Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

К исходу первых же десяти дней Бенито даже пожалел о своем импульсивном поступке, так как единственные его ботинки почти совсем развалились. Он испытывал голод, съев сразу же прихваченные яблоки и печеную картошку. В кармане у него было всего 2 франка и 35 сантимов. Работу он смог найти в местечке Орбе и то только в качестве каменщика по 32 сантима за час при одиннадцатичасовом рабочем дне. При этом ему приходилось 121 раз за день поднимать на второй этаж строящегося здания тачку, доверху наполненную кирпичом.

В субботу 19 июля он вынужден был прекратить эту работу, поскольку руки у него были в мозолях и кровоточили. Работодатель буквально швырнул ему 20 франков, крикнув, что деньги эти все равно что у него украдены.

Купив крепкие горные ботинки, Муссолини направился в Лозанну. Из металла в его кармане был только никелевый медальон с изображением Карла Маркса. Впервые ему пришлось голодать, и с тех пор на всю его жизнь у него сохранилась ненависть к богатым. Несколько раз он прямо-таки хватал, подобно животному, куски хлеба с крестьянского стола. Спал же он под мостом. Попытался было пристроиться в церковную благотворительную столовую для бродяг и нищих, но и там перед девятнадцатилетним парнем дверь была закрыта.

С горечью впоследствии Муссолини вспоминал: «Голод – хороший учитель, не хуже тюрьмы и врагов».

И в тюрьме он там отсидел, а по выходе из нее случайно встретил в лозаннском кафе «Торлаши» группу итальянских социалистов, каменщиков, имевших непостоянную работу. Они включили нового товарища в состав своей группы, а через четыре месяца избрали секретарем Итальянского профсоюза каменщиков. С присущей ему рисовкой он стал подписывать свои письма – «Бенито Муссолини, каменщик».

Во время демонстраций и забастовочных митингов он впервые ощутил свою власть над массами и способность играть их чувствами и настроениями, подобно опытному арфисту. Кто-то из рабочих сказал ему однажды:

– Ты наносишь удары кулаками в воздух, будто бы пытаешься разрушить невидимую стену между собой и аудиторией.

Настоящий социалист, а он был уверен, что стал им благодаря отцу, должен был быть, как считал он тогда, анархистом, атеистом, человеком, выступающим против короля, милитаризма и правительства.

Его инстинкт на жесты, электризующие толпу, был безошибочным. Выступая однажды на публичных дебатах с лозаннским священником о реальности Бога, Муссолини, достав из кармана дешевые никелированные часы, заявил:

– Сейчас времени 3 часа 30 минут. Если Бог существует, я даю ему пять минут, чтобы поразить меня.

Поскольку земля под ним не разверзлась и не ударила молния, собравшиеся ответили аплодисментами на его богохульство. Одобрительный рев толпы стал для него такой же потребностью, как и горячие объятия русских и польских девушек – эмигранток, с которыми он проводил жаркие ночи. Издающаяся на итальянском языке газета «Трибуна» назвала его одним из крупнейших «дуче» (лидеров) итальянских социалистов.

Дружившая с ним Анжелика Балабанова, тридцатитрехлетняя полная русская блондинка, зарабатывавшая на жизнь в качестве переводчицы, была неплохим социалистическим агитатором. В комнате, которую она снимала, они проводили долгие вечера за самоваром, беседуя и куря одну сигарету за другой. Но вскоре она заметила такую черту его характера, как постоянное беспокойство и волнение. К тому же она поняла, что ненависть к угнетению происходила у него не от любви к людям, а от собственного восприятия жизни – чувства униженного достоинства и крушения надежд, страсти отстаивать собственное «я».

