Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни

Еще за версту до первой лежавшей им на пути деревни спартанские юноши сошли с дороги, разбились на небольшие кучки и спрятались в тени оливковой рощи и между кустами виноградников. Они знали, что нападать на гелотов прямо опасно ввиду того, что гелотов было гораздо больше, чем их, и что между ними было много храбрых и сильных людей. Спрятавшись, они стали поджидать, пока к ним подойдут уже вышедшие на работу гелоты, а другие, не дожидаясь этого, сами тихонько подкрались к работавшим вблизи деревень гелотам; некоторые из юношей засели в разных местах у самой дороги, надеясь подслушать неосторожные разговоры путников.

У самой деревни в стороне от других работали около оливковых деревьев два гелота: старый и молодой. Они вели между собой разговор о недавнем поражении спартанцев.

«Эх, хорошо бы было, если б мессенцам удалось разрушить проклятую Спарту до основания, – со злобой в голосе сказал молодой гелот. – Живут спартиаты на наш счет, питаются только тем, что мы им привозим, а сами только и знают, что упражняются в гимнастике и военном деле. У других греков за безделие наказывают, а у них праздность считается почетным делом». «Этим-то и сильны спартанцы, – ответил старик, – не занимайся они постоянно военным делом, не проводи всю жизнь в лагерях, им трудно бы было удержать власть над нами: ведь нас раз в 20 больше, чем их». «Это так, – заметил молодой, – да нам-то от этого не легче. Ведь они грабят нас, отнимают у нас то, что мы заработали своим кровным трудом, а платят нам за это не благодарностью, а одной только грубостью и жестокостью. Меня как-то брали в Спарту, чтобы прислуживать за общими обедами, так пастух лучше со свиньями обращается, чем они ко мне относились. А брата старшого моего взяли лет 10 тому назад на войну с мессенцами и держали при войске, как вьючное животное: не воевал он, а только щиты да оружие за воинами таскал во время походов. Нечего сказать, хорошее занятие для грека!» – с раздражением закончил свою речь молодой гелот и, бросив кирку, которой он окапывал оливковое дерево, пошел к журчавшему невдалеке ручью, чтобы напиться воды. Но ему не суждено было дойти до ручья: едва только он отошел шагов на сто от старика и скрылся от него за деревьями, как три спартанских юноши, бесшумно подкравшись к нему сзади, вонзили ему в спину и шею свои мечи. Они слышали разговор молодого гелота со стариком, и его недовольные речи были в их глазах достаточным основанием для смертного приговора над ним. Без крика упал молодой гелот на землю, а юноши снова спрятались в кустах, выслеживая новые жертвы…

Другая группа юношей, спрятавшихся вблизи дороги, поступила еще проще. Им навстречу, везя за собой тачку, полную навоза, шагал по дороге гелот средних лет; высокий рост, широкие плечи и тяжелая поступь изобличали его необыкновенную физическую силу. «Нелегко будет справиться с ним, если он возьмет в руки меч», – шепнул спартанский юноша своему соседу и, быстро выпрыгнув из скрывавших его виноградников, ударил великана-гелота мечом прямо в грудь. Убив его, юноши быстро схватили его труп и сволокли его к тростникам Эврота; то же сделали они и с его тачкой. Такие убийства гелотов, виновных только своею крепостью и силою, были далеко не редкостью. Этим путем спартиаты заранее избавляли себя от особенно опасных противников на случай, если возникнет восстание гелотов… Вообще во время набегов на гелотские деревни спартанские юноши мало заботились о том, чтобы убивать действительно «подозрительных», готовых к восстанию гелотов: им нужно было только совершить побольше убийств, нагнать страх на гелотов и показать им, как коротка и сурова расправа спартиатов и как опасно сопротивляться им.

