Мир сжался до размеров крепости. Она хоть и занимала большую часть континента, но все больше походила на тюрьму, чьи стены уже не могли сдерживать болезнь.

Странная и горькая ирония: пустыня, приютившая последних слуг Волчицы, стала первой жертвой проклятья. Медленно, но верно стекленели дюны у границ Рагур’ен. Люди бежали из зараженных мест, но как долго это могло продлится?

Клаудия рискнула всем. Она преступила законы. В случае неудачи ее ждала смерть и забвение, дороги назад не было. Само ее присутствие здесь могло поставить под удар весь народ. Старейшая никогда бы не простила неповиновения. Клаудия бы с радостью приняла смерть от ломкоты, но она не хотела ждать. Она хотела жить! И не желала такой участи никому. Отчаянно, самозабвенно хваталась за любую, даже самую призрачную возможность.

И Первородная показала ей путь. Подбросила семечко идеи на благодатную почву ее разума.

Что такое судьба одной девчонки, когда на кону жизни сотен тысяч?

Всего лишь одна девочка. А уж Первородная сполна вознаградит Клаудию за труды. И исполнит заветное желание. Спасет от смерти и вернет Следу былую славу! Люди взглянут на последователей по-новому. О, они буду вынуждены принять их назад! И засунуть свои проклятья поглубже.

Хорошо, что в свое время, когда эта иномирская сучка Артумиранс была в руках Следа, Клаудия додумалась сделать копию ее книги. Мерзостный сборник пророчеств, написанный кровью и ненавистью.

Годами, пока ее люди укреплялись на востоке, она расшифровывала записи, чтобы узнать о приходе дэр-ла – «утренней звезды» – способной стать вместилищем для духа Первородной.

Правда, всегда оставался неприятный вопрос. Что будет, если все пойдет не по плану? Клаудия прятала ответ глубоко во мраке подсознания, но никогда не забывала о нем.

Мы все рассыплемся трухой – вот, что будет.

Поиск подходящего кандидата оказался сложной задачей.

Точнее, кандидатки. Даже слово «подходящая» не отражало всю суть: кандидатка была единственная. И последняя в Рагур’ен, если верить записям свихнувшейся Артумиранс.

Никто не придет после нее.

Как же жаль, что иномирская мразь ускользнула из рук! Она так много оставила при себе, стольким не поделилась с книгой, а значит и со Следом.

Клаудия все еще лелеяла надежду, что их пути пересекутся, и эта встреча станет для предсказательницы роковой.

Осталось только «подготовить» Май. Надломить сознание и укрепить тело. Превратить в отлаженный механизм, искоренить любые сомнения. Благо Первородной – высшее благо – вот и вся истина, которая должна заполнить ее разум.

Май коснулась рукава ее куртки, заставив вздрогнуть от неожиданности. Девушка смотрела с опаской, недоверчиво. Клаудия слишком глубоко ушла в свои мысли, чтобы что-то замечать. Возможно, ее даже окликнули, но воспоминания утянули в зыбкое песчаное море.

Проклятье! Сохраняй бдительность!

Оставаться на открытом месте было опасно, так что Клаудия приказала Май размяться и забираться на волка. Город ждал их в двух долях пути по дороге: там можно остановиться на ночь, а утром двинуться дальше. Как раз будет время все обсудить.

Девчонка растянулась на траве и перевернулась на живот, положив голову на скрещенные руки. Что-то привлекло ее внимание в траве. Странное темное пятно, выделявшееся на общем сочном зеленом фоне. Май потянулась к находке.

Клаудия едва успела перехватить ее руку. Она даже не ожидала от себя такой прыти. Слава Первородной, что рефлексы, даже в таком возрасте, остались при ней.

Рассматривая пятно, Клаудия вцепилась в запястье воспитанницы с такой силой, что та вскрикнула от боли. Оттащив девчонку в сторону, она заставила ее подняться и толкнула к волку.

– Это же…

– Замолчи! Забирайся быстрее, нам пора двигаться.

– Но ведь…

– Садись немедленно и придержи язык! Мы поговорим в городе.