Хотя Муссолини и пользовался авторитетом у безграмотных каменщиков, даже ближайшее окружение его не признавало. Он ходил в сильно поношенных ботинках, и ему явно не хватало знаний. Швейцарская полиция ему не доверяла и даже слегка побаивалась – он дважды арестовывался и высылался из страны, но опять возвращался. Однако найти какую-либо другую работу, кроме как в качестве обслуживающего персонала, он не мог. Свой хлеб насущный зарабатывал даже гадая на картах. Приходилось ему работать и в качестве посыльного в мясной лавке, и у виноторговца. Он был и ассистентом скульптора, и протирщиком стекол, и заводским рабочим. По ночам изучал французский и немецкий языки, держа для обогрева свои ноги в ящике с опилками.

Для Анжелики его постоянные разговоры о силе и физической отваге являлись своеобразной компенсацией его собственной слабости – отсутствия личного признания и престижа. Месяцами она говорила сама себе, что не права в его оценке, но день, когда Муссолини отправился обедать вместе с ее подругой Марией Риджер, школьной учительницей, подтвердил ее самые худшие подозрения.

– В течение долгих лет он был болен, испытывая чувство собственной неполноценности, – сказала она Марии, пытаясь оправдать поведение Бенито.

Поэтому та, ставя перед ним макароны, заметила с некоторым сарказмом:

– Вероятно, вы бы предпочли курицу или трюфеля, но мы же – пролетариат.

– А почему бы и нет? – взорвался Муссолини. – Перед тем как я пришел сюда, я прочитал ресторанное меню в гостинице. Знали бы вы, что только едят и пьют эти свиньи.

– Но если вам представится возможность жить как эти люди, вы скоро забудете о народе, – горячо возразила Мария.

Бенито гневно посмотрел на нее искоса своими черными глазами, воскликнув:

– Отсюда я уеду поездом в вагоне третьего класса и буду питаться скудной и дешевой пищей. Святая Мадонна, как же я ненавижу богатых! Почему я должен терпеть эту несправедливость? Как еще долго нам остается ждать?

Если бы Муссолини знал ответ на этот вопрос, его амбиции заметно поубавились бы. Пройдет целых десять лет с тех пор, как он в ноябре 1904 года навсегда покинет Швейцарию, прежде чем его имя появится на устах итальянцев.

Когда он был солдатом 10-го пехотного Берзаглиерского полка, известного медленным, неторопливым шагом и зеленым плюмажем из перьев, свисавшим с круглых головных уборов, слава его как чемпиона по прыжкам в высоту не выходила за казарменную территорию в Вероне. Будучи постоянно нуждающимся второстепенным учителем (получавшим 2 фунта стерлингов в месяц) в Тол меццо – городке в горах северо-восточной части фриульского округа, он был отмечен как мастер удерживать своих учеников от беспорядков путем подхалимажа. Не в силах контролировать сорок пострелов своего класса, он начинал занятия с раздачи сладостей из бумажного кулька.

За его карьерой внимательно следили лишь чиновники полицейского департамента. При этом заведенное на него досье еще до возвращения из Швейцарии в 1904 году пухло с каждым годом. В нем, в частности, отмечалась его деятельность в качестве распространителя социалистических печатных изданий типа «Ла Лима», а о характере было сказано как о «импульсивном и вспыльчивом». В полиции его считали человеком, способным к нападкам как на католиков, так и на христиан, относящимся к национальному флагу как к «тряпке, которую следует вывешивать на навозной куче», и обзывавшим отечество «чудовищем, угодным Христу, тираническим, жестоким и карательным».

Когда в феврале 1909 года Муссолини выехал в небольшой городок Тренто в Австрии в качестве редактора газеты «Л'Авенир», туда последовало предписание: «За ним требуется наблюдение». И тамошняя полиция следовала ему неукоснительно. Будучи выслан из страны «за подстрекательские действия против властей» в конце сентября того же года, он успел отсидеть там шесть раз в тюрьме. Документы у него изымались одиннадцать раз.