Весь день просидели спартанские юноши, спрятавшись в виноградниках и оливковых рощах. Много неосторожных речей подслушали они, и много гелотов поплатились жизнью за свою ненависть к спартиатам. Тех из них, которых удавалось застигнуть наедине, вдали от других, спартанцы тут же убивали; других же они только замечали – затем, чтобы вечером или даже ночью расправиться с ними тайком от других. Ужас охватил на другой день гелотов, когда они стали находить в разных потайных местах трупы своих односельчан; они поняли, чье это было дело, и еще сильнее вспыхнула в их сердцах ненависть против спартиатов…

А спартанские юноши были в это время уже около другой гелотской деревни и совершали на новом месте свое жестокое и коварное дело…

V

Жители Спарты только на короткое время были успокоены решением народного собрания – обратиться за советом к Дельфийскому оракулу и послать спартанских юношей против гелотов. В городе скоро снова начались волнения. Мессенцы в союзе со старыми врагами Спарты – аргосцами и аркадянами – храбро бились со спартанцами; война затягивалась. Скоро снова начались волнения, и тем из спартиатов, которые имели наделы в Мессении, казалось, что их земли навсегда уже утрачены для них, и они снова стали требовать передела земли. С ними заодно были и обедневшие спартиаты, у которых были владения в самой Лаконии. Требования недовольных делались все настойчивее, и многие уже боялись, что в Спарте вспыхнет междоусобная война, потому что многонадельные богатые люди совсем не хотели уступать свои земли бывшим мессенским помещикам и обедневшим гражданам Лаконии. И вот, в разгар этих волнений, пришел ответ от Дельфийского оракула. Он поразил всех спартанцев своею странностью и неожиданностью. Оракул советовал попросить советчика в нужде у афинян; но спартанцам было известно, что афиняне с неудовольствием смотрят на расширение владений Спарты в Пелопоннесе, и от афинян они менее всего рассчитывали получить хороший совет. Тем не менее они не решились ослушаться оракула и отправили к афинянам послов за советчиком. Как и следовало ожидать, афиняне насмешливо отнеслись к просьбе спартанцев и послали им хромого школьного учителя Тиртея, имевшего репутацию недалекого человека. Совершенно неожиданно именно от этого хроменького калеки спартанцы действительно получили помощь. Он стал слагать вдохновенные песни, в которых призывал спартанцев к мужественной борьбе за родину и жестоко клеймил всех упавших духом:

 
Вражеских полчищ огромных не бойтесь, не ведайте страха.
Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых бойцов,
Жизнь ненавистной считая и мрачных посланниц кончины
Столько же милыми, сколь милы нам солнца лучи!
 

С особенной силой воспевал Тиртей прелесть смерти за отчизну:

 
Славно ведь жизнь потерять, средь воинов доблестных павши,
Храброму мужу в бою из-за отчизны своей! —
 

восклицает он. И словно имея в виду обездоленных войною мессенских помещиков, он описывал далее печальные последствия уступок в бою и трусости:

 
Град же родной и цветущие нивы покинув, быть нищим —
Это, напротив, удел всех тяжелейший других.
Будет он жить ненавистным средь тех, у кого приютится,
Тяжкой гонимый нуждой и роковой нищетой;
Род он позорит и вид свой цветущий стыдом покрывает —
Беды, бесчестье летят всюду за ним по следам!
 

Тиртей понимал, что сила спартанцев – в том товарищеском духе, который воспитывается постоянной их лагерной жизнью вместе и общими обедами, и увещевал их не покидать друг друга в бою и крепко отстаивать старых и слабых:

 
Юноши, бейтесь же, стоя рядами, не будьте примером
Бегства постыдного иль трусости жалкой другим!..
Не покидайте старейших, у коих уж слабы колена,
И не бегите, предав старцев врагам:
Страшный позор вам, когда среди воинов первый упавший
Старец лежит впереди юных летами бойцов…
 

Под влиянием этих песен спартанцы собрались с силами и снова принялись за мужественную борьбу с мессенцами.

