Мерцание страз

Глава третья. Плюс один шрам

Час от часу не легче. Один самоубийца, другой – и того хуже. Как же всё достало, мучилась Инесса, как бы пережить эту ночь? Зачем она вообще их позвала? Ей же никто не нужен. Ну конечно нужен. Если бы ничего не произошло, так встретила бы с мамой и Галиной Мурмановной, а так – жутко наедине со своими мыслями. А в таком раздрайве Инесса охотнее послушает Корнея, чем новости мамы и Галины Мурмановны о фигуристках, заказчиках, костюмах, программах и вечных интригах фигурки.

Инесса с мамой жили когда-то в Москве. Инесса хорошо запомнила лестницу – подниматься тяжело, но все жильцы ходили, и бабули с палочками, а дедуля на несгибаемых ногах смешил – так комично у него получалось не сгибая коленей и опираясь на перила «подпрыгивать» от ступени к ступени.

– Раз, два… семь, раз-два-семь. С ужасом думаю, милочка, что было, живи я на четвёртом этаже, а не на втором.

– Ну что вы… – отвечала мама, – ну…

– Подняться для моих коленей ещё куда ни шло, спускаться – сущий ад.

Инесса спрашивала у мамы, что значит «сущий ад» – мама отвечала:

– Это всё. Ку-ку.

Мама не любит много болтать, разговорчивая по настроению. Инессе же всё и всегда рассказывала, делилась, спрашивала совета, жаловалась на несправедливость. Сейчас у мамы много переписок, пишет-то она хорошо и развёрнуто, а разговаривать с заказчиками – не очень до сих пор. Это у неё с тех времён, когда она шила на дому в Москве. Мама старалась не любила соседей по подъезду, Инесса отчётливо запомнила только «ну», «ну всё» и «ку-ку», что означало «конец», «фиаско», «поражение». Мама не любит вспоминать то время. Инесса и мама – единственные осколки семьи Изотовых. Там в Москве были фотографии, мама показывала, рассказывала немного о дедушке и бабушке. Когда переехали в Шайбу, альбома не оказалось.

– Мы теперь без роду-без племени, – ответила мама на вопрос, где альбом.

Инесса слышала, что когда человеку совсем плохо, когда его все предали, он одинок и осознаёт, что смерть не за горами, он сжигает все мосты. Наваливается муть, вечно упадочное настроение, горькие мысли, что всё зря, жизнь прожита зря. И у мамы, скорее всего, было именно такое чувство, не мог же семейный альбом просто затеряться при переезде. Мама точно помнит, что паковала его с вещами для перевозки. Но первые месяцы в Шайбе мама точно помнит не очень ясно. Всякое могло произойти с альбомом именно в эти самые сложные первые месяцы в Шайбе.

Когда Инесса стала жить в Одиноком, мама попросила сходить на кладбище (Одинокий же рядом с Москвой), зайти в тамошнюю контору, убрать могилку.

– Я за пятнадцать лет оплатила, но всё так поменялось, боюсь, как бы чего там не пропало, в смысле – место и могилы.

Инесса сходила, в конторе заполняла какие-то бумаги (мама оформила генеральную доверенность), потом никак не могла найти участок и место, но нашла, и за месяц привела могилу в порядок: поменяла и оградку, и плиту. Могила была в жутком состоянии, на ней просто не было ничего – даже таблички, которая, по словам мамы должна была быть «из металла». Инне понравилось на кладбище: тихо, спокойно, бабушка там лежит, дедушка, и дядя, мамин младший брат.