Возвратившись назад, Бенито стал на некоторое время компаньоном своего отца, сделавшегося хозяином винной лавочки в Виа Маззини. Когда четыре года назад умерла Роза от менингита в возрасте сорока шести лет, Алессандро продал свое хозяйство, женился по неписаному закону на Анне Гуиди и открыл эту лавочку. В баре ему помогала дочь Анны, хорошенькая девятнадцатилетняя блондинка Рашель.

Скромная деревенская девушка, привыкшая к сельскому труду, она знала Бенито, когда ей было еще всего семь лет, боясь и восхищаясь им.

Флиртуя с Рашель, он сказал, что женится на ней по возвращении из Тренто. Она только рассмеялась, ибо знала, что социалисты, совершающие церковное бракосочетание и крестящие своих детей, обычно исключаются из партии.

В октябре 1909 года Бенито приехал в дом ее сестры Пины, где находилась Рашель (неподалеку от Сан-Мар-тино), и сказал той:

– Я хочу, чтобы Рашель стала матерью моих детей, но поторопи ее. У меня мало времени.

Рашель настолько быстро собрала свои вещички в узелок, что не успела даже причесать волосы. Она знала его деспотический характер по тому случаю, когда она на сельских танцах пошла танцевать с другими парнями, а он по дороге домой в повозке, не говоря ни слова, ущипнул ей до синяков руку.

Спустившись по лестнице, она присоединилась к нему и шла без зонта под дождем около трех километров до Форли, сказав лишь:

– Мы – как два бедных чертенка. Даже собаки лают на нас.

В гражданском браке сына Алессандро усмотрел нарушение закона жизни, к тому же, зная собственную судьбу, здраво предупредил его:

– Оставь лучше девушку в покое – подумай, сколько всего пришлось пережить твоей матери из-за меня. Твоя политическая деятельность принесет только страдания тебе и женщине, которая разделит твою судьбу.

Достав револьвер, Бенито ответил:

– В нем шесть патронов, один для Рашель и пять – для меня.

Обескураженные Алессандро и Анна вынуждены были дать свое согласие. Получив в качестве приданого сборную мебель и кое-что из неновой посуды, молодые сняли небольшую квартиру в Форли напротив здания суда.

Двадцатишестилетний Бенито развернул на этой базе весьма амбициозную деятельность – он принялся за реорганизацию федерации социалистов в Форли и приступил к выпуску четырехстраничной еженедельной газеты «Ла Лотта ди классе» («Классовая борьба»), тираж которой не превышал 350 экземпляров. Рабочее место Муссолини – заведующего, редактора, репортера и корректора – находилось за столом, отделенным от жилой комнаты его квартирки пыльным занавесом.

Получая 5 фунтов стерлингов в месяц, половина из которых шла на уплату аренды помещения, Муссолини приходилось нелегко. Да и кроме своей издательской деятельности ему надо было заниматься партийными делами, поскольку он стал одним из основных ораторов и агитаторов во всей округе. В поисках голосов будущих избирателей ему случалось иногда проходить в день свыше пятидесяти километров, наведываясь в хлевы, сараи и амбары фермеров. В этих походах его, как правило, сопровождал девятнадцатилетний поклонник и последователь Пьетро Ненни.

Бедность преследовала Муссолини на каждом шагу, и он, чтобы немного подработать, становился даже продавцом газет, сидя в киоске Дамерини, когда тот уходил на обед, за что получал кусочек ветчины. 1 сентября 1910 года, когда родилась его дочь Эдда, у него было всего пятнадцать лир в кармане, на которые он купил дешевенькую деревянную люльку, которую принес домой на собственных плечах. Отдельные совещания с коллегами ему приходилось проводить в своем жилище, сидя на кровати. Рашель часто стирала его единственные брюки, дабы он выглядел более или менее прилично, просушивая их в соседней пекарне.