Но Тиртею было ясно, что полной победы над мессенцами будет трудно достигнуть до тех пор, пока не улягутся внутренние волнения в государстве и не перестанут волноваться мессенские помещики и бедные граждане Лаконии. И вот он стал слагать новые стихи, в которых прославлял старинные порядки Спарты и утверждал, что сам Аполлон установил эти порядки; он внушал спартанцам любовь к их старому царскому роду, который был поставлен над Спартой самим Зевсом и вел свое происхождение прямо от славного героя Геракла. Тиртей убеждал больше думать о войне с мессенцами и о победе над ними, чем об изменении старого, освященного богами, устройства: «Войной добудем мы себе и новые наделы», – говорил он. А чтобы легче было бороться с мессенцами, Тиртей убедил спартиатов дать право гражданства многим из подвластных Спарте жителей Лаконии – периэкам^[12] и гелотам. С увеличением числа граждан увеличилось и число воинов; спартанцам легче стало бороться с мессенцами, и они решили им дать генеральное сражение.

Обыкновенно для участия в походе в Спарте брались люди только одного возраста, – напр., все граждане от 25 до 35 лет или от 40 до 50; а теперь на войну двинули всех обязанных военной службой спартиатов, т.е. всех граждан от 20 до 60 лет; кроме того, к ним присоединили еще значительное число периэков, вооружив их тяжелым оружием, а в качестве слуг и щитоносцев к войску приставили большое количество гелотов. Сами спартиаты, вооруженные длинными копьями и короткими мечами, закованные в панцири, со шлемами на головах и с железными щитами в руках, по обычаю предков построились неглубокими рядами (в 2—4 солдата вглубь). 300 отборных всадников, под предводительством трех офицеров, гарцевали на конях кругом предводительствовавших войском царей. Это был только личный конвой царей, который во время походов употреблялся еще и для сторожевой службы: особой конницы в Спарте тогда еще не было, и в бою участвовала одна пехота. Особый жрец нес впереди войска огонь, взятый с домашнего алтаря одного из царей; этим огнем будут сжигаться все те жертвы, которые царь найдет нужным принести богам во время похода.

Спартанское государство было невелико по размерам, в длину оно простиралась только на 27 верст (29 км), и через несколько часов пути спартанское войско достигло границы. Здесь были принесены жертвы Зевсу и Афине. Отдохнув некоторое время, войско двинулось дальше, перевалило через Тайгетский хребет и, выйдя в плодородную Мессенскую низменность, принялось за устройство лагеря. Был очерчен довольно широкий круг и обнесен палисадом, который несли на себе во время похода гелоты; всадники были поставлены на передовых постах довольно далеко от лагеря в качестве ночных стражей; кроме них, кругом лагеря были поставлены для сторожевой службы посты из гелотов. Нужно было быть осторожным, потому что враги во всякую минуту могли напасть на спартанцев, да кроме того, осторожность в военное время вообще была свойственна спартанцам; поэтому даже внутри лагеря воинам запрещено было ходить без копья и уходить слишком далеко от своего взвода. Утомленные солдаты скоро заснули; но недолго им пришлось спать; ранним утром спартанские воины принесли известие, что вблизи показались войска мессенцев и их союзников.

Один из царей, принявший на себя начальство на этот день, велел протрубить сбор; затем войска были построены в боевой порядок и выведены за границу лагеря; здесь, в виду неприятеля, царь заколол в жертву богине Артемиде козу; солдаты надели на себя боевые венки, флейтисты заиграли военный марш, и под их аккомпанемент все воины громко запели недавно составленную Тиртеем песнь:

 
Вперед, о сыны отцов, граждан
Мужами прославленной Спарты!
Щит левой рукой выставляйте,
Копьем потрясайте отважно
И жизни своей не щадите,
Ведь то не в обычаях Спарты!
 

