Мы будем любить друг друга
Старик прожил в этом городе всю жизнь: сначала ребенком, потом молодым человеком, потом известным профессором, и, в конце концов, мало кому нужным Стариком. Он много повидал, хорошо знал Париж и Москву, Лазурный берег и Манхеттен, свободно говорил на нескольких языках, но никогда надолго не покидал родной город, несмотря на открывавшиеся возможности и перспективы. Когда-то он был профессором в университете, слыл богатым человеком, у него была семья, дети, внуки, его окружали ученики, поклонницы, но потом кто-то уехал, кто-то умер, а другие просто его забыли, и он постепенно остался один и уже много лет жил в огромном доме на берегу реки. Люди в городе одно время спорили, исполнилось ли ему уже сто лет или нет. Но, со временем, и это ушло, и на Старика перестали обращать внимание – он был привычным атрибутом этого города, как старая башня, которая с незапамятных времен стояла в его центре.
У Старика всегда была собака, причем, казалось, что всегда одна и та же, хотя она сопровождала его уже много лет, но нисколько не менялась и на вид не старела. Может быть, это было несколько собак, но тогда все они были похожи: черные пушистые псы с белой грудью и карими глазами размером с небольшую овчарку.
Что делает Старик в своем доме, никто не знал. Может быть, он писал книги, ведь когда-то публиковался, и его научные и художественные произведения и даже стихи вызывали большой интерес. А может быть, он занимался научными исследованиями. Кто-то даже пошутил, что Старик открыл секрет бессмертия. Действительно, он как бы законсервировался, и сколько ему лет на вид определить было трудно. Его друзей в городе уже не осталось. Все к Старику привыкли, перестали о нем говорить, тем более, что и сам он ни с кем не контактировал, и люди уже забыли, как звучит его голос. Но два раза в день в любую погоду он гулял с собакой в старом парке на берегу реки, и в городе даже считалось, что увидеть утром его массивную фигуру в плаще и старой шляпе – это доброе предзнаменование. Многие после этих встреч получали хорошие вести, некоторым везло в любви, а кто-то даже нашёл деньги.
И вот однажды утром, а было это как раз в рождественскую ночь, в год, когда в этой стране исполнялось девяносто лет со дня знаменитой революции, которая переломала всю историю страны и судьбы ее граждан, люди проснулись и увидели, что старого дома на берегу реки нет. Все дома вокруг на месте, а этого нет, и такое впечатление, что никогда и не было. На его месте стоял занесенный снегом (зима в тот год была снежная) сад. Вместе с домом исчезли Старик и собака. Кто-то из соседей забеспокоился, даже звонили в мэрию, но там ответили, что никакого дома и быть не должно, а тот, что стоял на этом месте с 1898 года был снесен из-за ветхости еще двадцать лет назад, и сейчас мэрия, в числе прочих, рассматривает заявку на использование этой территории. А потом все успокоились и о доме и старике забыли.
Город был озабочен другим событием – назначением нового губернатора. Им стал совсем новый и неизвестный в городе человек. Появился он внезапно, просто возник вечером в губернаторском кабинете, а наутро все газеты опубликовали указ Президента о его назначении. Фамилия его никому ничего не говорила, но поползли слухи, что он был до этого, то ли послом в Марокко, то ли специальным засекреченным посланником президента в Организации Объединенных Наций.
В области давно не было губернатора, предыдущего куда-то перевели, а исполнявший обязанности его заместитель был больным, пожилым человеком и давно просился на пенсию. За время безвластия в городе расцвела коррупция, бандиты, бывало, грабили людей прямо на улицах, прогремело несколько заказных убийств, связанных с переделом собственности. Город вечерами пустел, люди всего боялись, а некоторые просто уезжали отсюда.
