Кубок ПОЭМБУКА. Осенний сезон 2017. Сборник стихотворений

Солипсизм

 
Жгут июльские иды, и тени безбожно мало.
Духота Ганзаплаца, за ней – суета вокзала.
В электричке до Кранца едва не купил билет,
за хохочущей парой присел на сиденье с краю,
до зубовного скрежета влезть в разговор мечтая…
Вот же конченый дурень: прошло уже столько лет.
 
 
За окном жёлтой вспышкой проносится поле рапса.
Занырнуть бы в соцветья, как будто тебе семнадцать,
и не веришь, что в мире есть ужас, печаль и смерть…
Остановка – и ветер, ворвавшись в вагон, доносит
шум прибоя и пряную сладость сосен.
Наконец-то доехал. А мог бы как все – лететь.
 
 
По тропе – мимо пляжа. Народа, что пчёл на сотах.
Сосны рвутся с обрыва, как птицы. У горизонта —
вечный бой облаков и увенчанных пеной волн.
Рядом строгий старик, в парике, с чуть прозрачной кожей.
Говорит мне, что мёртвый никак распознать не сможет,
послежизнь – это явь, или глупый предсмертный сон.
 
 
«Поясню по-простому, на пальцах. Ты не в обиде?
Вот, допустим, ты призрак, живые тебя не видят,
и пылинки не сдвинешь, в песке не оставишь след…
Можешь чувствовать, мыслить… да хоть сочинять сонеты!
Объективно – без разницы для остальной планеты,
Сто причин возразить. Только как же я стал безликим?
Силюсь вспомнить…
Но прошлое скрыто криком,
тьмой и россыпью бликов на кромках подмёрзших луж…
Те же боль и тревога о будущем – как когда-то.
Остаётся смотреть на море и спорить с Кантом,
есть ли вечный покой для всегда беспокойных душ.
 

Межвременье

 
Утро – преступно, и с этим поделать нечего:
мятое, мутное, что ни затеешь – поздно.
Вот бы заснуть, по-вампирски воскреснуть к вечеру,
в час, когда ночь в небесах протирает звёзды,
лунная кошка из тучи свой хвост спустила,
выгнув дугой – лучезарной, молочно-гладкой,
ветер умаялся за день, прилёг без силы
в ворох душистых листьев на взрытых грядках.
 
 
Выйти из дома, найти Ориона россыпь —
жезл и корона, насмешливый лёд и пламень…
Где-то за дверью, как зверь, притаилась осень,
огненным глазом следит из-за лип и яблонь,
гладит поникшие травы и студит соки,
в землю вливая свой норов, свой страх и нежность,
взглядом кричит, что житья её вышли сроки,
тронуть рукой на прощание – и исчезнуть.
В сумерках сад – исхудавший, прозрачно-синий:
сбросил одежду, свободно повёл плечами —
ржавь уцелевшего яблока на вершине
голые ветки в седой тишине качают,
стынет ручей, чернокрылой ладьёй Харона —
мёртвая бабочка в мёртвой петле побега…
Норны в смятенье. И лишь в темноте ворона
пьяной кукушкой считает часы до снега.
 

Шутам

 
Буффонады всё злее, а паузы – всё короче,
всё темней вечера и пронзительней – звёзды марта.
Как бы ни было больно, шуты умирают молча —
до последнего корчат гримасы и крутят сальто.
 
 
Разве можно быть слабым, рыдать при честном народе?
Закидают объедками, громко освищут с ложи!
На насмешки обидевшись, Смерть иногда уходит,
прошипев на прощание: «Ладно, вернусь попозже…»
 
 
Но назавтра всё то же, и публика до антракта
замирает от реплик, с восторгом следит за мимом.
Лишь к финалу дыханье собьётся на четверть такта,
бутафорская шпага умоется алым ливнем —
и погаснет прожектор и отзвуки смеха злого…
Но уже не обидно споткнуться, не больно падать —
если верный напарник, как эхо, подхватит слово,
если сделает вид, что на сцене – всё так, как надо.
 
 
…Звякнет рюмка в гримёрке – о доле святой и гадкой,
театральный фургон от крестов уведёт дорога…
Вспоминая его, Коломбина всплакнёт украдкой:
он был просто шутом, только есть и шуты – от Бога.
 

Птица над городом

 
Светом рекламы, как лезвием, небо вспорото.
Мокрый асфальт, задрожав, уплывает прочь,
И ты летишь – птицей над тёмным городом,
Словно стрела, пущенная сквозь ночь.
 