Кроме политики, его почти ничто не интересовало. Когда директор местного театра предлагал ему бесплатные места для прессы, он часто отказывался. Исходя из собственных амбиций, он сидел только на балконе вместе с простым народом, считая себя его частицей. Главную его гордость составляла скрипка, приобретенная им с рук и висевшая на гвозде над кроватью. Бенито упросил профессора Архимеда Монтанелли давать ему уроки музыки, и, хотя тот заявлял, что ученик уже стар, чтобы овладеть искусством скрипача, он старательно исполнял все предписанное, зачастую режа слух какофонией звуков, пытаясь овладеть игровой техникой.

Будучи трезвенником и предпочитая в качестве напитков молоко и кофе, он иногда заказывал спиртное, что служило для его товарищей свидетельством наличия у него каких-то неприятностей или забот. Однажды, сильно перебрав спиртного, он заявился домой в 5 часов утра и проспал девять часов. Когда же проснулся, оказалось, что он перебил в доме почти всю посуду – вазу, супницу и тарелки.

– Если ты хоть еще раз придешь домой в таком виде, я убью тебя, – пригрозила ему Рашель.

Второго такого предупреждения Муссолини не потребовалось. Подобно герою какой-то мелодрамы, он поклялся головою дочери, что спиртное более в рот не возьмет, и сдержал свое слово.

Особенности его характера проявлялись иногда довольно драматично. Однажды, когда цена на молоко подскочила, он отправился в городскую администрацию и заявил мэру:

– Либо цена на молоко будет установлена на прежнем уровне, либо я посоветую местным жителям повесить вас вместе с городскими «шишками» на балконе.

Цена на молоко была тут же снижена.

Темп жизни все увеличивался, и у Муссолини не оставалось времени ни на что другое, кроме действий. Книги он не читал, а лишь просматривал, посоветовав еще в Тренто своему коллеге-социалисту:

– Девяти страниц в книге вполне достаточно, чтобы понять ее содержание, – первые три, последние три и три в середине.

Считая, что революции и социальные изменения могут быть осуществлены только насильно, он читал лишь писателей, говоривших о насилии, – Джорджа Сореля и Фридриха Ницше. Довольно часто он приводил в замешательство «умеренных» в партии своими призывами к экстремизму.

– Надо жить с риском, – заявил он на конференции социалистической партии в 1910 году.

Все последующие тридцать пять лет его жизни были связаны со смертью и насилием.

Империалистическая война Италии против Турции в 1911 году, когда основные боевые действия развернулись в Триполи, предоставила Муссолини шанс, которого он ждал.

– Прежде чем покорять Триполи, итальянцы должны завоевать Италию, – писал он в «Ла Лотта». – Надо подвести воду в высохшую Пуглию, установить справедливость на юге страны и дать повсеместное образование. Все – на улицы, начнем генеральную забастовку!

Последовавшие события приняли кровавый характер. Когда забастовщики, ведомые Муссолини и Ненни, стали разбирать железнодорожные пути, чтобы воспрепятствовать подвозу войск, против них была использована кавалерия. Введением военного положения правительство подавило забастовку. Муссолини был арестован и предстал перед судом, обвиненный в «подстрекательстве к правонарушениям». Однако он превратил зал судебного заседания в театр, а скамью подсудимых в сцену.

– Если вы меня оправдаете, – заявил он судьям, – то доставите мне удовольствие. Если же осудите, то окажете мне честь.

И такая «честь» ему была оказана. Приговор гласил: один год тюремного заключения. Срок был потом сокращен до пяти месяцев, которые он провел в камере номер 39 форлийской тюрьмы.

Хотя мало кто слышал его имя за пределами сорокакилометрового радиуса от Форли, Муссолини мечтал о лучшей судьбе. В своем дневнике в тот период времени он записал: «У меня неуемный и горячий темперамент. Что из меня получится?»

Что из него получилось, не смог предугадать никто, даже Алессандро, умерший в возрасте пятидесяти семи лет за несколько месяцев до его прихода к власти. Через девять месяцев после выхода из тюрьмы он, которого стали звать дуче итальянских социалистов, был избран в состав Национального исполнительного комитета социалистической партии и перешел на работу в миланскую газету «Аванти» с окладом 500 лир в месяц.

