Проходи, одиночество, слушай мою историю

А третий раз себя долго ждать не заставил – неподалеку у дороги, когда я шел по пешеходке и уловил боковым зрением черный капот со знакомыми номерами; Белая уже ехидно улыбалась мне через лобовое стекло, смотря из-под челки.

Как идиот я тогда выглядел, застыв посреди дороги с приоткрытым ртом и занесенной в шаге ногой. Безумства, видимо, определились в моем распорядке на постоянку, иначе почему я тогда забрался к ней на пассажирское сиденье, а не прошел мимо?

– Ты видел со стороны, с каким хмурым ходишь лицом? – cпросила она у меня, когда светофор дал добро на движение. – Намного приятней, когда у прохожего улыбка.

– Я о своем думал. – Я сразу стал защищаться. – И для улыбки нет повода.

– Для неё нужен повод? – Белая взглянула в зеркало над собой, – это просто располагает к себе. А хмурость тебе не к лицу.

– Может, мне существование не к лицу? – пробормотал я, утопая в сиденье.

Я взмахнул руками для пущего эффекта, наклоняясь к Одиночеству.

– Понимаешь, а, уже тогда я должен был выскочить из его машины, почувствовав неладное, и понять, что мне тут светит только летальный конец. Но нет же, кретин. Потом начал ходить по городу с какой-то улыбкой придурка, распугивая детей.

– Никто же заранее не знает, что будет, встречая других людей, – произносит мой гость спокойно и тихо, будто успокаивает меня. Я киваю и снова пью. Конечно, я не могу не согласиться.

Закон косвенного усилия гласит, что всякого расположения к себе проще добиться обходными путями: хочешь произвести впечатление? Восхищайся другим человеком. Хочешь заинтересовать в себе? Сам заинтересуйся собеседником. Хочешь быть счастливым? Сделай счастливым другого.

Я так и поступал, я ронял всё внимание к ногам Белой, впитывал её слова по слогам. Говорят, ничто так не располагает к себе, как уступчивость и понимание, но Белая одержима деструктивным критицизмом, и всё равно – всё равно! – я всецело к ней тянулся.

Белая вшивая, она предупредила об этом в нашу первую встречу, когда сказала, что ненавидит бессмысленные прогулки, имеет перечень критериев для общения и не держит своё мнение при себе (с отсылкой на "чаще всего нехорошее").

Я, вытягивая её из дома для того, чтобы пройтись вдоль площади, всегда поспешно говорил, что человеку следует в день делать 1000 шагов для хорошей циркуляции крови, и это «огого какой» смысл.

Она смеялась и отвечала, что со мной этот принцип можно и опустить.

Я не знал, можно ли её жесты разгадывать как шифр симпатии, когда Белая проводила ладонью вдоль моих волос или, не спрашивая, фотографировала меня на телефон во время обеда в кафе, стоило мне отвернуться к окну.

Я не верил ни одному её «я удалила, не бойся».

Или когда внезапно забирала меня с работы на машине, ворчала в трубку «давай быстрее», а на вопрос «что-то случилось?» отвечала: «ничего, просто посиди со мной немного». Когда всучивала мне свои питьевые соки в пакетах, которые я даже не пью, и спрашивала, неужели у меня одна куртка на все сезоны. Чувства Белой с самого начала непонятны, как и характер. Тот – сложнейшая комбинация неизвестных символов, у меня от неё постоянно кружится голова.

Она любила шутить, что продала душу дьяволу и попадет в ад – это место для адвокатов, самоубийц и сотрудников колцентров. Про свою работу много не рассказывала – ей шел лишь второй год – разве что делилась своими мыслями об обвинителе, подбирала к нему прилагательные, существительные. Я снимал с неё стресс ромашковым чаем, потому что Белая не пьет.

Слишком много я помню, слишком ярко.

Помню впервые встреченную вместе зиму, которая у нас у обоих в избранных и любимых; в этот год она полноценно вступила в свои права, одарив город снегом. У Белой на балконе обнаружились, ей богу, настоящие санки, и она сказал, что знает, как ими пользоваться.

– Где тут горки найти? – недоумевал я. Белая многозначительно взглянула на меня.

– Ты не слышишь меня. Для настоящего веселья на санках горки не нужны. Я же сказала, что знаю, что с ними делать.

Мы нашли идеально расчищенную, большую площадку, по которой машина может нарезать круги, чтобы пассажира сзади совсем не сбрасывало: санки привязывались к бамперу, кто-то садился на них, а кто-то за руль, и вот это было покруче всяких там горок – я в этом убедился. Сколько мышц диафрагмы я тогда сорвал из-за смеха и радостных воплей, даже сосчитать не могу.

Белой подходит зима не только в запахе, но и в волосах снежинками – она совсем не замерзала, загребая их в комья голыми ладонями. Нас отогревали какао в ближайшем кафе, мы оставили ему вместо чаевых пару лужиц от промокших курток. Белую на обратном пути развязало на разговоры о всемирных художниках и самых известных картинах, а мне хотелось под её голос просто незаметно уснуть на подголовнике – каждый хоть раз так делал, разве нет?

– Ты не слушаешь, – она такая, да, она будет требовать уважительного отношения к её словам, если говорит. Я глубоко вздохнул.

– Да, я согласен, что Миро нас наебал с собакой, у него явно психологическая травма детства из-за питомцев. – Поднял на неё глаза. – Может, просто помолчим?

И тогда…

Я чувствую, что содержимое бутылки почти закончилось, а надобность в нём только усилилась. Мой гость нутром чувствует этот очень важный момент, что специально подталкивает меня: