Местный дворец спорта несколько больше магнитогорского. В нем намного холоднее, отчего я невольно обнял себя – со стороны же создается впечатление, что я сложил руки на груди и сосредоточенно наблюдал за хоккеистами, как и Степанчук рядом. А еще здесь светлее – видимо, за счет стен, выкрашенных в желтый с зеленоватым оттенком цвет (против магнитогорского серо-буро-малинового).

Как и на сухой тренировке, так и сейчас на льду хоккеисты выполняли привычный набор упражнений: катались, разминались, гоняли шайбу, прицельно бросали по воротам. Я соскочил с лавки и подошел к бортику – шайба от мощного щелчка вылетела на скамейку:

– Потише, Митяев, потише, – подмигнул Арсению я, выбросив шайбу обратно.

Обычно он улыбчив и приветлив. Однако когда сосредотачивается на игре или разминке, вот тогда его лучше не беспокоить. Я даже и не подозревал, что, оказавшись у бортика, стал отличной мишенью.

С противоположного края площадки в сторону вратаря полетел грузный нападающий – Ваня Пирогов в полуприседе приготовился отразить намечавшийся бросок. Но форвард прицеливался в совершенно другую сторону. И вот, сменив опору с одной ноги на другую, он остановился и мощно замахнулся клюшкой, вложив всю силу в прицельный щелчок.

Я и вскрикнуть не успел. Меня будто копьем прошило. Все тело пронзила острая боль, будто пушечное ядро сняло скальп с правого бока, обнажив ребра. Словно что-то взорвалось внутри и в клочья разворотило меня, откинув на лавку. Неуправляемый каучуковый диск врезался в меня и отскочил в сторону. Стиснув зубы, я схватился за больное место. Источник боли пульсировал. Все нервные окончания будто взбесились, прорезая грудную клетку мощными электрическими разрядами. Дышится с трудом. Вот-вот сердце вылетит из груди.

Разъяренный снайпер, затаивший на меня обиду, торжествовал.

– Глянь, Елизарову в бочину прилетело.

– Хотел хоккей прочувствовать? Получи, – перешептывался кто-то.

– Вы хотя бы в защите, а он нет, – вразумил напарников Чибриков.

Мне солидно прилетело.

– Я в порядке, – заверил я Виталия Николаевича, однако меня контузило так, что я на первых парах и шевельнуться не мог. Думал, что, если оторву руку от больного места, мне станет хуже.

– Не ври. Нечего свои типа стальные яйца демонстрировать, – Степанчук не хотел меня слушать – как и всегда, впрочем. Удивительно, что сжалился и все понял… по моему-то перекошенному лицу и ужасу в глазах. – Быстро в медпункт!

– Да все со мной нормально, – запротестовал я, пытаясь скрыть волнение в голосе. – Кто только эта…

– Марш, я сказал! – скомандовал тренер. – Я разберусь.

Степанчук видел замах виновника. И не он один.

– Зря ты, – проехав мимо Бречкина, произнес Кошкарский.

Леша даже не пытался отнекиваться. Он садистски любовался моими муками, а упреки для него сродни комариному писку. Официально Бречкин, конечно, героем не будет, но он надеялся, что все тайно благодарят его за решительный поступок. Бречкин рассчитывал, что отныне я буду сторониться его, а если и вовсе завяжу с хоккейной школой, то он будет считать себя отомщенным. Многие здравомыслящие сразу сообразили, что Леша даже и не думал о непоправимых последствиях своего поступка, которые закономерно могут последовать.

– Тебя не спросили, – огрызнулся Леша. – Спасибо скажи, балбес!

– Ты специально?! – подлетел к нему Митяев, крепко сжимая клюшку.

– И что будет, если я скажу «да»?! – издевательски поинтересовался Бречкин.

– Ты перешел все границы уже! – все больше бесился Арсений.

– Брось его защищать, сучий потрох! Выглядишь жалко.

– Как ты меня назвал?! – Митяев схватил Бречкина за грудки – оставалось сорвать с него шлем и прописать кулаком прямо по губам.

