Созвездие разбитых сердец

– Мартини или любой другой вермут. Сок апельсиновый и… если найдешь, горький тоник. Идеальный коктейль.

– Хм… мадам знает толк в… Ладно, я мигом! – он выскочил из машины, даже не потрудившись вынуть ключ из замка зажигания, и пружинистой походкой направился к дверям супермаркета, сунув руки в узкие карманы джинсов, отчего те натянулись еще сильнее и подчеркнули поджарую крепкую задницу.

Мария проводила его взглядом и не смогла сдержать горячую дрожь, когда представила, что очень скоро это потрясающее, шикарное тело гимнаста и атлета окажется в ее объятиях, без всякой одежды… и она сможет рассмотреть его полностью, как шедевр Микеланджело или Родена… и почувствовать в себе…

«О Боже… я чокнулась… это просто неприлично – так хотеть почти незнакомого мужика!.. Сама виновата, шесть месяцев полного воздержания – не очень весело… Все… надо позвонить…»

Номер пришлось набирать три раза, прежде чем она смогла попасть подряд во все нужные кнопки. Слава Богу, на звонок ответила Илона, а не Вишняускас.

– Маш, ты что, совсем оборзела?.. Ты на часы, вообще-то, смотришь?! Я уж не знаю, как извернуться, как твою жопу перед Эдуардом прикрыть! – начала возмущаться напарница, но, едва услышав о несчастье, произошедшем с Андреем Петренко, мгновенно сменила гнев на милость – и разразилась настоящими причитаниями… Мария была почему-то рада убедиться, что Андрея любят и ценят не только актеры труппы, но и те, кого принято называть техническим персоналом.

Она рассказала Илоне, в какую больницу отвезли Петренко, и сразу же договорилась с ней о совместном посещении, как только Андрею станет лучше, и он окажется в обычной палате.

***

Павел бывал в «Эльдорадо» достаточно часто, чтобы быстро сориентироваться, и сразу направился в отдел алкоголя, прихватив по пути тоник и пару пакетов сока. Он положил в корзинку большую бутылку вермута, себе взял водку «Абсолют», потом все-таки заскочил в кулинарию и затоварился парочкой роскошных салатов и свежей мясной нарезкой. Напоследок прихватил два крупных апельсина, ветку винограда киш-миш и коробку пирожных, уже на кассе вспомнил про сигареты и презервативы.

Для полноценного свидания не хватало только веника из роз или хризантем, но он считал, что дарить цветы перед сексом – это немыслимая пошлость. Впрочем, отдариваться срезанными растениями после секса он полагал еще более пошлым… и ненужным, даже если было за что благодарить.

Мысли о предстоящем свидании снова разбередили приутихшее было желание, жаркий прилив крови к паху тут же поднял член до состояния почти полной боевой готовности. В горле внезапно сделалось сухо, как будто то, чем он собирался заняться в самое ближайшее время с раскованной красавицей, должно было случиться с ним в первый раз. Определенно, в этом переживании было что-то волнительно-новое… и да, она возбуждала его с первого момента, когда подошла к нему в короткой юбочке, маня стройными ногами невероятной длины, гибкой талией и высокой грудью приличного размера, чьи соблазнительные контуры не смогли исказить даже форменная блузка и дурацкий галстучек…

Воображение во всех подробностях рисовало ему жаркие и бесстыдные сцены, как именно они займутся любовью, что он захочет ей предложить, что испытает, когда она согласится сделать все, что ему подскажут фантазия, желание и опыт…

Пульс у него разогнался, как на тренажере, эрекция стала почти болезненной – и, быстро расплатившись с невероятно медлительной кассиршей, Павел подхватил пакет и ринулся на волю, к Маше, такой живой, горячей… и восхитительной на вкус…

Поцелуев взасос или даже минета будет мало, критически мало для утоления такого сильного желания. Только полностью овладев ее телом, проникнув в нее, слившись воедино, он сумеет забыться, отогнать прочь незваную гостью, страшную черную тень, не дотянувшуюся до него пять лет назад, но явившуюся сегодня за Андреем…

Она уже пообщалась с театральным начальством, наверняка сообщила про Петренко, но спокойно сидела на своем месте, и явно ждала его, не пыталась соскочить, сбежать, сославшись на гнев Эдички-«педички», как давно за глаза, а иной раз и в глаза театральная братия именовала «главного по тарелочкам» в «Синеве». Бердянский рывком открыл заднюю дверь, поставил звякнувший пакет на сиденье и, запрыгнув за руль, нетерпеливо велел:

– Ну, теперь ты командуй, штурман, показывай, куда ехать?

