– Какие тут вопросы? – смерив остальных тяжелым взглядом, спросил грузный мужчина в возрасте за сорок. На его грубом лице с сильно выделяющимся мясистым носом отражалось выражение флегматичного спокойствия. – Митчелл дело говорит. А если кто не согласен – проваливайте. Мы никого держать не будем.
– Спасибо, Эдвардс, – кивнул ему Сержант. Похоже тот приходился ему кем-то вроде правой руки. – Эй, приятель, откуда к нам пожаловал?
Поняв, что он обращается ко мне, я поглубже засунул руки в карманы джинсов и спокойно ответил:
– С краев, откуда вылезли те твари. Жил в паре сотен километров от чертовой лаборатории. Я Джон Уилсон, со мной моя дочь и друг. Его зовут Роб Холдер. – Я кивком головы указал на сидящих вдалеке Роба, Терри и Лору. – Та девушка тоже с нами.
– Что ж, привет, Джон Уилсон, и добро пожаловать, – вполне приветливо поприветствовал меня Сержант. – Я Брайан Митчелл. Выходит, ты видел эту заваруху с самого начала?
– Пришлось.
– Зараженных уродов встречал? – внимательно глядя мне в лицо, полюбопытствовал он.
– Довелось повстречать, – усмехнулся я. – И немало. Прежде чем уехать из дома, прикончил троих. Моему другу тоже пришлось несладко. Шесть дней назад он пристрелил двоих ублюдков, что пробрались в дом и заразили его жену. Ее ему тоже пришлось… – вспомнив, как это было, я запнулся, но все-таки выговорил: – убить.
Когда я договорил, Митчелл многозначительно присвистнул, а остальные уставились на меня так, точно я являлся инопланетным существом с тремя головами. Таким образом я догадался, что никто из них еще ни разу не сталкивался вживую с уже так хорошо знакомыми мне тварями, а значит понятия не имеют, что они из себя представляют.
– Понятно. Стало быть, вы оба знаете, что нужно делать при столкновении с ними, верно?
– Держать ствол наготове, а при случае не раздумывая стрелять в лоб, – снова усмехнувшись, ответил я.
– Хороший совет остальным. Слышали, ребята? – Сержант широко улыбнулся и слез наконец со своей трибуны. – А теперь расходимся по позициям.
Шумно переговариваясь друг с другом, все тут же принялись расходиться, а Митчелл подошел ко мне. Встав напротив, он протянул мне руку и приятельским тоном осведомился:
– Когда приехал?
– Несколько часов назад. – Ответив ему крепким пожатием, я задал интересовавший меня вопрос: – Давно вы тут живете?
– Я уже месяц, остальные примерно так же. Кто-то больше, кто-то меньше. Ночью по очереди охраняем ворота и туннели. Сейчас моя смена, присоединяйся. Расскажешь побольше об этих уродах.
Придвинувшись к бочке с горящими углями, я протянул руки к огню и выложил ему обстоятельства своих почти трехмесячных скитаний. Сержанта интересовала каждая мелочь, поэтому он задавал массу подробных вопросов, а здоровяк с мясистым носом по фамилии Эдвардс слушал молча. Я изложил им все, что мне было известно о зараженных, Митчелл же посвятил меня в происходящее в городе.
По его словам, метро на окраинах остановило работу около двух недель назад и теперь поезда ходили только в центральных районах. Почти все станции заняли приезжие и те, кому больше некуда было податься. Так же было занято все, что имело стены, крышу и надежную дверь. Магазины, аптеки и рестораны давно разграбили, продовольствия не хватало. Периодически поступала гуманитарная помощь, но за ней выстраивалось такое огромное количество желающих, что зачастую эти мероприятия заканчивались ожесточенными боями и давкой.
На сегодняшний день в черте города проживало по меньше мере пятнадцать миллионов человек, к которым ежедневно добавлялись все новые переселенцы. Из-за этого на улицах происходило много стрельбы и насилия. Особенно отчаянные сбивались в банды, грабили людей и машины, устраивали налеты на ночные пристанища тех, кто был не способен оказать сопротивление. Полиция еще пыталась следить за порядком, но с каждым новым днем делалось ясно, что все движется ко всеобщему социальному коллапсу.