– Кому же ты продался?! – продолжал провоцировать Леша. Митяев еле сдерживал себя. – Давай, Арсюша! Ну же! Врежь мне! Чего ждешь?! Перечеркни наши с тобой отношения. Давай! Но сначала вспомни, сколько лет мы знакомы и сколько всего я сделал для тебя. Вспомни, как вместе на коньки вставали. Давай же, ну! Предай нашу дружбу ради придурка, которого знаешь без году неделя! Решай скорее! Да скидываем краги!

– Я защищаю человека, Бреча! По-братски! Ведь так правильно.

– Тогда ты еблан!

Многие смотрели на перепалку и не понимали, что нашло на пацанов. Но подсознательно каждый выбрал сторону. Вообще это неслыханно – разукрасить одноклубника на раскатке, еще и на глазах у другой команды.

Арсений отшвырнул Бречкина от себя. Леха рассмеялся и оттолкнулся ото льда, желая обрушить на Митяева град ударов. Но грозный рык тренера со скамейки запасных прервал побоище:

– А ну-ка оба прекратили!!!

– Вы лицемеры все! – кричал Бречкин, обращаясь к команде, катаясь в стороне, будто испуганный пес, который не находил в себе силы подойти ближе, но отчаянно лаял. – Один я правду-матку мечу. Очнитесь! Вы сами хотели так сделать! Каждый, сука, из вас!

– Бречкин! – кричал тренер. – Пулей сюда!

– Митяев – ты сыкло! Как и вы все!

Алексей злобно подлетел к борту и перевалился через него, нарочно не глядя в сторону тренера.

– Ты что творишь?! Ты меня уже достал! Все твои психи достали! Вот вернемся в город, я тебя…

– И что с того?! – огрызнулся Бречкин. – Что вы сделаете?!

– Ну-у ты и гнида, малец! Увидишь! Сегодня ты на лавке, уяснил?! В глаза мне смотри! Понял?!

– Да! – рявкнул Бречкин и широкими шагами отправился в раздевалку, ударив клюшкой по защитному стеклу и отбросив краги в разные стороны.

«Не дождешься», – приговаривал он, попутно соображая, как вернуться в игру.

– Чего вылупились?! Продолжаем! – распорядился тренер, возмущенный дерзостью Бречкина.

«Ничего, – думал Виталий Николаевич, – посидит на лавке, посмотрит, как играют без него, почует, как жопа затекает, и по-другому запоет, петушок!»

Редко когда местный фельдшер принимал людей до начала игры. А тут к нему с натянутой улыбкой заполз я, сутулясь и держась за грудь, будто у меня сердечный приступ. Моложавый медработник кинулся помогать мне снимать одежду, чтобы провести осмотр.

«Не прощу, если покалечил… тварь!» – мысленно бесился я.

Фельдшер тщательно изучал полученные мной увечья и молчал при этом, что меня, человека нетерпеливого, выбивало из колеи.

– Ну что там у меня?

– Здесь больно?

– Везде больно, – ответил я.

– Не ври, – спокойно отреагировал фельдшер. – Сюда приходили со сложными переломами и умоляли разрешить им играть.

Умеет разрядить обстановку, ничего не скажешь.

– Сейчас возьму лед, – сказал фельдшер.

– Спасибо, – устало поблагодарил я.

Тем временем закончилась раскатка. Команды вернулись в раздевалки.

– Давай-ка глубокий вдох, – слушал меня фельдшер, сунув в уши стетоскоп. Я немного вскрикнул при вздохе. – С сердцем все нормально. Работает, конечно, как ошпаренное. Но сейчас вернется в обычный ритм.

– Полной грудью, правда, не вздохнешь.

– Не переживай. Крепче держи, – сказал фельдшер, и я сильнее приложил к ране пакет со льдом, предназначенный для хоккеистов. – Ушиб. Кости целы. Но для подстраховки снимок все же надо сделать. Сейчас наложу мазь и повязку. Походишь пока так.

– Хорошо.

– Ты еще легко отделался, – продолжил медик. – Эта штука могла и кости поломать, и в сердце угодить, и в шею.

– Не то слово, – вздохнул я.

– Может поболеть. Гематома будет знатная, – приготавливал бинт фельдшер.