Под звуки флейт и пения войско спартанцев медленным, тяжелым маршем шло на врагов, тесно сомкнув свои ряды, как советовал Тиртей:

 
Ногу с ногою поставив и щит о щит опирая,
Плотно сомкнувшись грудь с грудью…
Стиснув рукою копье иль меча рукоять.
 

Напрасно враги пробовали расстроить плотно сомкнутые ряды спартанцев быстрым натиском: спартанцы твердо выдерживали их напор.

 
Стоя каждый на месте, ногами
В землю упершись, губы зубами прижав,
Бедра и голени снизу и грудь свою вместе с плечами,
Выпуклым кругом щита крепкою медью прикрыв.
 

От сплошной стены спартанских щитов и густого леса протянутых вперед длинных их копий отскакивали один за другим ряды неприятельских воинов. Тогда спартанцы, заметив, что враги уже расстроили свои ряды, перешли в наступление и, быстро опрокинув мессенцев, погнали их впереди себя, поражая их своими короткими мечами. Долго, впрочем, спартанцы не преследовали врагов; они считали недостойным грека убивать уже разбитых и отступающих; поэтому, увидав, что победа за ними уже укреплена, они стали медленно возвращаться домой. На поле сражения они послали гелотов, отчасти затем, чтобы те добили раненых неприятелей, отчасти – чтобы подобрали павших на поле битвы спартанцев.

Вернувшись в лагерь, спартанцы принесли благодарственную жертву богу войны Аресу: они заклали в его честь петуха в знак того, что победа была одержана ими в открытом бою (если бы им удалось одолеть врага хитростью, то они заклали бы быка). Вслед за тем цари отправили в Спарту к эфорам гонца с радостною вестью, что мессенцы и их союзники разбиты. Теперь спартанцы снова могли вступить в беспрепятственное владение Мессенией и возвратить спартанским помещикам их утраченные было наделы. Померкнувшая слава спартанского оружия была восстановлена.

У Дельфийского Оракула

Н. Кун

Афины только что избавились от власти тиранов – сыновей Писистрата. Но изгнание тиранов не дало внутреннего мира афинянам. Опять возгорелась упорная борьба между аристократами и народом за власть в государстве. Богатые и знатные граждане все еще не хотели примириться с тем, что они не обладают больше прежней властью в Афинах. Граждане небогатые и незнатные получили право участвовать в управлении государством и возможность защищать интересы обездоленного раньше народа. Борьба с народом для аристократов была теперь непосильна. Да, наконец, и среди самих аристократов было немало сочувствовавших стремлению народа к власти и стоявших всецело на его стороне во время этой борьбы. И афинский народ, действительно, вышел победителем.

Руины Дельф

Во время этой борьбы во главе народа стоял афинянин Клисфен, происходивший из знатнейшего аристократического рода Алкмеонидов. Клисфен отлично знал, что окончательно значение аристократов будет уничтожено только в том случае, если выборы в совет, в суд присяжных, в архонты и вообще на все должности в государстве будут производиться не по четырем старым родовым филам, в которых главное значение имеют аристократы. И вот, чтобы лишить аристократов их последней опоры, Клисфен решил разделить всю Аттику на десять новых фил, в которые одинаково входили бы как бедные, так и богатые, как знатные, так и незнатные граждане. К этим новым филам должно было перейти все значение в государстве, а за старыми филами сохранено было только право собираться для жертвоприношений их богам-покровителям. Лишить старые филы и этого права Клисфен не мог, он оскорбил бы этим богов и навлек бы их неумолимый гнев на Афины.

Установив новое деление на десять фил, Клисфен решил назвать их по именам древних героев Аттики; эти герои должны были стать эпонимами – покровителями новых фил. Но Клисфен не сам избрал имена эпонимов-покровителей. Он хотел освятить свою реформу, придать ей особое значение, показать гражданам, что сами боги сочувствуют ей и одобряют все, что предпринято ими в Афинах. А у Клисфена была возможность получить доказательство расположения богов, и прежде всего расположение Аполлона, бога, покровительствовавшего также и основанию городов и государственной жизни.