Пока он это рассказывал, мне вдруг вспомнился наш с Терри разговор, который случился незадолго до отъезда из дома. Вспомнилось, как сидя за завтраком, я философствовал на тему анархии, деградации и скатывания общества к первобытному укладу жизни. И подумать я тогда не мог, что совсем скоро те сказанные ради забавы слова окажутся пророческими и надолго, если не навсегда, станут нашей новой реальностью.
– Присоединяйся, Уилсон, – предложил Сержант, закончив рассказ о правилах выживания в охваченном беспорядками городе. – Нам пригодятся такие крепкие парни, как ты. Могу тебе сразу сказать – на лагерь можешь не рассчитывать. Ну, если, конечно, у тебя нет каких-то влиятельных друзей, которые смогут тебя туда протащить. Люди живут в палатках неделями, болеют, мерзнут и голодают, но если лагерь полон, самостоятельно пролезть внутрь нет шансов.
Сам он тоже был из центральной части страны, но, в отличие от нас, эвакуация застала его месяцем позже. Он сразу же поехал на восток, рассчитывая найти здесь убежище, однако пробиться в него оказалось непосильной задачей. Ежедневно он и другие обитатели метро отправлялись на поиски припасов и ездили от лагеря к лагерю в надежде протиснуться за высокие стены, но пока безуспешно. Они делали это уже несколько недель.
– Я успел насмотреться сегодня, – мрачно заметил я. – Прежде, чем спуститься сюда, мы побывали в двух. Спасибо за предложение, Митчелл, но я все-таки планирую отыскать возможность попасть в какой-нибудь лагерь.
– Ну как знаешь. – Он насмешливо прищурился и добавил: – Но если передумаешь, а ты передумаешь, место для тебя найдется.
Стоя в клубах табачного дыма, на какое-то время мы замолчали. Каждый из нас размышлял о чем-то своем, но спустя несколько минут я спросил:
– Ты думал о том, что будет, когда они придут? Границы перекрыты, а дальше бежать некуда.
С недавнего времени я начал осознавать, что наша попытка убежать не более, чем продление агонии. Если всего полтора месяца назад я питал иллюзии относительно скорого возвращения домой, то сейчас они превратились в груду серого пепла. А после утренних известий о Марте мой настрой и вовсе стал упадническим. Я больше не верил в счастливое избавление от постигшей всех нас катастрофы.
Уставившись отсутствующим взглядом на пляшущий в бочке рыжий огонь, Митчелл ответил:
– Думал. Я считаю, границы не устоят. Когда людей загонят в угол, они полезут даже под пули.
Я знал, что он прав. Когда ситуация станет критической, обезумевшая толпа снесет любые преграды, что встанут у нее на пути – будь то государственные границы, военные базы или высокие заграждения переполненных лагерей. После его слов я представил, что нам придется либо бежать вместе со всеми, либо неизвестное количество времени прятаться в каком-нибудь убежище. Возможно, это придется делать всю оставшуюся жизнь.
Кто знает, удастся ли вообще найти способ их уничтожить? Может быть, это они уничтожат нас. Может быть, это и есть конец света. Конец всего, к чему привыкло человечество, а мир отныне останется таким навсегда.
Глава 36
На следующее утро выпал первый в этом году снег. Когда мы разобрали баррикады из мешков и покрышек, а потом выбрались на поверхность, я с изумлением обнаружил, что все вокруг преобразилось. Огромные снежные хлопья меланхолично кружились в воздухе и оседали затем на землю, крыши домов, брошенные у обочин автомобили. Укрытый безукоризненно белым покровом город, еще вчера безликий и серый, сегодня изменился до неузнаваемости.
Задрав лицо кверху, я разглядывал хаотичный танец снежинок и бледную, низко висящую над головой завесу облаков. Казалось, будто землю накрыло плотным колпаком. Не замечая, что снегопад слепит мне глаза, я стоял так до тех пор, пока на мою спину не налетел пьяный, отталкивающего вида прохожий.
