Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Там же еще раз

 
Темнеет жизнь. Но тут
Милосердный не меркнет свет.
Тут, где не сеют, не жнут,
Внятен зыбкий завет
Всех улетевших лет, —
Всех минувших милых минут
Неисследимый след.
 
 
Жгучих, жгучих минут…
Камни о них поют,
Ветры возврата их ждут,
Воды им плещут в ответ.
Тут, где не сеют, не жнут,
Небо – нежнее нет.
 

Говорит Венеция:

 
«Забудь свой век, свою заботу,
Себя и всех и все забудь,
Сквозь предрассветную дремоту
Скользи, плыви – куда-нибудь,
 
 
Под крутобокими мостами,
Вдоль мраморов и позолот,
Туда, где светлыми шелками
Расшит янтарный небосвод.
 
 
Ты в гондоле без гондольера,
Во власти ветреной волны
Тебе неверие и вера
В двойном их трепете даны.
 
 
И помни не внутри: снаружи
Душа всего, чем ты живешь,
В узоре тех нездешних кружев,
В улыбке уст, чья ложь – не ложь.
 
 
Правдивей злата позолота,
Жемчужней жемчуга заря,
С тех нор, как опустил в болото
Безвестный кормчий якоря.
 
 
И воссиял над синевою
Сон, что тебе приснился вновь.
Не просыпайся: я с тобою;
Проснешься – разметет грозою,
Зальет соленою волною
Твою последнюю любовь».
 

Мансур Векилов

Дождь в Венеции

 
Моросит зауряднейший серый дождик,
А за дождиком – смутное что-то виднеется…
Вот это и есть –  Дворец дожей?
Вот это все и есть –  Венеция?
 
 
Я стою на мостике. Холодно и сыро…
Может быть, от старости мостик горбат?
От канала тянет плесенью и сыром…
Извини, Венеция, виноват.
 
 
Ты ведь не такая, совсем не такая.
Утром на канале – голубо, светло,
И гондола, будто тетива тугая,
Целит в глубь канала тонкое весло.
 
 
А вокруг не камни – кружева сквозные!
Светлые, как свечи, колонны дворцов…
Почему же в памяти снова возникло
Серое, в дождинках, как в слезах, лицо?
 
 
У тебя, Венеция, не жизнь, а малина.
Круглый год – туристы, песни, гульба…
Прокатиться в лодке, в храме помолиться —
Вот и вся забота…
Чао!.. Гуд бай!..
 
 
Правда, не задаром достаются лиры.
За день их не много нагребешь веслом.
Я стою на мостике. Холодно и сыро.
То ли гондольеру – угрелся…
под мостом!
 

Дмитрий Вергун

В Венеции

 
Венеция! О, диво сочетанья
Восточной красоты и западного знанья!..
 
 
Послушная ума перунам
Славянских удальцов,
Ты распростерлась по лагунам
На зыбкой ткани островов,
Узором кружев и твоих мозаик…
Едва ль на свете явится прозаик,
Что смел бы не понять поэзию стихов
Твоих из мрамора рифмованных дворцов!..
Кому же не постигнуть чар,
Под серебристый звон гитар,
Неслышно реющих гондол,
С распевом страстных баркарол,
Или толпою «лаццарон»
Импровизованных канцон?
Кого же может не пленить
Огней мерцающая нить,
Сиянье нежащих ночей,
Сверканье девичьих очей,
Улыбка дня, услада сна,
Румянец пьяного вина,
Иль пряность крабов и поленты,
И прелесть «dolce far niente»?!
 
 
Кто позабудет площадь Марка
И воркованье голубей,
Резные арки, где так ярко
Сказался гений рыбарей?
И дом, где выливал Петрарка
В сонеты яд своих скорбей?
Палату дожей, мостик вздохов
И многолюдный «брег славян»,
Где слышно столько томных охов
От восхищенных англичан,
Приехавших лечить свой сплин
Под нежный рокот мандолин?!
 
 
Нет, нет! Перед твоей красой
Не устоять, о город кружевной!
Венеция, «невеста моря»!
Трагикомедия утех и горя,
Ты вся – элегия из камня и воды,
Из барской роскоши и нищенской нужды…
 

1905 г.

Александр Вержбицкий

Фальеро – дож Венеции

 
Томится в своем заключеньи
Фальеро Венеции дож.
Заутро над гордой главою
Сверкнет правосудия нож.
Спасения нет. Ему судьи
Уж вынесли свой приговор.
Предстанет он, дож, пред народом
Как клятвопреступник и вор.
Хотел у республики дерзко
Похитить священную власть.
Попрал дерзновенно присягу,
И должен позорно он пасть.
Одиннадцать славных вельможей
Вчера поутру казнены,
Спасения нет для Фальеро.
Минуты его сочтены.
Вся жизнь перед взором проходит,
И юности светлой пора,
И слава, и звание дожа,
И приговор страшный вчера.
И вот он, могучий и гордый,
Не может тоски превозмочь.
Меж тем на Венецию мирно
Спустилась волшебная ночь.
Все смолкло; безмолвна Пьяцетта.
Луной серебрится волна.
А ночь вся полна обаянья
И сказочной неги полна.
Серебряным светом залита
Вся площадь, и башня, и храм,
И мост – этот вечный свидетель
Житейских страданий и драм.
«О ночь, проходи же скорее.
Я жду тебя, страшный конец.
Скорей пусть главу увенчает
Последний терновый венец».
И раннее утро настало,
Уж тени ночные бегут.
Венецья от сна пробудилась.
Ладьи и гондолы плывут.
Пьяццетта – что бурное море.
Шум, говор, волненье кругом.
И только лишь дож в заключеньи
Забылся предутренним сном.
И вдруг ему снится победа.
Он слышит восторженный крик,
Народ ему скипетр вручает.
О славный, о радостный миг!..
Оковы разбиты… свобода!
«Я твой, дорогой мой народ»…
Сейчас на ступени он выйдет
И хлынет толпа из ворот…
Проснулся Фальеро – оковы
И мрачная сырость кругом.
Зловещие слышит он крики
Под узким тюремным окном.
И говор вдруг смолк на Пьяцетте.
Объяла всех жуткая дрожь.
Раскрылася дверь – на ступенях
Предстал пред толпой ее дож.
Весь бледный, с тоскою во взоре,
Но с поднятым гордо челом
Стоял пред народом Фальеро,
И дрогнула площадь кругом.
Все жадным окинул он взором,
Главу пред распятьем склонил.
И ловко привычной рукою
Палач свой топор опустил.
Глава по ступенькам скатилась.
Палач ее в полог поймал.
И полог кровавый высоко
Для взоров толпы он поднял.
 

* * *

 
Года протекли… и поныне
В Венеции, в дожей дворце
Среди их портретов найдете
Вы надпись на черном столбце:
«Здесь место Фальеро. Мятежный
Чтоб заговор сразу пресечь,
Над дерзкой главой опустился
Святой правосудия меч».
 

Венеция, 1913 г.

Татьяна Вечорка

Талисман

 
Венецианская работа
Теперь забытых мастеров.
Как нежно вьется позолота
У голубеющих краев.
Хранит упорно камень древний
Сказанья темные свои,
И служит только той царевне,
Чье сердце сохнет без любви.
В минуту радости победной
Забудь неласковый значок:
Зеленый камень будет бледный,
Как потухающий зрачок.
Но в час мучительно-бессонный
Гляди на камень иногда.
Пылает талисман зеленый,
Как раскаленная звезда.
 

Карло Гоцци

 
Ты помнишь низкую ступень
Венецианского канала
И наклоненную устало
Седую, старческую тень.
 
 
Во тьме кого-то дразнит шаль,
Играют в карты гондольеры,
Но в детском сердце старовера
Неиссякаема печаль.
 
 
Ему увидеть суждено,
Как за руинами аркады
Кружатся снова домино
Великолепной буффонады.
 
 
И в темной зелени плюща
На фантастичных паутинах
Пестреют лоскуты плаща
Освистанного Арлекина.
 

