Татев
В родную деревню возвратились два седовласых мастера: один строил всю жизнь храмы и школы, другой проводил в села воду – питьевую и для орошения полей и садов. Когда односельчане обратились к ним с просьбой построить им храм и канал, мастера ответили, улыбаясь:
– Так для этого и вернулись мы в село! Уже пятьдесят лет работаем мы, но годы берут свое, и руки человека слабеют. Вот мы и решили построить последнюю церковь и провести последний в своей жизни канал в родной деревне, чтобы умереть спокойно.
И мастера заключили договор: кто из них раньше закончит свое заветное дело, тот и удостоится благословения народа и заслужит честное имя…
Так условились старые мастера, а народ радостными кликами приветствовал их договор.
На следующий день они принялись за работу. Мастер Ваштак отправился к Синему озеру, чтобы начать прокладывать канал, а мастер Тирит поднялся к возвышавшемуся над деревней холму, чтобы выбрать место для монастыря.
От горного озера протянулось ложе для канала. И под палящим солнцем, и зимой, в стужу, вооруженные мотыгами и заступами труженики во главе с мастером Ваштаком выворачивали камни и разрушали утесы, чтоб проложить дорогу водам Синего озера, которые без пользы уносились рекой Вара г.
– Заросли сорняков и терновника мы должны превратить в цветущий сад! – твердил мастер Ваштак.
А мастер Тирнт начал возводить храм, который мог служить и университетом, и укрывать крестьян за своей оградой в час опасности.
Шли месяцы, проходили годы, и народ с надеждой взирал на две строительные площадки: с одной должна была потечь в село живительная вода далекого озера, а на другой – возводиться храм и здание школы при нем.
Однажды ученик зодчего Тирита, Газрик, отправился на Синее озеро, осмотрел строительство оросительного канала и, вернувшись, сообщил:
– Мастер Тирит, отстаем мы, – мастер Ваштак уже довел канал до Голубиного ущелья…
Старый зодчий призадумался, сдвинулись покрытые каменной пылью брови, но с улыбкой ответил ученику:
– Ты прав, сын мой, торопиться нужно, но, торопясь, не спешить, – мы же строим на века!
Крестьяне часто приходили полюбоваться работой мастера, резьбой по камню и сооруженным им качающимся столбом, который и по сей день стоит там. Это было единственное в своем роде сооружение во всей стране, крестьяне назвали его «кивающим столбом».
Слух об искусстве зодчего Тирита перелетел через Ширак и Ани и дошел до далекой горной страны.
год возвращается из далеких стран к монастырю «Татэв», вьет гнездо под его крышей, оттуда долго-долго смотрит на орошаемые каналом поля, любуется, чудесным зданием монастыря, радуется красивым, светлым зданиям в селах и взвивается в небо, стремительно рассекая крыльями лазурный небосвод. И из белой грудки вырывается звонкий щебет, радостный и тоскливый одновременно…
Шах и разносчик
«Эй, кто не брал?
Бисер, коралл!
Кольцо, браслет,
Любой предмет!
Покупай, неси,
Меняй, проси!
Все для девиц,
Для молодиц!
За грош товар,
Хорош товар!»
Разносчик кричит, подзывает народ, —
Таких постоянно встречаешь у нас.
Но этот?.. – змеей по базару ползет
Торговцем одетый властитель Аббас.
«Иголки, нитки! Эй, кому?
Сюда! Недорого возьму!»
«Браток разносчик! А, браток!
Иголки есть? Продай пучок».
И подошел, ускорив шаг,
К армянке-выселенке шах:
«Острее жал. Каков закал!
Пучок – за хлеб».
«Ой, обобрал!..»
«Не спорь, сестрица, о грошах,
Коли тебе твой дорог шах!»
«Да будь он проклят во все дни!
Господь от шаха нас храни!
Живи, разносчик, много лет,
Но шаха поминать не след…»
«И зла же у людей в сердцах!
Что вам дурного сделал шах?
Отвел он турка меч лихой,
Вас вывел из Джульфы сухой,
В богатый край переселил,
Заботой всякой окружил…»
«Закрой чарчи свой грешный рот,
О шахе толки прекрати!
Нагрянул он, угнал народ, —
Хоть ногу бы сломал в пути!
По нашим нивам и садам
Прошел, как паводок весной.
Не внял Христу, не внял и нам, —
Всех снял, всех вывел в край чужой.
Замкнули мы дома, дворы.
Ключи забросили в Араз.
Вот обернулись с полгоры
На край родной в последний раз,
Молились: «Богоматерь-свет,
Ты наши кровы соблюди
И, где б наш ни терялся след,
Назад из плена приведи!» —
Так мы молились, а потом,
Вновь оглянувшись, побрели
И под мечом да под кнутом
Толпой к Аразу подошли.
Что море, пенится Араз,
Волну выплескивает вон.
«Вброд!» – раздается вдруг приказ.
Самим Аббасом отдан он.
Там, сзади, меч, тут – бездна вод.
Рыданья, вопли… Страшный час…
Стар, млад – все мечутся… И вот,
Обнявшись, кинулись в Араз.
Такую страсть переживать
Не пожелаешь и врагам…
Да не доносятся, видать,
Проклятья наши к небесам…»
И вот изгнанниками вмиг
Аббас смущенный окружен.
Мятежный нарастает крик:
«Будь проклят шах и шахов трон!»
Аббас косится, страшен взгляд,
Угроза прячется в глазах,
Колени у него дрожат —
И мрачно спрашивает шах:
«Вы так ли речь вели о нем?
У всех, бывало, на устах:
Мы в счастье, мол, теперь живем,
Благословен Иран и шах!»
«Мы лгали, братец! Ты ведь свой,
Чего нам от тебя таить?
А шах – он хищник, зверь лесной, —
Как сердце перед ним раскрыть?
Доколе шах и пленник есть,
Хозяин и наемник есть,
Не могут на земле процвесть
Ни счастье, ни любовь, ни честь».
Взвыл страшно разносчик, отбросил покров, —
Встал шах перед пленными, грозно суров.
Сверкнул ятаган у владыки в руках,
И старец-изгнанник простерся во прах.
Доколе шах и пленник есть,
Хозяин и наемник есть,
Не могут на земле процвесть
Ни счастье, ни любовь, ни честь.