Нужно было обратиться к Дельфийскому оракулу Аполлона, где и Алкмеониды, и особенно сам Клисфен, пользовались большим влиянием. Ведь недаром же после пожара в Дельфах, во время которого сгорел и храм Аполлона, Алкмеониды выстроили с помощью коринфского зодчего Спинтара новый величественный храм. Этот храм нельзя было и сравнивать с прежним, небольшим и ветхим.

Поэтому, зная, каким влиянием он пользуется в Дельфах, Клисфен решил послать к оракулу посольство, вручив ему список в сто имен древних аттических героев, чтобы Аполлон устами Пифии выбрал из этого списка десять эпонимов – покровителей новых фил. Клисфен еще и потому не сомневался в успехе своего посольства, что отлично знал, насколько хорошо осведомлены жрецы относительно всего, что происходит не только в Греции, но и далеко за ее пределами. Жрецы, конечно, великолепно знали, что аристократия в Афинах потеряла всякое значение, что ей не под силу бороться с народом, а потому без всякого колебания могли взять под защиту Аполлона новый строй в Афинах, освятив только что введенное Клисфеном деление на десять фил. Ведь победа народа, руководимого Клисфеном, была настолько неоспорима, что колебаний у жрецов не могло быть никаких, они могли совсем спокойно дать такой ответ, какой нужен был Клисфену. На этот раз жрецам не нужно было стараться скрыть смысл ответа каким-нибудь туманным изречением или придумывать такое, которое можно было толковать и как благоприятный ответ, и как неблагоприятный. А жрецы умели в случае нужды давать и такие ответы, особенно если они, не зная заранее, чем кончится дело, хотели все-таки дать ответ тому, кто оказал какие-нибудь услуги Дельфийскому оракулу. Такой ответ дали они и могущественному царю Лидии Крёзу, когда он спросил оракул об исходе войны с персами. Жрецы ответили ему: «Крёз, перейдя реку Галис, великое царство погубит».

Из этого ответа было неясно, о каком же царстве говорится, о царстве Персидском или о царстве самого Крёза. Но дать другого ответа жрецы тогда не могли: разве могли они решить вперед, на чьей стороне будет победа? Но, кто бы ни победил, лидийцы или персы, одно из царств неминуемо должно было погибнуть. Вот и дали жрецы ответ, который можно было толковать так и иначе. Но Клисфен обратился к оракулу, уже одержав победу, поэтому-то жрецы и могли спокойно признать ее, назвав имена десяти героев – покровителей новых фил.

Клисфен знал, какое значение сразу приобретет его реформа в глазах граждан, если ее возьмет под свое покровительство Аполлон. Клисфен знал, как велико влияние оракула в Греции, как чтут его все греки и как чтили его в глубокой древности. Ведь даже предание говорило о том, что к оракулу обращался Агамемнон перед отплытием флота греческих героев под Трою. А как часто обращались к оракулу во времена Клисфена! Основывали ли новую колонию, вводили ли новый религиозный культ, начинали ли войну, во всех важных случаях обращались за советом в Дельфы. Так, например, спартанцы ничего не предпринимали, не вопросив оракула. У всех еще был жив в памяти ответ, данный недавно жителям Книда, когда они обратились к оракулу за советом, как им поступить: покориться ли персам или же защищаться, перекопав перешеек, соединяющий их полуостров с материком. Аполлон дал им такой ответ: «Не укрепляйте и не перекапывайте перешейка; если бы Зевс хотел, то он сам создал бы остров». Книдяне поняли из этого ответа, что оракул предостерегает их от бесплодной попытки защищаться, и они повиновались и без борьбы подчинились персам.