Николай Вильде

Венеция

Сонет

 
О, как мне памятен из Местре краткий путь
К тебе, Венеция… Какое ожиданье,
Какая музыка – одно твое названье,
Какие образы способна ты вдохнуть.
 
 
Дорога берегом… почти совсем темно,
Неясно стелется изменчивое лоно…
Какою влагою живительно-соленой
К нам Адриатика врывается в окно!
 
 
Заснувший город, теплой ночи лень,
И что-то черное, скользящее, как тень,
Каким-то влажным, узким коридором…
Дворцы заглохшие… величие и пыль…
 
 
Какой-то сон пред упоенным взором,
Из тьмы веков лепечущая быль…
 

Ирина Волобуева

«В воде каналов тени от приколов…»

 
В воде каналов тени от приколов.
Как ночь венецианская густа…
…Я помню акварельную гондолу
Под аркой акварельного моста.
 
 
Ведь столько лет в уютном доме мамы
Она недвижна на стене была…
И вдруг скользнула рыбкою из рамы
И по каналу плавно поплыла!
 
 
И облака поплыли в небосводе,
И ожила под веслами вода.
…Растет мой мир, подвижный по природе,
И чаще все из рам своих выходят
Мосты, гондолы, волны, города…
 

Максимилиан Волошин

Венеция

 
Резные фасады, узорные зданья
На алом пожаре закатного стана
Печальны и строги, как фрески Орканья, —
Горят перламутром в отливах тумана…
 
 
Устало мерцают в отливах тумана
Далеких лагун огневые сверканья…
Вечернее солнце, как алая рана…
На всем бесконечная грусть увяданья.
 
 
О пышность паденья, о грусть увяданья!
Шелков Веронеза закатная Кана,
Парчи Тинторето… и в тучах мерцанья
Осенних и медных тонов Тициана…
 
 
Как осенью листья с картин Тициана
Цветы облетают… Последнюю дань я
Несу облетевшим страницам романа,
В каналах следя отраженные зданья…
 
 
Венеции скорбной узорные зданья
Горят перламутром в отливах тумана.
На всем бесконечная грусть увяданья
Осенних и медных тонов Тициана.
 

Вольтерьянец

Воспоминание о Венеции

 
Я был в Венеции недавно.
Дворцов не мало обошел;
И, как туристу достославно,
И на Мост Вздохов я взошел.
 
 
Взойдя туда, я вспомнил Нину —
Она предстала в полный рост!
И я воскликнул, сделав мину:
– Так вот какой он, «Вздохов мост»!
 
 
Нет, Нина, дорогая Нина!
Нет, Нина милая моя —
Ничтожна здесь была картина
В сравненьи с тем, что вспомнил я!
 
 
Когда ты трепетно дышала,
Вздыхая сладко и любя,
И воздух речью оглашала,
Не помня в счастии себя —
 
 
Когда со вздохами твоими
Я на мосту сливал свой вздох,
Когда под ласками моими
Казалось, весь бы мир иссох, —
 
 
То я, скажу без всяких «охов»,
И буду прав, хотя и прост:
Что там… там было больше вздохов
И много лучше был там мост!
 

Варвара Вольтман

Муссолини и шут

 
На площади святого Марка,
Где мажордомом птицевод,
Всплывает прошлое, как барка,
На золотых ладонях вод.
 
 
Плюясь, как ведьма, черной кровью,
По лишаям священных плит
Еще Италия влачит
Тяжелый шлейф Средневековья.
 
 
Парит сегодня, как вчера,
Над адом Данте диадема,
Но не от нашего эдема
Ключи апостола Петра!
 
 
О, до чего ж, старик, ты дожил, —
Мы оборванцы! Мы не чтим
Серебряных камзолов дожей
И папе верить не хотим!
 
 
Пусть лобызает Муссолини
Христу кровавое ребро,
Парламентарной Мессалине
Даря любовь и серебро.
 