– Штурман из меня – как из одной вещи пуля, а живу я в том же переулке, что и Андрей. Через два дома, около посольства Омана. Сообразишь, как проехать? – она положила мобильный телефон в карман его куртки… и вдруг прижалась головой к плечу, глубоко вдохнула запах Павла – смесь французского одеколона, табака, кожи и еще чего-то странного, похожего на театральный грим… или редкий, дикий цветок из тропического леса.

«Боже… Бердянский… Это же мой Бердянский, гимнаст из цирка… Я, наверное, сплю… но какой это классный сон…» – она прижала губы к его шее и ощутила, как Павел вздрогнул…

– Эээ… быстрее всего было бы сразу повернуть направо, но там «кирпич», одностороннее движение, видишь знак? Поехали кругом, бешеной собаке семь верст не крюк! – лихорадочно выкрутил стартер, сдернул передачу с нейтралки и втопил педаль газа в пол. «Ауди» обиженно рыкнула и почти прыгнула с места в карьер, выдавая нетерпение своего владельца.

«Так… спокойно приятель, а то нырнем с парапета в канал и нахрен утопимся… спокойно… тут езды – от силы три минуты… потерпи, дружок…» – увещевал он своего бойца, готового к марш-броску, а сам при этом улыбался Марии, стараясь не превращать маску светской любезности в оскал голодного зверя… Черная тень все еще касалась его между лопаток, и прогнать ее могли только женские руки, такие белые и ласковые…

***

Мария и Павел толком не помнили, как оказались на этаже, после того, как в тесном лифте вновь набросились друг на друга с жадными поцелуями… На лестничной площадке они едва не сбили с ног соседку, как назло, вышедшую на дневную прогулку со своей клюкой, собакой и авоськой.

– Батюшки святы, осторожнее, молодежь!.. – заворчала старушка, а собака залилась сердитым лаем. – Смотрите, что ль, по сторонам, куда вас только чёрт несёт?! Ни стыда, ни совести у вас нет! Бесстыдники, тьфу!

– Извините… – рассеянно пролепетала Мария, дрожащими руками пытаясь открыть замок – это удалось бы сделать быстрее, если бы не Павел, прижимавшийся к ней сзади и не согласный отпустить хотя бы на миллиметр.

– Паша!.. – замок щелкнул, дверь подалась, но злобная старушенция успела пустить в спину парфянскую стрелу:

– Пааша! Раньше-то Хулио был, а потом еще Виталик… Бессовестная! Куда только мать твоя смотрит!..

– Идите уже, бабуля, лифт уедет! – Павел отмахнулся от этой дряхлой носительницы замшелой советской морали, и, едва дверь открылась, буквально на руках внес Марию в ее дом. В темной прихожей на него пахнуло кофе, ванильным табаком и… чем-то или кем-то меховым… но сейчас больше всего он желал впитывать только ее запах – запах страстно желаемой женщины, готовой принять его.

– Мииааау! – донеслось откуда-то сверху, с полки для шляп, потом нечто огромное завозилось, развернулось, поднялось на лапы – и два ярких, янтарно-желтых глаза пристально уставились прямо в глаза незваному гостю.

– Знакомьтесь… Урфин – это Павел, Павел – это Урфин… – Мария торопливо представила кота и мужчину друг другу, а сама, кое-как скинув ботинки и пальто, отобрала у Бердянского пакет и поспешно пробралась на кухню.

– Маааау, – басовито пророкотал Урфин, и прежде чем Бердянский успел опомниться, тушка весом по меньшей мере килограммов в семь приземлилась ему на плечи, утопив в коже куртки острые когти…

– Уау? – раздалось теперь уже над ухом, и Павлу послышался в этом мявке что-то нелюбезное, вроде – «Какого хрена?»

