Остров Сокровищ. Перевод Алексея Козлова

Глава 3

Чёрная Метка

Около полудня я подошёл к капитану с питьём и лекарствами. Он лежал в том же положении, как и раньше, только немного повыше, чем раньше, и казался очень слабым, одновременно находясь в сильном возбуждении.

– Джим! – сказал он, – Ты единственный, кто навестил меня, и ты знаешь, что я всегда был добр к тебе. Месяца не прошло, как я дал тебе четыре пенни серебром. И теперь ты сам видишь, приятель, что я болен и покинут всеми. Джим! Ты принесёшь мне один стаканчик рому, не так ли, приятель?

– Доктор, – начал я… Но он прервал меня, проклиная доктора, слабым голосом, но от всего сердца.

– Доктора – все сухопутные клистиры! – сказал он, – Что может знать о моряках какой-то докторишка? Я был в местах, горячих, как расплавленная смола, и товарищи валились вповалку от Желтого Джека (тропическая лихорадка), и благословенная земля вздымалась, как море от жутких землетрясений – что доктор может знать о таких землях? И там я лечился только ромом, клянусь вам всеми святыми. Ром был для меня и мясом и питьем, и отцом и женой, и матерью и если я не получу его сейчас же, я стану старым фрегатом, выброшенным на пустынный берег, и кровь моя будет на тебе, Джим, и этом сморщеном докторском клистире!

Потом какое-то время он продолжил изрыгать отборные проклятия.

– Послушай, Джим! Мои пальцы трясутся – продолжал он умоляющим тоном, – Как ты думаешь, у меня нет пляски Святого Витта? Видишь, я не могу совладать с этой трясучкой. В такой благословенный богом день у меня не было ни маковой росинки во рту! Боже мой, до чего же я дошёл из-за таких, как он! Я говорю тебе, этот доктор дурак. Если я не волью в себя порцию рому, Джим, меня замучают кошмары! Я уже видел их! Я видел старого Флинта в углу, за тобой так же ясно, как наяву, я видел его; и если начнутся кошмары, я превращусь в зверя, буду хуже Каина. Твой чортов доктор сказал, что один стакан не повредит мне. Я дам тебе за это золотую гинею! Джим! Только одна кружечка! Всего одна!

Хотя я и был оскорблён предложением взятки, меня успокаивали слова доктора о том, что один стакан рома капитана не убьёт.

– Мне не надо твоих денег, – сказал я, – но ты должен отцу! Верни его деньги! Хорошо? Я принесу тебе один стакан, и не более того!

Когда я принес ему его стакан, он жадно схватил его и тут же выпил.

– Да, да, – сказал он, – теперь мне полегчало, конечно. А теперь, дружок, что сказал этот доктор, как долго я должен лежать здесь, как корабль на этом разбитом причале?

– По крайней мере, с неделю! – говорю я.

– Гром и молния! – воскликнул он, – Неделя! Я не могу этого сделать; к тому времени мне кинут черную метку. Они уже собираются навестить каким-нибудь благословенным деньком, они не сохранили то, что получили, и хотят прибрать теперь то, что есть у других. Разве это поведение моряка, хочу я знать? Но я спасу свою душу! Я никогда не тратил впустую честно заработанные деньги и не желаю терять их впредь! Я снова надую их! Я не боюсь их! Я снова покину этот риф и, клянусь матерью, оставлю их всех в дураках!

С этими словами, говорил, он стал приподниматься с постели с таким большим трудом, держась за плечо с такой жестокой хваткой, что я едва не кричал от боли и навалившегося на меня веса. Его слова, энергичные, как всегда, при этом грустно контрастировали с тем едва слышным, слабым голосом, каким они теперь их произносились. Когда ему наконец удалось сесть, он сделал длинную паузу, а потом стал бормотать.

– Этот доктор сгубил меня! – прошептал он, – Напел в мои уши! Сглазил меня! Помоги мне лечь!

Прежде чем я успел что-то сделать, чтобы помочь ему, он снова вернулся на свое прежнее место, и некоторое время молчал.

– Джим, – сказал он наконец, – ты видел этого моряка сегодня?

– Черного Пса? – спросил я.