Но не одни греки чтили Дельфийский оракул. Слава его распространилась далеко за пределы Греции. Цари Азии вопрошали его, присылая богатейшие дары Аполлону. Каждый мог видеть в Дельфах большого золотого льва и золотой щит, присланные лидийским царем Крёзом в числе других богатейших даров. Все в Греции помнили также, какую помощь оказал фараон Амазис оракулу, когда в Дельфах строился новый храм Аполлону.

Если даже иноземные цари обращались к оракулу, то что же могло удерживать грека Клисфена от того, чтобы обратиться к родному для него, как и для всякого грека, оракулу в Дельфах?

Ранней весной, приблизительно в середине февраля, выступило из Афин пышное посольство в Дельфы. В посольстве участвовало несколько самых уважаемых граждан, прорицатель, глашатай; отряд воинов сопровождал посольство; слуги гнали жертвенных животных – белых быков и коз, а на повозках везли богатые дары святилищу Аполлона.

Через Беотию, мимо Копаидского озера, долиной реки Кефиса шло афинское посольство. Оно миновало город Херонею и достигло места Триодос на восточном склоне Парнаса. Здесь сходились три дороги, ведущие в Дельфы из разных концов Греции: одна дорога шла с запада, из Этолии и Акарнании, другая вела из Беотии и Аттики – по ней-то и шло посольство, и, наконец, третья вела с юга от моря. Миновав Триодос, послы свернули на дорогу, ведшую в Дельфы по склону Парнаса, который высился прямо перед ними и закрывал собой весь запад, уходя высоко в небо своей двуглавой вершиной, покрытой снегом.

Через узкий горный проход по краю глубокого обрыва, на дне которого стремительно несся горный поток, послы вышли в долину города Крисы. Она вся зеленела первой весенней зеленью и пестрела яркими цветами. Кое-где тёмно-зелёными купами виднелись на равнине рощи миртов, лавров и кипарисов. Сверкая на солнце, вился по долине серебряной лентой Плейстос, быстро катя к морю свои волны в зеленых, поросших платанами и кустарником берегах. А море блестело вдали, как расплавленное золото. На западе высились горы, склоны которых покрыты были оливковыми рощами. Только на севере сурово подымались отвесные скалы южного склона Парнаса, еще сильнее оттеняя радостные краски долины, залитой ярким светом весеннего солнца. Но при всем богатстве природы, при всей красоте своей, долина Крисы поражала своим безлюдием. Нигде не было видно ни поселян на полях, хотя было как раз время полевых работ, ни стад на богатых пастбищах, тянувшихся по берегам Плейстоса. А ведь еще так недавно долина эта была одной из самых оживленных местностей Греции; теперь же никто из окрестных жителей не решался возделывать здесь плодородные поля, боясь навлечь на себя гнев Аполлона и сестры его Артемиды, так как вся долина от моря и до самых Дельф была посвящена после «священной»^[13] войны Аполлону, Артемиде, матери их Латоне и Афине. Было объявлено, что всякий, кто осмелится возделывать священную землю, будет изгнан из отечества и, что еще страшнее, навлечет на себя месть Аполлона.

После кратковременного отдыха в тени небольшой рощи на берегу Плейстоса послы афинские отправились дальше. До Дельф было уже не далеко. Послы спешили прийти к вечеру в священный город, так как на следующий день в Дельфах праздновались Теофании (Богоявление) – день возвращения бога Аполлона из страны гипербореев, у которых, но верованиям греков, проводит он всю зиму, возвращаясь в Дельфы только с наступлением весны. Считалось, что этот день – самый благоприятный в году для обращения к оракулу, и послы хотели быть непременно к этому дню в Дельфах.