– Паша, прости пожалуйста! – крикнула Мария из кухни. – Гони его… он просто не любит чужих мужчин…

– Аааа… это тот самый дракон, что стережет принцессу в башне и жрет неправильных принцев? – к счастью, Мария освободила его от пакета, и, действуя обеими руками, он стащил нахального котяру со своей шеи и, крепко зафиксировав перед собой, свирепо сузил глаза:

– Я тебя не боюсь, хищник ты рыжемордый! Я те не Хулио какой-то там… а Бердянский! Слыхал?

– Мрррррааааууу! – завопил кот, явно желая сказать – «Я вас презираю, Бердянский!» – и начал выкручиваться из захвата, давая понять, что дорого продаст свою пушистую шкуру.

– Ах ты, засранец! Брысь отсюда! – решив, что располосованные запястья ему совершенно ни к чему, Павел отбросил кота в сторону кухни. Урфин мягко приземлился на все четыре лапы, брезгливо отряхнулся и с неожиданной грацией поскакал на кухню, где закатил хозяйке форменную истерику…

– Сейчас, мальчик, сейчас… Полсекундочки… – Мария спешно открывала баночку с консервированной форелью, и, выкладывая розово-серебристое содержимое в хрустальную миску, виновато улыбнулась Бердянскому, вошедшему на кухню вслед за котом:

– Я его покормлю, иначе он не даст нам… ммм… будет мешать.

– Уау-Уау, -мстительно подтвердил Урфин и, вспрыгнув на стол, принялся жадно есть, то и дело поглядывая на незнакомца, что без приглашения вторгся на его территорию.

– Угу… главное, чтоб в ботинки мне не нассал из мести. Нассыт – пожалеет, что такой рыжий на свет родился… – Павел стянул и кинул на табурет куртку, расстегнул рубашку, подступив к пакету, принялся выгружать содержимое на свободную часть стола, и проворчал, подозрительно косясь на мохнатую тушку в непосредственной близи от продуктов:

– Он у тебя что, не может есть на полу, как нормально воспитанное животное?

– Так, Бердянский… – Мария с неожиданной силой схватила Павла за запястье и развернула к себе. – Слушай и запоминай. Во-первых, мой кот живет со мной уже пять лет, а тебя я знаю всего неделю. Во-вторых, он не «животное», а мой друг и член семьи, и это его дом. В-третьих, он очень умный, и если захочет отомстить – найдет для этого менее вульгарный способ, чем ссать в ботинки. И в-четвертых – я сама тебе туда нассу, если ты его когда-нибудь хоть пальцем тронешь… Понятно?

Пока Мария распекала его с нешуточным и непритворным гневом, Павел, едва слушая, пожирал ее жадным взглядом, и, улучив момент, сам поймал и сжал тонкое запястье:

– Ууу… тигрица ты моя свирепая… ну, прости, не знал, что он тут главный квартиросъемщик…

– Павел, я совершенно серьезно…

– Ладно, пусть жрет и к нам не лезет, это все, что я от него хочу в данный момент… А демаркационную линию мы как-нибудь потом проведем… Маш, хватит, иди ко мне! – он потянул ее за собой, туда, где можно было, наконец, оставить все суеты этого непростого утра и забыть обо всем на свете, включая рыжего разбойника…

Она подчинилась, обнялась с ним и дала увлечь себя в спальню. Захлопнув дверь, Бердянский накинулся на Марию, сжал крепко, до боли, и, обжигая ей шею своим дыханием, принялся стягивать с нее блузку и джинсы…

Кивнул вниз:

– Помоги… – она легко расстегнула на нем ремень, но не сразу справилась с тугой верхней пуговицей и молнией, и Павел, действуя одной рукой, все сделал сам.

Мария вышагнула из упавших на пол джинсов, сбросила блузку и осталась в одном белье… вместо того, чтобы прижаться к любовнику, она вдруг отступила назад и впилась в него восхищенным взором, не зная, как выразить словами, насколько он ей нравится, и смогла только выдохнуть его имя:

– Паша!..