– Ах! Черный Пёс! -повторил за мной он, – Он плохой, но есть еще хуже. Знаешь, если я не смогу уйти отсюда сегодня, они подкинут мне черную метку, заметь, мой старый морской сундук, они идут за ним, ты сразу скачи отсюда на лошади – ты сможешь, не так ли? Ну, тогда ты садись на лошадь и скачи… ну, да! – к этому вечному клистирному докторишке и скажи ему, чтобы он трубил во все трубы – поднял на уши все магистратуры и судей – надо накрыть всех этих крыс на борту «Адмирала Бенбоу» – всех членов экипажа старого Флинта, всю эту банду, старых и молодых, всех, кто ещё остался жив! Я был первым помощником, я был им, я старый шкипер Флинта, и я тот, кто знает это место! Он открыл его мне в Саванне, когда умирал, так же, как я сейчас, вы видите. Но ты не будешь молодцом, если они не получат от меня черную метку, или если ты не увидишь, что Черный Пёс моряк с одной ногой снова здесь, или… Джим – это прежде всего… Опасайся одноногого больше всего, Джим!

Сказав это с большим напряжением, он тяжело и с большим трудом встал с постели, вцепившись в моё плечо мёртвой хваткой, которая почти заставляла меня вскрикивать и двигал ногами, почти как манекен.

– Что такое черная метка, капитан? – спросил я.

– Это приговор, приятель. Я скажу тебе, если они пришлют её! Но ты держи глаз открытым, Джим, и я поделюсь с тобой половиной всего, что у меня будет, положись на мою честь!

Он бредил всё сильнее, его голос становился все слабее; но вскоре после того, как я дал ему лекарство, которое он взял, как ребенок, он вдруг заметил:

– Если где-либо моряк круглые сутки напролёт хотел чортова зелья, то это был я!

Наконец он впал в тяжелый, мучительный обморочный сон, и я оставил его. Всё ли я сделал правильно из того, что должен был сделать, я не знаю! Вероятно, мне следовало рассказать всю историю врачу, но я был в смертельном страхе, чтобы капитан не раскаялся в своих признаниях и не прикончил меня. Но всё складывалось по-другому. Поздно вечером умер мой бедный отец, и мы с матерь забыли обо всём остальном. Наше бедствие, визиты соседей, похороны и вся работа на постоялом дворе, которая не могла не продолжаться, удерживали меня настолько занятым, что я едва успевал подумать о капитане, и потому гораздо меньше, чем раньше бояться его.

На следующее утро он спустился вниз, и, как обычно позавтракал, хотя и без обычного аппетита. На сей раз он сам орудовал в баре, и я боялся, что он переборщит с ромом. Пил он хмуро, трубя в нос, и разумеется, никто не осмелился остановить его. В ночь перед похоронами он был пьян, как обычно. Находясь в глубоком трауре, мы были шокированы тем, что он стал петь свою уродскую морскую песнею; но теперь —слабым голосом. Несмотря на это, мы находились в состоянии страха, доктора ждать не приходилось – его вызвали к больному за много миль от нас. Тем более, что после смерти отца у него не было поводов посещать нас. Я уже сказал, что капитан как-то ослаб, и действительно, он, казалось, с течением времени скорее слабел, чем набирался сил. Он тяжело взбирался по лестнице и выходил из гостиной в бар, и иногда выставлял свой нос на двери, чтобы почувствовать запах моря, но уже держась за стену, и тяжело дыша, как человек, штурмующий горы. Он никогда особо не обращался ко мне, и мне кажется, уже забыл свои доверительные беседы со мной, как забыл его доверчивость, его характер стал ещё более вспыльчивым, несмотря на его растущую слабость. Тревога не оставляла его, когда он был пьян, то вытаскивая свой кинжал и держал его перед собой на столе. Но при всем этом он всё меньше и меньше думал о людях и, казалось, заперся в своих блуждающих с страшных видениях. Однажды, например, к нашему крайнему удивлению, он начал насвистывать мотив древней любовной песенки, которую, должно быть, знал и насвистывал в далёкой юности, прежде чем связал свою жизнь с морскими приключениями.