Наутро Губернатор выступил перед народом на центральной площади города. Кто не смог прийти, смотрел его выступление по местному телевидению. Выступление было коротким. Губернатор сказал: «С сегодняшнего дня мы будем жить честно, по закону». И еще он сказал: «Мы будем любить друг друга…»
Эти слова передавались из уст в уста. Кто-то верил, другие с сомнением качали головами. Но на следующий день жителей города ожидало много сюрпризов. С утра выплатили долги по пенсиям всем пенсионерам и еще вручили шикарные Рождественские пайки и подарки, затем из резервов местного бюджета в два раза была повышена зарплата врачам и учителям. Дальше – больше: из города в паническом состоянии побежали бандиты, они уезжали быстро, бросая дома и вещи, кто на машинах, кто на поезде, а каталы во главе со знаменитым шулером Жорой Горбатым даже зафрахтовали чартерный рейс в ЮАР. Был арестован Интерполом и отправлен в США, где его должны судить за уклонения от уплаты налогов, знаменитый мошенник, много лет под прикрытием страховых фирм обманывавший людей. Городские чиновники, бравшие взятки, были арестованы прямо на рабочих местах. И наступила нормальная жизнь…
Через год на праздновании годовщины со дня назначения нового губернатора праздничные столы были накрыты прямо на центральной площади. Люди пели, танцевали и любили друг друга. Все были слегка пьяны, но никто не напился и не подрался. Всем было хорошо. Но что самое поразительное, рядом с Губернатором за главным столом сидел Старик с собакой. И этому почему-то никто не удивился. Удивились другому: как похожи Старик и Губернатор, только Губернатор гораздо моложе и без бороды.
«А вдруг, это его сын! Нет, скорее, внук!».
Так подумали многие, но сегодня это уже было не важно. Старику, как самому почтенному жителю города, дали слово, и он произнес любимые слова губернатора: «Мы будем любить друг друга!».
Голос его звучал молодо и красиво, а собака сказала: «Да уж…». Или это только всем показалось. Ведь выпили же…
Конь
(написан под псевдонимом Анро Мышквей вместе с Анатолием Мышковским в конце 70-х в поселке Озерное во время службы в армии)
Посвящается супругам Васильевым
Впервые взявшему в руки мой роман и прочитавшему несколько глав может показаться, что он пошл и груб, что от каждой строки несет перегаром, шелестом карт и простыней. Но для того, чтобы понять замысел произведения необходимо быть существом мудрым, обладающим недюжинным умом, способным чувствовать юмор во всех его проявлениях. Ни для кого не секрет то, что многие из нас проводят свою молодость в окружении красивых женщин, хрустальных бокалов, а иногда просто граненых стаканов и с картами в руках, но это не мешает им впоследствии вносить свою более или менее значительную лепту в непрекращающееся движение человечества на пути к ИСТИНЕ. Такое духовное возмужание, постепенное, не сразу заметное, а в начале романа лишь предполагаемое, людей моего поколения я и хотел здесь показать.
АнРо МышКвей
Не впрячь в телегу скакуна,
Чья кровь чиста, свежа, вольна…
* * *
Стучат копыта, хвост трубой,
Да степь мелькает под ногой,
Да ветер свищет мне в ушах.
Спеши, ездок! Быстрее шаг!
И конь несется в облака,
Внизу поля, леса, река…
А вверх посмотришь: неба синь;
Кто на пути, кричу я – сгинь!
А не уходит – матом гну,
И вновь вперед – навстречу дню,
А вот забрезжит уж рассвет,
О, здравствуй, новый день, привет!
Я мчусь туда, где ярче, вглубь,
Покрылась мылом шея, круп,
И солнце палит в очи, пыль.
Сей трудный день не сказка – быль.
Но лишь пришпорю я коня,
Направлю в сердце, в гущу дня,
Подставлю ветру я лицо,
Еще чего, чего еще…
* * *
Где та земля, в которой нас зароют?
Где та мечта, к которой мы идем?
Где та вода, которой нас умоют?
Когда устав с дороги мы придем.
А где те женщины, что искренне мы любим,
И где друзья, способные понять,
Сегодня молодость мы безвозвратно губим,
А завтра будет нечего отдать.
Глава I. Поединок
Я ужасно люблю эти вещи.
Вы хотите узнать, что и как?
Так задуйте сознания свечи.
Назовем это просто – бардак.
Нет не тот бардак, пошлый и грубый,
Тот у нас запрещен навсегда,
Мы же с жизнью целуемся в губы,
И не помним где, как и когда.
Ядд выплеснул ему в лицо рюмку водки, она медленно потекла по красным потным щекам, черной бороде, капая на густую волосатую грудь и грязный, давно немытый пол. Здоровый фыркнул, облизнулся и растерянно огляделся по сторонам. Отовсюду на него смотрели жестокие, незнающие пощады глаза друзей.
– Пей, скотина, пей! – прокричал Бабников и спрятался за мощное плечо Ядда. Деваться было некуда, Здоровый грузно встал, тяжело вздохнул, не глядя нащупал стакан, оттопырив мизинец и высоко задрав локоть, привычным заученным жестом опрокинул его в широко раскрытый рот.
Гиканьем и криком толпа встретила очередную победу Здорового. Обезумевший Бабников элегантным движением сорвал с себя трусы и высоко взметнул их над головой. Но как не эксцентрична была его выходка, внимание всех уже было приковано к Ядду, размеренно и деловито наливавшему себе из бутылки. Наступила гробовая тишина. Борьба продолжалась.