Когда меня забинтовали, я узнал у медработника адрес близлежащего рентгена, поблагодарил его и вылез из медпункта.

– Полный покой этому месту, – напомнил фельдшер напоследок. – Жаль, если раздерут мою повязку в травмпункте. Хорошая получилась.

В коридоре я застал выходящих на лед хоккеистов за несколько минут до начала первого периода. Я взял себя в руки и заглянул в раздевалку, надеясь посмотреть в глаза своему обидчику, показать ему, что я в строю. На что я надеялся? Все ведь ушли играть. Или нет?

Бречкин был там. И не один. Вместо глаз я увидел его затылок – склонившись над чьими-то вещами, он производил странные манипуляции. Задержав дыхание, я наблюдал за Алексеем из-за угла. «Чего он творит? Кто еще здесь?» – думал я, не отрывая взгляда от…

Почуяв постороннее движение, я отлетел в коридор. Рывок обжог мне грудину. В сторону раздевалки летел Степанчук:

– А тебя не убить, – воскликнул он.

– Нужно знатно постараться.

– Именно поэтому ты и работаешь со мной. Чего там у тебя?

– До свадьбы заживет. Но нужно сделать рентген.

– Вот и делай.

– А как же игра, статистика?

– На одну игру разрешаю тебе забыть об этом, – смягчился Степанчук. – Вон у нас… Пирогов записи сможет сделать. А ты иди.

Внезапно тренер вновь вернулся к своему обыкновенному возбужденному состоянию и крикнул в раздевалку:

– Филиппов! Бречкин! Вам особое приглашение?!

Из раздевалки вышел Бречкин и пошел в сторону льда, сделав вид, что не заметил нас.

«Да-а-а, отвык тренер. Стоило мне выбыть на одну игру, так некому команду в полном составе на лед вывести, – думал я. – Но все равно странно», – наблюдал я за запоздалым выходом двух хоккеистов. Эпизод особенно подозрителен тем, что в нем замешан Бречкин. Но если я сейчас выскажу хотя бы одно соображение тренеру… На сегодня событий достаточно, решил тогда я.

– Филиппов! Ты какого хрена еще шнуруешься?! – негодовал Степанчук. – Пулей на лед! Гимн петь, – он чуть ли не за шкирку выкинул Антона из раздевалки.

Я же побрел в сторону выхода и собирался попросить водителя нашего автобуса метнуться со мной на его махине до ближайшего рентген-кабинета. На протяжении всех разъездов мне не давал покоя только один вопрос: «Что Бречкин, черт возьми, там делал?»

***

Опасения относительно тяжести моей травмы оказались напрасны. Ни перелома, ни трещин, ни смещений, слава Богу. Тем не менее обидно… и больно. Снимать верхнюю одежду, браться за ручки, чтобы открыть двери, и вообще задействовать правую руку и правую сторону собственного тела неприятно. Еще и бинты немного сковывают движения. Хорошо хоть, что я левша, и данное обстоятельство меня особо не выбило из колеи.

Я вернулся в нашу гостиницу-общагу. Днем в ней тихо и практически безлюдно. Я посетил столовую внизу – кормят сносно, особенно когда умираешь с голоду. Я неторопливо поднялся в номер и до возращения команды попытался обеспечить себе рекомендованный врачом покой. Однако думки об игре не давали расслабиться. Увидев свой дневник на тумбочке, я вообразил, сколько туда запишу на страничке с сегодняшней датой – день при этом еще в самом разгаре. Потянуло что-нибудь прочесть. Как и минувшим вечером, я открыл ежедневник на случайной страничке:

«…неожиданно появилась стройная эффектная блондинка, одетая в недлинное черное пальто, которое отлично гармонирует с ее сапогами на высоком каблуке. Светлые-светлые волосы и миниатюрное лицо, голубенькие глазки.

Не успел я открыть рот и набрать воздуха для какой-нибудь пространной фразы, в которой планировал объединить и комплимент, и приветствие, и восхищение, и удивление, как особа целеустремленно прошла в тренерскую, стуча каблуками.

«Важная штучка! Что привело ее сюда?» – подумал я, не отрывая взгляда от ее изящного стана.