Мама жила до двадцати трёх лет с младшим братом и родителями. Мама рассказывала, что брат в старших классах начал качаться – тогда это было в новинку, умер прямо в подвале, где был оборудован зал, от сердца. Мама Инны тогда уже школу закончила, и техникум лёгкой промышленности закончила, и успела поработать в центре моды в цехе лёгкого платья. Потом работы не стало. В семье были деньги, и родители отдали их маме, чтобы она выкупила машинки – центр моды распродавал оборудование по дешёвке, и ещё мама выкупила манекен. Деньги постарались потратить все, чтобы брату не досталось – он всё тратил на штанги и тренажёры для зала, специальные протеиновые порошки и, как потом оказалось, – на смертельные уколы. Мама рассказывала, что дядя участвовал в конкурсах, где «качки», и женщины, и мужчины, показывают своё тело на сцене. По России дядя входил в тройку, а надо было войти в двойку – два человека ехали на конкурс «Мистер Вселенная» в Германию. Дядя поставил себе цель обязательно пробиться на это «великое» соревнование, и переборщил с весом и препаратами. Мама говорит, что дядя был почти как Шварценеггер, но Инесса только совсем недавно посмотрела фильм про робота, который спасает мальчика, а до этого она и не знала, что это легендарный чел. После смерти брата всё пошло «вниз по наклонной». Дедушка решил продать свою «Волгу», а его убили. По всей видимости дело было так: он поехал на встречу, к нему в машину сели якобы покупатели, убили его, а ГАЗ продали на запчасти. Бабушка не выдержала двух потерь подряд и вскоре умерла от инсульта. Мама рассказывает, что осталась одна, стала выпивать и случайно забеременела. Про отца Инесса не знает ничего, да и мама знает немного. Знакомый из компании, младше её, жил в их районе, а когда узнал о маминой беременности – пропал, общие знакомые больше его не видели. Мама даже попросила друзей своего покойного брата узнать по своим каналам. Но они тоже ничего не смогли сделать, но обещали, если объявится, сразу сообщить.

– Я сразу пить бросила, и курить, – рассказывала мама Инне. – Я подумала: квартира есть, заработать я всегда смогу – прямострочка, оверлок, даже петельная дорогущая чешская «Минерва», и манекен тоже. В общем, стала дальше жить, уже с тобой.

Инесса раньше не понимала: как мама могла так вот просто с кем-то сойтись, Инесса так никогда не смогла бы. Сейчас, когда Тимофея не стало, Инесса стала жалеть, что не принимала его приглашения домой, не позволяла себя даже обнять, не считая выпускного и того случая на кухне, когда тарелка так не вовремя разбилась.

Мама, пока сидела с маленькой Инессой понемножку обрастала заказами. Но соседи под ними попались подлые, они пожаловались сразу на всё: на Инессин топот и радостные возгласы-повизгивания, на шум от машинок, и на то, что мама перегружает электрическую линию в подъезде – у всех пробки вышибает. Мама действительно часто пользовалась утюгом, но у всех же дома утюги, не только у них, а швейные машинки не так уж много «жрут» электричества, поменьше, чем электрочайники у некоторых, и зачем только эти чайники в доме, где есть газ. Ну и что уж тут, в доме проводка была гнилая, и все шишки ЖКХ враз свалили на маму. Мама рассказывает – когда она родила, многие во дворе стали смотреть косо, с осуждением: не замужем и с ребёнком. Инесса это хорошо понимает, она тоже долго в классе чувствовала себя неуютно, ей казалось, что она, натуральная блондинка с вьющимися волосами не такая как все, то есть не такая в смысле внешности. А мама была не такая как все в смысле семьи и брака.

– А тут ещё заказчиками обросла, я стала хорошо выглядеть, и ты всегда довольная, приветливая, розовощёкая, и в платном саду. Ещё поэтому на меня пожаловались, от зависти – я деньги зарабатывать стала. – Мама замолкала. Но Инесса, когда выросла, поняла: считали, что мама не только шьёт, но и подрабатывает ещё по-другому… А мама всего лишь приглашала механика чинить машинки!

В итоге к маме нагрянула милиция. Мама так испугалась, что подписала признание, что она шьёт на дому, берёт заказы, показала милиции ткани и нитки, разную фурнитуру. А могла бы вообще их в квартиру не пускать, а на бумагах написать «прочитала, не согласна» и – подпись. Но это мама всё потом, задним числом, узнала. Маму вызвали в суд и там присудили штраф за незаконную деятельность, правда его скосили вдвое из-за Инессы, ещё и «мать-одиночка» оказалось смягчающим обстоятельством. Этот случай маму подкосил, но в принципе, то есть формально, соседи были правы: слышимость в хрущёвках такая, что нервным и больным людям детский топот и монотонный, пусть и не громкий, шум машинки может мешать – соседи-то, прежде чем жалобу в милицию накатать, шум зафиксировали официально, вызвали каких-то специалистов с приборами.

