Это был не тот ответ, что он ждал, и это было видно по его недовольному лицу. Отец ничего не ответил мне. Выслушав мою речь, просто развернулся и пошел вниз.
– Правильно, пиздуй отсюда! – прокричал ему вслед.
Из меня перла энергия, хотелось кричать, крушить, чтобы все видели мои эмоции, что я не мертв, что могу что-то чувствовать. Выпирающая ярость напоминала то, что чувствовал год назад к матери. Это состояние по-своему пьяняще привлекало. Я ловил кайф, ведь была причина проявить эмоции, которые и так редко показывал.
– А-А-А! – меня распирало, я кричал на весь подъезд, а когда услышал открывающиеся дверные замки соседей, забежал в свою квартиру. Сердце колотило, хотелось кричать еще.
В квартире продолжалась вечеринка. Она никак не изменилась за мое отсутствие, и это бесило. Везде стояли бутылки от пойла. Я проверял каждую в поисках топлива, но все было пустым. В центре хаты стоял ящик Джека, еще треть бутылей закрыты, но зато были возвращены уже начатые, недопитые бутылки. Настолько всем не зашла эта паленка. Я открыл одну из бутылок, задержал дыхание и выпил залпом. Все внутри зажглось. Сквозь пустеющее дно видел наши фотообои с густым лесом, который приближался ко мне, а я, не сопротивляясь, входил в него, летел в пустоту, пока в грудь что-то не уперлось. Я стою на лестничной площадке и свесив голову, смотрю на харчи внизу. Кто-то стоял надо мной и аккуратно хлопал по спине. Мне было плохо. Организму плохо. Хотелось сдохнуть.
– Сейчас станет легче. Все бывает.
Голос я не узнал. Повернул голову, чтобы увидеть своего «напарника», но это тоже не помогло распознать его. Он был для меня тем же темным силуэтом, что я встречал в чаще леса. Такой же пустой. Просто образец без информации. В поисках зацепок снова и снова проваливался вглубь своего забвенья. Очнулся уже на диване. Рядом сидели несколько незнакомых фигур и о чем-то говорили, но я не мог разобрать эту белиберду, все было пустым звуком, но от этого в голове только сильней раздавался гул. Народа в квартире стало меньше, а за окном проявлялся рассвет.
Я в наглую растолкал силуэты перед собой и уселся между ними. Они что-то говорили мне, а я не понимал, но махал рукой – сойдет. Эти силуэты были мне известны, мы из одного универа. На столе передо мной бутылка Джека, неполная, но мне хватило, чтобы промочить горло. Поступок неприятный, но мое нутро требовало. Лекарство снова зажгло все внутри, я почувствовал каждый свой орган, почувствовал, как все болит, а значит работает. Хотелось заплакать, но я был сух, не обезвожен, а именно сух, сух в своих эмоция. Я все сжег в себе. Или нет? Все равно. Главное – никто этого не видел.
Бутылка находилась в руке. Сквозь нее я смотрел на ладонь, на линии жизни. Неужели мне всю жизнь было суждено оставаться ничтожеством? Я был не согласен. С размаху, продолжая держать в руке, я разбил бутылку о стол. Осколки полетели в разные стороны, но часть из них впилась в руку. Боль я не почувствовал, а только отвращение от изуродованной руки.
Все вокруг загудело. Что-то говорили. Мне говорили. Или кричали. Я не понимал, ведь все было шумом в голове, на который я плевал.
– Пошли все вон! – закричал я. Шум прекратился, но, когда снова возник, я повторил еще громче. – Я сказал: пошли все вон!
Больше со мной не спорили, все встали и ушли. Не успел я сесть обратно, как уже никого не было. Долгожданная тишина, хоть фоном музыка и играла, но спокойствие уже обволакивало меня. Точка. На этом смело можно было завершать день, который обещал закончиться хорошо. Я пытался закрыть глаза и уснуть, но ничего не выходило. Приходилось мучительно следить за тем, как солнце медленно встает и режет мне глаза. Пробежала мысль лечь в свою кровать. Когда вставал с дивана, удивился уже перебинтованной руке – значит, все-таки отключался. Что я натворил? Встать оказалось невыполнимой миссией. Стоило приподняться, как тело потянуло обратно. Наконец я почувствовал усталость не только в теле, но и в душе. Глаза сами прикрылись, но вместо темноты из комнаты попал на опушку леса. Снова те же силуэты в капюшонах. Я обходил каждого и всматривался, в попытках хотя бы кого-то узнать, но никого не мог разглядеть. В глазах двоилось или троилось, не получалось даже сосчитать, сколько их.