Вскочив на спину Цивки, Клаудия бросила взгляд на темный мазок в траве, будто кто-то неправильно смешал краски и ошибся с цветом. Несколько травинок отливали стеклянным блеском.

Клаудия знала, что стоит их коснуться, и в руке останется только стеклянная пыль, которая через три дня разъест кости того глупца, что осмелился любопытствовать.

Глава 3. Стекло Литгиль

Граци не обманул, несмотря на то, что Ш’янт привык ожидать от него всякого. Их вражда напоминала тлеющий костер, готовый вспыхнуть, если неосторожно потревожить угли.

Змей питал исключительную привязанность к Артумиранс. Скрывал это так неумело, что даже ребенок бы догадался, как именно Граци относится к провидице, и любовь эта вызывала в нем бурный протест против любой связи Ш’янта с его ненаглядной возлюбленной.

Разумеется, провидица действовала так, как считала нужным. Ее мало волновало чужое возмущение. Вся жизнь Артумиранс крутилась вокруг того, что говорила книга, а она приказала ей протянуть руку помощи. Никаких иных решений не было.

Граци мог лопнуть от возмущения, но это ничего бы не изменило, и змей выбрал меньшее из зол. Смирился, хоть и не упускал возможности ткнуть Ш’янта в прошлые ошибки, провернуть кинжал в старой ране.

При этом он умудрялся оставаться честным до самого конца. Раз получил обещание, то и свое слово сдержал в точности.

Змей подвел Ш’янта к выходу из квартала, но не к главным воротам, а к крохотной «калитке», расположившейся недалеко от нужного особняка.

– А я-то думал, что ты меня проведешь прямо через парадный вход, – усмехнулся Ш’янт, – тропа из цветов, ликующие возгласы, все такое.

– Иногда ты кажешься мне большим тупицей, чем есть на самом деле, – ответил Граци, – шуточки оставь при себе, Зима.

Дверь можно было найти, только если напрячь зрение. Тончайшая линия на желтоватом камне. Она вырисовывала ровный прямоугольник высотой в два человеческих роста. Если надавить, то часть стены ушла бы внутрь и отъехала в сторону, но только человек мог пройти через этот ход. Если бы, конечно, кому-то пришло в голову посетить «Ручьи» и угодить в пасть плотоядным жителям, никогда не брезговавшим человечиной.

Небо обагрилось красным, мохнатые громады облаков нависли над городом, угрожая ливнями и штормами. В свете заката Граци выглядел как иллюзия. Алые отблески играли на змеином хвосте, ветер запутался в черных волосах, что-то магическое проскальзывало во взгляде чайных глаз.

Змей коснулся стены. Любой другой лишился бы руки, а Граци лишь поморщился и надавил сильнее, заставив камень податься внутрь.

Ш’янт не мог просто пройти через «калитку» без определенной защиты.

– Я буду ждать на этом же месте через три часа, – сказал Граци, – не успеешь – и будешь шататься по людским улицам, пока я не решу тебе забрать. Если решу.

– Собираешься учить меня пунктуальности, Граци?

– Кто-то же должен! Давай покончим с этим быстрее. Мне дурно только от одной мысли, что ты подчинишь мое тело.

– Я буду нежен, – Ш’янт шутливо поклонился и подумал, что если бы эти глаза могли убивать, то он бы уже превратился в пыль и был развеян ветром.

– Гореть тебе в пламени мрака, сукин сын, – процедил Граци.

Ш’янт шагнул вперед. Слияние с живым существом – болезненный процесс. Для Граци – это унизительная необходимость, сродни рабству. Для него – потрясающий шанс ощутить, наконец, происходящее вокруг. Не быть наблюдателем, а участвовать, касаться и впитывать.

Через несколько секунд Ш’янт провалился в реальность, полную тактильных ощущений, окунулся с головой и чуть не захлебнулся. Запахи никогда не были острее, ветер бросил песок в глаза, а прикосновение ткани к телу вызвало почти физическую боль.

– Шевелись, Зима, – было так странно ощущать, что рот открывается без его участия, сам по себе. Граци не собирался отдавать полный контроль.