Стали жить дальше. Заказы мама принимала теперь только «ручные» – вышивка, вязание, и шила на тихой ножной швейной машинке, то есть механической, не электрической. Её привёз знакомый ещё по центру моды механик. Заодно мама отдала на профилактику петельную свою машину – она пропускала стежки, обрабатывая петлю, не критично, но всё же, раз пока простаивает, то нужно устранить некритичную неисправность. Механик наплёл что-то про сложный ремонт и запчасти, взял петельную машину (махина ещё та) и увёз, обещал через неделю привезти отремонтированную, но не появился и через месяц. Вот тут мама расстроилась сильнее, чем когда соседи милицию вызвали. Получается, что её предал знакомый, которого она знала ещё по техникуму. Мама сильно горевала. Инесса стала считать машинку живой, злой колдун унёс её в колдовскую страну – мама так объяснила, Инесса поверила. Именно тогда совершенно случайно у мамы появился первый заказ на купальники для синхронного плавания. Случилась странное совпадение: внучка судьи, которая вынесла маме приговор, занималась синхронным плаванием в бассейне «Труд» – совсем недалеко от их хрущёвок. И мама стала на купальниках зарабатывать больше, чем раньше, все девочки бассейна стали постепенно шить у мамы Инессы. Ручная работа – специфическая, монотонная, голова абсолютно пустая, и, скорее всего, мама (как и Инесса, когда клеила стразы), о чём-то постороннем стала думать; думала, думала и … надумала уехать из Москвы навсегда.

Район оповестили: пятиэтажки будут сносить, дадут квартиры в других районах, а может и в этом. Цены на квартиры в пятиэтажках под снос взлетели в разы. И мама решила покончить с родной столицей, ставшей такой предательски-подставной по отношению к ней – чтобы не давили воспоминания о прошлом, о брате, о родителях, чтобы не было больше никогда таких злых соседей. Её стало всё раздражать: люди, толкучка в троллейбусах и в метро, загазованность и чад – жили-то рядом с проспектом. Когда мама ездила на оптовые склады за тканями и клеевой, её всё время обманывали на обратном пути таксисты – частники-бомбилы: сначала одну цену назовут, у подъезда – другую, вдвое больше. Мама не могла привыкнуть, что все теперь деньги на обмане зарабатывают – она работала всегда честно. Потом мама сходила на похороны одноклассницы – машина сбила её прямо на переходе, на проспекте, так даже уголовное дело не завели. И наконец мама совсем пала духом после того, как Инесса радостная выбежала из подъезда, а мимо, вдоль дома, по двору, нёсся на всех скоростях чёрный мерседес. У мамы сердце после этого случая стало болеть. Инесса ещё пару раз чуть под колёса не попала: один раз перебежала дорогу во дворе перед мотоциклистом, а другой раз у поликлиники перед машиной, почему-то Инесса решила, что с другой стороны будет безопасней пропускать, вырвала ладошку из маминой ладони и – перебежала перед машиной.

Мама приняла решение продать квартиру, если дадут приличные деньги. На часть денег купить квартиру в каком-нибудь хорошем городе, на часть денег сразу купить там же место на кладбище и отложить на свои похороны, потому что мама всё время думала о смерти и стала готовиться к ней, не хотела кремации, хотела лежать в гробу скелетом, а не урной с прахом. Часть денег мама запланировала отложить на жизнь на первое время и на оставшееся купить петельную машинку взамен унесённой механиком, а ещё скорняжную и специальную для кожи. И самый дорогой промышленный оверлок, как на фабриках, где нижнее бельё отшивают.

Жалеет ли мама теперь, спустя пятнадцать лет, что уехала из Москвы? Да. Жалеет. Но вернуть уже ничего нельзя. С другой стороны – в Шайбе мама, что называется, более успешна, да что уж там – мама – звёздный дизайнер костюмов для фигурки, хоть и ненавидит, когда её так называют. Она себя даже модельером-конструктором не считает, говорит, что портная, но высшего класса, которого и нет в разрядной сетке, да и разрядной сетки-то сейчас нет: так – всё на глазок. И теперь, когда у мамы имя и мастерская, заказчики из Москвы к ней ездят, да и не только из Москвы, у мамы есть заказы из Европы.