– Да кто вы такие?! – прокричал я и упал на траву.
Хотелось плакать, но не выходило. Даже в месте, выдуманном моим больным разумом. С рывка я толкнул ближайшую из фигур в белом плаще, и с нее наконец упал капюшон, раскрыв личность под ней. Мое тело без каких-либо команд завыло изнутри, гомон доносился из легких даже с закрытым ртом.
– Игорь! – Меня трясло. – Игорек, очнись.
Лес сменился знакомой комнатой, а темный силуэт преобразовался во Владика, который приводил меня в чувство. Солнца уже не было за окном, лишь различались отголоски заката.
– Братан, тебе, походу, кошмар приснился. Орать стал на всю хату.
Я сразу же поднял руку, но, к моему сожалению, она оказалась перебинтована. Моя выходка была реальностью.
– Все в порядке? – спросил Владик.
– Да-а-а, – протянул я, пытаясь прийти в себя, проснуться. – Надо прекращать так пить.
– Это точно, мы вчера испугались за тебя. Мансур сказал, вчера к тебе приходил какой-то мужик. Ты после разговора с ним так сорвался.
– Пошел он нахер, больше я его не увижу.
Я с трудом уселся на диван. Голову качало из стороны в сторону, а все внутренности просились наружу. В складках дивана приметил свой телефон, к счастью, он еще не разрядился, но меня волновало несколько пропущенных звонков от мамы. Меня ожидал неприятный разговор с обвинениями, что не беспокоюсь о своей матери. Также между сообщениями о пропущенных вызовах висело сообщения от неизвестного абонента, перед глазами сразу же всплыл образ силуэта, что раскрыл во сне: «Прости, я всего этого не хотел, но, если понадоблюсь, звони».
Глава 7
Шрамы. Наглядное напоминание об ошибках прошлого. Любой рубец хранит историю. Когда сближаемся с человеком, мы с меньшим стеснением спрашиваем, откуда та или иная отметина, и вероятней всего он расскажет о ней. Все эти истории в основном о сожалениях, ошибках, но чаще всего о глупости. Мои шрамы на руке именно о глупости. Взрослея, я чаще отдавал себя на волю эмоциям, особенно когда был пьян, а ведь все можно было переварить, спокойно сесть и обдумать, сделать выводы, но нет, мне было необходимо показать всем свои чувства. Дурак. Долго сожалел об этом, как я себя показал перед гостями, наверное, это была одна из причин, почему люди не сближались со мной. Самое хреновое то, что для себя так и не сделал выводы: хорошо это или плохо. Мне до сих пор плевать на шрамы на ладони, они все равно малозаметны, а если кто и замечал, то отвечал им: «Да так, по молодости, ничего интересного, да и не помню уже». Помню, но рассказывать о своем стыде не хочу, тем более сам вечно вижу эти рубцы. Мои мысли сами цепляются за воспоминания, которые и так причиняют боль, поэтому говорить об этом вдвойне неприятно.
В результате совершил еще не одну ошибку, но остепенился, успокоился, хотя и очень дорогой ценой. Теперь мне сложней даются эмоции. Я столько бежал от них, а теперь не могу их нормально выразить. Единственное, что выходит нормально, так это злость на самого себя из-за своей беспомощности. Это замкнутый круг.
Со временем, но с большим трудом мы с отцом нашли общий язык, между нами образовался диалог. До фантазируемых разговоров отца с сыном не доросли, но мне хватало и этого для внутреннего умиротворения. Матери так и не рассказал, что нашел его, она бы точно этому не обрадовалась, поэтому уберег ее от лишней боли. И так достаточно ей той, что причинил.
