Боги Иторы

Не останавливаясь, Ксанд проскочил угол бревенчатого сруба и тут же ловко, как кошка, принялся карабкаться вверх. Где-то здесь должен был оставаться проём для смыва нечистот из комнат верхних этажей – характерные разводы на земле и стенах давали ясный знак. Ещё мгновение, и его тело уже ввинчивалось в непроглядный мрак стока. Сейчас только не хватало застрять, подумал Ксанд, яростно помогая себе локтями. Однако чужая одёжа не подвела, нигде не застряла. Задыхаясь от спёртого воздуха и ориентируясь только блёклые ауры, различимые внутренним зрением, Ксанд благополучно выбрался. За стеной была слышна забористая брань, но за ним никто лезть не решился. Сейчас, дайте время, внутри их должно быть не так уж много, да и пока наружные догадаются добежать до ворот, объяснить, что произошло…

Дверь, ведущая на лестницу, оказалась совсем рядом, бард ураганом смерти скатился вниз, разя противников наповал – жёстко, грубыми размашистыми ударами наискось. Здесь, вдали от вражеских стрелков, в тесных коридорах, где бьются друг с другом лишь два умения – ему не было равных. Ещё три тела остались остывать на полу. Ксанд разок выругался на дрянную сталь меча, но делать было нечего, внутренний двор встретил его свистом арбалетных болтов. Что-то едва коснулось холодом щеки, но он вовсе не обратил на это внимания. Пленники – полсотни не очень хорошо связанных людей – отреагировали на его появление на радость живо. Парой взмахов клинка Ксанд поставил в строй пятерых здоровых купеческих сынков, и даже обеспечил им кой-какое оружие. Вот свистнули из окон, выходящих наружу, первые стрелы, заставляя врага отбежать за хорошее укрытие. Теперь можно думать о том, что делать, когда налётчики этот склад с четырёх концов подожгут. Налётчики отнюдь не дураки, рано или поздно они своего добьются, запертые же старики, дети и женщины держат теперь закрывшихся внутри лучше всякой верёвки.

Вот уже – аккуратно, навесом, не рискуя соревноваться в меткости с занявшими удобную позицию местными – полетели первые смолящие воздух стрелы. Сейчас тут будет жарко.

Ксанд спервоначалу закладывался на то, что спасение пленных может оказаться делом провальным, теперь бы самому вновь проскользнуть в тыл к противнику, вот только дым от горящих крыш разойдётся… Что это?

Забыв о боли в колене, бард проскользнул наверх. Снаружи заволновались, раздались резкие команды, перестали лететь огненные стрелы. Что-то тут не так. Резкий клич боевого рожка раздался уже совсем рядом – на окраинах Лино. Дружина, местная дружина!

Ксанд поймал себя на том, что, свесившись по пояс из окна, он что-то кричит, размахивает мечом… острая боль в подреберье заставила его слишком поздно осознать ошибку. Внутреннее зрение тотчас погасло, вернув миру его обычные серые краски. Потом его покинуло и сознание.

Иногда ей становилось хуже, она металась, стонала, её дыхание срывалось на бессильный хрип, лоб покрывался липкой испариной, ладони вцеплялись друг в друга, кожа приобретала неживой зеленоватый оттенок.

Борьба с недугом изводила её, отнимала последние силы, он же не мог ей ничем помочь. В такие мгновения ему оставалось лишь следить за ней из другого угла пещеры, следить насколько пристально, насколько ему позволяли природные способности.

Время от времени нужно было подняться, пройти в глубину пещеры, где журчала чистая ключевая вода, набрать в большой кувшин с высоким горлышком, потом – осторожно, как бы не навредить – обтереть ей лицо влажным полотенцем, смочить губы, чтобы несколько капель целебной влаги сумели проскользнуть к горящему языку. Приступ жестокого кашля, который за этим следовал, было невозможно слушать. Казалось, девушку выворачивает наизнанку, так стремилось её тело избавиться от бремени. Помочь ей в этой борьбе было невозможно, он прекрасно это знал, но ничего не мог с собой поделать, быть в её мучениях сторонним безразличным наблюдателем он не был способен.