– Уйди с дороги, придурок! – столкнувшись со мной, пробубнил он в кудлатую рыжую бороду. – Стоит тут как идиот, рот разинув, будто снега никогда не видел.
Обойдя меня стороной, он пошел дальше что-то еще бормоча себе под нос. Проводив его безразличным взглядом, я поежился от холода, выдохнул изо рта пар и, закурив, направился к машине. Роб уже сидел на пассажирском сиденье, а Лора с Терри лепили снежки.
Было в их действиях нечто бессознательное, почти механическое. Вроде бы они совершали привычный ритуал, который повторяется из года в год, когда человек видит выпавший после долгого перерыва снег, но радости или восторга от своего занятия не испытывали. С унылым видом они швыряли снежки в ближайшее дерево, не издавая при этом ни единого звука.
В десятый раз за утро проверив сигнал связи на телефоне, я тихо выругался и выбросил недокуренную сигарету. Связь по-прежнему отсутствовала. Это не давало покоя – неизвестность вызывала во мне бессильную злобу. Нервы накалились до аномальной величины и словно бы превратились в бомбу замедленного действия. В это утро что угодно могло послужить катализатором, прежде чем она не выдержит и сдетонирует яростной вспышкой.
– Лора, Терри, садитесь в машину, – бросил я.
Все так же молча они оставили свое бесцельное занятие и забрались на заднее сиденье. За день я планировал объехать все существующие в городе убежища, твердо решив, что любой ценой прорвусь в какое-нибудь из них. Предложение Митчелла было отличным и будь я один, принял бы его не раздумывая, но теперь помимо Терри, на мне висели Лора и Роб.
Я чувствовал за них обоих ответственность. Чувствовал, что должен защитить их, что бы это не значило и чего бы мне не стоило. Лора слаба и беззащитна – этот город сожрет ее с той же жадностью, с какой мифическое чудовище сжирает брошенную ему в пасть жертву, а Роб теперь просто не в состоянии позаботиться о себе самостоятельно.
От приютившей нас на ночь станции метро мы отъехали в восемь утра и за день избороздили все районы этого исполинского, обреченного на скорое вымирание города, но ответ, который слышали, стоило подъехать к воротам очередного лагеря, был – «мест нет». И всюду толкалась масса народа, которую в первобытном порыве объединяло единое желание спастись. Людей гнали отчаяние и ужас.
Смотреть на это было страшно – сегодня я впервые увидел, на что способны два этих чувства.
– Пустая затея, – севшим голосом произнес я, садясь в машину около шести часов вечера. – Здесь тоже под завязку.
Позади остались все охраняемые военными убежища и к этой минуте я был выжат до предела. Каждый мускул в теле испытывал неимоверное напряжение. Состояние было таким, будто меня засунули в барабан мощной центрифуги и много часов подряд прокручивали на максимальной скорости, а после безвольной тряпкой вывесили сушится на мороз. За этот сумасшедший день я уговаривал, просил, злился, ругался, орал и даже влип в драку, но все без толку.
– Что будем делать? – с надеждой в голосе обратился я к Робу. – Опять ночевать в метро не лучшая идея.
Он долго не реагировал, а потом вдруг раздраженно выдал:
– А что лучшая идея? Давай возьмем свои спальные мешки и поселимся прямо тут! Ты ведь за этим нас сюда приволок? Думаешь, военные станут нас защищать, когда они придут? Думаешь, кому-то есть до нас дело? А впрочем, мне без разницы. Что здесь, что в метро, все равно ни в чем нет смысла.
Я молчал. Мне была очень хорошо понятна и близка его озлобленность, но с каждым днем терпение мое истончалось. В общении с ним я чувствовал себя так, словно наблюдал за тем, как кто-то выводит на толстом пергаменте текст, затем стирает его, выводит вновь и так до бесконечности, пока бумага не станет настолько тонка, что любое неосторожное действие прорвет ее насквозь. Мои истерзанные нервы были подобны этой готовой вот-вот разорваться бумаге.