 
Шелест в наушниках. Ветер, машины фарами
Пишут морзянку по резким изгибам щёк.
Дыма соцветия. В модном кафе над парами —
Смутных желаний податливо-алый шёлк.
 
 
Как на экране, беззвучно смеются губы,
Официанты с подносами блюд снуют…
Люди, что заперты в хрупкий стеклянный кубик:
Мрак стиснет пальцы – и вдребезги их уют.
 
 
Чёрные волны железо и пластик лижут.
Взвиться над полночью? Выстоять? Утонуть?
Ты замираешь, не подлетая ближе:
Каждый, кто выжил, сам выбирает путь.
 
 
Сотовой вышки маяк. Небоскрёба факел,
Кодом огней запароленные этажи…
Горько-счастливый, потерянный богом ангел,
Падаешь с неба – обратно, в людскую жизнь.
 

Сергей КРЮКОВ

Об авторе

Член МГО СП России, поэт, прозаик и переводчик. Три книги лирики. Образование высшее техническое и высшее гуманитарное. Член Высшего творческого совета МГО СП России. Арт-директор Клуба «Литературные зеркала».

Менеджер немецко-русского журнала русской поэзии «Плавучий мост». Лауреат нескольких литературных премий.

Подбитая птица

 
Я видел подбитую птицу.
Она молотила крылом,
За небо стремясь зацепиться.
Но крепко держал перелом.
Казалось, нет силам предела.
Чуть-чуть бы – и птица взвилась!
Но смертная мука глядела
Со дна стекленеющих глаз,
Безудержно меркли в которых
Зарницы высокой мечты,
Разливы бескрайних просторов,
Открытых глазам с высоты…
А памятью дали осилив,
Увижу, как, Бога моля,
Все рвёшься ты к небу, Россия,
 

Мне выпало счастье

 
Мне выпало счастье —
живя на земле,
в охотку работать
за хлеб на столе,
любить эту землю
и всё, что на ней
живёт,
расцветая в сумятице дней!
Мне выпала радость —
устав от забот,
вечерней порой
постоять у ворот…
Закат догорает
последним огнём
так тихо,
что хочется плакать о нём…
 

Я бреду, спотыкаясь о тени

 
Я бреду, спотыкаясь о тени
Тех, которыми память жива.
Всё пытаюсь нащупать ступени,
Где заветные зреют слова…
Нет, в пути не ищу я покоя,
О былом не жалею ничуть.
Достучаться бы в сердце людское,
Я и с этими знаюсь, и с теми,
Но, пока вызревают слова,
Всё бреду, спотыкаясь о тени
Тех, которыми память жива…
 

Есть право на любовь

 
Есть право на любовь. Есть право на ошибку.
Среди иных даров Господнего добра
Есть право догорать в надсумеречной зыбке
Полночной немотой душевного костра.
Безнравственно просить в молитве наслаждений.
Но слаще ничего при жизни не хочу —
Лишь продлевать с тобой литой поток мгновений.
И руки вознося, в отчаянье молчу.
Я вечно нахожусь в подвешенности между
Злодейством жадной тьмы и добротой огня.
Но верю и живу немеркнущей надеждой,
Что смертная любовь бессмертнее меня.
 

А живу я, как жил

 
А живу я, как жил, – без оглядки,
Не жалея растраченных сил.
Мне и горько бывало, и сладко.
Было всё, что Господь подносил.
Были женщины, в блеске которых
Меркнет всё, что светиться должно.
Были дали бескрайних просторов,
Открывающих к звёздам окно…
 
 
Если звёзд не достиг, не осилил,
Не судите за это меня.
Ведь в мечтах они – даже красивей
И виднее в сиянии дня.
 
 
Вседержитель – в космической драге
Намывает нам душу и плоть.
На роду у любого бродяги —
Делать всё, что позволил Господь.
 

Ночное купание

 
Звёзды в чёрную воду упали,
Опустились на самое дно.
Небеса, как обычно, купали
То, что людям купать не дано.
Небесам уступает без боя
Ширь земная – любой водоём,
Водяное пространство любое…
Глади весело с небом вдвоём.
Необъятность небесного круга
И уютная малость пруда
Навсегда просочились друг в друга —
И – ни думать не мог, ни гадать я,
Что, ныряя в полночном пруду,
Я отрину земные объятья —
И в объятья небес упаду…
 

Достоевский

 
Пройти по краю круга адова
Судьба избраннику дала.
Наверно, Соня Мармеладова
Его от гибели спасла.
 
 
Презрев досужие излишества,
Бросал на кон последний грош:
Чем тяжелей, тем глубже пишется,
По пустякам его не трожь.
 