После моего ночного потока отцу про пустоту внутри меня от смерти мамы он ответил, что обязательно позвонит ближе к вечеру. Я не торопил его. Понимал, что у него своих проблем хватает. Отвлекаться на мое нытье просто некогда. Также меня «обрадовала» сообщением сестра, которая обещала заехать за кое-какими вещами, боялась, что я все продам.
Света приехала с утра. Я только встал и заварил себе кофе перед очередной работой над статьей.
– Тебе заварить? – спросил я из вежливости. – Пока чайник горячий.
– Не надо, – ответила она, проходя в дом без приглашения, – я ненадолго. Заберу все, что нужно, и уеду.
Сестра вытаскивала из шкафов свою старую одежду, скидывала все в центре комнаты на ковер, чтобы сразу забрать, но на гардеробе не остановилась. Следом аккуратно уложила старые фотоальбомы, в которых еще хранились фотографии наших общих дедушки и бабушки, для матери это был реликт воспоминаний о ее детстве и молодости, о давно уже потерянных во времени родственниках. Для меня же это был просто альбом с фотокарточками прошлого века, истории которых уже не сильно имели значение, ведь большинство людей со снимков мне незнакомы. Также Света рядом поставила несколько горшков с растениями. Я в них не разбирался, но минимальных знаний хватило понять, что это какие-то редкие экземпляры. Из серванта вытащила стопку бумаг, уложенных по разноцветным папкам.
– Тут все ее документы, по-хорошему надо разобрать, что еще нужно, а что нет. Я сейчас заберу только свое свидетельство о рождении. Хрен его знает, может, еще понадобиться.
Я лишь кивал. На глаз вещей оказалось немного, хотя сестра носилась по дому, как чокнутая белка по кормушке. Все, что она сложила, имело значение для нее. Я не спорил с ней, все равно не собирался разбирать эти завалы.
– Поможешь мне отнести все это в машину? – спросила она.
Я не отказался, мне даже хотелось помочь сестре, чтобы хлама в доме приуменьшилось.
Она заранее все распределила, куда что положить в машину, и дирижировала мной для правильной укладки остального в багажник. Сперва показалось, что все не влезет, но Света четко рассчитала. Все было идеально утрамбовано в хэтчбек.
– А цветы давай поставим на коврики сзади. Там с ними ничего не должно случиться.
– Это что вообще за марка машины? У тебя же раньше мазда была.
– Китаец какой-то. Я даже не старалась запомнить. А мазду мы продали, каждый месяц поломка. Дешевле было новую купить, чем махаться с ней. Вот и итог.
– Как вообще дела-то? – спросил я, беря самый огромный горшок, который для меня оказался тяжеловат, но, чтобы не упасть в глазах сестры, решил все-таки дотащить. –А то как приехал, повода не было поговорить. Как там будущие мои племяшки?
– Никак. Ни черта не выходит. Врачи не очень позитивные прогнозы выдают. У меня просто-напросто не получится. Уже начинаем рассматривать усыновление ребенка, но как-то страшно брать чужого в дом.
Мы расставили на ковриках цветы, сзади вместилось не все, пару горшком поставили спереди под ногами у пассажира.
– Соболезную, я наслышан от мамы, как для тебя это важно. Думаю, вы справитесь и найдете выход. Я даже завидую, что ты нашла своего человека, с которым проходишь огонь и воду. Мне б такого надежного человека рядом.
Света улыбнулась мне и тяжело покивала головой. Мы стояли перед цветами в машине и смотрели на них, никто не спешил уходить.
– Прости за машину, – произнес я. – Я неправильно тогда повел себя. А за эти годы так и не было возможности извиниться. Прости меня. Мне правда стыдно за свое поведение.
Она лишь махнула рукой в мою сторону.
– Успокойся. Я тоже чудила в детстве. Особенно в переходном возрасте. – Она еле заметно улыбнулась в мою сторону. – Было модно волосы красить, а я хотела подражать другим девчонками, в итоге не разобралась, как правильно отбеливать их перекисью, прибежала к маме вся облезлая, пожженная от перекиси, меня тогда подстригли коротко и кое-как покрасили, чтобы по-человечески выглядела. А с парнями… ух, там совсем ужас. Мать из-за моих исчезновений ночами не спала, такие мне после трандуля прилетали, тебе даже и не снилось. Поверь. Ты у нее лапочкой был. А пьяной домой приходила… У-у-у!