 
Пусть под фиалковою тканью,
Как сенью распростертых крыл,
Останки Борджиа сокрыл
Небесный шулер в Ватикане —
 
 
Но Пульчинелло – тут как тут,
Он не заботится о троне,
И перст полиции не тронет
Шутом задуманный маршрут.
 
 
Какой вельможа устрашится,
Что горб лукавый невзначай
По ходу пьесы облачится
В традиционный горностай?
 
 
И, внемля пафосу спектакля,
Какой премьер сожмет висок,
Когда брызгучей клюквы сок
Подмочит ореол из пакли?
 
 
Министров тешит этот бум
На улице и на гитаре,
А между тем – седой горбун
Речист, как юный карбонари!
 
 
О папа, Лютер и левит,
Из моды вышли ваши платья
И гриф гитары, как распятье,
Толпу на бунт благословит!
 

29 марта 1928 г.

Анна Волынцева

Vorrei baciar’

 
Венеция!.. Луна… бесшумная гондола
У мраморных ступень старинного дворца.
Над сонною водой – канцона, баркарола…
На голос мы плывем незримого певца.
 
 
Случайный спутник мой, веселый и красивый,
С улыбкой мне сказал: «Здесь хорошо вдвоем!»,
Зачем нарушил он покой мой горделивый?
Зачем былая страсть в душе зажглась огнем?
 
 
Зачем забыла я всю прелесть южной ночи?
И унеслась к тебе я силой прежних чар?
Мне вспомнились твои тоскующие очи, —
А сладкий голос пел вдали «Vorrei baciar’…».
 
 
Заброшена сюда капризною судьбою,
Мечтой погружена в красу былых времен,
Пленилась морем я и далью голубою;
Мне снился наяву какой-то дивный сон.
 
 
«Здесь хорошо вдвоем!»… Тоска мне сердце сжала.
Волшебной сказкой спал завороженный мир.
Но греза таяла, тоска же нарастала,
А сладкий голос пел вдали: «Vorrei morir»…
 

Анатолий Гейнцельман

Сумерки на лагуне

 
Небо все – расплавленный жемчуг,
Море все – зыбящийся топаз.
Храмы выплыли из волн вокруг,
Паруса горят, как солнца глаз.
 
 
Черные гондолы пашут луг,
С длинных весел капает алмаз.
Замирает жизненный испуг,
Возрождается в душе экстаз.
 
 
Все – неслышный, все – беззвучный сон.
Даже стих – муранское стекло.
Тени меж коралловых колонн.
 
 
Всякое исчезло в мире зло,
Все как облачный вверху виссон,
Все как чайки белое крыло.
 

Венецейские цехины

 
Слава венецейскому цехину,
Выстроившему волшебный сон,
Слава и купеческому сыну,
Полюбившему леса колонн,
 
 
И готическую паутину,
И державных дожей славный трон,
И великолепную картину,
И художников родных сторон.
 
 
Никогда еще полезней злато
Не было истрачено никем,
Никогда прелестнее заката
 
 
Мир не видел, изумлен и нем.
Нет лучистей на земле броката,
Что скрывал бы немощь и ярем.
 

Школа Сан Рокко

 
Тяжелый с позолотой потолок.
В овалах много величавых драм:
Змий Медный, брызжущий в толпу поток,
Жезл Моисея, бьющий по скалам.
 
 
А рядом где-то слышен молоток:
Там распинают жертвы по крестам…
Уже висит, склонясь челом, Пророк,
И два разбойника по сторонам.
 
 
Вокруг толпа безмолвная. Лишь кони
Центурионов беспокойно ржут.
Марии в обмороке. Кто-то стонет,
 
 
И кто-то плачет. Молнии и жуть.
Трагический аккорд на небосклоне,
И гений Тинторетто грозен тут.
 

Torcello

 
Средь шпажных трав и низкорослых ив
Есть островок покинутый в лагуне.
Чуть виден он меж волнами в прилив.
Но там спасались при свирепых гуннах,
 
 
Там выстроили храмы среди нив,
Где Богоматерь, синяя в трибуне
На фоне золотом, как вещий див,
Стоит на каменной в болоте шкуне. <sic>
 
 
Теперь там бродят на ходулях цапли,
И кулики гнездятся в камышах,
Теперь там чайки белые, как грабли,
 
 
Клювами рыбок скородят в волнах.
И слезы у меня текут по капле:
Я вижу Понт родимый мой в мечтах.
 