1 декабря 1912 года, оставив Рашель и Эдду в Форли, он перебрался в Милан в качестве заместителя главного редактора газеты. Вскоре его смелые статьи увеличили ее тираж с 28 до 100 тысяч экземпляров. В возрасте еще до тридцати лет он становится известным в стране человеком – не без помощи нападок журналистов, своих конкурентов. Их статьи он хранил в отдельном ящике стола, называя журналистов «оплаченным кем-то рабочим инструментом», «подобострастными пресмыкающимися», «параноиками», «литературными поденщиками» и даже «уголовно помешанными».

В Милане его навестила Анжелика Балабанова.

– Ну вот видишь, – сказал он ей, – как русские относятся к Маринетти?

Анжелика покачала головой, услышав, что лидер авангардистско-футуристического направления Филиппо Маринетти находился с визитом в Москве. Муссолини, буквально сияя, пояснил:

– Как только он появляется на сцене и начинает читать свои лекции, в аудитории начинаются крики, свист, и в него летят помидоры. Как я ему завидую. Мне хотелось бы быть на его месте…

24 ноября 1914 года эта мечта Муссолини исполнилась. Когда он шел вдоль длинного прохода миланского театра «Пополо», то ему пришлось инстинктивно нагнуть голову от неистово размахивавших кулаков. Сквозь гвалт голосов до него донеслись возгласы: «Кто за это платит?»

Не успел он тогда подняться на сцену, как к его ногам полетели мелкие монеты, а какая-то женщина громко крикнула:

– Иуда, вот твои кровавые деньги!

И тут же ее голос был перекрыт возгласами трех тысяч делегатов-социалистов:

– Кончай! Предатель! Убийца! Затем снова послышалось:

– Кто за это платит?

Бледный, не брившийся три дня и с сухостью во рту Муссолини посмотрел на председательствующего Джиацинто Менотти Серрати, ища его поддержки.

– Товарищи! – обратился к залу Серрати. – Дайте ему сказать!

Но его слова потонули в гвалте и шуме.

В тот холодный вечер миланские социалисты не были настроены на разумные дебаты. И хотя один из поддерживавших его социалистов попробовал призвать собравшихся к благоразумию, не успел Муссолини открыть рот, как началось скандирование:

– Громче, громче! Говори яснее!

Вообще-то неистовство было и понятно. 29 июля, за пять дней до начала Первой мировой войны, Муссолини вместе с другими членами исполкома подписал антивоенный манифест Итальянской социалистической партии, в котором клеймилась любая попытка втянуть Италию в милитаристский, капиталистический конфликт. Даже если правительство объявит войну, социалисты были намерены бойкотировать это решение. Невероятно, но 18 октября, находясь один в редакции «Аванти», Муссолини вдруг напечатал статью, призывавшую партию к поддержке вступления Италии в войну.

За этим последовало то, что и должно было случиться. За девять дней до упомянутого митинга в театре «Пополо», когда партийные лидеры решали вопрос о судьбе Муссолини, на улицах города появилась неизвестная до тех пор газета «Иль Пополо д'Италиа». Редакционная статья в ней была прямо направлена против Муссолини, подчеркивая два положения: «У кого есть сталь, у того есть и хлеб» и «Революция – идея, основанная на штыках». Газета была распродана в течение часа.

Муссолини должен был объяснить своим товарищам, почему он столь быстро изменил свою позицию, но его старания были тщетными. К ногам его продолжали дождем сыпаться мелкие монеты. В зале нарастали гвалт, шум, крики и свист.

– Если вы считаете меня недостойным… – слабо прозвучал его голос.

В ответ раздалось многоголосое: «Да». Однако обвиняемый стремился стать судьей, бросив предупреждающе:

– Я буду беспощаден к тем, кто не желает открыто высказать свое мнение в этот трагический час.