Сестра уже хотела прощаться, но из-за всей этой простоты общения, теплоты мне захотелось ее обнять. Она не ожидала такого порыва. Да и я сам удивился этой спонтанности. За эти пару предложений между нами она стала мне родней, чем когда-либо. Ведь всегда были огрызки фраз, презрение к друг другу. Нам было тошно находиться рядом. Но вся эта неприязнь улетучилась, прошла. Может, я повзрослел, или она, а может и оба. Мы лишились матери, мы лишились соперничества за ее внимание. Нам больше не имело смысла враждовать. Мы остались одни у друг друга.
– Может, все-таки выпьешь кофе? – переспросил я. – Могу и чаю заварить.
– Знаешь, а давай. Только без сахара.
Мы вернулись в дом. Чайник на плите уже успел подстыть, все-таки мы долго носились с вещами, и также остыла моя кружка с кофе. После электрического чайника в квартире не сразу привык к чайнику со свистком, да и пользоваться газовой плитой уже разучился. Мне с трудом давалось зажечь отсыревшую спичку и донести ее до газовой горелки, но раз за разом навык нарабатывался, и у меня получалось это провернуть быстрее и без лишних нервов.
– Прости, у меня к чаю только печенье.
– Ничего страшного. Вообще у мамы хранились финики и тому подобное… курага где-то наверху была. Ты же не выкидывал ничего из шкафов?
– Нет. Сейчас поищу.
Я начал открывать верхние шкафы, на которые указала сестра. Куча различного ненужного сервиза вперемешку с разнообразной засушенной травой или листьями. Все, что смог из этого узнать, так это липу, ведь сам в детстве собирал ее для чая.
– Посмотри в соседнем, может там. Да! – с азартом закричала Света. – В металлических банках! Точно!
Передо мной стояли старые банки из-под заварочного чая, разрисованные снаружи под русскую живопись. Внутри действительно лежали сухофрукты. Мать была помешана на здоровом питании. Помню, как в детстве она пыталась ими меня откормить, с тех пор у меня непереносимость сухофруктов. А теперь воспоминания согревали внутри.
– Смотрю, ты уже здесь освоился, – усмехнулась сестра, – не думаешь остаться?
– Что ж вы все это у меня спрашиваете.
– Ты хорошо здесь смотришься.
– Ха, было бы это оговоркой на все. – Я, как хозяюшка, разливал воду по кружкам, пытаясь поухаживать за сестрой. – Не знаю. Мне незачем возвращаться в Москву. Там меня уже ничего не держит. Я все проебал. Зато здесь куда ни посмотри воспоминания, и большинство из них нехорошие. Поэтому и не знаю, что делать. Я застрял здесь. Хорошо или плохо это… не знаю. Ничего я не знаю, Свет. Попробую тут, конечно, осесть, но пытаться продать дом не прекращу. Лучше уж куда-нибудь совсем на новое место. Может, в Питер, может, на юг куда-нибудь. Или, если получится, в Европу. Не знаю. Я так устал от всего.
– А есть чем здесь заняться?
– Пока статейки пишу, но этого мало. – Я закинул в рот курагу, но от вкуса скривил лицо. – Астапов к себе на завод зовет. Вот все думаю, позвонить ему или нет.
– Позвони, ты ничего от этого не потеряешь. В принципе он мужик нормальный. Мой работал на него, не жаловался. Если кто-то и что-то говорил, так это те, кто постоянно всем недоволен и ищет в своих бедах крайнего. Так что плюнь на это. Тем более если он сам зовет тебя. Думаю, ты ему небезразличен.
– Я с сыном его хорошо ладил, пока тот по наклонной не пошел. Когда на горизонте замаячил пиздец, я аккуратно от всех свинтил. Нахрен. Мне были не нужны проблемы с уголовкой. При этом стыда за то, что исчез, не испытал. До сих пор считаю, что все правильно сделал.