Голуби св. Марка

 
Лес колонн. Изящные аркады.
Золотой на фоне Божий храм.
Голуби служить в нем мессу рады,
С башни красной рея по утрам.
 
 
Крылья, крылья, крылья от услады
Нас уносят прямо к небесам.
Крылья солнечной полны отрады,
Сродны полудневным облакам.
 
 
Крылья, крылья, теплые как щеки
Девушки любимой, как венки,
Ангел будто подле темноокий,
 
 
Ласка мертвой матери руки.
Слез горючих катятся потоки,
Медные поют в лазури языки…
 

Евгений Геркен

В Венеции

 
Луна Венеции ничуть не лучше
Луны Москвы, Тамбова или Тулы,
И корки апельсинные в Фонтанке
Такие же, как и в канале Grande.
 
 
Но если в полночь ты пойдешь с Пьяцетты
По узким улицам, таинственным и темным,
Шаги замедли у моста Риальто:
И ты услышишь эхо песни дальней,
 
 
И чей-то вздох и чей-то робкий шепот,
И Дездемоной брошенную розу
Поднимешь ты у стен палаццо Ферри.
Былых столетий летопись живая,
 
 
Прощай, Венеция, прощай, о город-призрак,
Прощайте, голуби «святого Марка»,
Прощай, Лоренцо, гондольер кудрявый!
В моей стране далекой и холодной
 
 
Тебя не раз я вспомню, день счастливый,
И станут влажными мои ресницы,
Как влажны стены в подземельях Дожей.
 

Венеция, 1925 г.

Эммануил Герман

Северная Венеция

 
I
У входа на мост – грек из бронзы, голый.
Канал закован – в лед, гранит, чугун.
А кто-то лжет, что видел край веселый,
Где голые любовники с гондолы
Глядятся в зеркало лагун.
 
 
Не верю! Верю в скованные реки,
В жестокой жизни злую красоту
И – в родину, единственную, ту,
Где вечно зябнут радости, как греки
На скользком северном мосту.
 
 
II
Невской ночи мрак тяжелый
Сотрясен ознобом струн.
Вижу легкие гондолы,
Звезд серебряные пчелы
В зыбком зеркале лагун.
 
 
Вижу утро: блеск запястий,
Смуглых грузчиков возня,
Перепутанные снасти;
Отраженье знойной пасти
Синькой крашенного дня.
 
 
Над вздремнувшим гондольером
В вышине – крылатый лев…
Брось! Начни другим размером:
Дождь. Фонтанка. В небе сером
Стынет «Барыни» припев.
 
 
III
Разлюбишь? Отвечу просто:
Пройду только пять шагов.
В Венеции бросали с моста
Соперников и врагов.
 
 
Я долго буду виднеться —
Пока не дойду до дна.
Наш город совсем Венеция,
Только – волна холодна!
 

Казанова

 
В заложенном шестеркою возке,
В чужой молве не смыслящий ни слова,
Приехал Джиакомо Казанова
В холодную Россию налегке.
 
 
Был чопорен французский разговор
Придворных дам, жиреющих жеманниц,
Насмешливый, бывалый итальянец,
С улыбкой созерцал царицын двор,
 
 
Чужой мороз, чужие злость и веру,
Харит в мехах, Венеру в зипуне.
Он мысленно докладывал Вольтеру
О варварских царице и стране.
 
 
Здесь холод груб, гуляки скорбно пьяны,
Здесь мрамор наг, а женщины в меху.
Широкие проспекты и кафтаны,
Но тесно человеку и стиху.
 
 
На площади казнимый в жалкой позе,
Мужик палач ведет ударам счет.
Раздетый щеголь дрогнет на морозе —
И пудрой с кос осыпан эшафот.
 