Так обстояли наши дела. На следующий день после похорон и около трех часов сумрачного, туманного, необычайно морозного дня, я на мгновение застыл у двери, полный грустных мыслей о моем отце, когда увидел, как кто-то медленно ковыляет рядом с дорогой. Человек был совершенно слеп, он всё время постукивал перед собой палкой и носил большие зеленые очки на глазах и носу; и он горбился, как будто согнутый возрастом или слабостью, носил огромный старый потрепанный морской плащ с капюшоном, который заставлял его казаться ещё уродливее. В своей жизни я никогда не видел более страшной фигуры. Он немного притормозил у гостиницы и, подняв голос в странной песне, стал подвывать: «Любо-ойй добрый дру-уг сообщ-и-ит бе-едному слепому человеку-у, который потерял драгоценноеееее зрение своего гла-аза в милостивой защите его родной страныыыыы, Англии – и Бог благослови-ит короля Георга-га! – где и в какой части этой страны я теперь оказался-а?

– Ты в «Адмирале Бенбоу», что у бухты Черная Гора, добрый человек! – сказал я.

– Я слышу голос, – сказал он, – молодой голос! О, как он хорош! Как приятен этот юный голос! Вы дадите мне свою руку, мой добрый молодой друг, мой юный спаситель, и отведёте меня туда?

Я протянул руку, и ужасное, мягкое, безглазое существо сжало её за какое —то мгновение в железные тиски. Я был так поражен происходящим, так испуган, что изо всех сил попытался убежать, но слепой прижал меня к себе одним движением стальной руки.

– Теперь, мальчик, – сказал он скрипучим страшным голосом, – а ну-ка отведи-ка меня к капитану! Да пошустрее!

– Сэр! – сказал я, – Честное слово, я не осмелюсь!

– О, – усмехнулся он, – вот и все, что может сказать этот лентяй! А ну-ка! Мальчик! Ты меня плохо слышишь? Отведи меня прямо сейчас к капитану, или я вырву тебе руку!

И он сделал мне, как говорится, «ключ», от которого я стал истошно вопить.

– Сэр, – сказал я, – Я боюсь не за себя, а за вас. Капитан сейчас совсем не тот, каким он был прежде. Перед ним всегда лежит кинжал. Другой джентльмен… —

– Марш! Я сказал – марш! – прервал он меня. Клянусь, я никогда не слышал такого жестокого, холодного и страшного голоса, как этот глухой хрип. На меня тот голос подействовал сильнее, чем боль, и я стал повиноваться ему сразу. Мы направились прямо к двери и в гостиную, где сидел наш больной старый пират, уже изрядно приторможенный ромом. Слепой сжимал меня железной хваткой, и всё более наваливался на меня всей своей неимоверной тяжестью.

– Подведи меня прямо к нему, и когда я буду в поле зрения, крикни: «Вот твой друг Билли!» Если ты этого не сделаешь, я сделаю вот что…», и с этими словами он снова мне так заломил мне руку, что я чуть не потерял сознание. Между тем, я был в таком ужасе от слепого нищего, что мой ужас перед капитаном сам собой испарился, и когда я открыл дверь в гостиную, то тут же закричал слова, которые нищий слепец приказал мне горланить.

Бедный капитан раскрыл глаза, и на мгновение они совершенно вылезли на лоб. Было видно, как ром моментально выветрился из него и резво протрезвил его разум. Но не ужас, а скорее выражение какой-то смертельной болезненности овладело его лицом. Он сделал движение, чтобы подняться, но я не верил, что у него было достаточно силы для этого.

– Теперь, Билл, сиди на месте! – сказал нищий, – Если я не вижу, это ничего не значит, зато я слышу, как шевелится каждый твой палец. Дело есть дело. Дай мне свою левую руку. Мальчик, возьми его левую руку за запястье и придвиньте его руку ко мне.

Мы оба повиновались его указаниям, и я увидел, как он что-то пропустил из полости руки, которая держала палку – в ладонь капитана. Капитан мгновенно закрыла ладонь.

– А теперь это уже сделано! – сказал слепой. и с этими словами ослабил свою дьявольскую хватку, оттолкнул меня и с невероятной быстротой и ловкостью выскочил из гостиной и в дорогу, где я, всё ещё оледенелый от ужаса, слышал, как его палка постукивала по брусчатке, быстро удаляясь от нас.

Прошло какое-то время, прежде чем я и капитан наконец пришли в себя, но, наконец, в тот же самый момент, когда я выпустил его запястье, он резко открыл ладонь и глянул на неё.