– Может, мы могли бы поискать какой-нибудь брошенный дом или квартиру? – внезапно подала голос Лора. – Это безопасней и теплей, чем в метро.
– Мысль хорошая, Лора, но где вы планируете отыскать брошенный дом или квартиру? – стараясь, чтобы в моем тоне не слишком явственно звучал сарказм, поинтересовался я.
– Но ведь вовсе не обязательно искать здесь. Мы могли бы посмотреть в пригородах. Многие оттуда уехали и наверняка там нам удастся обнаружить пустующее жилье.
– Для этого не стоило тащиться за три тысячи километров. Жить в квартире мы могли и у вас на юге, но поверьте, когда все начнется, такой маленькой компанией мы не справимся. Запасы еды скоро закончатся, да и отсиживаться в квартире, когда сюда хлынут тысячи зараженных, так себе затея. Они напали на вооруженный лагерь, что уж говорить о нас четверых.
Я не стал произносить вслух, что попросту не справлюсь один. От самой Лоры, как и от Терри, толку ноль, на Роба теперь нельзя положиться, а если мы останемся вчетвером, все ляжет на мои плечи. Я буду вынужден в одиночку искать нам пропитание и одновременно с тем отбивать атаки как зараженных, так и желающих поживиться за наш счет.
И потом, я помнил, о чем сказал мне вчера тот темнокожий военный. По его словам, город вскоре могут закрыть и если мы из него уедем, есть риск, что не сможем вернуться обратно. Может, это было глупостью и Лора права, но отчего-то мне представлялось, что сейчас оставаться внутри него безопаснее, чем за его пределами.
Приняв решение, я рассказал им о своем разговоре с Митчеллом, а также о поступившем от него предложении. По сути выбора у нас не было, да и на данный момент оно являлось единственным оптимальным вариантом. Никто из них со мной не спорил, не задавал вопросов и так с их молчаливого согласия я снова привез нас на станцию метро.
Заняв вчерашнее место у туннеля, мы быстро перекусили, а затем я отправился на поиски Митчелла. По пути я рассматривал своих новоиспеченных соседей. Их на станции сегодня стало еще больше.
Среди прочих рядом с нами появилась семейная пара с тремя маленькими детьми. Отец семейства и его жена выглядели истощенными и перепуганными, а дети, которым на вид было от четырех до шести лет, будто производили на свет их одного за другим, имели затравленные, сверкающие от голода глаза. Помимо них, я заприметил еще несколько таких же семей, совсем юную, почти подростка, девушку с огромными печальными глазами, двух молодых, похожих друг на друга парней, вероятно, являвшихся братьями и одинокую сморщенную старуху. По тому, как каждый из них озирался по сторонам, напрашивался вывод, что все они только спустились и еще не успели свыкнуться с окружающей нас обстановкой.
Куда бы я не посмотрел, взгляд всюду натыкался на бесформенную человеческую массу. Сбиваясь небольшими кучками, они возбужденно о чем-то шептались, приглушенно спорили, жаловались, плакали, стонали, ели, пили, чесались, кашляли и делали множество других неприглядных вещей. Их голоса раздавались из каждого угла, сливались в неясный, монотонный гул и будто бы концентрировались под покрытым глубокими трещинами потолком. Гул этот казался мне нескончаемым.
– Ну что, как успехи с лагерем? – с беззлобной усмешкой спросил Митчелл, когда я отыскал его возле самого дальнего туннеля. Спросил и тут же сам ответил: – Вижу, что не очень, раз ты снова здесь.
– Ты прав, хреново. Кругом толпы и все хотят попасть внутрь.
– А я предупреждал и пытался тебя вчера отговорить, но ты решил сам все проверить, – со смехом напомнил он. – Что ж, мое предложение в силе. По рукам? Или ты хочешь еще разок попытать счастья?
– По рукам, – угрюмо ответил я. – Что я должен делать?
– Веселее, Уилсон, – все еще улыбаясь, подмигнул он.