– Всего секунду, – выдохнул он, – дай мне секунду.

Ш’янт поднял руку, провел кончиками пальцев по камню. Шероховатость стены нырнула под ладонь, запястье пронзили иголки, из горла вырвался сдавленный смех. Двинувшись вперед, пытаясь привыкнуть к странной вибрации змеиного тела, он прижался лбом к разогретой стене, вдохнул так глубоко, как только мог, отчего в носу защекотали пылинки, и Ш’янт чихнул, едва не расхохотавшись от накрывшего его облегчения. Он хотел забрать как можно больше ощущений, чтобы потом, когда все закончится, перебирать драгоценные мгновения, точно камни в шкатулке.

Граци был подозрительно молчалив.

Отстранившись, Ш’янт повел плечами и скользнул вперед, через калитку.

– Спасибо, – пробормотал он.

– Скоро ты сможешь делать это сам, Зима, – голос змея звучал до странного мягко. Он понимал. Никогда бы в этом не признался, но и этого мимолетного дружеского ободрения было достаточно.

– Твои бы слова – да Пожинающему в уши, Граци.

***

За «Ручьями» был совершенно другой мир. Если квартал иномирцев напоминал просто нагромождение деревянных и каменных коробок на фоне желтоватых дорог, резкие неаккуратные мазки на холсте уличного художника, то столица считалась жемчужиной северного стигая. Башня Беренганд – угольно-черная, блестящая, свитая в тугую спираль – обрамлялась настоящим белокаменным морем.

Это был мир мрамора, розового туфа и магических фонарей, созданных из золотистого полупрозрачного люза. Свет отбрасывал на дороги теплые всполохи и вычерчивал на лицах прохожих причудливые узоры. Никаких торговых палаток или зазывал. Большая часть магазинов – одноэтажные затейливые постройки, укрытые мягкой черепицей, переполненные тканями, специями, украшениями, сладостями из западного стигая и лекарственными настойками из юго-западного.

Граци оставил Ш’янта в одном квартале от «калитки». Дальше идти ему было небезопасно: много людей, слишком светло, да и След выбрал себе знатное дорогое местечко, где стражи было больше, чем во всем остальном городе. Стоило только кому-то заметить змея на улице, и беда неминуемо обрушилась бы на самого Граци и на все «Ручьи».

Иномирцев сложно убить, их раны исчезают в считаные секунды, но и тут люди преуспели в борьбе с врагом. Люз использовали не только как украшение, но и как оружие. Ш’янту доводилось видеть, в каких жестоких муках умирали соплеменники, чьи раны были нанесены этим минералом. Ни одному человеку он бы не пожелал подобной агонии.

Вышагивая по улице, он совершенно не волновался, что кто-то заметит чужое присутствие. Взгляды людей, тех, кого закат не загнал в безопасный полумрак родного дома, скользили мимо. Они ежились, беспокойно оглядывались, даже замечали непонятную тень, ощущали, как холодок страха прокатывался по позвоночнику. Их носы щекотал сладковатый запах.

Так могла пахнуть жимолость, размятая в кулаке. В глазах прохожих, стоило им только приблизиться на расстояние вытянутой руки, замирала томительная тоска и растерянность, будто они забыли, зачем и куда шли.

Завтра никто бы не вспомнил о вечерних волнениях.

Стоило сделать еще двадцать шагов, как внимание привлек гулкий хлопок металла о дерево: ветер трепал резную деревянную вывеску местного трактира. Даже в белокаменном чистом раю вино текло рекой. Качество Ш’янт оценить не мог, а вот вывеска привлекла внимание.

На темном древесном полотне крохотная фея восседала на спине мохнатого волка и, размахивая остроконечной шляпой, неслась куда-то вперед, в неизвестность. Лицо феи озаряла счастливая улыбка, а вот волк явно грустил. Кисть художника наградила зверя таким тоскливым взглядом, что кто угодно вздрогнул бы, думая о судьбе несчастного животного. Впрочем, посетители не обращали внимания ни на странную вывеску, ни на название «Синяя кобыла».

Что-то в момент создания этого шедевра пошло не так.