Такие поединки они устраивали нередко, и победа, как блудливая женщина, кочевала от одного к другому. Секундировавшие подобные дуэли друзья заключали по этому поводу разнообразные пари. Сегодняшний вечер не был исключением. Большинство ставило на Ядда, так как Здорового с утра мучил приступ сенной лихорадки, сопровождавшийся обильным насморком. Лишь лейтенант Чуняев, недавно попавший в компанию и покоренный рослой объемной фигурой и всепоглощающей уверенностью в себя Здорового, поставил на него. Однако шансы Ядда были предпочтительнее еще потому, что он выступал в собственном доме.
Эта заброшенная бревенчатая изба в дремучем лесу в двадцати километрах от города, освещаемая свечами, с широкими деревянными кроватями, русской печью, темными, увешанными иконами стенами, досталась Ядду в наследство от предков. Он часто привозил сюда друзей, с которыми пил водку, играл в карты, любил женщин, а иногда, усталый, приезжал сам и в одиночестве писал стихи. Тогда он просыпался по ночам и царапал в полумраке на оборванных клочках бумаги неровные строки:
Пишу с натуры, с кошмара,
Презирая гнетущий рок,
Не чувствуя перегара,
Иронии полных строк…
или
Я баб похотливых встречаю с издевкой.
Оставьте себе любви излияния.
И только со смертью, последнею девкой.
Желаю сойтись для прелюбодеяния.
Сейчас, в наступившей тишине, Ядд подносил ко рту полный стакан, но выпить ему не удалось. Вдруг распахнулось окно, и друзья с ужасом увидели нагромождение женских тел, переваливающихся через подоконник. Когда пьяное воображение переварило действительные факты, то оказалось, что женщин всего две: Танька – невеста, неизвестно когда успевшего надеть трусы Бабникова, и Ирочка, делившая свое любвеобильное сердце на две части, одна из которых принадлежала кандидату по боксу Псову, а другая – всем остальным.
Нужно заметить, что не все оказались рады такому повороту событий – Ядд, Здоровый и Псов мечтали провести этот вечер в мужской компании. Бабников же, обожествлявший любое появление своей Таньки, и Чуняев, так долго слышавший «Смирно, ложись!» от кого угодно, но только не от женщин, были несказанно рады. Как бы там ни было, но появление женщин в корне изменило дальнейший ход событий. Продолжение поединка грозило превратить благородное состязание в глупый, никому не нужный фарс.
Задувать свечи было еще рано, и девушек усадили за стол. Началась обычная для этой компании пирушка с головокружительными тостами Здорового, заразительным смехом Псова и мучительными попытками сострить Бабникова. Вскоре голова Бабникова безжизненно поникла на стол, и разочарованная Танька стала в нерешительности переводить взгляд с продолжавшего философствовать с самим собой Здорового на плававшего брассом в луже водки Ядда. Лейтенант Чуняев пытался построиться с Ирочкой в колонну по два, а Псов в исступлении бил во дворе грушу.
Опустившись на грешную землю, Здоровый взял Бабникова, Таньку, раздел их, уложил в широкую кровать и накрыл свежей простыней. К этому времени закончивший заплыв Ядд вышел на берег, задул свечи и со словами:
Меняю женщин очень часто,
Люблю я выпить и поесть,
Оно не в этом, верно, счастье,
Но в этом тоже что-то есть.
Затем взял Здорового под руку и предложил продолжить товарищескую встречу с пением песен и чтением стихов на свежем воздухе. Они взяли необходимый инструмент и расположились в лопухах.
Обучив Ирочку азам строевой подготовки, Чуняев вышел покурить и оправиться и был ошарашен, вернувшись обратно и застав на своем месте Псова. С мольбой о помощи он бросился в лопухи, но был остановлен строфой Здорового.
От ваших жизненных проблем
Удрать мне хочется в Ботсвану,
А жизнь – глупейшую из лемм,
Решайте сами, член мой с вами.
Чуняев понял, что от поэтов помощи ждать нечего, истошно завопил и забарабанил слезами по зеленым лопухам.
Когда все было выпито и выпето, Здоровый и Ядд взобрались на печку и залились протяжным звонким храпом. Между ними ворочался Чуняев. Он бодрствовал. Ничто не могло усыпить его бдительность. Посреди ночи ему показалось, что момент наступил. Он поднялся на четвереньках и таинственным шепотом спросил:
– Ира, он уже спит?