Его черёд начинался гораздо позже, когда, раз от раза, приступы ослаблялись, судороги больше не изменяли до неузнаваемости её лицо, а ладони покойно располагались на груди. Именно тогда начинали оттаивать скрученные в агонии нервные окончания, оживали мышцы, бурая нездоровая кровь толчками начинала пробиваться через сеть сосудов. Она оживала и, тем самым, открывала своё сознание пьянящей волне боли.

Так её тело вновь праздновало собственную жизнь, хмельное и стенающее от осознания этого факта. Шок отходил, и она начинала сначала лишь тихо выть, потом всё громче, громче, громче! Её крик срывался на бесноватое шипение, глаза выкатывались, не видя ничего, кроме заливающего всё океана боли. Именно тут он приступал к делу, его главный талант давал такую возможность. Спасти человека не от смерти, но от страданий. Бессмысленных и от этого не менее страшных.

Его песни не умели врачевать раны. Но они приносили избавление.

 
Кзарра, Кзарра, ты рано поднялась
На бессмертие песню пропеть,
Свои острые жвала воздела,
Воззвала,
Обещая назавтра согреть.
Но тепло твоих лон и ладоней
Не дано ощутить, кто ничей,
И тем более тем, кто свободней,
Чем весенний последний ручей.
Кзарра, ты воплощённая ярость
Нам подарена ты на беду
Вместо прежней сестры расстаралась,
Подменив чашей с ядом еду.
Но не думай, что ты успокоишь
Тех, наверное, верных детей,
Ведь для нас ты отныне всего лишь
Дар прискорбия, смерть королей,
Символ жизни, прошедшей без толку,
Что сознал человек на беду,
Я сейчас допою и умолкну.
И, наверное, тоже уйду.
 

Ксанд медленно, напряжённо ворочал головой, ощущение было такое, словно в самое основание черепа насыпали пригоршню крупного речного песка. Такая боль могла свести с ума, однако если он хотел вернуть хоть какое-то соображение о собственном местоположении, нужно для начала хотя бы попытаться разогнать предательскую мглу перед глазами.

Рядом раздались шаги. Словно тяжелыми коваными подошвами по деревянному полу.

– Ксанд, у вас невероятная способность попадать в переделки, но в этот раз вам повезло.

Лострин, его хранитель и давний товарищ по странствиям. Это он должен был доставить нужные Ксанду предметы в этот злосчастный городок. Это его выследили враги, это на него, как на живца, должны были поймать и самого Ксанда. Однако бродяга, оказывается, жив!

Ксанд разлепил губы, припал к заботливо поднесённому кувшину. Вода была ледяная, невероятно вкусная.

Постепенно вернулось зрение, сквозь пелену и мельтешение чёрных пятен Ксанду удалось разглядеть, что он лежит на какой-то кушетке в неизвестном помещении, раны его перебинтованы, и даже на колено наложена целебная мазь.

– Падая, расшиблись, иначе всё было бы гораздо лучше… лежите, я вам сказал. Бард, вы куда-то собрались?

– Где мой свёрток? – Ксанд повалился обратно на кровать, силы были ещё не те. – Где моя лизанна?

– Да тут, тут… не беспокойтесь. Вот.

Ладонь Ксанда осторожно подняли и положили на мягкую ткань, под которой явственно ощущались мелкие твёрдые предметы – перстни, камни… его богатство, которое так долго ждало своего хозяина. Тут же, рядом, прислонёнными к ложу стояли его посох и лизанна – в добром, бормочьей кожи чехле. Хорошо.

– Что случилось, почему…

– Да я только успел с хозяевами переговорить, про вас расспросить, как тут же эти явились. Я неладное давно чувствовал, в дороге ещё, так что даже не стал за грузом возвращаться – сразу двинул к ближайшему посту дружины. А солдатики уж не сплоховали – почти всех успели положить, разве что человечка три упустили. Вот только с вами беда… стоило оно того, в бучу лезть?

– Стоило, стоило. Я чувствовал, где лежат артефакты, ты ж за ними не стал возвращаться… выбора у меня не было. Вот что… у опушки лошадь меня дожидается. Ты её найди, да отведи к хозяину на хутор, было слово дано – её вернуть. Это тут недалеко, вверх по дороге… и вот что. Закончишь с этим делом – не останавливаясь направляйся на север к харудам. Лострин, ты понял?