– Десять часов! – воскликнул он, – Осталось шесть часов! Мы сделаем их еще, Джим! – крикнул он и вскочил на ноги.

Но как только капитан встал, он вдруг пошатнулся, схватился рукой за сердце, некоторое время раскачивался, а затем, со странным глухим звуком упал и с силой ударился лицом в пол.

Я сразу же подбежал к нему, стал звать мать. Но спешка была напрасной. Капитан был сражен смертельным апоплексическим ударом. Это странно, что мне, кому никогда не нравился этот человек, кому приходилось постоянно жаловаться на него и терпеть его дикие причуды, кто страдал и сносил неудобства от его присутствия, кто тысячу раз проклинал его и хотел от него избавиться, это удивительно, но как только я увидел его нелепую смерть, я тут же залился безутешными, страшными слезами. Это была вторая смерть, которую я видел в жизни, в то время, как печаль от первой была еще свежа в моем сердце.

,

Глава 4

Пиратский сундук

Конечно, не теряя времени, я рассказал маме все, что знал, и, возможно, должен был рассказать ей всё много раньше, и мы сразу же поняли в каком сложном и опасном положении оказались. Ясно, что деньги, если таковые бы у него, должны были принадлежать нам, но вряд ли наши новые друзья – подельники капитана, прежде всего два типа, знакомые нам – Черный Пёс и слепой нищий – были бы склонны отказаться от своей добычи ради выплаты долгов мертвеца. Приказ капитана немедленно ехать к Доктору Ливси оставил бы мою мать без защиты. Об этом не могло быть и речи. Но и оставаться в доме далее было тоже невозможно. Тревожно ожидание охватило наши души. Падение углей с кухонной решетки, тихое тиканье часов наполняло нас страхом. В наших ушах гремели крадущиеся шаги за окнами. С мыслями о мертвым теле капитана на полу залы и мыслью о том, что этот отвратительный слепой нищий где-то рядом и может вернуться, с минуты на минуту, я часто вскакивал в ужасе и мне казалось, что на моей голове от ужаса встают дыбом волосы. Что-то нужно быстро делать, и нам наконец пришло в голову отправиться вместе и обратиться за помощью в соседнюю деревушку. Сказано – сделано. Едва одевшись, в том, в чём были, мы бросились бежать сквозь ночную мглу и морозный туман.

До деревни было всего несколько сот ярдов, и хотя она была не видна за скалами бухты, меня обнадёживало, что мы бежали в противоположную сторону от той, откуда явился мерзкий слепой нищий, и куда он, Скорее всего вернулся. Мы прошли всего несколько минут, иногда останавливаясь, чтобы обнять и прислушаться. Но вокруг нас не было никаких других звуков, кроме глухого ропота прибоя и карканья ворон на деревьях. Когда мы добрались до деревни, в окнах уже горел огонь, и я никогда не забуду, как сильно меня окрылили эти маленькие живые огоньки в окнах. Но, как оказалось, это была единственная помощь, которую мы могли бы получить здесь. Ибо… вы подумайте головой, как бы людям не было стыдно, – ни одна живая душа не согласилась бы вернуться с нами к «Адмиралу Бенбоу». Чем больше мы рассказывали о наших проблемах, тем больше мужчины, женщины и дети прирастали к теплу своих домов. Имя капитана Флинта, ещё недавно совсем незнакомое мне, в деревне было хорошо известно многим и при упоминании сразу возбуждало в людях ужас. Некоторые из поселенцев, которые были на полевых работах в дальнем конце гавани у «Адмирала Бенбоу», говорили, что видели нескольких подозрительных незнакомцев на дороге и приняли их за контрабандистов, и тут же заспешили домой, чтобы покрепче запереть засовы своих дверей. Кто-то сообщил, что видел небольшое парусное судно в месте, которое все называли Дырой Китта. В этом отношении появление любого, кто был товарищем капитана, было достаточно, чтобы напугать их до смерти. Лишь несколько отпетых храбрецов выразили желание отвезти нас к доктору Ливси, но ни один не согласился участвовать в охране нашей гостиницы.

Говорят, что трусость заразительна, но с другой стороны разумные аргументы вселяют храбрость, и поэтому, когда каждый из них высказался, своё веское слово взяла моя мама.