– Я тебе усну! – ответила темнота характерным сиплым басом Псова.
Чуняев, привыкший стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, не стал пререкаться и смиренно улегся на теплое место между могучими телами Ядда и Здорового.
Вскоре все затихло.
Глава II. Преферанс
И вновь за карточным столом,
И вновь банкир тасует карты,
И прикуп кожу жжет тузом,
И руки скованы азартом.
Утром, вернувшись в город, Здоровый первым делом нашел бочку с пивом, постоял там и неуверенной походкой направился домой. Принял душ, сменил белье и с куском голландского сыра и чашкой кофе растянулся на диване. Он предался радостным думам и воспоминаниям. В памяти всплывали яркие эпизоды его бешеным галопом несущейся жизни. Вдруг его потянуло в Париж. Он явственно ощутил, чего ему не хватало все эти годы. Ему страстно захотелось пройтись по Елисейским полям, плюнуть в Сену, вывернуться на Монмартре и обнять простую французскую труженицу.
Но с Парижем придется повременить. Не закончена кандидатская диссертация, так хочется напечатать сборник стихов и вообще… Его мысли перекинулись на новый, милый сердцу предмет. В последнее время Здоровому абсолютно не шла карта. Но сегодня он решил положить этому конец. В 15-00 в гостинице «Скотовск», ему предстоял ответственнейший преферанс с тремя заезжими знаменитостями. Условия игры были установлены заранее. Ставки довольно велики: вист – рубль. Но весь фокус был в том, что у Здорового совершенно не было денег, и проигрывать он не имел никакого права.
«А может, не пойти?» – подумал он, перевернувшись со спины на живот, и представил себе сегодняшний вечер на лоне природы в окружении красивых женщин, но минутой позже усилием воли отбросил подлую мыслишку и уже ругал себя за слабоволие и бесхарактерность.
В 13-30 он встал, съел поданный мамой обед и, надев свой любимый голландский костюм и подаренный чьей-то женой французский галстук, открыл дверь, но тут же вернулся, причесал бороду, поцеловал бабушку, что всегда приносило ему удачу, и, лишь тогда, уверенной походкой вышел из дому.
В 14-55 он постучал в полированную дверь номера 101 центральной гостиницы города Скотовска. Дверь открыл лысеющий мужчина средних лет с зелеными навыкате глазами и большими оттопыренными ушами. Здоровый знал его много лет и помнил, как еще ребенком с восхищением наблюдал за лысеющим, расправлявшимся однажды на пляже с местными скотовскими корифеями. Тогда он отпустил в одной рубашке домой друга и учителя Здорового, дотоле непобедимого Боба. И вот теперь настало время отомстить немногословному и скупому, лысеющему, носившему прозвище Полтинник, за былые обиды.
Полтинник познакомил Здорового с двумя другими партнерами, расположившимися в удобных креслах за небольшим столом номера «люкс». В одном из них, низкорослом, тучном, с густыми черными бакенбардами, маленьким носом и толстыми губами, он с удивлением и радостью обнаружил своего старого приятеля Филимона, неизвестно куда пропавшего пять лет назад, но ни одним жестом не показал этого. Филимон был умен и опытен, быстро сориентировался в создавшейся ситуации, протянул свою маленькую пухлую ручку и, склонив курчавую голову, расплывшись в улыбке, произнес:
– Очень рад, Феликс.
В свое время они много играли в паре, понимали друг друга с полужеста и, взглянув в темные, хитрые глаза Филимона, Здоровый понял – судьба сегодняшней встречи предрешена.
Четвертый участник – высокий, тощий, изысканно одетый, с красивым правильным лицом и высоким лбом, был моложе остальных, держал себя свободно, непринужденно, в его повадках чувствовалось гусарское начало, такие играют легко, рискованно, не задумываясь, и либо много выигрывают, либо проигрываются в пух и прах. Назвался он Эдуардом.
Началась игра. Здоровый ослабил галстук, снял с руки швейцарские часы, положил их с левой стороны, взял сданные карты, бегло просмотрел их и тихо, но уверенно произнес:
– Раз.
Полтинник спасовал, но тут Эдик, откинувшись ни спинку кресла, снисходительно улыбаясь, бросил:
– Мизер…
Возмущенный Здоровый заерзал на месте, но «девять» объявлять было не на чем, и Филимон открыл прикуп. В прикупе лежали дама и король пик. Здесь чувствовался талант Филимона. Кроме «голого» прикупленного марьяжа у Эдика был «пробой» в трефе: семь, десять. По всем правилам снести он должен был марьяж. На это и рассчитывал Здоровый. Но каково же было удивление окружающих, когда, вместо взятки на десятку треф, Эдик сбросил пиковую даму. Он легко и просто обвел вокруг пальца этих зубров преферанса, сделав неправильный, глупый, никем неожиданный снос. Полтинник грязно выругался, чего раньше за ним никогда не замечалось, и нервно закурил.