Глядя на него, я не понимал, чему он так радуется и как, находясь в таком аду, вообще можно испытывать подобное чувство. В настоящий момент я был уверен, что больше никогда не смогу ощутить беззаботного веселья или искренней радости от чего бы то ни было.
– И чему тут веселиться? Посмотри вокруг. Тебя это забавляет?
– Да брось! Еще не конец света и те уроды пока не добрались сюда, так что ни к чему такой унылый вид. Я жив и уже одно это заслуживает благодарности Господу!
– Господу! Вот уж кого стоит благодарить! – не скрывая злобы, воскликнул я.
– Конечно стоит, – спокойно заметил Митчелл. – Кроме того, только что я набил живот отличным ужином из свиной тушенки, выкурил сигарету, а теперь вот пью кофе, так почему бы мне не веселиться? – Он вновь непринужденно рассмеялся, но потом сменил тон на более серьезный: – От тебя требуется то же, что и от всех остальных. Мы команда и держимся вместе. Здесь мы все равны, а потому действуем на общее благо.
– Коммунизм, значит? – ухмыльнулся я.
– Выходит так, – делая глоток кофе, благодушно согласился Митчелл.
Он пил его из жестяной кружки, сидя у горящего костра на мешке с песком. Рядом с ним полукругом расположились еще трое парней. Среди них был Эдвардс, долговязый мальчишка с вихрастой и рыжей как у клоуна шевелюрой, а также тот, кого вчера я запомнил как Морриса.
Мальчишке было лет восемнадцать, а Моррис выглядел немногим старше меня. Он носил гладко зализанные назад черные волосы, имел темно-карие, слегка выпученные глаза и привычку ежеминутно облизывать тонкие губы. Пока мы с Митчеллом говорили, все трое молчали, но явно посмеивались с того, как он потешается над моим мрачным настроением.
– Оставь его, Митч, – бросив на меня приветственный взгляд, вмешался Моррис. – Не видишь, он только приехал? Парню нужно время, чтобы пообтереться и привыкнуть к нашей грязи, крысам и запаху дерьма. Дружище, – обратился он ко мне, – я здесь уже больше трех недель, но поверь мне на слово, когда впервые спустился сюда на ночь, был еще злее, чем ты. Я приехал с севера, да не просто приехал, а на своей тачке и даже имел в кармане кое-какие деньжата, но во вторую же ночь меня избила толпа черномазых. Тогда-то я и попрощался и с тачкой, и со всеми своими деньгами. Если бы не эта станция, не Митч, и не остальные, уже, наверное, подох бы с голоду. Так что коммунизм, не коммунизм, а все мы тут стараемся помогать друг другу и действовать заодно.
Устроившись рядом с ними на свободном мешке, я закурил, а Моррис между тем продолжил:
– Да что я? Вон, возьми Чарли хотя бы, – он кивнул на рыжего пацана, сидящего с опущенной головой по правую руку от него. – Он почти местный, из пригорода. Прожил под лагерем две недели, пока его не кинул один сукин сын в военной форме. Чарли, расскажи!
– Что рассказать? – встрепенулся тот, когда Моррис толкнул его локтем в бок. Остальные тут же громко засмеялись.
– Вечно ты в облаках витаешь! Расскажи, как сперва тебя твой брательник кинул, а потом охранник из лагеря на деньги нагрел.
– Он меня не кинул! – сверкнув на него желтыми, как янтарь, радужками глаз, с горячностью воскликнул Чарли, но тотчас залился краской до самой шеи. – Он уехал за границу еще в самом начале, но обещал, что как только устроится, вернется за мной или вышлет денег на билет. Видно, с ним что-то случилось, раз он не вернулся.
– Ну конечно, наивная душа, – сокрушенно покачал головой Моррис. Повернувшись ко мне, он принялся рассказывать вместо Чарли: – Брательник его снял все те жалкие сбережения, что остались им от предков и умотал за кордон. Обещал уладить там кое-какие вопросы и сразу выслать нашему бедолаге деньжат на билет, да только с тех пор и пропал. А там и границы закрыли. Этот простодушный болван ждал его два месяца, пока в его поселке не осталось ни одного живого существа, а потом приперся сюда. Денег у него немного при себе было от продажи отцовской тачки, так он сговорился с одним охранником, что тот ему местечко за вознаграждение выбьет. Ну и дальше понятно. Охранник деньги-то взял, а про Чарли забыл. Вот уже дней десять, как к нам приблудился, да все верит, что братец будет его разыскивать.