 
За будкой степь сияет незнакомо.
Катят возки, – и скорбен долгий гул
Их бубенцов. И думал Джиакомо:
«Я королей и женщин обманул.
 
 
На троне те, а эти на постели
Равно слабели, лесть мою ценя.
Нет, не тебе, страна степной метели,
Припудренным обманом взять меня.
 
 
Твоих цариц, твоих печальных пьяниц,
Мне не понять»… И вот уж по полям
Катит сквозь снег беспечный чужестранец
К веселым европейским королям.
 

Голливуд в Венеции

 
Именовать венецианским
Сей праздник – правильно едва ль,
Но был вполне американским
«Международный» фестиваль.
Он шел по Маршаллову плану:
Нахально вторгшись в край чужой,
Как на Бродвее, по экрану
Гуляли гангстеры толпой.
Шло дело к свалке…
Лев святого Марка
Рычал, косясь на пришлый люд.
Пред ним, как фирменная марка,
Светились буквы: ГОЛЛИВУД.
Свое «искусство» ввозит нынче
Американский капитал
В страну, в которой жил да Винчи
И Тинторетто обитал…
 

Татьяна Глаголева

В Венеции

 
Льются звуки баркаролы,
Тихо гондолы скользят;
Вдоль Скьявоне и вдоль Моло
Огоньков мерцает ряд.
Полны тайнами каналы,
Грезит Пьяцца о былом;
Много видевший, усталый,
Лев поник своим крылом.
Смотрит, мудрый, так спокойно
На толпу пришельцев он,
Что дерзают недостойно
Нарушать царицы сон.
Все равно ей не проснуться,
Не вернуть далеких дней,
Слуха гордой не коснутся
Толки пошлые о ней.
Тихи трепетные всплески
Темных вод ее лагун.
Вспоминают время блеска
Старый лев да рокот струн…
 

16.07.<1913>

Анна Глебова-Михайловская

«Венеции благословенной дожи…»

 
Венеции благословенной дожи
Обручены таинственно с волной.
Так Родина обручена со мной
В изгнан<ь>и мне роднее и дороже.
 
 
И пели вдохновенные поэты
Союз счастливый дожа и волны.
Мне о грядущей славе снятся сны
И Русь свободная в сиянии рассвета.
 
 
Но умер дож. От мрамора гробницы
Звала его, звала бессмертная волна.
Настанет час, и позовет она
Домой меня из плена заграницы.
 

Братислава, 1933 г.

Василиск Гнедов

«Перед моим окном Венеция…»

 
Перед моим окном Венеция
Горят огни в палаццо дожей
Играющий в воде венец их я
Люблю в голубоватой дрожи
Гондолы нет но где-то слышится
Призывный звон гитарный
И замирает сердце тише все
Рассыпан сон янтарный
 

Григорий Гнесин

Баркарола

Аделаиде дель К.

 

 

 
Плещет о берег гранитный волна,
Мчится по волнам гондола,
Слышишь – вдали зазвучала струна,
Льется со струн баркарола…
 
 
Ночь… Воцарилась кругом тишина,
На душу грусть навевая….
Только вдали не смолкает струна,
Песню любви напевая.
 

Март 1904 г., Венеция

Венеция

М. В. Гнесиной

 
Крылатый лев святого Марка,
Отверзши пасть, глядит вперед.
Здесь солнце ласково, не ярко,
Не слепит глаз, души не жжет.
Над паутиною каналов
Вспорхнули легкие мосты.
Лишь здесь душа моя узнала
Про непробудный сон мечты.
В часы вечерние я слышу
Лишь только плеск весла гондол;
Но вот и он все дальше… тише…
Молчанье… Жуть… Куда зашел?
Куда проник я? Запах влажный
В мой мозг впивается, как бич…
Нет! Мне –  Венеции миражной
Великой тайны не постичь!
Боюсь тебя! В твоем молчаньи
Мне зрится скрытым страшный маг!..
Вот шаг ступил… И вдруг все зданья
Громовым эхом вторят шаг…
Еще шагнул… И вновь сердито
Родятся тысячи шагов…
Ступив на каменные плиты,
Я разбудил толпу врагов…
Бегу, бегу… А грохот, хохот,
За мной в погоню мчат войска.
И силы нет для крика, вздоха!..
И я бегу, бегу пока.
Вдруг, среди тьмы, в одном оконце
Мелькнула тень… Она, она!..
И вновь из сердца льется солнце,
И песен требует струна…
И я пою, пою для тени,
Пою для призрака – мечты…
И на подводные ступени
Из окон падают цветы…
 