Такое неожиданное начало придало игре лихорадочную окраску и даже обычно спокойный Филимон долгое время не мог взять себя в руки. В этой ситуации, как рыба в воде чувствовал себя Эдик. Он играл семерные, восьмерные, девятерные, проходил чистым на распасах, удачно вистовал, словом, выигрывал все больше и больше, и трудно было предположить, что что-то сможет его остановить. Здоровому карта явно не шла. Нет, он периодически пытался что-то сыграть. Иногда «садился», иногда все же играл, но это была не та игра, не та карта, к которой он привык, которую любил и которую так ждал сегодня.
Через некоторое время обстановка несколько успокоилась. Здоровый и Филимон начали играть аккуратно, слаженно, без видимых ошибок. Однако, они могли лишь уменьшить свой проигрыш, выигрывал же за столом один – молодой человек в темных очках с золотой оправой и в синем джинсовом костюме «Рой-Роджерс», который играл легко и бесстрашно, не обращая внимания ни на кого, для себя, для удовольствия, но в то же время выигрывал уже очень и очень много.
Но тут произошло то, что случается только в снах или в плохих дешевых кинофильмах, нельзя сказать, что Здоровый чувствовал приближение этой минуты, ждал ее, что внутренний голос шептал ему: «Вот он – миг удачи!» Нет, ничего этого не было. Когда он в очередной раз открыл карты, то не ждал увидеть там ничего хорошего. Мысли его уже были заняты другими и малоприятными вещами: он думал, что придется продавать швейцарские часы и кое-что из марок, но тут… взгляд его упал на карты и он сразу понял, что пришла игра. Он даже не видел конкретно какие у него карты, а схватывал всю картину в целом.
– Раз! – сказал он твердо, уверенно и посмотрел в скрытые за темными стеклами глаза Эдика, который полулежал в кресле и покачивал ногой, обутой в тупоносый финский туфель на высоком каблуке. Эдик ухмыльнулся своей нагловатой, кривой улыбкой и тихо, так что все скорее поняли, чем услышали, сказал:
– Я играю мизер.
Окончание фразы потонуло в крике, который, не глядя в карты, издал Здоровый:
– Девять!
У Полтинника начало дергаться ухо, он отвернулся, чтобы скрыть слезы, без которых не мог смотреть, как делят его, как он любил выражаться, «с таким трудом заработанные деньги».
Филимон открыл прикуп. В нем опять чувствовалась рука мастера: туз пик, король треф. Лишь теперь Здоровый внимательно рассмотрел карту. Он не поверил своим глазам, ему показалось, что он спит или бредит. Он зажмурился, покрутил головой, открыл глаза и снова принялся внимательно рассматривать карты. Но ошибки быть не могло. На руках у него лежало то, что он сам за десять лет, проведенных за карточным столом, видел впервые, но о чем ему рассказывали старые седые преферансисты, его даже знакомили с человеком, который много лет проплавал моряком, и однажды, в Греции, видел Это. На руках у Здорового лежал преферанс: туз, король, дама в четырех мастях.
Он бросил карты на стол, уронил голову на свои мощные бицепсы и громко заплакал от счастья. В углу, под кроватью, тихонько скулил Полтинник, а в кресле ссутулившись сидел поседевший Эдик, который сразу осунулся, постарел и потерял всю свою элегантность и легкость.
Здоровый встал, вынул носовой платок, громко высморкался, вытер глаза и сказал:
– Прошу вас, господа.
В это время Филимон уже выводил на листе бумаги четырехзначные цифры.
Эдик стал постепенно раздеваться, вытаскивая из многочисленных карманов смятые червонцы и четвертаки. Полтинник, надо отдать ему должное, с достоинством поднес конвертик с пачкой новеньких, хрустящих сторублевок и неуверенной шаркающей походкой ушел в туалет, где сразу спустил воду.
В общем, из номера «люкс» Здоровый вышел с оттопыренным левым внутренним карманом в сопровождении Филимона, услужливо открывшему ему дверь и несшего его дипломат, в котором лежали финские туфли на высоком каблуке фирмы «Топмэн», джинсовый костюм «Рой-Роджерс» и темные очки в золотой оправе.