Скользнув мимо разномастной толпы, вывалившейся прямо на белые камни дороги, Ш’янт рассмотрел трехэтажный особняк, густо украшенный колоннами, двумя эркерами и громоздкими витиеватыми карнизами.

Две статуи встречали посетителя у главного входа. Массивные белые гиганты доставали макушками до крыши и изображали Пожинающего и его дочь, держащимися за руки на уровне второго этажа. Иронично, учитывая, что они так никогда и не встретились.

Ш’янт даже не спрятался в тень, когда к двери мимо него поспешила юная послушница. В руках она держала объемный сверток темной бумаги, щеки раскраснелись от бега, а из тугой косы выбилась светлая прядка.

Она успела почувствовать, что кто-то коснулся ее сознания, и тотчас оказалась зажата в самом тесном и темном уголке, связанная по рукам и ногам невидимыми путами, совершенно лишенная возможности управлять телом.

Иномирец повел плечами, привыкая к крохотному телу. При всей своей молодости девушке немного не хватало гибкости.

– Мрак тебя раздери, – пробормотал он и замер, прислушиваясь к высокому голосу, – эх, что есть, то есть.

– С вами все в порядке?

Замерев на месте, Ш’янт медленно повернул голову и снова выругался, на этот раз про себя.

Два стражника медленно шли в его сторону, играючи покачивая алебардами. На лицах обоих застыла ни то улыбка, ни то оскал. С такими мордами их должны были выставить из стражи еще вчера! Если бы не Ш’янт сейчас управлял девчонкой, то юная особа непременно испугалась до полусмерти. От одного взгляда на каменные физиономии, будто вырубленные из одного куска гранита, могли коленки подогнуться.

Хлопнув ресницами, Ш’янт улыбнулся так, что растаял бы даже святой. Накрутив на палец тугой светлый локон, он закусил пухлую губу.

– Да, все в полном порядке, – пролепетал иномирец, – такая неуклюжая последнее время, просто кошмар!

Один из стражников медленно наклонился и поднял сверток. Впервые на его лице мелькнуло что-то похожее на человеческое чувство. Протянув ношу Ш’янту, он отступил назад, будто испугался чего-то.

– Вы из Следа?

– Да, милорд.

– Вам не следует находиться на улице в столь поздний час.

– Но разве улицы нашей прекрасной столицы небезопасны?

Ш’янт бросил наивный взгляд из-под пушистых ресниц и легкий румянец залил щеки. Тело оказалось податливым, а разум гибким. Одно удовольствие управлять таким экземпляром.

– Я не исключаю такой возможности. Улицы любого города небезопасны с приходом сумерек.

Каменное изваяние. Где их вообще таких взяли?

– Благодарю за заботу, милорд! Больше такого не повторится.

Сдержанно кивнув, стражники прошли мимо. Даже не обернулись, чтобы посмотреть на юную послушницу. Что-то в них вызывало подозрение, но времени было в обрез. Кто знает, вдруг Граци правда оставит его здесь одного, как только истекут три часа.

Ш’янт медленно поднялся по ступенькам ко входу и коснулся двери.

***

Когда Клаудия и Май добрались до Глизе – первого крупного города на пути в столицу – девочка уже молила о скорейшем избавлении: нещадно ныла напряженная спина, а руки приросли к волчьему загривку. Разжать одеревеневшие пальцы могло только чудо.

Глизе был велик только на первый взгляд. На деле же он пыжился и прихорашивался, выдвигая вперед внушительные стены, так и эдак притягивал взгляд разноцветными лентами, расписанными охрой домами, напоминавшими праздничные пряники, и поблескивал многочисленными витринами.

Но стоило чуть продвинуться вглубь, пройти по узким улочкам, вдохнуть запахи пота, рыбы, луковой шелухи и нагретого солнцем камня, как наносной лоск истончался и трескался, облетал под ноги горькой пылью.

Город разжился только одной гостиницей, почти всегда набитой до отказа. Торговцы жили в ней неделями, оставались на весь сезон весенних праздников и убирались в родные края только ближе к середине лета, когда наступало душное затишье.