Обогнув южный склон Парнаса, афиняне опять вступили в ущелье. Дорога вилась по краю пропасти. Кругом высились громады темных скал. Всюду нагромождены были груды камней, скатившихся сюда во время землетрясений, которые часто случались в окрестностях Дельф. На дне пропасти шумел не спокойный и блещущий на солнце, как в долине Крисы, Плейстос, а грозный и весь седой от пены. Все мрачнее и величественнее становилась природа и все выше уходили в небо суровые, отвесные стены Фейдриад. Но вот послы достигли наконец окруженной темными скалами небольшой горной площадки; на ней-то и раскинулись священные Дельфы. Белые здания их резко выделялись на темно-сером фоне скалы, а лавры священной рощи у храма Аполлона и растущие кое-где кипарисы гармонировали своей темной зеленью с мрачными скалами Фейдриад. Садилось солнце; оно золотило своими последними лучами верхи Фейдриад, и огнем горели снега на двуглавом Парнасе. А внизу все сильнее сгущались тени и, клубясь, выползали туманы из темного ущелья. Невольно вспоминался грозный змей Пифон, который, покинув свое логовище в мрачном ущелье, сползал в долину Крисы, и громадное тело его, покрытое чешуей, извивалось между скал. Он опустошал поля, пожирал людей и животных, одним глотком выпивал всю воду в реках. Горы содрогались и падали скалы, когда Пифон устремлялся в долину. В ужасе бежали нимфы при приближении Пифона. Все гибло кругом. Но вот явился златокудрый Аполлон и золотой своей стрелой поразил ужасного Пифона на том самом месте, где стоят теперь Дельфы.

При догорающем свете вечера, когда все окутывалось мраком, послы афинян вступили в Дельфы. Они не пошли прямо в священную часть города, к храму Аполлона, а остановились в гостинице около рыночной площади, чтобы провести там ночь и отдохнуть от длинного и утомительного пути.

Предполагаемый общий план Дельф

На рассвете следующего дня, когда небо на востоке над горами чуть заалело, а ущелья и пропасти были еще полны мраком ночи, послы отправились в сопровождении служителя оракула к священному Кастальскому источнику. Они должны были совершить омовение священной водой, так как только после этого всеочищающего омовения могли вопрошающие оракул вступать в святилище Аполлона. Совершив омовение, надевши белые одежды и возложив на головы лавровые венки, послы отправились в священную часть Дельф. Дорога вела через рыночную площадь. На ней, несмотря на раннее утро, уже толпилось множество народа и шел оживленный торг. Окрестные жители продавали на жертву Аполлону быков, коз, овец; и далеко разносились в тиши раннего утра возгласы продающих, гул голосов толпы, блеяние и мычание животных. Кого только нельзя было встретить на площади Дельф: здесь были представители всего тогдашнего мира. Были здесь греки, пришедшие со всех сторон Греции, и греки из колоний. Здесь были и жители Италии, и жители Фригии, Лидии, Сирии. В толпе бросались в глаза пестротой и роскошью своей одежды живые финикийцы; здесь можно было встретить и спокойных, несколько надменных персов, смуглых, сосредоточенных египтян и важных, медлительных вавилонян в высоких шапках и с длинными завитыми бородами. Пестрый состав толпы как нельзя лучше показывал, как далеко распространилась слава Дельфийского оракула бога Аполлона.

Миновав площадь, послы быстро достигли главных ворот, ведущих в священную часть Дельф. В этой части Дельф, окруженной стеной, находились все храмы богов, алтари, сокровищницы различных греческих городов, жилища жрецов и пифий, а среди всех этих зданий возвышался храм Аполлона, весь из белого мрамора.