Внезапно схватив со стола стакан, он поднял его вверх и сжал с такой силой, что тот лопнул и рассыпался. По щеке Бенито потекла кровь. С неистовством он крикнул:

– Вы ненавидите меня, потому что еще любите!

Затем, бледный и дрожа от ярости, он направился в боковой выход. Те, кто находился неподалеку, услышали, как он с зубовным скрежетом произнес:

– Вы еще меня узнаете.

Через шестьдесят дней после начала войны он порвал все связи с социалистами, придя к выводу, что Италия должна принять участие в войне.

С точки зрения профессии это означало для него самоубийство. Положение усугубило и то обстоятельство, что Рашель вместе с дочерью и матерью приехала в Милан. Так что ему пришлось искать квартиру для всей семьи. Но за аренду помещения платить теперь было нечем, не было денег и на пищу и одежду. Придя после митинга в театре домой, он рассказал Рашель об истинном положении дел.

Решение его имело своеобразную логику. Ведь нейтралитет Италии означал бы пассивное наблюдение за развитием событий, что никак не увязывалось с его темпераментом. К тому же для амбициозных политиков война предоставляла обширное поле деятельности. Издатель газеты «Иль Ресто дель Карлино» Филиппо Нальди из Болоньи представлял интересы крупных землевладельцев. И он предложил Муссолини организовать выпуск газеты по вопросам посредничества, согласившись дать ему взаймы первоначальный капитал. Будучи всю свою жизнь безразличным к деньгам, Бенито усмотрел в этом шанс на получение определенной власти и завоевание престижа.

Арендовав несколько мансардных комнат в доме номер 35 по улице Паоло да Каннобио, он начал свой бизнес, имея из мебели только стол, стул и полдюжины оранжевого цвета ящиков. Над дверью красовалась надпись со свойственным ему юмором: «Если вы войдете, то окажете мне честь, если же нет, то сделаете мне любезность».

Через пять дней после исключения его из организации миланских социалистов исполком на своем заседании в Болонье ратифицировал их решение, и Муссолини был исключен из партии.

Вся эта история стоила ему нескольких бессонных ночей.

В марте 1915 года, подняв тираж «Иль Пополо» до ста тысяч экземпляров, он получил новую поддержку. Озабоченные тем, чтобы Италия вступила в войну на стороне союзников, французские правительственные эмиссары выплатили ему субсидию в размере пятнадцати тысяч франков через Чарльза Дюма, секретаря департамента военной пропаганды. Затем последовали регулярные выплаты по десять тысяч франков. Через других французских агентов, одним из которых был Жульен Люшар, сотрудник Миланского французского института, Бенито получил пожертвования в сумме тридцати тысяч лир.

Из человека, которого еще два года назад поддерживали всего несколько сот его сторонников, он превратился в лидера миллионов. По всей Италии создавались группы, требовавшие вмешательства в международные дела и рассматривавшие Муссолини в качестве своего рупора. На улицах городов стали появляться манифестации – студенты, клерки, чернорабочие, призывы которых поддерживались звонкими голосами мальчишек – продавцов газет, разносивших «Иль Пополо д'Италиа» по домам.

– Всякий раз, когда в газете появляется новая статья Муссолини, начинается оживление, – сказал как-то один из владельцев газетных киосков Рашель, державшейся инкогнито.

Девятнадцатилетний студент юридического факультета университета Болоньи Дино Гранди, постоянный читатель «Иль Пополо», написал Муссолини восторженное письмо: «Примите самое глубокое восхищение от рядового молодого человека вашей мужественной работой, заслуживающей полного доверия».

Отвечая не только ему, но и миллионам других, Муссолини написал: «Дорогой друг, мы должны бороться и держать удары, если таковые последуют».