Клаудия не волновалась, ведь мешочек со сциловыми пластинками был способен купить не только комнату на двоих, но и все остальное, вплоть до горячей воды, чистых простыней и плотного ужина. Ей не терпелось отмыться и поесть. Живот давно крутила болезненная голодная судорога, но время поджимало.

Всю дорогу из головы не шла та остекленевшая травинка. Во имя Первородной, как хорошо, что она успела остановить девчонку! Иначе весь план бы полетел мраку под хвост. Но даже не это тревожило, а само присутствие ломкоты. Болезнь ширилась. Проклятая кровь двигалась слишком быстро: разносилась птицами, неосторожными животными и насекомыми. Сколько еще есть времени у людей, прежде чем зараза расползется?

– Разрывов может быть больше, чем один.

Голос богини звучал глухо и раздраженно.

Несмотря на то, что голова была забита под завязку, Клаудия поглядывала на дорогу, чтобы не проворонить тот момент, когда волков стоило отпустить. Нельзя было показываться на них у ворот или в городе. Стражники священных зверей не жаловали.

Клаудия остановила Цивку и спешилась, приказав Май сделать тоже самое. Та недоуменно передернула плечами, но спрашивать ничего не стала.

Волки подчинились короткому приказу и через несколько секунд скрылись за изгибом дороги. Когда придет время, они откликнутся на зов Клаудии, чтобы забрать путников и двинуться дальше.

Какое-то время они шагали по дороге в полнейшей тишине. Май осматривалась по сторонам, что-то бормотала под нос и иногда касалась пальцами лямок дорожного мешка. Шаг ее был легким, стремительным, будто в теле накопилась целая прорва силы, которую хотелось потратить.

Стертые богиней горести пока не омрачали ее разум, но Клаудия не забывала, что рано или поздно плотина чувств прорвется. И к этому моменту она рассчитывала добраться до поместья и упрятать Май за высокими стенами. В тренировках скорбь испариться быстрее, а Базель легко выбьет мысли о гибели матери и неизвестном будущем из белокурой девчонки.

Та даже не помыслит о побеге.

О мести, возможно. О борьбе с болезнью.

Именно эти стремления стоило вложить в нее.

Ворота города быстро приближались, уже можно было рассмотреть, как желающие войти и выйти превратились в два тонких ручейка. Один наполнял город торговцами и путешественниками, второй вымывал из него тех, кто отдохнул и решил покинуть гостеприимные стены.

Стражники придирчиво проверяли всех прибывших. Подняли оружие, приказывая остановиться. Лица у двух крепких мужчин, облаченных в легкие кожаные доспехи, были угрюмыми и уставшими.

Тот, что был моложе – рыжеволосый и нескладный – странно ухмыльнулся, не отрывая глаз от девчонки, но стоило ему столкнуться с холодным взглядом Клаудии, как большая часть самоуверенности слетела с юнца и пылью осела на земле.

Май опустила голову и густо покраснела. Недобрые шутки и грубые смешки совершенно сбили с толку. Все, о чем она могла мечтать – поскорее оказаться в гостинице, но Клаудия не торопилась.

– Куда претесь? – грубо крикнул старший. Черноволосый, но уже изрядно полысевший, на затылке жидкий хвостик был перетянут кожаным ремешком. Смуглое лицо наискосок пересекал лиловый рубец, из-за чего мужчина выглядел по-настоящему жутко. В серых глазах – ни капли почтения, хотя откуда ему было знать, кто перед ним, – есть документы на въезд? Без них пускать не велено!

Клаудия достала из складок свободной рубашки желтоватый сверток и сделала шаг вперед.

– Стой, где стоишь! – рявкнул стражник и толкнул вперед рыжеволосого, – Крош, забери бумаги!

– Смотреть будете из рук.

– Ты что же, вай сэлах, удумала спорить?! – стражник аж побагровел от ярости. Рука оглаживала рукоять клинка, болтавшегося на поясе. Май поняла, что он, не задумываясь, использует его. Крош замер, не понимая, что делать дальше. – Или давай бумаги, или ночуй под стеной!

