– Мама, пожалуйста, – Джек едва сдерживал слезы, смотрел не в глаза матери, а в обнаженное худое плечо.
– Нет, – устало сказала она и замолчала.
Шум дождя за стеною нарастал. Джек опять подумал о внешнем мире, от которого его отделял этот странных грубый голос, явно не материнский.
Она стала какой-то другой. Злой. И это худое бледное лицо.
Он хотел уже развернуться и уйти, но внезапно мама холодно, почти издевательски добавила:
– Если тебе нечего делать, приберись на чердаке.
Это было безоговорочное поражение.
– Хорошо, мама, – все что смог выдавить из себя Джек.
– Ну, разве сегодня не прекрасная погода, – сказала она, будто в комнате был кто-то еще.
– Да, мама.
Он еще раз мельком взглянул на маму, тяжело вздохнул и вышел из комнаты, закрыв за собою дверь.
Хоть он и был разочарован, все же выйдя из гостинной, ему стало легче.
2
Джек немедля поднялся к себе в комнату, вошел внутрь, потом захлопнул за собой дверь и тяжелым камнем упал на кровать.
Поверхность ее была застелена мягким покрывалом, по всей длине которого яркими огнями сверкали звезды, большие и маленькие, далекие и близкие, словно горящие лампочки над головой Джека, они отбрасывали светлые пятна на его печальное лицо.
От тяжести тела покрывало скривилось, скомкалось – длинные горные цепи проступили близи застывшего эмбриона.
Маленькие капли падали на острые вершины гор, на узоры животных, мифических существ, известных некогда героев, все они омывались водами океана, точно одинокие острова затерянные в его бесконечном объятии, дождевая вода исчезала в глубинах космоса, будто в пасти ненасытной харибды – требуйте больше боли, больше криков, больше страданий – доносился громоподобный голос из бездны, кусочек за кусочком поглощал бездонный рот чудовища, пока наконец не закончилось жертвенное мясо и не затихли стоны умерших – на земле воцарился вечный холод, застыла луна, ночь спрятала друг от друга испуганные взгляды людей.
Джек вытер мокрые щеки воротом шерстяного свитера. Ворсинки неприятно закололи кожу. Он приподнялся, сел на край матраса и словно спелые сливы, свесил ноги вниз.
Болтая ими туда-сюда, Джек отрешенно смотрел в угол комнаты.
Потом повернул голову по направлению к двери и обнаружил, что та открыта. В узкой полоске между нею и стеной он увидел старую лестницу, которая уходила вверх, на чердак.
Джек обхватил себя руками, словно хотел согреться.
Лестница – один большой организм, израненный, печально вздыхающий, древний как сама жизнь, ступеньки, перила, тожа часть этого оргманизма, кровожадного и беспощадного.
Оно было больше, чем казалось на первый взгляд.
Оно уходило дальше, по трубам, стенам, шторам, пряталась под обоями, было в проводах и деревянных панелях, поднималось вверх на чердак и опускалось вниз в темный и сырой подвал, оно извивалось, словно щупальцы осьминога, и скользило по висящим картинами, лампочкам, половицам, веками пряталось в кирпичной кладке, прыгало с шкафа на шкаф, ползало от стола к столу, все трепетало от его прикосновений, приходило в нервное беспокойство, дрожало и сжималось, оно слышало каждый звук, чуяло каждый запах, томилось в бетоне и железных сваях – ждало, ждало, ждало, как кромешный ужас, прячущийся в темноте, смотрело, как съедают друг друга влюбленные пары, как нормальные люди сходят с ума и в один день, ни с чего, вышибают себе мозги, видело, как кто-то погружался с головой под воду, а кто-то сгорал, оставляя после себя лишь черное пятно посреди комнаты, под его взглядами люди рождались и умирали, творили нечто новое и уничтожали старое, все изменялось вокруг, лишь оно было таким, как всегда – ждало, ждало, ждало.
Джеку стало не по себе.
Он спрыгнул с кровати, захлопнул дверь и подошел к окну.
Там его уже дожидалось придвинутое почти вплотную к подоконнику кресло. Поверх него был наброшен пушистый плед. На подлокотнике лежал старый папин бинокль.
Джек плюхнулся в кресло, как в ванну с теплой водой.
Когда-то он видел в это самое окно, как дог преподобного Риббентропа, весь в ранах и колдобинах, бешеный носился по округе и лаял на прохожих. Позвонили в городскую службу. Приехал мужчина на старом фургоне, в синем потрепанном комбинезоне. Вышел с винтовкой в руках и одним прицельным выстрелом убил собаку.
Зрелище было невероятное.
Тогда Джек еще радовался подобным вещам, даже не взирая на то, что он любил этого дога и иногда кормил его украденными со стола рыбными палочками.
И вот такое. Бешенство.
– Тут ему уже ничем не поможешь, – с ученым видом сказал Юджин и спустил очки чуть вниз. – Бешенство неизлечимо.
Все одобрительно кивнули, никто не решался возразить.
Ну раз так говорит Юджин.
Было невыносимо жарко, словно ребят кинули в печку и решили чуть подрумянить. Запах цветущей сирени вызывал приступы чихания у Тома Хупера, который из года в год страдал от аллергии, заставляя всех отойти подальше, когда из его покрасневшего носа вот-вот вылетит залп мокрых соплей.