8
Когда "рождественский наряд" вернулся, вся "губа" стояла на ушах. Губари с тазиками, до краев наполненными водой, ныряли в проем массивной металлической двери в конце коридора, которая обычно была заперта – там находились камеры предварительного заключения для американских военнослужащих и офицеров Объединенной Армии. Что это – влажная уборка палубным способом? Не похоже, да и час неурочный.
Скоро все выяснилось. На "губу" привели в дупель пьяного капитана и бросили в одну из камер, предназначенных для офицерского состава, а ребят заставили откачивать его водой. Капитан лежал на бетонном полу, а на него все лили и лили воду из тазиков. Но пьяному и море по колено: арестованный был совершенно невменяем, и все переживал какую-то давнишнюю ссору: "Тат-тарский морда, ты ни– когда ни будишь майором, имеш! Кем, минме татарский морда? Мин сенга хазер покажу татарский морда, сволыч!"
Глотнув на воле глоток свежего воздуха и обретя уже начавшееся было забываться чувство свободы, вновь прибывшие отказались присоединиться к водной экзекуции капитана. Это был бунт, который на "губе" жестоко подавлялся. Американский наряд – те самые парни, что достали Тимура с ремнем – увели в камеру U-7, а российские сержанты – знакомые своим зверством еще по первому дню – стали разбираться с Т-9 и S-9.
Случалось, что на губе заключенных били – на них, как на манекенах, отрабатывали приемы рукопашного боя, – но били грамотно, не оставляя на теле никаких следов. Некоторые после таких "тренировок" оказывались в больнице. Тимур с Сеней решили отбиваться: как только их завели в камеру, они тут же отскочили назад и, встав плечом к плечу, подготовились к обороне. Тимур, оттягивая начало драки или убийства – это уж как получится, – обратился к чернявому сержанту, который переодевал их в пе-вый день в каптерке, по-татарски:
– Капитан ведь тоже человек, и из наших, из татар! Его смерть будет на твоей совести. Улса – син гаепле.
Ответил вдруг тот, кто был посветлее и повыше ростом:
– Ул адам тугел, ул хайван. Он – не человек, он – свинья.
– Отставить разговорчики! – закричал второй сержант.
Но его товарищ что-то шепнул ему на ухо, чернявый в раздумье наморщил лоб.
– Еще, действительно, копыта откинет, алкаш, – произнес тихо, как бы про себя, сержант и заорал во всю глотку:
– "Губа", стройся!
Уже через шесть секунд заключенные стояли в коридоре.
– По порядку рассчитайсь!
– Первый, второй, третий… десятый, расчет окончен!
Одного человека не хватало. Выводные еще раз сами пересчитали заключенных – все равно получилось десять.
– U-7 нет, его янки повели на разборку, – напомнил кто-то охране.
Чернявый сержант пошел в угловую камеру, посмотреть, что там америкосы вытворяют с бунтовщиком и тут же, как будто его ошпарили кипятком, выскочил обратно в коридор. Вслед за ним своей бесшумной походкой горного барса выплыл Ушастик и отрешенно произнес какую-то невразумительную фразу:
– Черный уголь, белый снег.
– Тревога, тревога!!! – истерично завопил выводной, нажимая красную кнопку на передаточном устройстве.
Через несколько мгновений вбежала вся охрана гарнизонной гауптвахты с автоматами наперевес. Вскоре появился и майор Троицкий. Из угловой камеры, ухватив за руки и за ноги, охранники вытащили два бесчувственных тела – одно черное, другое белое. Майор Троицкий подобрал с пола автоматы, которые доблестным американским воинам так и не удалось применить.
Ушастика увели под усиленным конвоем, с тех пор о нем ничего не было слышно.
… После отбоя в камере укладывались не сразу. Нужно было подождать, пока отогреются деревянные вертолеты, чтобы лечь потом хотя бы на мокрые, а не на ледяные доски.