Это не было пустыми словами. Как потом вспоминала Рашель, в те беспокойные месяцы он часто возвращался домой с нахлобученной на лоб шляпой и в порванном пиджаке. 12 апреля, возглавляя провоенную демонстрацию в Риме, он был задержан на восемь часов. Месяцем позже он высказал мысль, чтобы народ «подтолкнул в спину несколько десятков депутатов». Когда 24 мая 1915 года премьер Антонио Саландра объявил войну Австрии, ссылаясь на хорошие результаты переговоров в Лондоне, многие люди посчитали Муссолини чуть ли не провидцем.

В конце сентября Муссолини в серо-зеленой форме Берзаглиерского полка оказался в окопах под Карнией. Это его не особенно расстроило, так как суматоха, происходившая в мире, отразилась и на его личной жизни. Его любовное отношение к женщинам, смешанное с ненавистью, достигло апогея. Он соблазнил Леду Рафанелли, экзотическую писательницу, курившую египетские сигареты и пившую кофе по-турецки, будучи в амурных отношениях с Маргеритой Заффарти, художественным критиком своей газеты.

16 декабря 1915 года он оформил свои отношения с Рашель гражданским браком, а за месяц до этого у него появился сын от Иды Дальсер, темноволосой, живой и очаровательной телефонистки из «Аванти». Муссолини, подписывавший свои письма «Любящий вас дикарь», согласился официально признать своего сына, названного также Бенито, но жениться отказался. Истеричная и эксцентричная Ида стала устраивать ему сцены, так что ему требовался какой-то выход из создавшегося положения.

Полк, в котором служил Муссолини, находился на одном из труднейших участков фронта, и ему за семнадцать месяцев нахождения в нем пришлось выкопать не один десяток траншей, которые обеспечивали защиту не только от пуль и снарядных осколков австрийцев, но и от снега и льда. Однако в трудных условиях позиционной войны, поскольку линия фронта проходила всего на тысячу метров ниже покрытых снегом вершин Альп, Муссолини показал себя отличным солдатом, дабы не уронить свой престиж в глазах окружающих и побудить их забыть о своем политическом прошлом.

И хотя солдаты и даже офицеры наведывались к нему в окоп, чтобы пожать руку издателю «Иль Пололо», привилегиями он почти не пользовался. Он переносил те же трудности, что и остальные: ночные температуры, падавшие ниже нуля градусов по Цельсию, когда подметки ботинок примерзали к почве; мучительные дни, когда ветер, дувший в их сторону, приносил зловоние разлагавшихся трупов, когда из-за недостатка воды люди не мылись месяцами; голодные недели, когда австрийцам удавалось огнем артиллерии уничтожать походные кухни, и солдаты оставались без еды, когда доведенные до отчаяния люди съедали соломенные чехлы своих фляжек; бесконечные проливные дожди, шедшие месяцами.

Муссолини воспринимал все это безропотно, даже чувствуя определенную радость, что не надо было самому принимать решения. И каждую неделю посылал свои заметки в «Иль Пополо», набрасывая их при скудном свете примитивных светильников, заправленных сардинным маслом. Приезжая домой в краткосрочные отпуска, в кровать он не ложился, устраиваясь на полу.

Свои дневниковые записи он вел постоянно. Однажды, когда полк был отведен с передовой линии в тыл для противохолерных прививок, он пристроился для этой цели в пустой казарме на какой-то кровати.

Хотя многие и ценили его за издательскую деятельность, мало кто видел в нем инициатора и движущую силу различных начинаний и идей. В порыве откровенности он как-то сказал своему приятелю, капралу Цезарю Равегнани:

– В один прекрасный день я стану хозяином мира, тогда ты можешь навестить меня, чтобы в этом убедиться.

Равегнани, обычно выполнявший для Муссолини кое-какие работы, на этот раз не поверил и возразил:

– Что за чепуху ты несешь, старина.