– Алина Вильде, – сходу представилась она. – Я в курсе, как нужно разговаривать с такими, как ты.

– Здравствуйте, Алиночка, – фамильярно и с неестественной улыбкой поприветствовал нежданную гостью я. – А я наслышан о вас.

– Я являюсь… – начала она, присев на стул напротив, положив ногу на ногу, но я бесцеремонно ее перебил.

– Девушкой Степана Кошкарского, нападающего «Магнитки-95» с джерси под номером 27, ростом 190 сантиметров, весом пока в пределах 80-ти килограмм, уроженца республики… жаль только, что не нашей.

– Знаешь, значит, – она одна из первых людей в мире, кого нисколько не удивили мои глубокие познания.

– 1:1! Я тоже не дурак. Тоже могу важно ворваться. Что вас конкретно здесь интересует? Мне нужно работать, – проговорил я официально. Про работу я, естественно, наврал.

Тут мы оба услышали из коридора, как Степанчук драл глотку на хоккеистов на льду.

– Да какая у тебя здесь работа? Прихвостень тренера, – возмутилась она.

– Я как истинный джентльмен сдержусь от непроверенных высказываний о вашем роде деятельности, – сдержался я.

– Послушай меня. Я уверена, что ты в глубине души совсем не подонок, а умный человек, который поможет мне в одном деле, – смягчилась она. – Моя встреча со Степой была подарком судьбы, который я ни за что не упущу. Я люблю его. И я хочу знать только одно…

– Он тебя тоже любит. Вопрос решен!

– А любит ли его кто-нибудь на стороне? – закончила фразу Алина. – В твоих силах втихаря понаблюдать за ним. Не отвлекается ли на кого-нибудь?

«Ах, ревность. Не доверяешь ты ему. Хе-хе, нашла ведь, к кому обратиться. У тебя прям глаз-алмаз, милочка», – подумал я.

– С уверенностью заявляю, что с ним все в порядке. Он всецело твой, – я припомнил все случаи, когда Кошкарский вспоминал свою пассию. – Любовь, подобная вашей, нынче большая редкость. В таком-то возрасте.

– Но ты в нее не веришь, по тебе видно, – меня раскусили. Я молчал и внимал каждому ее слову. – Наверное, ты в курсе, что производишь впечатление очень уж грустного человека…»

В дверь неуверенно постучали. Я отложил чтение. Спустя секунду в комнату стыдливо, словно нашкодивший щенок, вошел поникший Антон Филиппов. Но поникшим он был лишь на первый взгляд – в его тихом омуте уж точно водились разъяренные черти. Он был в верхней одежде – из правового рукава почему-то ничего не выглядывало. На груди под застегнутой спортивной курткой виднелся бугор неизвестного происхождения.

«Знакомая картина», – подумал я, погладив свой забинтованный ушиб.

Я медленно поднялся с места и сочувствующе посмотрел на него:

– Что случилось?

Все стало ясно, когда Филиппов расстегнул куртку, под которой скрывалась его правая рука. Согнута в локте и прижата к груди. На повязке. В гипсе.

***

Степанчук вышвырнул Филиппова на лед, на котором уже давно выстроились команды: «Мечел» в темной домашней форме и «Магнитка» – в гостевой светлой. Антон хотел, легко оттолкнувшись от бортика, проплыть до своего места в шеренге, как внезапно коньки и сантиметра не проехали. Застыли на месте как вкопанные – валенки и то резвее по льду скользят. Ноги Филиппова из-за плохо зашнурованных коньков чуть не оголились. Парень потерял равновесие и смачно припал к ногам Арсения Митяева под смешки окружающих. От такого конфуза он уже готов был вздернуться, но подавил гордость и как ни в чем не бывало заставил себя подняться. Ему повезло, что он не приметил, как раскраснелся Степанчук, словно в солнцепек заснул на пляже в Египте: тренерские желваки нервно шевелились, губы задрожали, извергая невнятные проклятия.

– Тоха, – поглядывая на российский флаг, еле слышимо выцедил Митяев, – шнурки завяжи.

Он серьезно или глумится?

– Странно, на раскатке все было норм, – попытался оправдаться Филиппов. Его прервал государственный гимн Российской Федерации.