– Ну Ушастик, ну тихоня, кто бы мог подумать, что он член братства "Черный пояс", – переживал Сеня события ушедшего дня, выковыривая из под оконной рамы заначенный бычок.
Хотя на "губе" всюду висели запретительные таблички "No smocinq!", губари как-то умудрялись прятать в камерах сигареты – то ли новые заключенные, обманув охрану, проносили, то ли, как сегодня, фартило во время какого-нибудь задания.
– Глянь-ка, Тим, а это что? – освещая сломанной "трофейной спичкой" бумажный листок, обратился Сеня к своему товарищу.
Тимур подошел к окну, взял листочек и под тусклый свет сигнальной синей лампочки, вкрученной в каждой камере, стал разбирать каракули, выведенные на нем карандашным огрызком. По первым предложениям он понял, что листок принадлежит Ушастику. Когда он это успел написать, если в камеру заводили только на ночь спать? Или у него, как у дельфинов, был однополушарный сон: когда правое полушарие спит, левое бодрствует…
На обеих сторонах бумажки мелким убористым почерком был нанесен следующий текст.
9
"Все религиозные учения отличаются друг от друга по тому, как они решают вопрос соотношения трех важнейших категорий, с которыми связана жизнедеятельность человека – духа, души и плоти.
Дух, разум, сознание – это мужское начало ян.
Душа, вдохновение, интуиция – это женское начало инь.
Если две первые категории – дух и душа – идеальны, то плоть, тело – материально.
В каждом человеке происходит борьба (во всяком случае, такая борьба заложена изначально) между идеальным и материальным. Материальное всегда стремиться подчинить, захватить идеальное и часто добивается успеха. Тогда категория ян – дух, разум, ум – начинает проявляться в форме формальной логики, расчетливости, хитрости и т.д. и служат удовлетворению потребностей плоти. А категория инь – душа, вдохновение, интуиция – снижается до уровня низких чувств, ощущений и инстинктов: честолюбие, гордыня, сладострастие и т.д., также служащих на потребу плоти.
Но идеальное стремиться к своему освобождению от кабалы материального, что проявляется, например, в состоянии, когда "душа болит, а дух томится."
Главная цель всех религий заключается в том, чтобы разрешить этот конфликт – и каждая из них предлагает свой путь.
Ислам и иудаизм идут на компромисс. Они не пытаются уже в этой жизни полностью уничтожить власть материального.
Путем различных табу и запретов ислам дисциплинирует и укрепляет тело, создавая некую гармонию между духом, душой и плотью. Это, безусловно, шаг вперед по сравнению с язычеством. Но абсолютное торжество духа тем, кто строго исполнял все обряды и нравственные предписания, обещается лишь в загробной жизни, в раю, куда отступнику также трудно попасть, как верблюду пройти сквозь игольное ушко, его удел – мучительное наказание в аду. А здесь, на грешной земле, нужно жить по принципу "око – за око, и нос – за нос, и ухо – за ухо, и зуб – за зуб" и не бояться смерти, поскольку истинно верующего не постигнет ничего, кроме того, что предначертано Всевышним ("Поистине, Аллах не обидит и на вес пылинки.")
Нужно разумом понять правильность этого пути и проявить волю, чтобы всегда его прямо держаться ("Будьте стойки в справедливости").
Это мужской путь воина ян.
Христианство объявляет войну материальному, пытаясь уже здесь, на земле, в каждой душе человека обеспечить полную победу идеальному.
Душа слаба, в открытой схватке она никогда не сможет победить плоть. Поэтому Иисус учит смирению и подчинению: отказаться от всего мирского, подставлять другую щеку, любить врагов, довольствоваться малым, подавлять гордыню и другие низменные чувства, не думать о будущем ("Не заботьтесь о завтрашнем дне, он сам о себе позаботится"), быть незлобивым как голубь ("Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божьему"), не роптать на судьбу, все ее удары принимать с радостью, как оказание милости Божьей и т.д. При таком подходе поле деятельности для самовыражения плоти сужается, плоть подавляется и умерщвляется, а вечная душа с помощью святого духа (который находится не внутри, а вне человека) освобождается из плена.