Война для Бенито Муссолини окончилась в час дня 23 февраля 1917 года, через двадцать три дня после присвоения ему звания младшего унтер-офицера. В начале года полк был переведен в район Карсо, севернее Адриатики, в котором преобладали известняковые горные породы и где во время обстрела по всей округе разлетались каменные осколки. На высоте 144, которую полк удерживал, австрийская артиллерия «прихватила», как говорили солдаты, гораздо больше итальянцев, чем на других участках фронта.

Двадцать человек, в числе которых был и Муссолини, были в тот день в самой настоящей преисподней, ведя огонь из гаубицы, ствол которой буквально раскалился докрасна. Но и противник не молчал, положив последние два снаряда прямо в цель. Четыре солдата были убиты на месте, Муссолини же отброшен взрывной волной на пять метров. Лейтенант Франческо Каччезе, первым подбежавший к нему, потом сказал:

– Глаза его уставились в одну точку, а зубы были крепко сжаты, чтобы не показать боль.

Муссолини был отправлен в глубокий тыловой госпиталь с высокой температурой. Врачи насчитали в его теле сорок четыре шрапнельных осколка, главным образом в левой ноге, груди и паху. В течение месяца Муссолини был прооперирован двадцать семь раз без анестезии, за исключением двух наиболее сложных. Чтобы избежать гангрены, раны обрабатывались тампонами, пропитанными спиртом.

– Мне хотелось выть от боли, как волку, – признался он впоследствии.

Вплоть до июня он ничего не мог написать для своей газеты, поскольку не ориентировался ни во времени, ни в обстановке. Однажды, обезумев от звона в ушах, он заорал:

– Выключите этот чертов телефон!

А дело было в том, что услышал-то он звонок в руках псаломщика, когда священник совершал последний ритуал для умершего на соседней постели солдата.

В августе, опираясь на костыли, он возвратился в Милан. С тех пор он мог носить только обувь на кнопках, чтобы избежать нагноения в левой ноге.

Страна была разделена надвое. Одну часть Италии составляли те шесть миллионов человек, которых он оставил на фронте, настроенных патриотично и выражавших свое отношение к происходившему сентиментальными словами: «Умереть с возгласом «Да здравствует Италия, да здравствует король» значит отправиться прямо в рай».

На внутреннем фронте картина была гораздо бледнее: не многие из гражданских лиц ожидали, что война вступит в третий год, война, которую социалисты, международные гуманитарии, продолжали бойкотировать. Испытывая ненависть и нападки многих армейских генералов, считавших их «внутренними врагами», они отвечали по-своему. За возложение венков на могилы солдат или участие в церемониях военных захоронений члены партии исключались из ее рядов. В палате депутатов социалист Клаудио Тревес, предшественник Муссолини на должности редактора «Аванти», выдвинул лозунг: «Нет следующей зиме в окопах».

Поскольку тысячи рабочих были освобождены от военной службы, они усматривали в словах Тревеса глубокий смысл.

В конце октября 1917 года Муссолини почувствовал себя совсем плохо и был вынужден принимать морфий. Рашель молча плакала, занимаясь по хозяйству. Под Капоретто, в центре долины Изонцо, 2-я итальянская армия не выдержала удара австро-немецких войск и отошла более ста километров в глубь страны под ледяным проливным дождем почти без единого выстрела. Эта трагедия обошлась Италии в двести пятьдесят тысяч пленных, миллион винтовок и потерю зимнего обмундирования стоимостью шесть миллиардов лир.

Анархист по характеру, Муссолини стал барабанщиком короля и страстным патриотом страны, начав кампанию под лозунгом «Стоять до конца!» и призывая правительство принять жесткие меры к пораженцам, ввести военное положение в Северной Италии и закрыть все социалистические газеты. Своим фронтовым товарищам он писал ностальгические письма, подписывая их «Ваш старый берзаглиерец, почти распластанный пополам». Впоследствии более четырехсот из них заявляли, будто бы выносили его на руках с поля боя.