Довольный произведенным эффектом, он хищно улыбнулся и ловким отточенным движением стриптизера оголил торс – потянул рубашку вниз, а затем резко распахнул… Качнул бедрами, чтобы джинсы сползли чуть ниже, но не упали, и тут же, быстро выстрелив руками вперед, заарканил Марию рубашкой и притянул к себе, как законную добычу…

Она застонала и обхватила его за бедра, он припал губами к ключице, медленно, широко провел языком вверх, вынудив любовницу запрокинуть голову и полностью открыть шею для его жадного рта…

Мария переступила, шире раздвинула ноги и сама двинулась ему навстречу, плавно, как в румбе или ламбаде, низом живота потерлась о его член, прижалась теснее, и снова потерлась, так что он смог ощутить ее влажный жар…

Бердянский сдержанно застонал, переместил одну руку на ее ягодицы и притиснул еще сильнее, а второй уже нащупал застежку у нее на спине. Через секунду бюстгальтер полетел куда-то в сторону… Ладонь Павла скользнула по лопатке, поднялась вверх, лаская, легла на плечо – и спустилась к желанным полушариям груди.

– Какая ты!.. – мягко сжимая обе груди, он жадно приник ртом к острому соску, вобрал вкус своей новой женщины, вдохнул свежий и теплый запах ее кожи… Член уже изнемогал в тесных плавках, истекал смазкой, а дразнящий запах Марии призывал, упрашивал взять ее быстро, жадно…

– Паша… Пашенька, пожалуйста… – едва не всхлипывая, зашептала она, накрыла ладонью его член и наконец-то полностью высвободила из трусов. – Я умру, если ты меня сейчас же не… трахнешь!…

– Трахну!.. Хочу… хочу тебя всю… – прошептал куда-то в шею, под роскошную темную волну волос, пахнущих цветами и морем… Подхватил ее под бедра, и, развернув, опустил бережно на постель. Провел ладонями вниз, стащил с нее промокшие трусы, устраняя последнюю преграду, и чуть отстранился, спешно избавляясь от всего лишнего… Мария протестующе застонала, и он, горя таким же нетерпением, приник к ней, властно раздвинул бедра, потерся головкой члена о текущий вход, и… со стоном вошел, лег сверху, резко двинул бедрами раз, другой, третий, врываясь в податливое, полностью раскрытое для него тело…

Мария обхватила его руками, ногами, губами нашла его губы, она отвечала заданному ритму точными, плавными движениями, и, чувствуя, как напряженный член глубоко и сильно входит в нее, выстанывала:

– Паша!.. Паша!.. – и Павел впервые узнал, как дико его может возбуждать звук собственного имени… не меньше, чем восхитительно тесные и горячие створки, что обнимали его бойца…

– Ммммм… ооооо… дааа…. дааа…. ты моя…. моя хороошая… – его басовитый голос стал совсем низким и вибрировал в такт, прокатываясь по всему телу, передавая ей сладкую судорогу…

– Боже, я сейчас кончу, Паша… – прошептала она и в следующую секунду так сжалась вокруг него, и еще раз, и еще, с громкими стонами, истекая, и призывая его:

– Паааашааа!.. – что ошибиться в природе ее наслаждения было невозможно. За пару минут он довел свою женщину до сильнейшего оргазма… всем собой… не одним только членом… И тут же сам ощутил, что вот-вот прольется, запоздало дернулся назад, но она удержала, не выпустила бойца, пожелала пленить его полностью… и Павел, низко рыча, кончил в нее несколькими мощными струями…

Машины ладони, крепко вжимавшиеся в спину, ее жаркие бедра, ее мягкий живот приняли его целиком, окутав белым сиянием, укрыв собой, и черная тень опозорено капитулировала, уползла прочь…

Глава 6. Укрощение строптивой

…После легкого полдника, кофе с пирожными и пары алкогольных коктейлей (Мария смешала их собственноручно, обнаружив немалую сноровку, хотя и отрицала свое знакомство с барными традициями) Бердянский ощутил себя полностью готовым к очередному раунду любовных утех – но его постигло жестокое разочарование… Вместо того, чтобы охотно поддаться соблазну и пасть в объятия дона Жуана, дона Анна заявила, что «хорошенького понемножку», и вообще им обоим пора вернуться в реальный мир.