– Что-то хотелось резко поменять, порвать с прошлым, – объясняет мама. – Мне в Шайбе по-другому не только жить, дышаться стало, а в Москве – как в каменном мешке. Я бы не пережила сложный период, ещё неизвестно, куда бы нас переселили, в человейники какие-нибудь, живёшь в человейнике – из окна напротив тоже человейник, а в Шайбе у нас – пространство, воздух, пусть мы и на нижних этажах, и всегда греет душу парк, и озеро, и горка зимняя, и детские крики на площадке меня совсем не раздражают, в Шайбе хорошие дети, не то что в Москве, не жалуются чуть что родителям.

Инесса с удовольствием вспоминает то «перевалочное» время. Мама перестала водить её в сад. Они стали ездить по городам, которые находил им риэлтор, жили день-два, а то и три, в гостиницах, ходили смотреть квартиры. Скоростные поезда, разговоры со взрослыми в вагоне, ту-дух-тух-тух – стучат вагоны, проносятся мимо деревья, леса, домики, дома, домины и домищи… Новый город, новая гостиница, новые просмотры квартир… Шайба – четвёртый просмотренный город, в нём они с мамой решили остановиться навсегда и, как оказалось, не прогадали. С тех пор Инесса любит поезда, они напоминают детство, стук колёс заводит в Инессе моторчик воспоминаний.

В Шайбе маме сразу понравилось: есть ледовый дворец, работает военный завод, воздух чистый, несмотря на предприятие.

– У меня сразу же возникла мысль отдать тебя на занятия в фигурку.

В ледовый дворец решили заглянули сразу, как затащили чемодан в номер гостиницы – мама с Инессой во всех городах сразу шли в дома культуры, библиотеки и музеи – в культурные объекты заходили, и везде мама у сотрудников спрашивала, стоит ли переезжать, всё-таки культурные люди более совестливые, так считала мама. В Шайбе ответ сотрудницы библиотеки огорошил: «Если совесть чиста, смело переезжайте. С работой туго, но неквалифицированная есть, с садами туго, школы не забиты и секции в ледовом дворце. Ледовый дворец маму и заинтересовал первым делом. Здание в окружении невиданных гигантских елей. Как раз проходили соревнования новисов, Инесса с мамой прошли на трибуны. Люди, бабушки в основном, общительные попались, сразу стали маме о костюмах рассказывать, жаловаться, как всё дорого – коньки хорошие, тренировки, подкатки, и – костюмы. Маме пришла идея шить костюмы фигуристам, поэтому она и выбрала этот город.

– Я вспомнила наш цех в центре моды, художники коллекцию придумали под названием «Цирк», для международного показа, дали задание из райкома комсомола. Все костюмы были из шёлка, шёлк расписывали в холодной технике «батик» без резерва, и я расписывать помогала. Мне так нравилась цирковая коллекция, нравилось работать над ней, а девчонки наши, из цеха лёгкого платья, смеялись, никто не хотел на роспись время тратить, помогать художникам. Все портные художников считали за бездельников, сидели за машинками и строчили, чтобы план перевыполнить. Только технолог защищала художников: «У них такая работа лежать на диване и смотреть на небо, они ловят идеи».

– И победили в конкурсе?– спросила Инесса, малышкой она обожала цирк. Цирк – самое волшебное, что было в жизни, а лучшая одежда у воздушных гимнасток и дрессировщиц собачек.

– Нет, не победили, – покачала головой мама. – Конкурс не провели.

– Почему?