– Это нормально. Друзья не самое важное в жизни. Ты сам куда важней. Только тебе решать, какое у тебя будет будущее. Если они действительно тебе друзья, то примут твое решение. То же самое относится и к семье.
– Ты ставишь уже себя превыше семьи? С чего? Мне казалось, ты полностью с головой в продолжение рода, – с упреком произнес я.
– Если у всех сходятся цели на жизнь, то почему и нет. Это же замечательно, когда у вас одинаковые взгляды и перспективы на будущее. Вы понимаете друг друга, помогаете, поддерживаете на пути. Это очень ценная связь, ее стоит разорвать только когда вы уже вредите друг другу. Тогда это просто необходимо. И чем раньше это осознаете, тем лучше будет для всех. В том числе и для ребенка. Ведь дети очень восприимчивы, они всю эту фальшь будут чувствовать. Для чего дарить ребенку пример неправильных отношений? Чтобы он в дальнейшем также жертвовал собой ради ребенка? Зачем? Это замкнутый круг. Неправильный. Пускай лучше ребенок живет в неполноценной семье, но счастливой. Это куда полезней.
– Мать не понимала этого? Зачем она мне врала тогда?
– Никто из нас не ошибается. Думаешь, она после этого не жалела обо всем? Ей следовало сразу рассказать правду, тогда бы ты так остро не среагировал. Она жила тобой, что тоже неправильно. Хотела как лучше? Да. Получилось? Думаю, ты согласишься, что нет. Она всем жертвовала ради тебя, для себя же она не жила. После твоего рождения ничего не сделала для себя. Не отдыхала, не развивалась, все для тебя. Поэтому я на нее злилась, она забыла, что у нее остался еще один ребенок.
– Прости…
– Да ты тут не при чем. Понимаю, что это наложено советским воспитанием и смертью брата. Она просто желала для тебя счастливой жизни. Лучшей, чем у нас или у нее. Вот и все.
– А в итоге научила меня отказывать себе в счастье в угоду остальным. Я сам зачастил задумываться об этом. В последнее время у меня на это появилось время. В школе все свое свободное время тратил на помощь одноклассникам. Всегда делал то, что предложат друзья. Неважно, чего хочу я сам. А если не делал, то они обижались, и я чувствовал себя виноватым. Только когда отрекся от всех, начал с чистого листа, пройдя ужасную ломку от одиночества, пришел хоть к какому-то счастью. Наломал, конечно, еще больше дров, но, как ты сказала, никто из нас не ошибается. И вот я здесь, снова у чистого листа. Хотя нет, просто пишу поверх уже выцветших чернил. Все, кого я знал, прошли путь. Изменились. Это неизбежно. Мы постоянно развиваемся и от этого меняемся, кто-то в лучшую сторону, а кто-то – в худшую. Вон, мой дружбан детства, Славик, из наглого эгоистичного гопника превратился в культурного семьянина. До сих пор не верю. Видимо, так со многими. Взрослеть неизбежно.
– Ты прав, все это неизбежно.
Время утекало, но приятней, чем ожидал. Ведь я был дома, с семьей. Я даже не заметил, как на автомате разлил по кружкам очередную порцию чая. Главное – сестра разделяла со мной это удовольствие. Мы прошли значительный путь, чтобы нам ничего не мешало в общении.
– Я так и не сказал маме, что люблю ее. Не сказал, как благодарен за все, что она мне дала.
Наконец-то наступила пауза в нашем разговоре. Она требовалась. Минутка размышлений. Понимаю, что на это ответить было сложно, но мне необходимо это высказать. Я больше не мог терпеть крик души. Мне некому было выразить свою боль, свои сожаления.
– А я вот рада, что не рассказала ей, что развожусь. Вот бы она расстроилась.
Свете тоже требовалось выговориться. Она, как и я, блуждала в своих мыслях, не находя при этом правильного выхода. Эту новость она, видимо, вынашивала очень долго.
– Мы еще никому об этом не говорили, – ответила она, – даже еще не подавали бумаг на развод, но все уже решили. Мирно. Видимо, невозможность завести детей подкосила обоих.