– Ммммм… и куда же, по-твоему, нам надо возвращаться? – уточнил Павел, все еще надеясь, что Маша просто дразнит его, и потянулся руками к ее бедрам, а губами – к губам. Она не смогла устоять и ответила на жадный поцелуй, но уложить себя на спину уже не позволила, и осталась непреклонна:

– Мне нужно на работу… а у тебя… у тебя тоже наверняка найдутся какие-то дела.

Дела у него и впрямь были – вечерний спектакль, перед которым он собирался завернуть в автосервис, поменять масло своей старушке «ауди» и заодно переобуть ее на зиму… но страшное происшествие с Андреем, неожиданно и нелогично, как в пьяном сне, перетекшее в страстное свидание, поменяло все планы, и не сказать, что бы Павел об этом жалел. Наоборот… в уютной Машиной квартире ему было так хорошо, что совсем не хотелось уходить в стылую ноябрьскую изморозь. Он надеялся проваляться на удобном диване по крайне мере до четырех, и даже подумывал пропустить разминку, явиться только на грим. Положа руку на чресла – Машенька того стоила.

Давненько у него не было такого сексуального марафона прямо с утра… и такой горячей девчонки, напрочь лишенной комплексов и жеманства.

Тело любовницы манило, притягивало магнитом удовольствия, и бойцу Бердянского раз за разом хватало совсем короткого тайм-аута, чтобы снова встать по стойке «смирно»… и эта стойкость неизменно вознаграждалась самым приятным и пылким образом.

Многочисленные подружки, и одноразовые, и более-менее постоянные, оказываясь с Павлом в одной постели, отнюдь не спешили с ним расстаться, и всеми правдами и неправдами старались удержать рядом подольше. Он привык к сумасшедшим прощальным поцелуям, слезам и мольбам:

«Пашенька, Пашенька, ну еще полчасика, хочешь кофе?..» и трепетным вопросам: «Ты позвонишь мне?.. Мы скоро увидимся?»

На фоне подобных воспоминаний Машин трудовой энтузиазм – ей, видите ли, срочно надо на работу! – вкупе с иронической фразой:

– На этом наш экипаж прощается с вами… – вызывали в Павле странное чувство, очень похожее на обиду…

Она все-таки выпроводила его, так что в результате он успел и в автосервис, и на разминку перед спектаклем, где из крови окончательно выветрился алкоголь, но не желание. И вопрос: «Что же это все-таки было?» – так и застрял в мозгу Бердянского беспокоящей иглой.

Да еще не давали покоя две фотографии, стоявшие у Марии на книжной полке, и случайно им замеченные, когда он подошел открыть форточку… На одной – какой-то черноволосый белозубый красавчик, явно не русского происхождения, улыбается прямо в камеру, стоя в расслабленной позе, с бокалом вина на фоне красивого места, подозрительно похожего на парк Гуэль в Барселоне…

А на второй – он же, в аффектированной позе разящего матадора, облаченный в национальный испанский костюм, со всеми причиндалами – круглой шляпой, короткой жилеткой-болеро, широким кожаным поясом… Напротив него, точнее, почти под ним, как загнанная добыча, запрокинулась Мария… он даже не сразу ее узнал в черно-алом платье со множеством оборок, с высокой строгой прической, украшенной серебряным гребнем, со страстным, страдающим лицом…

На обороте этого фото была надпись по-испански:

«Para la bella Maria del corazon enamorado Julio Lopez – recuerdo de mi amor loco… Adios, querida!.. Festival flamenco. Barcelona, 05.17.1995»

Едва Маша заметила, что он разглядывает эти фото, как подскочила и отобрала, сунула куда-то между книгами, а на попытки выяснить, кто такой для нее этот Хулио, уклончиво ответила, что «больше никто». Но по ее затуманившемуся взгляду видно было, что этот самый красавчик-испанец до сих пор что-то для нее значит… и судя по всему, немало, раз хранит его снимки прямо в спальне.

Вспомнив об этих злосчастных фото уже в гримерке, сидя перед зеркалом и подрисовывая себе «итальянские» глаза, Бердянский ощутил, что злится. Злится и… ревнует?