После него команды уселись на скамейки – на льду остались первые звенья.

– Филиппов, – Степанчук подобрался к защитнику, – ты что, в яслях?!

– Никак нет, тренер, – готов под землю провалиться Антон.

– Мигом шнурки завязал, дурень, – сказал ему Степанчук и прокричал всем. – А ну-ка собрались, обормоты! Вывели мне из строя помощника и расслабились?! А не тут-то было. Я еще здесь!

Антон принялся перевязывать шнурки, даже не подозревая, что дело не в них. Парень мельком отмечал на себе чьи-то взгляды – паршивое чувство, однако.

– Филиппов! – окликнул его тренер. – Модник ты наш! Ты готов?!

– Да. Я в деле, – неуверенно отреагировал он.

– Еще раз такое увижу, – пробормотал Степанчук, – и будем прощаться. Честное пионерское.

Команды обменялись неопасными атаками. И вот, казалось, парни что-то дельное соорудили в зоне «Мечела». Но прозвучал свисток – вбрасывание в зоне соперника.

– Смена!

На лед вышло звено с Филипповым. И вот до него дошло: без разницы – что шнурки завязаны, что развязаны. Кошмар продолжился. До своей позиции он добрался с большим трудом, будто не катался на льду, а взбирался по отвесной скале, нелепо и неумело. Антон будто столкнулся с невидимой стеной, которую натужно двигал вперед всем телом.

– Он издевается, – прошептал Степанчук, прикрыв лицо ладонью.

– Коньки тупые, что ли?

– Их владелец тупой, – переговаривались хоккеисты.

Как только шайба вылетела из рук арбитра и коснулась льда, ее забрал нападающий «Мечела». Антон мог легко его обокрасть, но его коньки магическим образом успели затупиться за каких-то 15 минут между раскаткой и игрой. Или нет? Он рвался вперед, чуть ли не падая, надеясь, что вот-вот все вернется на круги своя. Выигранное вбрасывание мигом переросло в атаку «Мечела» – на переднем крае обороны находился растерянный Филиппов. Бойкий Антон Малкин умудрился отобрать шайбу у противника – его мигом окружили защитники «Мечела», и Малкин в последнее мгновение отдал диагональную передачу Филиппову. Тот спокойно принял шайбу – до чужих ворот рукой подать, но к нему уже несутся игроки челябинской команды.

Излишнее трение не позволило Антону даже сгруппироваться. На него набросились, сцапали, будто он зазевался. Один из форвардов «Мечела» развил приличную скорость и неудачно сшиб беднягу с ног. Вдобавок Филиппов хорошенько получил от бортика и бессильно сполз на лед – его обидчик развел перед арбитром руками. Спустя мгновение путем простейших комбинаций «Мечел» забросил первую шайбу в этой игре.

Филиппов почувствовал накрывающую его боль (не от досады): кости на руке, кажется, либо покинули место своего постоянного нахождения, либо раскрошились в пыль. Каждая пульсирующая судорога сковывала его и не давала подняться – через секунду боль обрела характер постоянной и невыносимой.

Пока челябинская команда радовалась голу, Филиппова аккуратно тащили в медпункт. Любое сотрясение, любое прикосновение откликалось нестерпимой болью – все вокруг как специально обращались с ним точно с мешком картошки. Он был готов откусить собственный язык. Слезы на глазах выступили сами собой.

Все тот же фельдшер, с которым ранее познакомился Елизаров, встретил хоккеиста с распростертыми объятиями. Шабашкин и Малкин дотащили до кушетки корчившегося от острой боли и толком не успевшего взмокнуть от игры Филиппова. Поломанный только и твердил:

– Парни, я, правда, не специально, – таким скованным и беспомощным он не был никогда. – Коньки… Что-то с коньками… Что-то не то…

– Хорош себя жалеть, – отрезал Малкин. – Возвращайся скорее.

Партнеры по звену оставили Филиппова один на один с медработником: «Будь на моем месте Митяев или Брадобреев, – досадно подумал Антон, – все было бы по-другому. Они бы остались, доктору ассистировали, пылинки с них сдували. Бля, как же больно», – Филиппов чувствовал себя чужим в «Магнитке-95».