Хранитель издал едва слышный звук, потоптался на месте и только потом решился спросить:

– Ксанд, я вас знаю много лет, мы побывали в стольких переделках, я стал вашим хранителем, и вот теперь, когда вам так нужен близкий друг, товарищ, когда впереди могут понадобиться все силы, которые только доступны нам в этой жизни, вы прогоняете меня?!

Ксанд открыл глаза, поднялся на постели, хмуро уставился на глупого мальчишку.

– Ты ничего не понимаешь… всё тот же, застрял в своём детстве, где сказки про добрых Богов и всемогущих героев. Не так всё… этот мир смертельно опасен для Игроков, даже для лучших из нас. Но он трижды опасен для тех, кто вызвался нам помогать. Ты силён, не спорю. Ты молод и горяч. Это хорошо.

Ксанд нахмурился и отогнал мелькнувшую перед глазами картину.

– Плохо то, что ты – не Игрок. В тебе нет зова Устья, как мне это ни прискорбно. Вот что случилось: кто-то из Сильных разглядел тебя в толпе, несмотря на все мои усилия. И тут же решил изловить меня, используя свёрток как наживку. То, что это им не удалось – наше счастье, а оно не безгранично.

– Но, Ксанд…

– Никаких «но». Ты сильный воин, тебе будут рады везде, где нужен добрый клинок, и харуды тебя примут по моему слову, стоит тебе найти одного из алрих. Однако тебе не устоять против Богов. И чем ближе ты ко мне – тем большую опасность для нас обоих эта близость представляет. Понял?

– А как же ваша наука… вы больше не сможете меня учить игре в камни…

– Ты уже отлично знаешь свою роль в этом мире. Маленький, опасный, колючий осколок горного хрусталя не должен показываться в центре доски даже на два хода, иначе он будет неминуемо проглочен любым из десятка враждующих сторон. Держись с краю, Лострин, пережди драку, иначе погибнешь ни за грош. Шутки, друг мой, отныне закончились.

Разговор этот неприятный, вопреки желаниям Ксанда, продолжался до самого заката. Но даже отправляя хмурого хранителя восвояси, бард не мог избавиться от мрачных предчувствий. Лострин, конечно, с ним согласился, но что-то он себе такое нехорошее замыслил… ой, выкинет ещё что.

Однако делать было нечего, он и так задержался. Провожать его вышло, почитай, всё уцелевшее мужское население Лино, дали коня, денег в дорогу, кой-каких припасов взамест утерянных. Ксанд пристроил за спину свою верную лизанну, приторочил походный мешок и верный посох к седлу, у бедра теперь покачивался припасённый Лострином ручник славной работы мастеров далёкого южного племени. Содержимое свёртка перекочевало на фаланги пальцев, запястья, шею, покрыв его ровным слоем сверкающей брони. Пусть она видна только его внутреннему зрению, но кое-кому теперь следует его опасаться. Игроки и сами многого стоят, но именно их редчайшие коллекции артефактов со всей Иторы делают порой вовсе незаметный постороннему глазу дар могучим оружием.

Когда Ксанд отправлялся, раны ещё беспокоили, однако он не стал поддаваться слабости. Его дорожный плащ мелькнул в воротах Лино и скрылся в подступающей тьме.

Снова скачка сквозь ночь, снова топот копыт и шальные мысли в голове. Нужно было составить кой-какие планы на будущее. Эта немая, обезличенная охота, что началась, чувствовал бард, на него самого, раньше была лишь лихой возможностью для старушки-судьбы. Вероятностью, питаемой в келейных беседах и праздных размышлениях ушедшего на покой Игрока. Сейчас она стала реальной – повязки на его свежих ранах говорили об этом лучше всяких слов. Кто из Сильных Иторы стоит за событиями в Лино, Ксанд выяснить нынче не смог, его противники предпочитали играть чужими костями. «Или на чужих костях», – подумал он. Жутковатый каламбур.

Истрата, Додт, Ксер… с этими дело имел, еле ноги унёс. О последнем, правда, с некоторых пор – ни слуху, ни духу. Возможно, всё-таки оцарапал бессмертную душонку чей-то острый ножичек, а может, тот просто затаился, попивает дымок курительный свой, отлёживается, планы строит. Этот, точнее слуги его – страшные люди.

А может, и правда – так, случаем, испробовали старые знакомцы знаменитого барда на зуб. Авось попадётся старик… Нет.

Что бы ни говорил он своему хранителю Лострину, тот был великолепным бойцом и прирождённым разведчиком, иначе никогда не доверил бы ему Ксанд, повидавший всякое в жизни, свои сокровища. И взять след такого человека, да ещё снабжённого чужим, но достаточно сильным магическим арсеналом, было весьма непросто. Особенно с помощью Сил.

Клин клином вышибают только в деревенских поговорках. А тут… правду говорили слова, оброненные меж восьмерыми под сенью заброшенной часовни.

Ксанд затянул посильнее перевязь лизанны и лишний раз пришпорил лошадь.

Путь от границ Загорья до древней столицы Восточной Тиссали города Милона занял у него два дня. За это время он был вынужден целых три раза останавливаться на краткий отдых в придорожных тавернах. Раны на привыкшем к походной жизни сильном теле заживали быстро, но всё-таки беспокоили. Ксанд пару часов отлёживался, продолжая сквозь чуткий сон вслушиваться в окружающий мир, потом с аппетитом съедал всё, что мог предложить хозяин, благодарил его за угощение, менял лошадь и снова отправлялся в путь. Кем бы ни были эти рыщущие в поисках Игрока тени, им стоило пытаться его обогнать лишь одвуконь, да и то – поди проделай это незаметно для глаз местных дружинников, привычно бдивших на сторожевых вышках, мимо них толпа конных проскользнуть бы не смогла. Тиссали ещё помнила недавние набеги северных степняков, их страшные луки и боевые кистени, так что ставить под сомнение степень готовности дозорных не приходилось.

Добравшись до стан стольного града, бард въехал в южные ворота, лишь изрядно расспросив дородного сотника, жевавшего коренье таббы под лёгким деревянным навесом невдалеке от будки таможенного писаря. Нет, никаких чужаков тут не видели, даже разбойнички что-то в последнее время шалить перестали. Да, Пресветлый нынче в городе, где ж ему ещё быть. Следит и наставляет, как водится. А бумаги, мил человек, у тебя в порядке? Ну, так проезжай, не задерживай.

Узкие, стеленные дранкой чавкающие боковые улочки, зажатые между высокими глухими каменными стенами домов, напомнили Ксанду давешнее происшествие в Лино, отнюдь не улучшив его настроение. Прав ли он был, решив заглянуть по дороге на запад к Пресветлому в серебряные хоромы? С одной стороны, конечно, дела Игроков должны оставаться сокрытыми, но с другой… мог и погибнуть по небрежности. Теперь же он чувствовал необходимость заручиться чем-то более надёжным, чем собственное везение. Игра становилась грубой, и Серому Камню требовалось прикрытие.

Размышляя на эту тему, бард добрался к самому подножию длинной лестничной анфилады, что вела на вершину холма, ставшего некогда фундаментом Белой цитадели Пресветлого Князя. Нижние ступени занимала полудюжина скучающих гридей из числа гвардии Его Высочества, странно, раньше такой осторожности наш многомудрый не проявлял. Вот и стрелки́ скорчились в своих каморках на самом верху. Различить их с такого расстояния было нелегко даже его, Ксанда, внутреннему зрению. Эти ребятки могут уложить на мрамор любого, кто попробует без надлежащего разрешения проникнуть во внутренние покои дворца. Что ж.

Гибкий молодой десятник хмуро покосился на барда, оставшегося в седле, показным жестом поправил эфес своего широкого меча, что бы более пригоден для конного, нежели для пешего боя, подошёл.

– Что тебе угодно, добрый человек, не праздное ли любопытство привело в дверям Пресветлого Князя?

– Не праздное, увы, не праздное, – Ксанд ловким движением соскользнул на мостовую, их взгляды оказались вровень друг с другом. Секунду молча смотрели они друг на друга, после чего Ксанд сделал шаг назад, галантно поклонившись – парнишка хорошо держал взгляд. – Передайте, юноша, своим набольшим, что на приём к Пресветлому явился сам Ксанд Тиссалийский, сын Птора, бард, известный своим искусством пения и декламации далеко за пределами Тиссали.

Надо отдать десятнику должное, пустое бахвальство он принимал вполне естественным образом, как истинно человеческое качество.

– А не желаешь ли ты именоваться самим Мёртвым Императором, известным и вовсе по всей Средине?

– Будем считать, что мне для подобного не хватило воображения. А теперь – исполняйте свою службу как до́лжно, молодой человек!

О, не будь подобная служба его давним прошлым, Ксанд бы немало позабавился этой сценой. Однако сейчас что-то его всё-таки задело. Этот мальчик, и правда, мнил о себе слишком много.

– Выполнять!!!

Слово сорвалось с губ свирепым рыком, он даже не успел себя одёрнуть.

– Да как ты…

– Смирно! – сам Пресветлый, во всей красе, с двумя гридями-телохранителями, плащ развевается за плечами, глаза горят. – Десятник, вернитесь на пост, – и, уже спокойнее, – вы слишком молоды, чтобы быть таким самоуверенным. Жить расхотелось?

– Но, Ваша!..

– Хотите в карцер? Могу устроить. Всё лучше, чем приглашать ваших родителей на похороны сына. Довольно, вы свободны!

И уже совсем тихо:

– А ты, бард, изволь следовать за нами.

Собственно, путь до серебряных покоев занял добрых четверть однёшки, как только Пресветлый успел добраться ему навстречу так быстро? Стоило порадоваться слаженности и расторопности работы дозорных да вестовых Его Светлости. По дороге разговаривали о пустом – обсуждали знатность теперешней охоты, виды на урожай ледяных груш да на шкуры доброго лесного зверя ургуара. Ни о Совете в часовне, ни о событиях в Лино, естественно, бард не заикался. Впрочем, даже когда мягкая аура слепоты накрыла его и Пресветлого, разговор продолжался с крайней осторожностью.

– Мы давно не виделись, а, бард? Сколько лет прошло…

– Ваша Светлость всё прекрасно помнит…

– Не называй меня так, Ксанд, не надо.

– А как же мне именовать Вашу Светлость?

Князь дёрнул головой и принялся мерить опалесцирующий защитный контур широкими шагами.

– Эх, раньше ты не задавал таких вопросов…

– Это было давно, Пресветлый, очень давно. Тогда я был ещё только Княжеским Бардом. Пусть самым известным из ныне живущих, но всё-таки. Мы были друзьями, временами я пытался заменить тебе отца, но эти времена прошли. Ты видишь, я даже не могу сообщить в деталях, зачем я явился.

– До меня дошли скверные слухи…

– Да. Это правда. Меня ищут здесь и там. И так было ещё с самого твоего рождения. Увы, меня преследуют не те враги, которых можно пережить…

Пресветлый Князь, владетель Милона, которого Ксанд помнил ещё мальчишкой, ради которого он отдал бы жизнь, сейчас замер с каменным лицом, то хватаясь за гарду меча, то принимаясь шептать молитву. Вот последнее было лишним.

– Тяжело быть столь сильным в этом мире, но вместе с тем оставаться в роли Слабого? Ты боишься меня, Игрока, боишься моей Силы?

Кривая ухмылка пересекла его губы.

– Ксанд, ты всегда искушал меня. Сколько себя помню. И даже теперь ты продолжаешь это делать. Зачем? И зачем ты тогда рассказал… об Игре?

– Искушение рождает сомнение. Сомнение – сила Слабых. Она даст тебе возможность продержаться лишний день, прежде чем по моим следам будет брошена половина армий Восточной Тиссали. Даже открывая тем самым свои северные границы, ты не сможешь поступить иначе.

– Однако если ты заведомо успеешь уйти далеко…

– Несмотря на свою слепую, человеческую веру в Богов, ты не теряешь обычной хватки. Да, у тебя и твоего государства неплохие шансы пережить на этот раз моё здесь появление без лишних проблем.

Княжеский меч, искря о металлическое навершие, вошёл обратно в ножны.

– Проклятье, Ксанд, я не могу поверить самому себе, разве такое возможно?

– Что именно?

– Я сам, никто иной, именно я – не могу удержаться от предательских мыслей!..

– Твоя воля, ничья боле…

– Так ли?

– Так! Именно так! Именно ты сейчас подумал «какого рока старик ко мне припёрся»! Боги не тянут человека за язык, им этого не нужно. Вы же все не можете без них, сами тем самым становясь на путь покорности.

– Покорности?!! – громовой голос правителя пробил марево слепоты и вознёсся под самые своды замка. Ксанд не обратил на его гнев ни малейшего внимания. Он ждал, пока Светлейший сможет воспринять то, что нужно было ему, Игроку.

– Говори, бард, говори, не жди, пока я сойду с ума окончательно.

– Ладно. Скажу лишь, что если бы жизни многих и многих не замерли сейчас на весах судьбы, я бы ни за что не потревожил твой двор, ибо никакая любовь к тебе… и твоей матери не смогла бы пересилить возможные последствия подобного опрометчивого шага. Серый Камень знает своё место на игровой доске.

– Гнев Богов на твою Игру!

Ксанд усмехнулся. Ему ли не знать, каков бывает гнев Богов.

– К делу, у нас осталось мало времени. Мне нужны провожатые. Из твоих вернейших людей. И учти – у них мало шансов вернуться. На этот раз за меня взялись по серьёзному. Я не знаю, какие у меня шансы вернуться сюда ещё через десяток лет.

– Сколько у нас времени?

– Мало, очень мало, – признался Ксанд, радуясь этому «у нас». – Пока я жив только благодаря тому, что кое-кому обо мне практически ничего не известно. Моё имя прозвучало под этими сводами, но до этого оно молчало десятилетия. Более оно не тайна и одному мне придётся туго. Ты видишь, я раскрываю перед тобой все карты. Раскрываю, даже твёрдо зная, в чьи лапы угодит твоя память спустя, быть может, всего пару мгновений.

Эх, знать бы, в самом деле, это имя!

– Ты дашь мне людей?

– Да.

Ксанд жалел в этой жизни о многих вещах. Факт принадлежности Светлейшего к сонму Слабых мира сего был одой из них. Но, ничего с этим не поделаешь.

Ксанд смотрел в спины всадникам, скрывающимся один за другим в чаще леса, а сам не мог избавиться от видений. Вокруг Светлейшего сгущалось едва различимое бирюзовое облако, отчего на лице грозного воителя напряглась предательская жилка. Плохо.

Уже скрываясь в лесу, Ксанд краем глаза успел заметить, что на самом верху северной башни Белой цитадели замерла светлая женская фигурка. Мужчины должны бороться за своё право выбора земного пути, женщины же всегда вот так… провожают давно и бесследно исчезнувшую тень. Что их каждый раз связывает, поди пойми.

Прощай, Княгиня, тебе-то я уж точно не смогу помочь. Даже единым словом.

Путь на запад начинался со скверных предчувствий.

Грозная поступь неведомых сил сотрясала само основание древних скал. Их крепкие кости трещали под напором всесокрушающей власти Проклятия, что проливалась, выплёскивалась сейчас в самые недра Иторы. Стон несокрушимой горной породы, помнящей многое, казался стенаниями узника, привыкшего к собственной неволе, не желающего своей нежданной, и оттого омерзительной свободы.

Человек, приведший сюда эту силу, знал, что это за место. Полюс покоя, озеро вневременья, пропасть небытия. Оно было славно своей безжизненностью. Однажды выжженная дотла в неведомых по своей ярости сражениях Древних, эта долина до сих пор не отважилась отрастить на своём челе ни травинки. Единственный источник живой влаги был признаком того, что остальной мир хоть как-то сумел проявить свои обыкновенные картины среди монолита мёртвых скал. И эта влага была девственно-чиста, незапятнанна даже толикой чьей-то воли, ей можно было верить, ей можно было кланяться. Не расплачиваясь и не сожалея – пред ликом Иторы уже одно это было невероятным подарком.

Но кроме того – пещера была последним средоточием изначальной простоты, отторгающим всё наносное, привнесённое, лишнее, новое. Для миллиардолетней истории этого мира новым было и всё старое. Сама жизнь человеческая была чем-то новым. Сама смерть.

Иному человеку лишь на это и остаётся полагаться. Он привёл сюда её в надежде на невозможное, привёл, совершив безумное в своей бесполезности путешествие через моря, страны, подземные реки и горные массивы. Привёл. И теперь имел возможность лицезреть весь тот ужас, какой неминуемо разгулялся бы в гуще лесов и на просторах степей, пронёсся бы по городам и весям, который раз изменяя образ Средины и самой Иторы Многоликой, если бы ему позволили это сделать.

Он наблюдал, но не имел возможности оставаться в стороне.

Сияющее гало незримого света окружало то, что некогда было его невольной попутчицей. Волны чужой воли сотрясали самое естество окружающего мира – от недр до самых небес – они метались, закупоренные в узилище древней пещеры, отторгаемые историей этого места, но уже не сдерживаемые собственным носителем. Она впервые настолько всецело поддалась влиянию порчи, растворившись в ней словно бы уже навсегда. Вихрь невыносимого пламени принялся уже и за чужое – её собственную душу.

Он не моргая следил за этой яростной псевдожизнью, пока ничего не предпринимая, но уже напрягшись для решающей схватки. Первый бастион на пути всевластия рухнул, пусть его единственный защитник ещё жив, стоит только в этот раз отбросить врага – борьба будет продолжена. Борьба до последней капли человеческих сил. Отбросить? Как можно обороть врага, у которого нет ни меча, ни доспехов, ни собственно физического тела? Оружием, к которому привыкли руки, тут не поможешь. Только чистая воля, несгибаемая сила собственной души, всё искусство жить, которое тебе отпущено.

Он выгнулся струной, и ярость его крика ударила по сгустку вражеской воли. Гнев клокотал, ярился, дрожа подобно туго натянутой тетиве. Подобно струне сладкозвучной лизанны. Подобно песне, самой обыкновенной песне, какие поют на привале дружинники. Поют, быть может, за мгновение до смерти.

 
Не проси меня петь о любви в эту ночь у костра,
Не проси называть имена, ты же понял всё сам.
Не сули за балладу неспетую горсть серебра,
Всё равно эту тайну я, странник, тебе не отдам.
 
 
Слышишь, сказка лучом по скалистым скользит берегам,
И судьба затаилась, растерянно нить теребя,
Лишь холодные волны всё так же бросались к ногам,
Только белые чайки носились, о чём-то скорбя.
 
 
Менестреля крылатое сердце легко поразить,
И метался в лучистых глазах сумасшедший огонь.
Он стоял, без надежды её полюбить,
Бесполезный клинок по привычке сжимала ладонь.
 
 
И была их любовь, словно пламя костра на ветру,
Что погаснет наутро под мелким осенним дождём…
Пусть когда-нибудь в песне счастливой поэты соврут,
Но я знаю, лишь день, только день они были вдвоём.
 
 
А с рассветом их вновь развело перекрестье путей:
Он ушёл, а её через год забрала к себе смерть.
Как сказать, может, он даже помнил о ней,
Но о смерти её даже я не смогу ему спеть.
 
 
А на сердце осталась туманом глухая тоска,
Только время поможет потерю и боль пережить.
Не узнать никому, как я мёртвую нёс на руках,
Потому, что об этом я песню не смею сложить.¹
 

Перевал был таким же пустынным, как три года назад. Тропа вилась меж скал едва заметной цепочкой тайных отметин, позволяющих провести лошадей да и самому шею не свернуть. Ходить этой тропой кому попало не складывалось, добрые же горные ветра вмиг заметали торный путь снежной пылью из расщелин скал, так что оглядись назад – где следы твои, куда подевались? Не сыскать тех следов.

Ксанд любил этот перевал. За его недоступность, за его жёсткий нрав. Такая любовь может быть понятна лишь отшельнику, жаждущему уединения для святых дел, да Игроку, чья судьба – таиться от сторонних глаз.

Но на этот раз его путь лежал не в одиночестве. За ним, продолжая и на отвесных скалах держать плотный строй, шагали шестеро воинов. Вышколенные армейские коняги двигались спокойно, не шарахались, в трещины ноги не совали, в общем – пока обходилось без обычных для подобного перехода сюрпризов.

Попутчики тоже достались удачные. Его команды исполнялись в точности, ни единого раза никто даже взгляда косого не бросил, Ксанд твёрдо знал, что, в случае чего, все шестеро будут сражаться за него не на живот, а насмерть.

Однако Ксанд слишком привык к одиночеству, привык рассчитывать только на себя да изредка на старого друга, и теперь даже слово Светлейшего перед лицом его лучших гвардейцев не казалось ему чем-то надёжным.

– Привал.

Пятеро лишь кивнули, принявшись поправлять подпруги и чистить лошадям морды от инея – животные в горах важнее людей, шестой же воин, суровый и молчаливый здоровяк Тсорин, капитан княжеских гридей, пристроил на камнях мешок с поклажей и направился вверх по тропе. Ксанд вздохнул и поплёлся следом. Настороженный взгляд пристальных глаз цепко скользил по кромке рыжего доломита, обтянутого плотными мазками снега и сияющих безоблачных небес. Что-то он там увидел.

– Тсорин, что случилось?

Воин, даже на таком морозном ветру не снимавший доспеха, остановился, поскрипел суставами, разминаясь, лишь потом обернулся.

– Там кто-то есть, Ксанд. Я в этом уверен.

– Наверху?

– Да. Я заметил движение. Краем глаза. Однажды видел и силуэт. Это воин.

Ксанд с сомнением посмотрел наверх. Тропа казалась нехоженой. Да и то сказать, перевал обычно преодолевали южнее, этот путь был известен лишь избранным, лишь Игроки смогли бы разглядеть те знаки…

В один момент его пронзило наитие: коллекция артефактов на теле полыхнула яркой вспышкой. Странно. Там никого нет. Но кто-то там всё равно есть. И это не простой человек. Силы были лишены способности видеть Игроков, так что… там наверху мог быть только другой, неизвестный Ксанду участник Игры. Или известный?

– Тсорин, оставайся с людьми. Если я не вернусь однёшку спустя, возвращайтесь в Милон, сообщи обо всём Пресветлому.

Ксанд похлопал воителя по плечу и сделал движение наверх, к следующему различимому отсюда петроглифу.

– Ты уверен, что справишься один?

– Если бы я мог быть уверен, я бы заметил того малого первым. А так… кто знает.

Ксанд нащупал рукоять меча, поглубже вогнал его в ножны, через силу выпрямился во весь рост, перехватил поудобнее неразлучный посох и в открытую побрёл наверх, уже не оборачиваясь.

Вообще, нужно согласиться, место для засады выбрано неплохо – тропа хорошо просматривается, есть, где укрыться часовым. Вопрос один – на что рассчитывал неведомый Игрок? Тропа – общее достояние, устраивать здесь свары не принято, Итора слишком велика, чтобы начинать на узких дорожках скрадывать своих же собратьев по несчастью. А если искать встречи – тогда зачем прятаться? Условные сигналы Игроков были известны любому опытному… стоп! Ксанду вдруг пришло в голову, кто же мог вести себя подобным образом. Их Игра слишком мала, чтобы долго гадать.

Добраться до излома скал удалось довольно быстро, без поклажи оно и сподручнее.

– Стой!

Так и есть. Голос был женский, молодой. Даже юный.

Ксанд послушно замер, показывая в пространство пустые ладони. Это было не совсем правдой, но продемонстрировать свои намерения было необходимо.

– Стою, что уж… только и ты, девочка, показалась бы старику. С пустотой несподручно разговаривать.

Тильона дель Консор, родная дочь самого Листа дель Консор, Игрока, известного под прозвищем Боец, он же Красный Защитник, один из важнейших Камней на доске. Девочку Ксанд видел в последний раз пять лет назад, тогда ей было только четырнадцать лет. На фоне сверкающего снега её фигура с луком и внушительного вида боевым клевцом на поясе смотрелась куда как не по-детски.