«Да ну, что за ерунда! Ну потрахался от души с симпатичной девкой, что теперь, жениться на ней, что ли? Еще чего не хватало!» – но голос внутреннего скептика и циника, всегда помогавший ему откручиваться от назойливых поклонниц, на сей раз прозвучал как-то неубедительно… Танцевальная мизансцена, запечатленная камерой, очень даже хорошо объясняла, откуда у Марии такая нездешняя грация и королевская осанка – плюс чувство баланса, но совершенно не проливала свет на то, почему она торчит в официантках, а не блистает в народном ансамбле или в труппе музыкального театра…

Его размышления прервало появление в гримерке Димона Минаева и Мишки Ширкина, которые тоже играли в сегодняшнем спектакле и наконец-то пришли готовиться (на разминку эти два остолопа не сочли нужным явиться, поскольку не участвовали в танцевальных связках).

– О, Бердянский, ты уже тут – и даже трезвёхонек? – Минаев хлопнул его по спине так, что Павел едва не проткнул себе глаз карандашом, которым заканчивал подводку.

– Ссссс, придурок, осторожнее!

– Да ладно, если окривеешь, будешь Кутузова играть. Или Нельсона! – хохотнул приятель и, плюхнувшись в соседнее кресло, включил лампочки над гримировальным столом. – Слыхал уже, что наш Андрюха с сердцем в реанимацию загремел? Пипец вообще, как он с таким заболеванием один живет… А прикинь, Пашка, он, похоже, тебя в кои-то веки обскакал!

– В смысле?

– В коромысле! Мне, короче, птичка начирикала, что Андрюшку в больничку наша новенькая цыпочка из кафе отвезла! Стало быть, у него с ней кое-что быыыыыло… Она горячая штучка, сразу видно… Вот и ухайдокала, видать, парня до сердечного приступа!

– Да не было у них ничего, расслабься!

– Ой, ты-то откуда знаешь?

– Я тоже там был!

– Чего?… Вы это… на троих, что ли?.. Фигасе, что деется!

Павел снова почувствовал вспышку злости и раздражения от того, что приятелю в голову могла закрасться столь пошлая фантазия про него, Машу и Андрея, и что по театру уже поползли первые сплетни, никак не соответствующие реальным фактам. Это безобразие нужно немедленно пресечь в корне:

– Так, Минаев, хорош разные извращения придумывать! Мне Дрон утром позвонил, просил ему лекарство сердечное срочно привезти, а когда я приехал, там уже скорая была. А Машка… она просто живет неподалеку, как выяснилось.

– Угу. И с утра пораньше заходит к нему по-соседски, за солью, за спичками? – фыркнул Мишка, предпочитавший помалкивать, но сидевший рядом с огромным ухом.

– Иди к черту, Ширкин! Она просто помогла мне вещи для Андрюхи собрать и отвезти в Первую Градскую.

– Мааашка? – Димон был вовсе не такой дурак, каким иной раз прикидывался, и его чуткое ухо тут же уловило то, что выдало Павла с головой.

«Эх, прокололся…»

Ладно, раз все равно сплетен не избежать, то пусть уж он сам будет их источником:

– Ну да, мы с ней после больницы выпили по бокалу мартини, и я ее уложил. Так что, Дэн, ты точно в пролете, как и все остальные.

– Чего это остальные в пролете? – снова оскалился Ширкин. – Ты на ней, что ли, отметку поставил – «частная собственность»?

– На ней нет, а вот тебе бланш поставлю. Если будешь к ней яйца свои еврейские подкатывать.

– Бердянский, сукин ты сын, я хочу тебе сказать…

– Эй, Миш, погоди, погоди… – Димон широко распахнул свои и без того огромные глаза. – Тут, по-моему, дело серьезное, и мы теряем пациента… Паш… а Паш… ты что, влюбился?

– Кто? Я? – Бердянский вскочил, встал в характерную позу Петруччо – своего неистового персонажа из грядущего спектакля – и продекламировал подходящий отрывок:

– Рожден я, чтобы укротить её

И сделать кошку дикую – котенком,

Обычной милою домашней киской!