– Вы смотрите из рук, или на ваши головы падет гнев Пожинающего, – холодно бросила Клаудия, – вы что, ослепли совсем, дуболомы? Или у вас тут с бумагами Синклита каждый второй разъезжает?

Крош зашипел и повернулся к старшему:

– Кордо, нельзя их пускать!

– Рот завали, немедленно! – бросил Кордо. – А ты подойди. И писулю свою разверни, чтобы я все видел!

Она двинулась вперед, медленно раскрыв письмо. Насквозь поддельное. Оно не выдержало бы серьезной проверки, но стражники были явно не из тех кругов, где хотя бы умели считать до десяти.

Держа лист бумаги так, чтобы Кордо видел печать и текст, Клаудия подошла к нему вплотную и, не отрываясь, разглядывала побледневшее лицо.

Мужчина поморщился, будто перед ними бросили дохлую змею. От Клаудии в стороны растекались волны праведной ярости, даже плечи мелко затряслись от негодования. Май показалось, что будь ее воля, и стражник этот сверток бы сожрал. Стоя на коленях и моля о прощении.

Сплюнув под ноги, Кордо отошел в сторону и указал на ворота.

– Проходите, – сказал он, – за вами будут следить. Только попробуйте что-то учудить – и из города живыми не уйдете. Гарантирую.

– Кордо, ты что делаешь?!

– Да завали ты хлебальник, щенок! Бумаги у них, ясно? Все, как положено.

Юнец оскалился, словно собирался броситься, но взгляд Клаудии пригвоздил парня к месту. Не в силах сделать даже шаг, стражник что-то прохрипел и сверкнул глазами, обещая мучительную расправу.

– Держи в узде своего выкормыша, а то если кто и натворит дел, так это он.

Когда путницы скрылись в переплетениях узких улочек, Крош смог пошевелиться. Попытавшись заговорить с Кордо, он с удивлением понял, что голос пропал. Из горла вырывалось только сдавленное бульканье и хрип.

Юнец посетил десяток лекарей, но никто так и не смог вернуть ему возможность говорить.

***

Май ела медленно – боялась, что живот заболит, ведь они в дороге ни разу и не остановились, даже выпить воды. Сыр, яблоки и хлеб остались лежать нетронутыми в мешке. Суетливая служанка принесла тарелки и два тяжелых кубка с чем-то горячим. Через десять минут на столе уже источал пар и аромат небольшой глиняный горшочек с мясной похлебкой.

Людей в зале было мало. В центре, за грубым круглым столом, сидело трое плотных мужчин: вычурно одетые, с пухлыми пальцами, унизанными перстнями, волосы блестели от масла, из-за чего в воздухе разливался тяжелый аромат розы. Они были увлечены игрой в карты, рядом уже стояли две пустые бутылки вина, а служанка торопилась открыть новую.

– Ешь, дитя, – в голосе Клаудии угадывалась непривычная мягкость. Женщина смотрела на Май со смесью усталости и тревоги.

Наверняка это связано с той странной травой у дороги.

Остекленевшей, отливавшей золотом. Совсем как те следы в саду.

Май прикрыла глаза. Кровь неслась по венам тяжелыми толчками, болезненно вбивалась в сердце и стискивала виски раскаленными щипцами. Она пыталась понять и не могла!

Ее забрали, даже не дали похоронить мать по всем правилам, но в груди ничего не шевельнулось. Пусто. Будто все чувства вытрясли на землю, растоптали и бросили в погребальный костер: горечь утраты, скорбь об оставленном доме, о Киране, что так бессмысленно погиб, пав жертвой неизвестного чудовища. О матери, которой она хотела бы многое сказать, но все не решалась, а теперь уже было поздно сожалеть и ничего не изменить.

Май не могла пролить ни слезинки.

Разве мне не должно быть больно? Горько? Невыносимо одиноко?

Почему я слушаюсь каждого приказа этой женщины, будто у нее есть власть надо мной?

– Почему вы так испугались? – вопрос слетел с губ сам по себе, не дав времени подумать.