– Всё так быстро менялось. Всё стало дорожать, билеты, кажется, подскочили в цене – на конкурс надо было лететь на самолёте, да и горкома комсомола не стало. Вещи остались висеть на вешалках в комнате художников. Художников тоже не стало, их сократили… Вещи в театр продали, ну как в театр, сейчас это называют аниматорами, в коммерческий театр. Мне часто потом снилась та коллекция, там так много было солнца и оранжа, и шёлк натуральный…

В июне Инессе исполнилось пять лет, они с мамой перебрались в Шайбу, контейнер с ценной мебелью и кастрюльками прибыл к августу. Жили в прекрасном многоэтажном доме, в просторной квартире, на высоком первом этаже. Под окнами – кустики и сказочные клумбы. Инесса подружилась с соседкой Галиной Мурмановной, любительницей растений и всей остальной природы, их балкон общий: соседка в однушке, они – в трёшке. Вместе с соседкой Инесса следила за клумбами, выкапывала корешки в виде морковок, но не овощ и луковицы однолетников, но не лук, остригала кусты, выкорчёвывала сирень, которая не пережила зиму, хотя Галину Мурмановну уверяли, что это морозостойкий северный вид.

Мама всем, кто приходил знакомиться, объявляла, что она портниха и берёт заказы, да и вообще мама сразу в Шайбе стала разговорчивее.

На новом месте не сразу сложилось, как планировалось, точнее сложилось, как вообще не планировалось. Ни в один из четырёх садов Инессу пока не принимали – не было мест, поставили на очередь.

– Ну ничего, – успокаивала мама больше себя, чем Инессу. – Фигурным катанием займёмся, три дня будут заняты.

Детство – понятие растяжимое. Инесса считала детством жизнь в Москве. В Шайбе Инесса, увы, быстро повзрослела. Переживания старят не только взрослых, они что-то неведомое ломают в ребёнке, наверное, веру во взрослых.

Пока шли на просмотр, мама рассказала Инессе, что Шайба – город древний, а деревни по соседству – ещё древнее, резные ставни на многих избах почти вековые, под охраной архитекторов, и когда Инесса подрастёт она сможет оценить красоту деревянного зодчества.

– Смотри, сколько озёр вокруг! – восхищалась мама.

Инесса не видела ни одного водоёма – улицы, дома, машины, бабули, стоящие по обочинам с кедровыми шишками, грибами и соленьями. Позже, когда Инесса подросла и изучила город от и до, она узнала, что озеро не только у их дома – по пригороду их пять, зимой давным-давно начинали играть команды в бенди, когда ещё и города никакого в помине не было. Инесса с мамой вечерами прогуливались к озеру у дома и представляли, как старинные люди гоняли старинными клюшками свёклу или картошку¹…

Мама рассказывала воодушевлённо:

– В городе всегда был лёд. Сначала, совсем давно, когда полозья привязывали к ботинкам – на озере, а потом, когда мир стал почти как сейчас, с электричеством, газом, водопроводом и антеннами, появился на специальных аренах искусственный лёд. В ледовый дворец мы сейчас и топаем. Когда-то там были секретные тренировки хоккеистов – тех, что становились олимпийскими чемпионами в золотой век хоккея. И фигуристы тренировались, чтобы программы не сплагиатили.

– Как так? – Инесса недавно узнала, что такое «хоккей», но что же такое «сплагиатили»? Фигурное катание Инессе было знакомо, они с мамой ещё в Москве по телевизору смотрели – Инессе понравилось, когда дядя с тётей, а когда по одному катались, скучно…

– Ну чтоб никто вообще раньше времени не знал, какая программа ставится и какие костюмы – это я так предполагаю. Иначе зачем спортсменам так далеко от столиц забираться?

В ледовом дворце при входе светилась рекламами стойка буфета, гудел соковыжиматель, тарахтела кофемашина, шумел странный стакан – взбивал кислородный коктейль, объяснила мама. Рядом – картина до потолка, гигантские фигуры в касках и с палками-клюшками. Казалось, что они сейчас ударят Инессу, во всяком случае зацепят. Инесса отвернулась – да ну их. Хорошо, что картину загородили сидящие за столиками люди – и как только они не боятся этих чудищ, особенно одного, в маске. Несмотря на страшную мозаичную картину на стене, Инессе понравился буфет, его бубнящие моторами варки-парки. Инесса изучила витрину с пирожными и слушала болтовню приборов. Она никак не могла привыкнуть, ей казалось, что в Шайбе все болтают: и фонари вечерами, и деревья во дворе, и маленькие волны на маленьком их озере у дома нашёптывают удивительные истории о древних людях, которые снятся Инессе потом ночью. В буфете витрины не такие как в магазинах: в магазинах – хлеб и сладости, молоко и мясо, собачья и кошачья еда в пакетах и коробочках, в буфете – всё напоказ, и всё вкусное – бутеры, пирожные, а самая страшная машина периодически выплёвывает жареные колечки, буфетчица присыпает их через сито – почти как девочки в песочнице! Инессе казалось, что приборы перестали жаловаться на тяжёлую жизнь, и уже не беседуют между собой, а дразнятся и хвалятся.