Потом склонился вперед, приглашая обоих приятелей послушать нечто секретное и добавил уже своими словами:

– Скорее влюбится она в меня,

чем я её поддамся чарам,

не будь Бердянским я!

Вот слово вам моё, друзья!

Димон и Мишка рассмеялись шутовской выходке Павла, сочли, что он в ударе и полностью в образе…

Парни засели делать грим, а Бердянский только порадовался, что слой пудры и тонального крема надежно скрыл от друзей предательски покрасневшие щеки, и отправился в костюмерный цех – проверить, все ли в порядке с его нарядом для первой сцены.

***

К счастью, с Вишняускасом все обошлось – у «главного по тарелочкам» разболелся зуб, он полдня провел в поликлинике, а после пломбировки канала ему и вовсе было не до графика официанток. Расторопная Илона быстро вызвала Фаю на подмену, обстановка была спокойная и, когда Мария в половине четвертого все-таки добралась до театра, актеры и другие сотрудники только-только начали подтягиваться на бутерброды и кофеек.

Первым делом выяснив все подробности про заболевшего Петренко, Илона подозрительно оглядела Марию и спросила:

– Ну хорошо, ты его в больницу утром отвезла, а потом-то где шлялась столько времени? Могла бы Файку пораньше сменить, а то она злая, как змея, у нее там какие-то планы были.

– Я… заехала домой, чтобы переодеться, и – представляешь – заснула… Прилегла на пару минут, а вырубилась на несколько часов, наверное, от стресса, – не моргнув глазом, соврала Мария, тем более, что ее легенда была наполовину правдива. Она лишь кое о чем умолчала, и, как обычно говорилось в детективных фильмах, раскаяния в содеянном не испытывала. Зато испытывала жаркое томление в животе и учащенное сердцебиение при мысли о Бердянском, но ни Илоне, ни кому иному в театре не следовало знать, что этому мартовскому коту и чёртову бабнику удалось снять очередной скальп.

– Ясненько. Нервные все такие… – усмехнулась Илона. – Ну а зачем тогда вообще приехала? Сидела б уж дома, телек смотрела.

– Нет, я бы уж лучше сегодняшний спектакль посмотрела. Люблю «Укрощение строптивой», я его и в «Сатире» видела, и в «Моссовете», интересно, как у вас поставили…

– Как у нас поставили? Да ты в своем уме, подруга? Или не проспалась? – хмыкнула подошедшая Фаина и враждебно уставилась на нее.

– А в чем, собственно, дело? – Мария обернулась; она редко начинала конфликтовать первой, но хамства в свой адрес не любила. – Что я такого сказала?

– «Что сказала!» Вот сказанешь такое при худруке, или при Муравьевой, не говоря уж о Бердянском – узнаешь, что! Сатира, Моссовет… Скажи еще, кукольный театр! Да у нас самая лучшая постановка в Москве, просто о-бал-ден-ная!

– Ну я рада, что тебе так нравится… но я спектакля еще не видела, и сравнивать не могу. Если получится, загляну сегодня в зал, на откидное.

– Вот ты наглая! – всплеснула руками Фаина и покрутила головой, так что ее светлые волосы негодующе взметнулись. – Всю смену прогуляла, мы с Илонкой тут корячились, а ты пришла, королева такая, не подносы таскать, а в партере сидеть?.. Ты хоть в курсе, что сегодня фуршет вечером в честь юбилея спектакля?

Мария глубоко вдохнула, выдохнула… напомнила себе, что она тут в самом деле не ради развлечений, а ради работы, и Фаина в самом деле из-за нее вышла не в очередь… по-хорошему нужно было извиниться и заняться чем-то полезным, но враждебность Фаины, похоже, была спровоцирована вовсе не ее опозданием.

Фае просто не нравилась Мария… оставалось честно признаться самой себе, что и ей тоже не нравится Фая. Фая, про которую говорили – да она и не скрывала- что уже больше года сохнет по Бердянскому… и сохнет с переменным успехом, потому что Пашка-вверхтормашка, как называла его Лидия Петровна, время от времени одаривал ее своим альфасамцовым вниманием.