– Я не хочу, заявила она, – терять честные деньги, которые принадлежат мне и моему осиротевшему сыну. Если никто из вас не посмеет, – сказала она, – Джим и я посмеем! Мы вернемся одни, откуда пришли, и большое спасибо вам, здоровые, неуклюжие, легкомысленные крестьяне. Пусть я погибну, но я открою сундук! И я благодарю вас за эту сумку, миссис Кроссли. В неё я положу все принадлежащие нам по закону и праву деньги!

Конечно, я заявил, что поеду вместе с матерью, и, конечно же, все они закричали, что это полное безрассудство. И конечно, с нами не пошёл ни один человек. Все, что они могли сделать, это дать мне заряженный пистолет, если на нас нападут, и обещать, что готовы держать осёдланных лошадей на случай, если нас будут преследовать по возвращении, а один парень выразил желание отправиться к врачу в поисках вооруженной охраны.

Мое сердце колотилось всё сильнее, когда этой холодной ночью мы вдвоём отправились в опасное путешествие. Полная луна поднялась и грозно краснела поверх туманных облаков. Мы спешили, потому что кругом было ясно как днём, и наш отъезд был явно на виду враждебных глаз. Мы крались вдоль живых изгородей так бесшумно и быстро, как могли, и не и не встретили по пути ничего страшного, пока, к нашему великому облегчению, дверь «Адмирала Бенбоу» не закрылась позади нас.

Я сразу же спустил болт, и какое-то мгновение мы стояли и задыхались в полной темноте, одни с мертвым капитаном в доме. Тогда моя мать зажгла свечу в баре и, держа друг друга за руки, мы зашли в гостиную. Капитан лежал, как мы оставили его, на спине, с открытыми глазами и вытянутой рукой.

– Опусти шторы, Джим, – прошептала моя мать, -Они могут наблюдать за нами снаружи. А теперь, – сказала она, как только я это сделал, – мы должны найти ключ; кто то должен его обыскать, и я хотела бы знать, кто?! Говоря это, она громко всхлипнула.

Я сразу опустился на колени. На полу рядом с его рукой был маленький круглый клочок бумаги, чёрный с одной стороны. Я не сомневался, что это и есть Черная Метка. Взяв кружок, я нашел другой стороне бумажки написанное ясным, твёрдым почерком короткое сообщение: «У тебя срок до десяти вечера».

– У него был срок до десяти, мам! – только сказал я, как наши старые часы стали бить. Их внезапный бой потряс нас до глубины души. Но новость оказалась неплохой. Было всего шесть часов вечера.

– Теперь, Джим, – сказала она, – давай ключ!

Я обшарил его карманы один за другим. Несколько мелких монет, наперсток, катушки ниток и иглы к ним, надкушенный с краю кусок табака, укушенный в конце, нож с кривой ручкой, карманный компас чернильница – все – вот всё, что было в карманах. Я начал отчаиваться.

– Возможно, он висит на шее, – предположила моя мать.

Преодолевая сильное отвращение, я разорвал рубашку на шее капитана, и обнаружил там ключ, висящий на тонкой просмоленной бечёвке. Это был триумф! Полные надежд мы без промедления поспешили наверх в маленькую комнату, где он жил так долго и где со дня его прибытия стоял его сундук.

Снаружи он выглядел, как и любой другой морской сундук. В центре была выжжена железом большая буква «B», Углы были помяты и сбиты, как бывает при длительном и грубом использовании.

– Дай мне ключ, – сказала мать, вставила ключ в замок, и хотя замок был ржав и никогда не смазывался, она со скрипом повернула ключ и в мерцающем свете свечи откинула крышку.

Сильный запах табака ударил изнутри, но сверху ничего не было, кроме очень дорогого костюма, тщательно выглаженного и аккуратно сложенного. По мнению матери, костюм был совершенно не ношенный. Под костюмом мы обнаружили кучу самых разнообразных предметов: квадрант, большую оловянную кружку, несколько палочек табака, пару очень красивых пистолетов, слиток серебра, старые испанские часы и некоторые другие безделушки, малоценные, в основном иностранного производства, пару компасов, декорированных медными вензелями, и пять или шесть причудливых индийских раковин. Позже я часто задавался вопросом, почему он возил с собой эти раковины, при своей бездомной, блуждающей, опасной и разбойной жизни. Тем, не менее, мы не нашли ничего ценного, кроме серебра и безделушек, короче, ничего, что нам было нужно. Под ними лежала старая плащ-палатка, пропитанная морской солью многих пиратских стоянок. Моя мама вынула это с нетерпением, и нашим взорам предстали последние вещи в сундуке: связка каких-то бумаг, тщательно завёрнутых в клеенку, и холщовый мешок, как мы надеялись, с золотыми монетами внутри.