Кофемашина, такая: я главная.

А взбиватель коктейлей такой: я самый воздушный.

А соковыжмалка: я вас сейчас, хвастливые создания, миномётными липесинами обстреляю.

А пирожные пищали из витрины: вы глупые машины на службе у еды, а мы сама вкусная еда и есть.

И в конце бутерброд с красной рыбой пробасил: я самый главный, меня в день по пять подносов делают, а вы все – так, антураж.

И только машина, выплёвывающая жареные колечки молчала, гудела себе, подпевала кому-то…

Инесса с интересом смотрела по сторонам: кто что делает, кто что заказал. Её поразило, что сидящие за столиком люди не ели пирожных, а просто сидели, кое-кто пил минеральную воду из купленных бутылочек, у кое-кого бутылочки в руках тряслись, как у соседа на старой квартире в старом доме, который написал на маму жалобу. Но сосед еле-еле мычал, когда был с бутылочкой в руках, тут же все взрослые были серьёзны, напряжены, не мычали, а перекидывались короткими словами, как мячик перебрасывали. А дети их визжали и носились по фойе, где тоже на стене, во всё необъятное пространство, была нарисована совсем другая картина: странные люди в странных позах катались на озере кажется наперегонки.

– Это не нарисовано, это тоже мозаика, как в буфете, просто она далеко и ты не видишь отсюда кусочков, – ответила мама на удивление Иннессы, что люди какие-то странные, и «конёчки странные у них». – Это конькобежцы прошлых столетий.

– Как это?

– Ну чьи-то пра-пра-пра-бабушки.

Бабушки на коньках, от бабушек только юбки в пол! Неужели такое возможно? Мама иногда может выдумать. Однажды мама Инессу предупредила, что если сорвать в лесу хвощ, то можно умереть, а Галина Мурмановна рассмеялась и уверила Инессу, что это не так. Сейчас-то Инна знает, что мозаика – иллюстрация к книге «Серебрянные коньки». Книга скучна до ужаса, они в школе по внекласске проходили. Весь сюжет – мальчишки носятся как ненормальные по замёрзшей реке, по городам, забегают в музеи и гостиницы, а брат с сестрой выигрывают соревы, хоть и бедные, ну и ещё по сюжету дорогой доктор вылечивает бедняка сделав кажется ему сложную операцию по трепанации черепа. Но мама говорит, что книга прекрасна, Инесса до неё не доросла.

– Не подскажете: где тут на фигурное катание просмотр? – спросила мама, обращаясь больше к столам, а не к людям, сидящим вокруг них.

Буфетчица доброжелательно указала коридор (прямо и направо) и подмигнула Инессе. Прямо и направо… узкий, холодный коридор. Инессе стало не по себе: зачем они вообще сюда пришли? В конце коридора толпились взрослые и дети. Вот открылись двери, вышли строем, затылок в затылок, ещё дети, и ещё, и ещё. Строгая женщина, с хвостиком на затылке и гордо поднятой головой, очень красивая, одетая в простую футболку и спортивные штаны, командовала ими. Когда дети проходили мимо, Инесса и мама прижались к стене, так сделали и все остальные – коридор был узкий.

– Так, Ин. Переобувайся

– Зачем?

– В объявлении было написано: нужна лёгкая сменка.

– Это как – лёгкая сменка?

Пока Инесса переобувалась и натягивала чешки, детей стали приглашать за дверь. По всему коридору в стенах – двери.

– Родители! Расходимся! – сказал кто-то голосом строгой злой воспитательницы. – Ждём в холле.

– Ну всё, Ин. Я тебя жду у буфета, куплю вкусного.

– И попить!

– И попить, и попить. А ты выполняй, что скажут.