Это женский путь борьбы с плотью – путь инь, который учит побеждать, уступая.
Буддизм – это мертворожденный плод, чисто абстрактное учение наподобие суфизма. Вряд ли кто кроме самого основателя этого учения – Будды-Гаутамы, который пережил самадхи (миг Божественного просветления) – понимает суть, произнесенных им однажды сутр. Произнесенное слово становится ложью. Божественную истину нельзя усвоить, вычитав из священных книг или переняв в готовом виде от учителя-гуру, ее можно только почувствовать самому. Точно также, бесконечное повторение аятов Корана вряд ли прибавляет мудрости верующим – их глубинную суть понимал один Мухаммад, переживший магридж (чудесное перенесение в Иерусалим.)
Но и мертворожденный плод иногда может приносить пользу – на засохшей ветке буддизма неожиданно пробился живой побег дзена. Это самое бескомпромиссное и жесткое учение, которое идет до конца в решении проблемы борьбы материального и идеального. Дзен – не религия и даже не философия, а практика переустройства нервной системы, которой может воспользоваться и буддист и мусульманин, и иудей и христианин, и верующий и атеист.
Если ислам идет мужским путем ян через разум и волю, а христианство практикует освобождение через женское начало инь – вечную душу – с помощью святого духа, который находится не внутри, а вне человека, то дзен предлагает освободить сам дух, находящийся не только вовне, но и внутри. Дух есть везде, как на земле, так и на небе, – он одновременно и имманентен и трансцендентален. Каждый человек может проникнуться этим Вселенским духом и стать Бодхисаттвой – властителем Вселенной, учит дзен.
Душа тесно связано с плотью, они друг от друга неотделимы. Если душа – слаба, то дух – всесилен. Но он слеп и находится в спячке, дух нужно пробудить, чтобы он скинул телесное бремя и больше ему не подчинялся. При этом плоти не объявляется никакой войны, тело и душа настолько подчиняются пробужденному духу, что сами становятся духом. Конфликт материального и идеального автоматически снимается, мир обретает свою первоначальную цельность.
Весь секрет лишь в том, чтобы суметь пробудить в себе этот вечный и непобедимый дух. А это можно сделать только путем самадхи – внезапного озарения."
10
Тимур заплыл далеко в озеро, почти на его середину, перевернулся на спину и, покачиваясь на волнах, стал смотреть на проплывающие по синему небу облака.
Он тихонько, как рыба плавником, шевелил кистями рук, удерживая равновесие, чтобы ноги не потянуло вниз, ко дну озера. Голова была закинута далеко назад, в ушные раковины набралась вода, и шум гомонящего пляжа стих, посторонние звуки не мешали Тимуру наблюдать за облаками.
Облака были большими и пушистыми, и казались очень близкими – протяни руку и проткнешь их насквозь. А небо, проглядывающее через дыры в облаках, наоборот, казалось далеким-далеким и пронзительно синем. Эта глубина создавалась плывущими облаками, если бы их не было, то и небо не выглядело бы таким бездонным, таким ярко синим, уходящим от Земли в вечность.
И вдруг в какое-то мгновение движение белых облаков остановилось.
Тимур застыл в неподвижной синей глади озера.
Мир замер.
Все вдруг куда-то исчезло: знойный июльский пляж, люди, город, будто ничего это еще не успело народиться на свет – во всей Вселенной были только Тимур и это синее бездонное небо, прячущее свою вечность за облаками. Точнее, осталось одно безмолвное небо, потому что Тимур тоже исчез, он растворился в этой необъятной синеве.
Смерти нет, – даже не подумал, потому что в этот миг у Тимура не было сознания, ведь его самого не было, – он как будто знал об этом всегда, еще задолго до своего рождения.
Смерти нет, есть только вечная жизнь.