– Только в этом дело? Договориться не выходит?
– Нет. Не совсем. Мы уже давно живем разными жизнями, а брак только сковывает нас. Из-за этого мы не можем развиваться дальше. У него бизнес, вечно в разъездах, но при этом жертвует в пользу семьи. Нет. Это того не стоит. Я тоже вечно жду его, при этом не могу начать другие отношения, потому что верна ему, меня так воспитывали. А последние пару лет нам даже не о чем поговорить. Живем необходимостями. Поэтому решили подарить друг другу свободу. Он пускай дальше занимается спокойно бизнесом, а я буду налаживать новые отношения, которые мне куда желанней.
– Думали, что детьми скрепите семью?
– Угу, видно, что-то свыше упасло нас от ошибки. Дети бы создали лишне проблемы для нас. – Она снова усмехнулась. – Иначе бы вышло, как с тобой. Извини, не удержалась.
– Ха, да ладно. Мой путь тоже необходим. Не переживай, все будет хорошо. Мы же в итоге сидим здесь вместе и спокойно общаемся.
– Мамы только не хватает.
– Думаю, она бы была рада и этому.
– Аминь.
– Аминь.
Хотелось курить, но для меня было до сих пор чуждо делать это в присутствии кого-то. С приезда в Родищенск я сигареты доставал только в одиночестве, либо на пустой улице. Это был мой секрет. Не боялся, что меня разоблачат. Мне нравился кайф от хранения тайны. Но атмосфера изменила все.
– Ты не против, если закурю? – спросил я.
– Меня саму уже ломает без сигареты.
– Охренеть. Ты куришь? Я думал, ты святая. Без греха.
– То есть на похоронах ты ноль внимания?
– Что? – В голове прокручивались похороны, пока перед глазами не восстановился кадр с курящей сестрой перед церковью. Идиот. – Точно. Я, видимо, не об этом думал тогда.
– Рада это слышать, ты не потерян. А так я со школы с сигаретой не расстаюсь. Мать так и не узнала, ведь я курила только в одиночестве. Мой личный секрет. Мысль быть плохой чем-то грела, а теперь это стало привычкой, ничего с этим не могу сделать.
Мне хотелось чем-то дополнить ее слова, но так и остался с открытым ртом в попытках для себя найти вывод, но его просто не было. Что-то в сказанном нас роднило.
– А я нашел отца.
Сестра поперхнулась чаем.
– Ты образно? Метафорически это имеешь в виду?
– Нет, вполне буквально. Мы в Москве встретились. Сейчас общаемся.
Я пересказал ей все свои сталкерские вылазки в охоте на отца, чем очень ее порадовал, ведь она схожим образом следила за парнями в университете.
– Доволен, что нашел его?
– Это было бессмысленно. Печально, что понял это уже поздно.
Света тяжело выдохнуло.
– Порой лучше исполнять желания родителей, зла они нам не желают. – Она встала из-за стола. – Мне пора, братик. Устраивайся здесь, может, почаще так общаться будем.
Я на прощание еще раз ее обнял, как должно быть. Как брат и сестра. Мать радовалась бы за нас. Больше Свету не задерживал, только проводил до машины.
Когда автомобиль сестры отъехал, я обратил внимание, как соседи общались с каким-то мужиком в опрятном костюме, несвойственном для Нижнего Родищенска. Когда его голова повернулась в мою сторону, я узнал в нем Червя из Ласточки. При естественном свете он казался еще более мерзким и неприятным: вытянутое лицо, без броских скул, а глаза сливались с остальным месивом на лице. Сосед указал рукой на меня, на что Червь ему пожал руку и направился в мою сторону. Я еще не знал, куда он идет, поэтому постарался поскорее уйти с улицы домой, обернулся в надежде увидеть там еще кого-то.
– Игорь Олегович! – прокричал Червь. – Подождите!
Я был всему не рад: что меня задерживают, что он знает мое имя, да и тому, что нужен именно я. Мне не понравились его расспросы еще в поезде, я не помнил представился ему в тот день или нет, если да, то как его звали, сам не запомнил.