– Пусть это жульё знает, что я честная женщина! – причитала моя мать, – Я возьму только то, что он нам задолжал! Держи сумку миссис Кроссли. И она стала пересчитывать и перекладывать золото капитана из мешка в сумку, которую я держал. Это было долгое и нелёгкое дело, потому что монеты были всех стран и размеров – дублоны, луидоры и гинеи, а также восемь штук совершенно неизвестных, которые мы оценили наугад. Гиней было меньше всего, а моя матушка умела обращаться только с ними. Когда мы пересчитали половину монет, я положил руку на ее руку. Вдруг неожиданно я услышал в тихом морозном воздухе звук, который заставил моё сердце уйти в пятки – постукивание трости слепого на мёрзлой дороге, Стук становился всё слышнее и слышнее, и мы сидели без звука, затаив дыхание. Затем кто-то резко ударил по дверям гостиницы, вероятно палкой а затем мы услышали, как ручка поворачивается, и болт грохочет. Ужасный нищий пытался войти! Потом было долгое молчание как внутри, так и снаружи дома. Наконец стуки возобновились, и, к нашей неописуемой радости и благодарности, медленно замерли вдали.

– Мать, – сказала я, – Берём всё, и – ходу! Я был уверен, что дверь с болтами должна была казаться бродяге подозрительной, и скоро здесь будет жужжать весь выводок шершней, хотя я и возблагодарил небеса за то, что задумался запереть. Меня бы понял любой, кому выпало бы хоть раз в жизни видеть этого кошмарного слепого.

Но моя испуганная мать, никогда бы не согласилась взять больше, чем принадлежало ей, хотя меньшее её явно не устраивало. Она говорила, что нет еще и семи часов, она знает свои права, и никогда не откажется от своего, и она продолжала спорить со мной, пока тихий-тихий свист не прозвучал на холме. Этого было для нас обоих более чем достаточным сигналом.

– Я беру то, что уже пересчитано! – сказала она, вскакивая на ноги.

– А я возьму остальное, чтобы округлить счет! – сказал я, хватая клеенчатый пакет с бумагами.

В следующий миг мы оба бросились вниз, оставив свечу в пустом сундуке; и в следующий миг мы открыли дверь и выскочили на дорогу. Как раз вовремя! Туман быстро рассеивался. Луна сияла над холмами холодным ослепительным светом, и только в низине и вокруг входа в трактир тонкая вуаль тумана все еще висела сплошной пеленой, скрывая первые шаги нашего побега. Гораздо ближе, чем на полпути к деревушке, перед самым холмом, нам предстояло попасть под прямой лунный свет. И это было ещё не все. Звук шагов многих людей уже звучал в наших ушах, и, когда мы оглядывались в их сторону, свет, метавшийся из стороны в сторону и быстро приближающийся, показывал, что у одного из незваных гостей в руках был фонарь.

– Милый мой! – внезапно сказала мама, – возьми деньги и беги! Я сейчас упаду в обморок!

Я понял, что это конец для нас обоих. Как я проклинал трусость соседей, как я обвинял мою бедную мать за ее честность и жадность, за ее прошлую безрассудность и настоящую слабость! По счастливой случайности мы уже были на маленьком мосту, и я помог ей, она шаталась, подобраться к краю берега, где, конечно же, она вздохнула и упала мне головой на плечо. Я не знаю, где я нашел силы, чтобы сделать это вообще, боюсь, это было сделано крайне грубо, но мне удалось протащить ее вниз по берегу и втолкнуть под арку моста. Дальше я уже не мог ее подталкивать, потому что мост был таким низким, там можно было только ползти. Так что мы должны были остановиться – моя мать почти полностью на виду, и мы оба в пределах слышимости.