Чарли в ходе его рассказа напряженно смотрел в огонь, но едва только Моррис закончил, резко встал и пошел прочь. Проводив его взглядом выпуклых глаз, Моррис сочувственно проронил:
– Эх, жалко пацана. Молодой еще совсем, наивный.
– Ну и чего ты достаешь его все время своими рассуждениями? – задал вопрос Митчелл. – Пусть бы верил, что брат просто не может за ним вернуться. Человек живет, пока у него сохраняется вера в лучшее, а ты душу ему рвешь этими пустыми сомнениями.
– А что, пусть лучше он и дальше будет наивным дураком? Брательник его паскуда последняя, это же ясно! Облапошить младшего брата, бросить одного, а самому спасать свою жопу, это, по-твоему, как? Нет, пусть уж лучше знает правду, так, гляди, в следующий раз поумнее будет. Каждый рано или поздно получает от жизни щелчок по носу, вопрос только в том, как он с ним справится. Пацан немного поубивается, конечно, зато в будущем только сильнее станет.
– Не факт, – возразил Митчелл. – Некоторых предательство ломает. Люди теряют надежду и опускают руки, а нам их сейчас никому нельзя опускать.
– Вам удалось найти что-нибудь подходящее? – спросил я, чтобы сменить наконец тему. – В метро действительно нельзя оставаться. Все эти мешки и покрышки не спасут, когда те твари объявятся здесь.
– Еще нет, – ответил Митчелл, при этом его брови сурово насупились, а лицо заметно помрачнело.
– Дерьмовая новость, – запустив пальцы в отросшую бороду, проронил я.
– Есть несколько отличных мест, но они уже заняты, – с тем же насупленным видом сказал Митчелл. – Мы пробовали договориться кое с кем, чтобы примкнуть к ним и объединить усилия, только у них там собрался такой отъявленный сброд, что я бы не доверил им в случае чего прикрывать свою спину. Так что ищем дальше.
– В этом чертовом городе столько зданий! Неужели нельзя найти какую-нибудь нору, куда можно забиться? А если поискать квартиру в одной из высоток? Не могут же быть все они заняты.
– Оглядись вокруг, Уилсон, – предложил он. – Видишь этих людей? Этих женщин, детей, больных стариков? Вместе с вами нас здесь ровно девяносто шесть человек. Ну и в какую квартиру ты втиснешь такое количество народа?
– Да, действительно, – согласился я, бросив взгляд на переполненные людьми платформы. – А вы спросили всех? Возможно, не каждый захочет уйти и нам не придется искать огромное помещение.
– Предлагаешь оставить их тут и спасаться самим? – Сощурив глаза, Митчелл взглянул на меня с подозрением. – Так не пойдет, Уилсон. Либо ты с нами и все мы плывем в одной лодке, либо думаешь о спасении только своей задницы.
Еще раз обведя взглядом собравшихся в подземелье людей, я не нашелся с ответом. В чем-то Митчелл был прав, но в то же время я знал, что всех не спасти. Однако как бы я не желал жертвовать безопасностью Терри ради спасения остального человечества, другого выбора у меня сейчас не было.
Передо мной лежало только два пути – либо уходить вчетвером, либо выживать коллективным, коммунистическим строем. В этот вечер я выбрал второй.
Глава 37
Несколько последующих дней я провел в обществе Сержанта Митчелла и Мрачного Эдвардса. Я дал им эти прозвища, потому что те как нельзя лучше им подходили. В обиде они не были, лишь в ответ иногда называли меня Хмурый Уилсон. Втроем мы неплохо сработались и между нами даже установилось нечто вроде приятельских отношений.