– Здравствуйте, Игорь Олегович. – Он протянул мне руку. Я не мог ему отказать во взаимности, поэтому поздоровался в ответ.
– Простите, я не запомнил, как вас зовут.
– А мы не представлялись. Меня зовут Вячеслав Юрьевич Каграмов, а вас Игорь Олегович Ватин или, как зовут ближайшие друзья, Иоша.
Меня это еще сильней напрягло, как только наши ладони разомкнулись, я попытался от него отстраниться на пару шагов, а то и быстренько умыкнуть домой.
– Извиняюсь, что беспокою вас, может, даже пугаю своей осведомленностью, но такова работа.
– И что у вас за работа? Коллектор?
– А вы кому-то должны?
– Нет. Мать с детства приучила не брать в долг. Иначе хрен потом расплатишься.
– Так зачем вам беспокоиться? – Он попытался улыбнуться мне, но, видимо, понял, что положение это не исправит. – Меня пригласили сюда как следователя по последним совершенным здесь убийствам.
– Дайте угадаю, Родищенский палач?
– Он самый. Во время нашей встречи в поезде вы мне лукавили, когда рассказывали про него. Вы даже весьма хорошо связаны с этим делом.
– Это еще что значит?! – возмущено проговорил я. – Как же я связан, по-вашему? – Он было хотел ответить, но я его перебил: – Я уже говорил вам: это все байка, и никакого Родищенского палача не существует, это обычные убийства для этих мест. Тут каждый день кто-то умирает. Поэтому не вижу смысла искать ответы на несуществующие вопросы.
– Извините, но я читал прошлое дело. Вы должны понимать, что здесь не все так просто. Вы же нашли одно из тел. Вы видели, что с ним сделали. Это не криминальная разборка, а жертвоприношение.
– Я ничего не видел. Какие-то придурки решили поиздеваться над бедным парнем. Он же не был плохим, он отличался от остальных своей верой в Истинного Бога, а теперь его сторонников и тут, и там полно, они не такие уж и странные теперь для всех. Видимо, не в то время он взялся за пропаганду. Просто он был не таким, как все, а тут этого не любят, особенно в Нижнем.
– Послушайте…
– Нет, это вы меня послушайте. Вы, видимо выросли в иллюзорном мире, в Москве, где все цветет и пахнет, а здесь, в России, в настоящей России, люди умирают от голода, а то еще лучше – от человеческой тупости. И люди в Родищенске знают об этом, даже уже привыкли…
– Я знаю, что происходит в провинции, – Червь поднял голос, судя по всему, я его задел, отчего улыбчивость на лице пропала, но появилось еле заметное подергивание носом, словно учуял что-то неприятное, – не вам мне рассказывать, что здесь творится. Я сам вырос в такой же среде и прекрасно понимаю, что помереть здесь возможно, даже идя за хлебом. Но такая жестокость – это ненормально. Для вас не будет секретом, что жертв распяли, вы видели раны на руках. Так вот они на всех жертвах, в том числе и на новых.
Я не хотел его слушать. Последние годы изо всех сил пытался забыть о случившемся. До этого куда лучше переносил вид крови, но после от любой мысли меня как будто выворачивало наружу. Наш с Червем разговор не стал исключением, я уже присматривался куда меня стошнит.
– Послушайте, мне неприятно вспоминать тот день. Да и ничем вам не помогу. Мы не смогли откачать его. Парень был мертв. Пока Андрей бегал за помощью, я сидел рядом с ним. До сих пор не могу забыть его сочащееся кровью тело.
– Согласитесь, обычное убийство в вас бы не вызвало таких эмоций.
– Чего вы хотите?! Для чего вы пришли?! – Я уже не мог сдерживаться, образы, всплывшие в моей и так больной голове, выводили из себя. – Мне нечего вам рассказать!
– Давайте пройдем, выпьем чайку и поговорим. – Он указал рукой на мой дом.
– Что?! Вы совсем охренели! Я вас в свой дом не пущу. Хрен его знает, кто вы, и допрашивать меня не имеете права!
– Успокойтесь. Я вас не допрашиваю. Мне нужна только информация о жертвах.