Илона почуяла, что пахнет жареным, и на правах «старшей по званию» вмешалась в назревающую ссору:

– Так, девочки, рты закрыли, разошлись… работаем. До начала пара часов, сейчас непременно кто-нибудь притащится за кофе или водой. Потом, в принципе, можно и в зал заглянуть… Я на разминке была – Бердянский сегодня в таком ударе, что это просто грех пропустить! Прям фейерверк, не знаю, с чего это он такой живой да радостный, все-таки близкий друг в больнице…

Мария покраснела и сделала вид, что ее больше всего на свете интересуют пакеты с кофе и поднос со стаканами для сока.

– Я вот тоже не знаю, с чего он такой радостный… – вздохнула Фаина и, отвернувшись от Марии, вполголоса пожаловалась Илоне:

– Обещал мне сегодня косметику завезти – посылка из Италии пришла наконец-то – и даже не позвонил… И сотовый у него был недоступен часов с одиннадцати…

– Ой, да ладно, не пропадет твоя посылка! Небось валяется у него в багажнике, а он про нее и забыл. Придет сегодня на ужин – напомнишь ему. Хороший повод, кстати…

Мария старалась не слушать, но все равно слышала их разговор, и надеялась, что пылающие щеки не выдают ее с потрохами.

«Ох, это же надо было так попасть!.. Устроиться на работу – и в первую же неделю переспать с первым бабником трудового коллектива!» – о том, что будет, если о случившемся узнает гарем Бердянского, не хотелось даже думать…

Зато хотелось думать о Павле. О его прекрасных глазах – светлых и ярких, как у тигра, о горячих, нахальных губах, о сильных руках и античном торсе… и о крепком члене, которым он пользовался настолько умело, что вполне оправдывал свою славу Дона Жуана, наипервейшего любовника. Это так возбуждало и горячило кровь, что Марии было неловко стоять, между ногами точно костер горел, и она едва могла сосредоточиться на своем занятии – расстановке стаканов и бокалов в шахматном порядке…

Физическое влечение можно было игнорировать или просто терпеть, но не меньше телесной близости Мария жаждала увидеть Павла на сцене. Наблюдать, как он творит магию, оживляя персонажа, выпуская его через себя в мир на то время, что идет спектакль… душою прикоснуться к его душе, ощутить силу большого драматического таланта… и присутствие того духовного двойника, подселенца, что испанцы называют «дуэнде». (1)

У Павла Бердянского, несомненно, был свой дуэнде.

***

Когда отгремели овации и закончились выходы на поклоны, Павел занес в гримерку охапку цветов и мягких игрушек, врученных фанатками, и как был в «свадебном» костюме Петруччо, так и рванул прямиком в «Синеву», под предлогом срочной необходимости промочить горло… На самом деле он желал – и надеялся – застать там Марию.

Со сцены он отлично видел и рассмотрел, что она прокралась в зал после антракта и даже присела на откидное место в задних рядах партера… Вот тогда Бердянский остро пожалел, что в этом спектакле они не бегали туда-сюда между рядами, как в «Шахматах». Зато вновь почувствовал сильнейшее возбуждение, едва осознав, что Маша смотрит на него, что пришла сюда именно для этого – смотреть на него… На актера Павла Бердянского. И на Пашу, своего любовника…

Именно тогда он и решил, что сегодняшнюю праздничную ночь проведет вместе с ней, в своей холостяцкой берлоге на Большой Грузинской…

Витольдыч свое дело знал и, несмотря на ноющий зуб, заранее выстроил официанток, запретив уходить домой, пока актеры не отпразднуют и не разойдутся восвояси. Шутка ли – пятидесятый спектакль при полном аншлаге, да еще присвоение Бердянскому звания «заслуженного» (официальная церемония, понятно, предстояла только под Новый Год, но сегодня окончательно стало известно, что документы подписаны, и звание у Бердянского в кармане), да еще день рождения Войновского… который он всегда старается зажать, но понятно, что актеры ему этого не позволят. Словом, персоналу кафе следовало быть во всеоружии.

Мария чувствовала, что событий для одного дня явно многовато – она едва стояла на ногах, но отпрашиваться, ссылаясь на усталость и плохое самочувствие, было бы полной наглостью и подставой.