросил курить, и первые впечатления от затяжек были невкусными. Но зная по опыту, что к плохому нужно привыкать, я продолжил курение. И действительно, к вечеру сигареты уже начали приносить если не наслаждение, то умиротворение. Пообедали мы на Проспекте Мира. Поломав сухое деревцо, я развел костер в каменной цветочной тумбе и разогрел тушенку. Сигареты смягчили вкус, придав какой-то особый шарм этому бомжевому пиршеству.
Я огляделся вокруг, город как будто стал ниже, появился горб. Недостройки торчали острыми ребрами и белесыми глазницами пустых оконных проемов смотрели в пустоту. Джиму порой было скучно. Даже придуманная собака не могла найти каких-нибудь придуманных кошек, чтоб погонять и порезвиться. Но со временем он смирился с одиночеством и плелся, глядя под ноги, изучая опечатки своих выдуманных лап.
Ночевали уже на