– Какая? Вы лучше меня знаете, где и как у них нанесены стигматы. Про остальных я ничего не знаю.
– Знаете. Последние три жертвы были вашими одноклассниками.
От такой новости у меня открылся рот. Я знал только о старых жертвах, а про новых ничего и не пытался выяснить. А что случилось с моими одноклассниками, слышал только урывками от Мансура и Владика. Мне было все равно, как сложилась их судьба, встретить ту же Катьку Шмелеву было лишь приятным воспоминанием, в то время как об остальных мне не хотелось ничего вспоминать, как и о Родищенском палаче.
– Кто? – уже осипшим голосом спросил я.
– Громов Александр, Демьянов Алексей и Сафронов Андрей. Последний умер буквально на днях.
Гром, Демон и Сафрон. Три главных отморозка моего класса. Внутри даже заиграли фанфары. Я обрадовался их смерти, потому что они это заслужили. Даже зная, как изменились многие за эти годы. Взять того же Славика, в них я не верил, в моей фантазии они при любом раскладе шли ко дну, потому что таких, как они, только могилой исправишь, что как раз и случилось. Смущало, что Сафрона я видел только недавно около кафе «У Софи». Я и подумать не мог, что тогда его видел в последний раз, а перед ним уже убили Грома и Демона.
– Боюсь, они не тому человеку перешли дорогу. У них было достаточно врагов, включая меня.
– Игорь, подождите. – Червь попытался меня схватить за руку, я вовремя ее отдернул, но остановился. – Я все это и пытаюсь выяснить. У вас железное алиби, на момент их смерти вы были в Москве. Я знаю это, так как проверили все ваши активности за последние месяцы. Думаю, многие представители Церкви Истинного Бога в Москве подтвердят ваши перемещения.
– Уходите! – я больше не мог терпеть, я буквально кричал. – Я не хочу вас видеть и слышать. Тем более мне вам нечем помочь. Если вы такой осведомленный, то должны знать, что меня здесь не было долгое время. И как пошли судьбы-дорожки моих одноклассников, не имею никакого понятия.
Я не ждал его реакции, она мне была ни к чему. Я быстро, но уверенно ушел за ворота и закрыл их на все щеколды, благо мать так сильно переживала о безопасности, что каждая дверь запиралась на несколько замков и засовов. Бессмысленная безопасность, ведь не существует замка, через который вор не проберется. Замки принято ставить не от воров, а от хороших людей. В жизни было немало людей, которые пытались залезть в мою жизнь, в мою душу, научить, как правильно жить и чувствовать. И раскрывать свои тайны я не был намерен, на то они и тайны, чтобы в глубинах своего сознания их затерять, забыть их навсегда не выходит, но спрятать от самого себя в темный уголок возможно, и только в блужданиях во тьме ты натыкаешься на эти неприятные воспоминания, которые сильней засасывают тебя в темноту. События, связанные с Родищенским палачом, сопряжены с историей о моем отце, да и другими неприятными для моей жизни происшествиями: первое употребление наркотиков, ссора с Кулаком и побег от матери. Об отце в итоге мне приятно вспоминать, ведь он стал мне другом, но не родственником. Как говорится в китайской пословице: «Разделившиеся братья через три года становятся просто соседями»; мы с отцом уже не станем родней, мы два незнакомца, столкнувшиеся в связанных для обоих обстоятельствах.
– Вы не продадите свой дом! – раздался крик Червя из-за ворот. – Никто не захочет жить в месте, где орудует маньяк! – Я поскорей заперся в доме, чтобы уже наверняка его не слышать.
Я весь день ждал обещанного отцом звонка. Из-за нахлынувших воспоминаний хотелось разбиться о стену. Я перевернул все шкафы и серванты матери в поисках алкоголя, чтобы как-то заглушить надоедавшие голоса, но из-за того, что мама была ярой противницей спиртного, поиски не увенчались успехом. В каждой комнате уже образовалась собственная пепельница с побежденными пачками от сигарет. Хотелось бежать, неважно куда, хоть в пустоту, лишь бы перед глазами появились новые картинки и образы, которые отвлекут от плохого.