Инесса очутилась в раздевалке. На стенах – крючки, под крючками скамейки стоят. На одной стене – лесенка, в саду такая была. Мальчиков мало, а девочек целая толпа.

– Дети! Снимаем обувь, остаёмся в носках! А ты почему в грязной обуви?! Выйди и сними кроссовки, будешь босиком.

Кто-то из детей всхлипнул, выбежал за дверь, завыл и с криками «Ма-а-ама» затопал по коридору: бум-бум.

Строгая женщина, внимательно оглядела каждого:

– Я ваш тренер, отберу самых подходящих. Спокойно сидим, не бесимся, кому сказала!

Чуть позже она приказала встать, согнуться и прижать голову коленям, Инесса так и сделала.

– Колени не сгибаем, не сгибаем колени!

Но колени у Инессы предательски сгибались.

– Сели на пол, ноги вперёд, носки оттянуты. Согнулись пополам, прижали лицо к коленям. Раз-два-три, терпим, сами не разгибаемся, колени не сгибаем, раз-два-три…

Но Инесса чувствовала, что колени снова сгибаются.

– Разогнулись! – сказала женщина. – Встали. Руки на пояс, поднялись на носочках. Быстро! Опустились. Поднялись! Быстро! Та-ак… – Тренер ходила взад и вперёд мимо шеренги детей.

Инесса поднялась, она чувствовала, что лучше всех это сделала, ведь она стала выше всех!

– Ты девочка, – протянула руку к Инессе тренер, – пересядь вон на ту лавку. – А ты, Елизавета, почему снова здесь?

Инесса, стоя в строю, видела только выпирающий обтянутый белой футболкой живот Елизаветы.

– Мама сказала ещё раз сходить, меня на диете с утра держат для талии. Мама сказала, что вдруг другой тренер просмотрит, а не вы. Мама сказала – вы злая.

– Я злая, согласна – согласилась тренер. – А ты, пожалуйста, залезь на шведскую стенку.

Пузатая девочка полезла с большим желанием, но, поднявшись на три деревяшки, соскользнула с четвёртой и грохнулась на толстый коврик под лестницей.

– У-у, мат проклятый, – ударила кулаком по коврику пузатая девочка. Она была в ярости, лицо её стало пунцовым, как цветы на их с Галиной Мурмановной клумбе.

– Всё. Сядь с той девочкой.

После следующего упражнения на лавке с Инессой и Елизаветой заскучали ещё две девочки, но Инесса не обращала внимания, она вовсю шепталась с Лизой. Лиза ей очень понравилась, особенно после того, как смело сказала тренеру правду – Инесса бы так не решилась.

– Тебя тоже не отобрали? – спросила Лиза.

– Как не отобрали? Мы пришли поступать на фигурное катание.

– Нас и их, – Лиза указала на грустных девочек с лавки, – не отобрали, ясно как белый день.

– Да?– Инесса не поверила Лизе. Она лучше всех сделала упражнение на носочках, вот её сразу и взяли. В душе Инесса всегда была уверена, что она лучше всех девочек, у неё самые красивые платья, самые волнистые волосы, и мамы ни у кого такой нет: чтобы шила всё что угодно, даже серебристые заколки-бантики, даже непромокаемые штаны и прозрачные воздушные юбочки для хореографии – всем на хорео в московском садике мама сшила такие юбочки.

– Ага, как бы не так, – улыбнулась Лиза. – Уф, сейчас моя мама им устроит. – Лиза затараторила почти в голос: – Поначалу я с мамой причапала, поза-поза-вчера – с бабушкой, вчера дедушку подключили, сегодня и папа с работы отпросился.

– Зачем?

– Чтоб взяли. У нас все девочки в группе фигуркой занимаются. Ты в «Солнышко» ходишь?

– В какое солнышко? – до Инессы не сразу дошло. – Ах да! Нас в этот садик не взяли, мест нет.

– Так надо на лапу дать и сразу появятся места. Что ты как маленькая?

– Что появится?

– Так место.

– А на какую лапу давать? – Инессе Лиза нравилась всё больше, Лиза была продвинутой, всё на свете знала.