Клаудия только собиралась попробовать ароматное варево, но замерла и подняла голову. Ложка зависла над деревянной тарелкой, поверхность похлебки всколыхнулась.

– Стоит начать издалека, чтобы ответить на этот вопрос, – медленно проговорила она.

– Мы ведь не слишком торопимся, – Май пожала плечами и отправила ложку в рот.

Язык обожгло огнем, на глаза навернулись слезы. Перца явно не пожалели. Нюх отбило в считаные секунды: запахи зала исчезли, точно пыль, стертая мокрой тряпкой. Сейчас Май не отличила бы ведро помоев от изысканных духов.

– Воды? – усмехнулась женщина.

– Нет, благодарю, – просипела Май в ответ, – ничего вкуснее в жизни не ела. Так давайте начнем с самого начала?

– Тогда тебе придется сказать, изучала ли ты историю.

– Матушка не слишком любила, когда я интересовалась подобными темами. Считала, что это…не женское дело. Читать и писать полезно для всех, а вот все остальное…

Клаудия вопросительно изогнула бровь, а в зеленых глазах всколыхнулось веселое лукавство.

– Но ты наверняка не разделяла ее мнение.

Май неопределенно пожала плечами.

– Не разделяла, – медленно ответила она, будто прощупывала почву, – научив меня читать, матушка позабыла запереть шкаф с книгами.

– Бунтарка.

– Ничего подобного! – буркнула Май, уткнувшись взглядом в тарелку, – нет ничего плохого в любознательности.

– И куда же она тебя завела?

– Вы хотите спросить, знаю ли я о Пожинающем и его многочисленных отпрысках?

– Многочисленных? – хохотнула Клаудия, – помнится мне, что их было всего шестеро, да и то младшие всегда оставались в тени Первородной. Любимой дочери, чья власть простиралась над всеми землями Рагур’ен, пока не грянула иномирская война.

– Ну, как по мне, детей у Пожинающего было с избытком.

– Это мы прояснили. Что еще тебе известно?

– Он хоть и был богом, но не был бессмертным, – Май чувствовала себя так, словно от ответа зависела ее жизнь, – чтобы править, ему нужны были жизненные силы людей.

– Не просто людей, а женщин с определенной кровью, ведь так?

Май кивнула.

– Каждые десять лет отбиралось десять кандидаток, чтобы отдать их создателю. Их жизненная сила, их кожа, кости, мускулы, все их чувства приносились в жертву богу, чтобы тот жил и здравствовал. Продолжал охранять мир и награждать его своей милостью и светом.

Клаудия припала к кубку. В воздухе разлился аромат яблок и терпкого вина.

– Пожинающий не всегда был таким. Ведь изначально в его жилах текла бессмертная кровь.

– Текла, – кивнула Май, – до тех пор, пока в Рагур’ен не пришли первые его создания. Те, что были до людей, – она понизила голос до свистящего шепота и воровато огляделась по сторонам, – энкулиты. Плоть от плоти создателя. Им он отдал свои силы.

– Прогадал. Энкулитов он изгнал за гордыню и неповиновение, – женщина отправила в рот новую ложку похлебки, – и пришло время людей. Только вот для них у Пожинающего уже не осталось ни сил, ни искренней любви. Лишь разочарование и вечная жажда к плоти. Что же было дальше?

– Обещанная невеста принца Ригара – сына правителя северо-западного стигая – стала одной из тех, кого выбрали для жертвы Пожинающему. Разумеется, принц был не согласен с таким решением.

– Что это? – Клаудия удивленно вскинула брови. – Я слышу осуждение? Вот только не могу понять, кого ты осуждаешь больше. Пожинающего? Или принца Ригана?

– Не вижу смысла осуждать принца, – Май на секунду задумалась, но ответила решительно, – люди расплачивались за то, что их предшественники основательно подпортили создателю жизнь. Разве это справедливо? Он изгнал энкулитов. Изгнал! Наказание ли это, если род их все еще жив? И при этом люди должны нести бремя их предательства! Зачем он создал людей, раз так много сил отдал первым детям? Ради питания? И это все?!

Она так разошлась, что не заметила, как повысила голос.