 
Россия, есть в тебе умение,
Заквасив в бочке чёрный хлеб,
Родить единственного гения,
Забыв о тысячах судеб.
 
 
Ты знаешь, Господом ведомые
Сквозь неприкаянные дни,
Дорогу к светочу бездонному
И сами выдюжат они.
 

Поэт

 
Порою между строк
Мерцает горний свет.
Поэт – всегда пророк.
Пророк всегда ль – поэт?
 
 
Он жил, как зверь, в прокуренной берлоге,
Терзаем одиночеством своим.
А взор его, утяжелено-строгий,
Носить бы впору минимум двоим.
 
 
Его походка не бывала шаткой,
Хотя и лёгкой не была она.
Он в зеркала гляделся лишь украдкой
И знал, какого цвета – тишина.
 
 
Гасил волнений волны в сигаретах,
Как будто перед всеми виноват.
Не узнавал себя в своих портретах.
И к небу воздымал пытливый взгляд.
 
 
И часто видел в небесах такое,
Что скрыто от земного до поры.
И, забывая вдруг в себе людское,
Как будто вдаль глядел с крутой горы…
 
 
И в повседневной жадной круговерти,
Где властна неприкаянная смерть,
Он знал подспудно, что и после смерти
На мир усталый
Будет
Так
 

Жизнь сегодня у меня

 
Жизнь сегодня у меня
Выдалась короткая:
Промелькнула за полдня
Рыболовной лодкою.
Где не молкнет чайки крик
У крутого берега,
Продал мне Харабалык
За полжизни жереха.
За корнями тростника
На песчаной отмели
У меня три судака
Четверть жизни отняли.
А в соседнем ильмене,
За лужайкой низменной,
Растерзали щуки мне
Весь остаток жизненный.
Если мне подаришь рай
С кущею любовною —
Променяю, так и знай,
На счастье рыболовное!
 

С годами всё реже и реже

 
С годами всё реже и реже
Выходишь смотреть на закат,
Но всё же порою, как прежде,
Всплакнула тревожная птица
Над речкою, цвета небес,
И красное солнце садится
За чёрный взъерошенный лес…
И кажется, тихо и робко
За сумраком леса вдали
Огромная божья коровка
Сползает за кромку земли.
 

Страсть её небесами не венчана

 
Страсть её небесами не венчана,
Но спугнуть это чудо не смей:
Молодая красивая женщина
Упивается страстью моей.
В женской страсти – прозрение сущего,
И спугнуть её – значит украсть,
Не самою ли жизнью отпущена
Слабой женщине – сильная страсть.
 

В нашем доме – три окна

 
В нашем доме – три окна:
В первом – ночь черным-черна,
Во втором – слепящий день,
В третьем – лишь заката тень.
Прорубить пора давно
И четвёртое окно,
Да икона на стене —
 

Вся грация твоя

 
Вся грация твоя
Идёт из глубины…
Бежит волос струя
По контурам спины.
Спит вечности налёт
В движениях твоих.
В них – каждый век живёт,
В них – каждый Божий миг…
Возвышен час любви.
И совершенство черт,
Взращённое в крови, —
Гармонии расцвет.
И звёздочкой в ночи
Вся грация твоя
Шлёт вечные лучи
Сквозь вечность бытия…
 

Андрей МАНСВЕТОВ

Об авторе

Российский поэт, публицист, автор трех поэтических книг, участник антологий и сборников.

 

Станция Белый кит

 
Все засыпано пеплом, будто совсем зима
или кончил сжигать письма, черновики
отношения с миром выяснены, не сходи с ума
лучше купи билет до станции Белый кит
 
 
Говорят, где-то такая есть, где-то на запасных
говорят, электрички и дети знают туда маршрут
вот, и езжай, пока не поймешь, что ты уже тут
поймешь до последнего знака после любых запятых
 
 
Спрыгнешь на гравий, если июль, и вот
оно: правильное ощущение лета после дождя
главное, совершенно не важно, кто здесь и как живет
главное, что не обидят и не навредят
 
 
Надпись с затертой буквой, привязанная коза
обязательный алкоголик в засаленном пиджаке
водокачка, полторы улицы, речка. Что тут еще сказать
не думаешь, проворачивая ключ в висячем замке
Все. Ставишь точку, смотришь, как утекает за лес вагон
и туда же, как с горки, скатываются облака
…комната, пепел, в пепельнице догоревший сон
но прямоугольник билета с открытой датой в руках
 