Детей на лавке становилось всё больше, а тренер стала спрашивать у «стоячих детей», как их зовут и записывать имена в блокнотик в блестящей розовой обложке. Одна девочка, беленькая, как Инесса, но с двумя прямыми куцыми хвостиками, загорелая, от чего волосы по цвету казались как из баночки с белой краской, молчала и не говорила, как её зовут.

– Ты что, девочка, не отвечаешь?

Девочка продолжала молчать.

– Я знаю, как её зовут! – гаркнула Лиза, и у Инессы перестало слышать одно ухо. – Её зовут Настя!

Девочка вдруг обрела дар речи и сказала тренеру:

– Меня все здесь знают. – И снова замолчала. Фамилии от Насти так и не смогли добиться.

– Эта Настя – дочка большого, – снова зашептала Лиза.

– Кого большого?

Но Лиза перешла к обсуждению тренера:

– Ты смотри, какая фря. И футболка у неё розовая, и книжка розовая, ну сейчас папа…

Тут открылась дверь. Лиза почему-то заголосила:

– Ма-а-ама!!! – Но повисла на мужчине, похожем на шар.

Родня Лизы обступили тренера, начались возмущения, пререкания, взрослые непонятные разговоры. Инессе надоело сидеть, и она вместе с другими детьми стала лазить по лестнице на стене. Инессу удивило, что все лезли по очереди, никто не ругался и не настаивал, что он первый, как в её прежнем садике, там все толкались и считали себя первыми…

– Ну хорошо, хорошо, возьму я её, но предупреждаю… – услышала Инесса.

– А нам одолжение делать не надо, – перебил визгливый голос, – и предупреждать нас не надо, и условия ставить. Ваше дело брать в секцию всех!

– Да – всех! – хрипел пожилой мужской голос.

Вот, значит, у кого Лиза научилась так орать – у огромной женщины, у бабушки.

Тренер отвернулась, отошла к шведской стенке, встала рядом с Инессой: лицо у тренера красное, а руки трясутся – тренер перехватила Инессин взгляд, сунула записную книжку в карман.

– Дети! Обулись. Встали. Построились по парам. А вам что? Особое приглашение?

Инесса обернулась, но Лизы рядом не было. С лавки поднялись две девочки, с которыми «куковали» Инесса и Лиза почти с самого начала. У одной девочки ноги как колесо, а у другой – коленки рядом, но к низу ноги расходились, как у буквы «Х» – мама Инессе недавно в книжке показала.

– Я спрашиваю: и тебе, Настя, особое приглашение?

– Да: мне особе приглашение, и слово «пожалуйста», – отчеканила загорелая девочка, – так про себя назвала Инесса Настю.

Их вывели в холл, к буфету. В холле с торжественным видом в окружении папы, мамы, дедушки и бабушки – толстых массивных и важных, восседала пузатая Лиза и жевала пиццу. Тут же, за соседним столом, одиноко ждала Инессу мама – тарелка с корзиночкой обрадовала Инессу, Инесса перестала обращать внимание на всё остальное – в корзиночке росли кремовые грибочки со шляпками, большой жёлтый стакан подмигивал Инессе пузырьками.

– Мама! Персиковый? – обрадовалась Инесса.

– Нет, – улыбалась мама. – Это кислородный коктейль. Попробуй.

– Уууу! – Инесса впилась в трубочку.

– Ну как Инесса? Приняли? – улыбалась мама.

– Да не пвиняли её, – противная Лиза, несмотря на бесконечные разговоры родни, умудрилась услышать, что спросила мама и прокричать с набитым ртом. – А веня пвиняли. А меня вж-вж-вжзяли! – Лиза поперхнулась и закашлялась.

– Поздравляю! – испуганно улыбнулась мама.

– Лизун! Что ты как троглодит? Давай теперь каждому сообщим. – Папа Лизы с трудом (он сидел спиной) обернулся к Инессиному столу, но у него это вышло плохо, тогда он повернулся вместе со стулом и виновато произнёс: – Извините, хвалится дочка, все секреты семьи выдаёт, – он с шумом развернулся обратно и сказал теперь Лизе: – Ну, купи себе, Лизун, медаль, – и хихикнул, довольный своей остротой.