Клаудия видела, что эти вопросы тяготят ее «ученицу»: в доме матери ей отчаянно не хватало слушателя, кому можно было бы выплеснуть все те странные штуки, вычитанные в книгах. С кем можно было бы обсудить далеко неочевидные истины.

На востоке Май бы за такие рассуждения пытали каленым железом. Там Пожинающего осуждать не смели и жестоко за такое наказывали.

Девчонке повезло, что Клаудия, пусть и не полностью, но разделяет ее возмущение.

– Несправедливо, да. Но что прикажешь делать? Поставить под удар весь мир? Принц Риган не думал о последствиях, когда принимал решение, а ведь он знал, к чему приведет неповиновение.

– Может он верил в освобождение, – упрямо мотнула головой Май, – если лишить волка пищи, то он покинет негостеприимный край. Отправится искать добычу в другом месте.

– Какая же она наивная дурочка, – проворчала богиня, недовольно заворочавшись в голове Клаудии.

– Бог – не волк, – Клаудия сцепила пальцы под подбородком и положила на них голову. Тело обволакивала приятная истома. Мышцы гудели, но не от напряжения, а в ожидании, что хозяйка скоро отдохнет, – божество мстительно. Оно мыслит, чувствует, боится. Оно полно амбиций, нетерпения и желаний. Боги хуже людей, – вдруг сказала она, – беспредельная сила смешивается с банальными пороками. Человека хотя бы можно остановить, – кашлянув, она снова посмотрела на Май.

– Не зарывайся! Ты не забыла, в чьем присутствии смеешь вести подобные разговоры?! – громыхнуло у правого уха, и Клаудия непроизвольно вздрогнула.

Девчонка откинулась на спинку стула.

– Создатель узнал о вероломстве принца и его невесты. Искать замену было слишком поздно. Пожинающий бросил все свои силы на поиски сбежавшей жертвы. И, конечно, он ее нашел.

– И как же он поступил?

– Девушка в отчаянье бросилась на клинок любимого, – ответила Май, отхлебнув яблочный напиток, – это не могло считаться жертвой. Не было ни особого ритуала, ни песнопений. Все, что мог сделать Пожинающий – заключить дух погибшей в другое тело.

– В тело волка.

Май усмехнулась.

– Это кажется тебе смешным, дитя?

– Это кажется мне абсурдным. Война проиграна – почему бы просто не отпустить свою жертву, позволить ей покинуть этот мир? К чему эта бессмысленная месть, если она не спасет самого Пожинающего?

– Потому что люди должны знать свое место, – прошипела богиня, но девчонка ее, разумеется, не услышала.

Клаудия кивнула, в ее глазах читалась печаль и усталость.

– Пожинающий не мог простить измены. Он дал людям все, чего они желали: плодородные земли, богатые урожаи, долголетие, освободил от страшных недугов. Он защищал их дома, выполнял просьбы и что просил взамен? Несколько жертв, в обмен на настоящий рай.

– Какой же это рай, если стоит он на крови женщин?

А у девчонки есть характер. Старейшая точно распнула бы ее в пустыне.

– Я, скорее, придерживаюсь мнения, что Пожинающий мог найти другой путь. Не все так уж очевидно с этими жертвоприношениями. Даже служа ему, я не всегда согласна с его законами, хотя стараюсь им следовать. Этому посвящена вся моя жизнь. Впрочем, это тема для долгой дискуссии, а времени у нас нет. У меня остался еще вопрос, дитя. Как создатель наказал людей, помнишь? Когда в безумной агонии, в шаге от забвения покинул Рагур’ен и своих детей.

– Окропил кровью земли. И они превратились в стекло…

Май замерла, пораженная внезапной догадкой.

– Так это же…!

– Тс, дитя! Здесь есть уши, которым не стоит знать о нашей находке, – прошептала Клаудия.

– Но как же так?!

– У нас еще будет время. Доедай. Завтра тяжелый день, а времени на сон осталось мало.

Май уткнулась в тарелку, не в силах поверить в услышанное, в то время как ее провожатая вела себя так, словно ничего не происходит!