Николай Година

Венецианский ноктюрн

 
Реклама – как электросварка.
Хохочет истеричный джаз.
На площади святого Марка
Два мавра прозвонили час.
В тени блаженно млеют пары,
Коты глазеют из углов.
И пустота, заполнив бары,
Беспечно дремлет у столов.
За гулкой набережной, тесно
Прижавшись, будто для тепла,
Чернеют глянцево-помпезны
Гондол летящие тела.
Созвездья медленно качая,
В лагуне морщится вода.
А я отчаянно скучаю
Вдали от дома, как всегда!
Брожу, рисуя время оно
По книжным фразам…
Семеня,
Куда-то спешно Дездемона
Прошла, плечом задев меня.
 

Венеция

Мурано

 
Вопя надсаженным сопрано,
Роняя скрип, как старый шкаф,
В Мурано нас доставил рано
Вертлявый катер – мотоскаф.
 
 
Тягучий дым стального цвета
Из труб клубился тяжело.
Мурано, между прочим, – это
Венецианское стекло.
 
 
Но про стекло расскажут книжки.
Я речь о людях поведу.
Меня тревожат те мальчишки,
Что задыхаются в чаду.
 
 
Им за двенадцать только-только,
Им только брюки в играх рвать,
А не потеть у адской топки
И легкие не выдувать.
 
 
О, как легко и убежденно
Их выдавал огонь зрачков,
Когда в ладонях обожженных
Блестели ромбики значков!
 
 
Когда за яркую матрешку
Трясли друг друга, теребя,
Что даже нам, чужим, немножко
Досадно было за себя.
 
 
Все одинаковые дети.
Гагарин?! – лезут напролом,
Забыв про постные спагетти
В дешевом баре за углом.
 
 
И сквозь нахлынувшую жалость,
В какой-то миг, со стороны,
До умиления казалось:
Играют мирно пацаны,
 
 
Из камышинок выдувая
Прозрачно-мыльные шары…
Звонком далекого трамвая —
К ногам осколки. Нет игры!
 
 
Пузатый тип, жуя сигару,
Уходит с модной вазой прочь,
Чтоб подарить для будуара
Своей любовнице за ночь.
 
 
Он никогда не вспомнит даже
Про запыленный неуют,
В котором черные от сажи
Мальчишки детство продают.
 
 
Стою, прищурившись от света,
Смотрю на дивный город зло…
Мурано, между прочим, – это
Венецианское стекло.
 

Мост вздохов

 
Мост вздохов.
День за стенкой замер.
Отстала где-то суетня.
В холодный мрак
Свинцовых камер
Ведут, как смертника, меня.
 
 
Гудят загробной тишиною
Проходы, давит теснота.
Огромной пастью предо мною
Тоннель зловещего моста.
 
 
Сквозь вязь решетки, торопливо,
С тоской идущего на смерть,
Гляжу на солнечное диво,
О коем думать мне не сметь:
 
 
На облака, на позолоту
Лагуны с крохотной волной…
Вдруг померещилось, что кто-то
Вздохнул печально за спиной.
 
 
А может, это просто камень,
Видавший ненависть и зло,
Всего наслушавшись веками,
Теперь вздыхает тяжело.
 
 
И в этом вздохе – стон эпохи
Над черным пламенем костра.
И боль Джордано в этом вздохе,
Живьем сожженного вчера…
 
 
Мост вздохов. Понте дей Соспири.
Музей далекой старины.
А где-то рядом, в шумном мире
Те вздохи до сих пор слышны.
 

Венеция