12 апреля, 19 мая 2017 года

Жили-были, были-сплыли

 
Жили-были, были-сплыли
накурили, напылили
телевизор досмотрели
две недели проболели
 
 
Были-жили, с кем-то спали
улыбались, убегали
стриглись коротко, седели
жили-были, пили-ели
 
 
Походя крестили деток
мерзли, спали, ждали лета
и на кардиомагниле
были-жили, жили, жили
 
 
Самой долгой ночью где-то
жгли плохие сигареты
ели горькие пилюли
пели: гули-гули-гули
Никого не забывали
отпивали, отпевали
в темном выстуженном доме
кроме пыли, пыли кроме
 
 
Шла машина темным лесом
за казенным интересом
и шептали в спальне дети
строки эти и не эти
 

2 декабря 2017 года

Хоронили домового в печи

 
Хоронили домового в печи
отпевала домового сова
сквозь потрескавшиеся кирпичи
прорастала пустая трава
 
 
Раскатали избу по бревну
потоптали иван-чай и ушли
из колодца вынули глубину
оборвали цепь, ведро унесли
 
 
Я ночую в бане сырой
я пишу по саже на потолке
сквозь осколки в небе – месяц дырой
и идёт-бредёт бычок по доске
Он качается, он спит на ходу
боковая верхняя до Читы
дом, в который я однажды приду
через двадцать лет придумаешь ты
 

20 сентября 2017 года

Дом в деревне

 
Богоходики больше не тикают
ни звука за кукушкиной дверью
не качается маятник
тишина
твой силуэт
медленно поднимает руку
заслоняясь от осени
стелющейся из окна
 
 
То ли веток черное кружево
то ли дует насквозь
плащ на гвозде
вбитом туда же, где гвоздь
который я помню
интересно, помнишь ли ты
и если перетянуть цепь
сойдутся вместе мосты
Через память
и, если вымести сор
со стола рукой
застелить газету, выставить снедь
коробок и свечка за притолокой
лестница в крытый двор
скрипит, отгоняя
холод, беду и смерть
 
 
Будем жить в мезонине
пережидать мезозой
я починю кресло-качалку
отыщу ведро
впрок натаскаю воды
расспрошу соседа
про электричество
где достать на зиму дров
 
 
И пойду на берег
смотреть на прибой внизу
баюкая на ладони
последнюю этой осенью стрекозу
 

2 марта 2017 года

День Независимости

Ah! Çaira, çaira…

1

 
Чёрт с вами! Она плоская
И стоит на спинах слонов,
Признаю. Распишусь, где надо.
Готов нести.
А сумасшедшего Бруно сожгите.
Я спичку могу…
Сожжение завтра в шесть?
Ладно, буду без двадцати.
А ты чего смотришь, мальчик?
Дядя лучше знает, кто прав.
Не веришь, сходи в подвал,
Там тебе всё объяснят.
Всё равно не веришь? Эй, стража
Тут еще из этих, держите щенка!
Я без ужаса смотрю
На своего двойника.
 

2

 
Я ничем не лучше.
Костёр себе в судьбы
Не выберу. Яд не приму.
В мученики не пойду.
Не поверю даже,
Не ворохнется сердце,
Когда диссидентов ряды
Погонят плетьми по этапу,
По Римской дороге
в Надым.
Лучше уеду в Ялту.
Буду трендеть за баб,
Отращивать брюхо, бухать.
Ловить бычков, бренчать на банджо,
Жрать шашлык и салат.
Не задаваться вопросами:
«Что делать?», «Кто виноват?»
 

3

 
Чё ты вылупился, пацан!
Отвернись, кому говорю!
Баррикады теперь не метод,
А арт-объект.
Что? Папироску тебе?
Извини, не курю.
Минздрав предупредил,
Вот и не курю,
Так что папироски нет.
 

4

 
Этой ночью на площади
Вкапывали столбы, пилили дрова,
Колотили трибуны
Для бургомистра, чиновников,
Утром выставили посты.
В ратуше тренировали
Счастливых детей.
Всё-таки праздник.
Кажется, Покрова.
В комнате, где я спал,
Камнем высадили стекло,
Или это я сам? Помню же,
Было нечем дышать,
Вот встал и выбил.
Нужно сказать портье, чтоб вставили,
Вечером будет дымно… Алло!
Кто говорит? Алло!
 

5

 
Да, без двадцати,
Со своими спичками,
Понял, есть!
Радость причастности к великому
Так нова.
Надо репетировать речь:
«Господа, огромная честь…»
Чёрт, не запутаться бы в словах.
Мальчик, ты мне мерещишься!
Сгинь! Ну, сгинь же ты нах!..
На мне твоя кровь?
Не-ет, это тебе поделом!
Там сказано:
«Совесть запрещена,
Праздники обязательны,
Индульгенции за углом».
 