Время от времени к нам присоединялся Чарли, который при ближайшем знакомстве оказался шустрым и сообразительным малым. Ему было всего девятнадцать, по любому поводу он заливался краской, кроме того, часто отрывался от реальности и уносился в свои воображаемые миры, но зато его ярко-рыжая, вечно растрепанная шевелюра виднелась за километр. В толпе она служила нам своего рода маяком.
Он был проворнее каждого из нас, а в невообразимой сутолоке городских улиц, где многое зависело от быстроты ног, это качество являлось незаменимым. Плюс ко всему у этого парня обнаружился отличный нюх на все, чем можно было поживиться. Нередко Чарли срывался с места и опрометью куда-то бежал, пока мы ничего не понимая, растерянно глазели по сторонам.
Ориентируясь на его высокую, нескладную фигуру, точно огненным факелом увенчанную кудлатой головой, мы в такие моменты следовали за ним по пятам и выясняли, что тот увидел грузовик с гуманитарной помощью, заколоченную витрину продуктового, никем еще нетронутого магазина, фармацевтический склад и тому подобное. Однажды таким образом он вывел нас к оружейному хранилищу, где мы нашли целый ворох теплой одежды, пару ящиков боеприпасов, несколько мощных фонарей и коллекцию перочинных ножей.
Чарли был словно настроенный на поиски необходимых вещей мощный сонар и оказался просто незаменим. Единственное, чего не следовало допускать в общении с ним, так это темы о его брате. Всякий раз она приводила его в подавленное настроение, а потому мы обходили ее стороной.
Таким разношерстным отрядом каждое утро мы отправлялись в гудящий, точно растревоженное осиное гнездо город. В поисках укрытия мы заглядывали во все его закоулки, находили лазейки и потайные ходы, исследовали промышленные и спальные районы, осматривали административные и жилые здания – все зря. Точнее, за восемь дней нам удалось натолкнуться на пару неплохих мест, но оба их отмел Митчелл. По его мнению, они являлись недостаточно просторными для почти сотни человек, так что матерясь и временами ругаясь между собой, мы продолжали поиски.
Иной раз в этих спорах я и Эдвардс занимали единую позицию. Мы оба пытались убедить Митчелла сбавить обороты и утверждали, что невозможно нести ответственность за всех, не имея для того нужных ресурсов. Из постоянно проживающих на станции девяносто шести человек, лишь около двадцати пяти парней в случае чего могли оказать сопротивление, остальные были либо ни на что не годными тюфяками, либо стариками, либо женщинами и детьми. Митчелл хотел взвалить на себя обузу в семьдесят ртов, которые необходимо будет не только кормить, но и обеспечивать защитой, а мы с Эдвардсом внушали ему, что это неосуществимо.
Субботним утром мы вчетвером шли по грязной узкой улице в восточной части города. С двух сторон ее обступали высокие, закрывающие и без того блеклый дневной свет небоскребы, из щелей воняло мочой, сыростью и гнилыми отходами, но зато сюда не добирался холодный, пробирающий до озноба ветер. Выпавший неделю назад снег почти полностью растаял и превратился в чавкающую под ногами жидкую слякоть.
Ступая по ней, я в очередной раз спорил с Митчеллом и страшно кипятился. Мы переругивались уже несколько минут, как вдруг он развернулся и резко бросил мне в лицо:
– Ты сам имеешь три ни к чему неприспособленных рта, Уилсон! От твоего друга никакой пользы! Он целыми днями только сидит, пялится в стену и иногда бормочет что-то себе под нос. Девушка ходит тише полевой мыши и возится с детьми. А твоя дочь и вовсе бесполезный ребенок!
Эти слова Митчелл произнес с презрительной желчностью, но придя поначалу в бешенство, позже я разглядел в его глазах, что он преследовал определенную цель. Ими он хотел отрезвить меня, а заодно заставить устыдиться собственных слов.
– Так что, Уилсон? – спросил он, так как я все еще молчал. – Их тоже оставим в метро? И Чарли, на хрен, оставим? Ты только взгляни на него! Какой с него боец? Соберем отряд из двадцати крепких ребят с ружьями и превратимся в банду, мать их, мародеров? Это ты предлагаешь?