По священной дороге подымались послы афинян в гору к храму. Они миновали сокровищницу Сикиона и сокровищницу, выстроенную книдянами. Рядом с сокровищницей книдян, на искусственно насыпанной площадке, возвышалось одно из красивейших зданий в Дельфах – сокровищница города Сифноса. Афинские послы остановились на минуту перед этой сокровищницей. Они с восторгом рассматривали изображавшие девушек (в длинных одеждах) статуи, которые вместо колонн поддерживали верхнюю часть здания. Особенно же привлекало их внимание помещенное наверху, под двускатной крышей, высеченное из мрамора изображение битвы греческих героев под Троей и фигуры богов, которые спокойно и величественно взирают на подвиги героев. Любовались послы и скульптурными украшениями, которые шли вокруг всей сокровищницы. Все фигуры и даже статуи девушек были богато раскрашены, и вся сокровищница поражала своим богатством и красотой. Но послы не имели времени долго любоваться сокровищницей Сифноса, им нужно было спешить скорее дальше. Они, не останавливаясь, прошли мимо сокровищницы Афин, выстроенной из белого мрамора в строго дорийском стиле. Миновав скалу, на которой, по преданиям, в глубокой древности сибилла^[14] Герофила пела свои прорицания, послы афинян вышли на круглую площадку – галос. Площадка галос, расположенная у подножия, поддерживающей откос верхней террасы, стены, была одним из самых важных мест в Дельфах. На галосе собирались обыкновенно торжественные процессии и справлялись празднества. Тут справлялся каждые восемь лет и праздник Стептерион в память победы Аполлона над Пифоном. И теперь, когда послы афинян вошли на галос, на нем собиралась процессия, чтобы идти к храму Аполлона и принести ему торжественные жертвы по случаю праздника Теофаний; к этой процессии присоединились и афиняне.

С пением гимнов, славивших возвращение Аполлона из страны гипербореев, двинулась процессия к храму. Впереди шли жрецы, прорицатели и пифии; все они были в белых длинных одеждах, лавровых венках и священных белых повязках. За ними в золотых корзинах несли особые жертвенные лепешки, которые в этот день сжигали в храме Аполлона. Дальше шли разные должностные лица Дельф и служители при дельфийских храмах, а все шествие замыкала большая толпа людей, пришедших вопросить оракул.

Когда процессия достигла храма, из-за гор показалось солнце. Громче раздался хвалебный, ликующий гимн Аполлону, богу света и знания, богу всего прекрасного, от стрел которого гибнет все темное и злое.

Когда установленные в день Теофаний жертвы были принесены, к послам афинским подошел жрец и сообщил им, что можно сейчас же приступить к жертвоприношению, которое совершалось перед обращением к оракулу. Афинянам не нужно было ждать очереди, так как они пользовались правом обращаться к оракулу в любое время, лишь бы день был благоприятен для обращения к Аполлону и не был бы одним из тех дней, когда нельзя было ни под каким видом пифии садиться на треножник для прорицания, так как ей грозила за ослушание неминуемая смерть. Рассказывали даже, что как-то раз пифия в один из таких дней все-таки села на треножник, чтобы дать прорицание. Но вдруг с страшным криком вырвалась она из рук жрецов, как безумная, выбежала из храма и, лишившись чувств, упала на землю, а через три дня умерла, не приходя в сознание. Но афинянам нечего было бояться подобных случаев, ведь они вопрошали оракул в самый благоприятный для этого день в году.

Афинские послы поэтому тотчас же пошли за жрецом к большому жертвеннику, воздвигнутому перед храмом Аполлона хиосцами. К жертвеннику пригнали жертвенных животных, которых заранее самым тщательным образом осмотрели жрецы – нет ли у них каких-либо недостатков и будут ли они угодны Аполлону. Жертвенные животные были в лавровых венках и священных белых повязках, рога у быков и коз были вызолочены. Жрец окропил жертвенник, всех присутствующих и животных водою, освященной брошенным в нее с жертвенника углем. Потом, взяв из золотой корзинки немного зерен ячменя, смешанных со священной солью, посыпал ими головы жертвенных животных, срезал у них немного волос со лба и бросил эти волосы с молитвой на огонь, пылавший на жертвеннике. Громко призывал жрец Аполлона милостиво принять жертвы, которые будут сейчас закланы. Раздались звуки флейт и пение гимна, под эти звуки принесены были жертвы, и часть нх мяса была сожжена на жертвеннике вместе с благовониями.