6

 
Записал в дневнике,
Что земля плоская
И покоится на спинах слонов.
Надеюсь, потомки оценят
политкорректность и такт.
Проверил спички в кармане,
Прочел перед зеркалом речь,
Вроде всё так.
Заходил куратор,
Хвалил.
Сказал, что с Ялтой всё решено.
Нехорошо покосился
На выбитое окно,
Предупредил, что родина бдит,
Так что ни-ни!
Попросил предъявить спички
И прикурил от них.
 

7

 
На площади студенты
Получали по ведомости
В переулках охранка
Метелила всех,
Кто отказывался прозреть.
Я думал о Бруно, о мальчике,
Не захотевшем взрослеть.
Спички бренчали в кармане.
Я знал, меня ждет успех.
Итак.
Сегодня на площади.
В шесть часов.
Под барабанный бой.
Я разожгу огонь.
Прометей бы гордился мной.
 

24 ноября 2011 года

Полина ОРЫНЯНСКАЯ

Об авторе

Родилась и живет в подмосковной Балашихе. В 1992 году закончила журфак МГУ. Журналист, редактор. Работает в издательском доме «Бауэр Медиа», главный редактор журналов научно-популярной серии «Ступени», «Секреты и архивы», «Все загадки мира», «Архивы ХХ века». Автор поэтических сборников «Тают в интернете строки…» (2015), «Придумай мне имя» (2016), «Цвет люпина» (2017). Неоднократный лауреат Международного литературного конкурса «Открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии» и бронзовый призер Кубка мира по русской поэзии (2016). Лауреат первой премии «Поэт года» (2015) в номинации «Дебют» и второй премии «Народный поэт» (2016). Победитель Международного Грушинского интернет-конкурса 2017 года в номинации «Поэзия».

Небо на столе

 
Затаскиваю небо на порог
за утренний прохладный уголок,
стелю на стол. Теперь две чашки, чай…
Вставай, вставай! Мы будем отмечать
ещё один из наших летних дней,
настоянных на дачной тишине.
Медлительный, мурчащий, словно кот,
ты сонно выползаешь в огород,
зовёшь: смотри-ка, ягоды красны, —
и куришь, выдыхая в небо сны.
Там ласточки исчиркали бока
пузатым золотистым облакам…
 
 
К обеду жарко. Хочется в реке
быть лилией на долгом стебельке.
Но день стекает к вечеру, и он
похож на отцветающий пион.
 
 
И наши тени, делаясь длинней,
с крыльца сползают в сумеречный чад…
 
 
Пойдём-ка спать. Нам завтра отмечать
ещё один из наших летних дней…
 

Бессмертник

 
На этой далёкой орбите,
где звёзды бледней НЛО
и дней перепутаны нити,
где травы вздыхают тепло
и белый песок побережья
облизан зелёной волной,
я стану такой же, как прежде, —
веснушчатой, дикой, чудной.
И речь моя будет гортанной,
похожей на говор воды…
Ты любишь Неаполь и Канны,
а я – плоть от плоти Орды.
И дикие кони послушно
(а норов у них очень крут!)
подходят ко мне и горбушку
с ладони губами берут.
Я в тёмную жёсткую гриву
вплетаю лиловый цветок,
смотрю на закаты с обрыва,
и солнца малиновый сок
стекает меж пальцами липко
на серые выступы скал…
Я – слово из древнего свитка,
которое ты прочитал
на пёстром карнизе дугана
под шёпот монгольской толпы.
Ты любишь заморские страны,
а я – забайкальскую пыль.
Ты бросишь меня, как монетку
в прощальном порыве любви.
Бессмертника бледную ветку
с собою на память сорви…
 

Дым

 
На оббитом кафеле
мокрые следы.
Губы губы плавили
в жаркие меды.
 
 
Маялась бесцветная
сонная луна.
Штора билась, ветром ли,
стоном ли полна.
 
 
Растекалась полночь и
таяла с краёв…
Сколько дымной горечи
в имени твоём —
 
 
как в осеннем городе,
где листву метут.
Повторять бы, господи,
до иссохших губ…
 
 
Лай собак у станции.
Капает вода.
Зябнет традесканция.
Воют поезда.
Размывая линии
в профиль и анфас,
лепестками синими
трепыхает газ.
 
 
Тени от акации
мечутся в окне.
Ты целуешь пальцы мне.
Пальцы.
Мне.