– Полегче, Митчелл, – спокойно произнес я, но при этом многозначительно глянул ему в глаза, дав тем самым понять, что не стоит переходить границ. – О своих я способен позаботиться и делаю для этого все необходимое.
– Так чего же ты не уходишь? Ведь найти укрытие для четверых куда проще, – сейчас он тоже стал говорить спокойно, без слышимой минуту назад злости и презрения. – Хочешь, я скажу тебе почему? Вам не выжить вчетвером и ты это знаешь. Ты не сможешь выстоять один. Для того, чтобы защитить и прокормить своих близких, тебе нужно быть в команде, Джон.
Он как-то грустно усмехнулся, опустил голову вниз и после небольшой паузы добавил:
– У меня никого нет. Совсем никого. Я один, так почему не могу позаботиться еще о трех-четырех жизнях, кроме собственной? И вот ты, Эдвардс, – вскинув голову, обратился он к молчаливо курившему до сих пор Эдвардсу. – Ты ведь тоже один. И Моррис, к примеру. И Вуд, и Ричардсон, и Паркер! Все вы! Если каждый из вас хоть немного подумает не только о себе, мир станет лучше, а инфицированных уродов в нем меньше.
Закончив эту многословную тираду, он похлопал меня по плечу и улыбнулся своей широченной, жизнерадостной улыбкой. Митчелл всегда так улыбался людям. Искренне и тепло – будто верил, что с помощью одной этой улыбки можно уладить любую проблему.
Он был отличным парнем. Идеалистом, но добрым и хорошим человеком. Такие мне редко встречались.
Я не ошибся, когда в день знакомства принял его за военного. Митчелл действительно пять лет отслужил в сухопутных войсках и поучаствовал в военных операциях в двух странах на Ближнем Востоке, только служил он не в качестве солдата, а как военный медик. Будучи там, он успел повидать тяжелые ранения, смерть и другие жестокости войны, но несмотря ни на что, к миру и людям остался открытым, милосердным и чутким.
По его словам, выстоять и справиться со всем ему помогала вера. И это удивляло меня в нем больше всего. Невзирая на выпавшие ему испытания, он оставался глубоко религиозным человеком.
Являясь сыном лютеранского пастора, Митчелл и сам планировал когда-нибудь связать свою жизнь со служением Богу, однако что-то у него не заладилось с колледжем, после чего он сразу призвался в армию. Вернувшись, быстро женился, пошел на работу в службу скорой помощи, похоронил отца, развелся и к тому моменту, как началась вся эта заваруха, уже несколько лет жил совсем один. В этом году ему исполнилось тридцать два.
О своем желании проповедовать Евангелие он уже успел позабыть, но, как и его отец, старался жить по канонам христианства, следовал заветам лютеранской веры и продолжал верить во спасение, дарованное человечеству Богом. Во всех его словах и поступках прослеживалась четкая грань между добром и злом, великодушием и алчностью, стойкостью и порочными инстинктами. Митчелл всегда придерживался правильной стороны и стремился перетянуть туда любого, кто встречался ему на пути.
Возможно, именно по этой причине те, кто был с ним знаком, испытывали к нему уважение и прислушивались ко всему, что он говорит. За эти дни я не раз наблюдал, как он по очереди обходит обитателей станции, спрашивая об их проблемах, интересуясь их бедами, вникая в мельчайшие детали их нелегкого существования. Он и сам ничего не имел, однако с людьми вел себя так, словно у него было все. И еще я видел, что после его ухода лица этих людей разглаживались, а в глазах их загоралась надежда.
В это холодное декабрьское утро, когда мы четверо стояли в тесном проулке между копьями царапающих небо высоток, а свет просачивался лишь в небольшую брешь между крыш, я раз и навсегда полюбил этого парня. Без каких-либо подтекстов. Я полюбил его так, как брат любит брата, как родитель любит своего ребенка и как, должно быть, его несуществующий Бог любит своих приверженцев.