Степанчук рвал и метал – пяти минут еще не сыграли. Арбитры подъехали к скамейке запасных гостей для выяснения состояния здоровья защитника. По мнению тренера «Мечела», все в пределах правил.

– Он как в неравных составах нас оставил, – ругался тренер. – Малкин, чего там?!

– Минимум растяжение, если судить по его жалобам.

– Малкин, а ты, что ли, врач?!

– Вы спросили – я ответил.

– Мне до лампочки твое мнение. Чего профессионал говорит?!

– Да там…

– Ясно. Не жилец, – заключил Степанчук. – Он издевается сегодня.

Но игра должна продолжаться. И тренер, скрипя сердцем, принял очевидное решение, ибо выхода не было:

– Гори оно все огнем! Бречкин! Играешь вместо Филиппова.

Бречкин коварно улыбнулся и победоносно взглянул на тренера.

– Сейчас увидите, кто здесь решает, – хвастливо объявил он окружающим. На него глянули с недоверием.

Как только прозвучал свисток, Леха ринулся в бой и всю игру носился по площадке как угорелый. Однако он понял, что одноклубники взаимодействуют с ним неохотно.

– И когда Тоха успел в коньках по асфальту прогуляться? – спросил Зеленцов.

– Не к добру это, – выдал Волчин.

– А давайте играть, а не болтать, – рявкнул Митяев, принявшись обсуждать с Кошкарским очередную схему, как зажать «Мечел» в зоне.

– Просим прощения, ваше преосвященство!

Как не пыжилась «Магнитка-95», первый период целиком и полностью остался за «Мечелом».

Антон Филиппов сидел на кушетке в медицинском кабинете, согнув больную руку и грустно уставившись в пол, поглядывая на коньки, которые сегодня так подвели. Фельдшер готовил шину – опять молча. Еще пара минут, и Филиппов на скорой без мигалок поедет в травмпункт.

– Грустно. Понимаю. Но бывало и хуже.

– Куда еще хуевее? – не сдержался Филиппов.

– Давай не будем выражаться. Так больно? – спросил медработник. От его легкого прикосновения Антон чуть не проломил головой потолок. – Ясно, – больше не предпринимал попыток фельдшер.

Филиппову было больно не только физически.

– Я искренне не понимаю почему…

– О чем ты?

– О коньках. Их как подменили.

Фельдшер нагнулся, чтобы хорошенько приглядеться:

– Выпрями-ка ногу, боец, – попросил тот. Антон выпрямил. Медработник схватил его за пятку и потрогал лезвие конька на левой ноге. – Кто-то над тобой хорошенько подшутил, парень, – сочувствующе сказал он, что-то соскребая с лезвия.

– Что там?

– Скотч.

В тот момент Антону стало еще больнее: «Кто?!»

Как раз грянул первый перерыв. В медкабинет ворвался Степанчук. Его опередил фельдшер:

– Вы прям сегодня мне клиентуру поставляете.

Степанчук проигнорировал его фразу.

– Что по моему защитнику?

– В ближайшие пару-тройку недель можете на него не рассчитывать.

Виталий Николаевич матюгнулся и покинул комнату.

– И вам спасибо, – растерянно произнес в пустоту молодой фельдшер.

***

Проиграли.

Виталий Николаевич влетел в наш номер – заряженный как никогда прежде. Хоть опрокидывай стол и отстреливайся.

– А эта паскуда чего тут забыла?! – указал на Филиппова он.

Ранее Антон не без скованности поделился со мной историей, что с ним приключилась, а сейчас резко захотел удалиться.

– Там не все так просто, – начал я.

– Не знал, что тебе так легко можно лапши на уши навешать.

Моими выводами на основе рассказа Антона и увиденного в раздевалке я вновь делиться не стал. Как ни странно, сжалился над Бречкиным и его будущим. За полдня он напакостил жутко. За сим в довесок последовал проигрыш.

– Тем не менее…

– Мне до фонаря! Сложно или просто! Результат отрицательный!

«Видимо, я невольно стал талисманом команды, – подумал я. – Нет меня – проигрыш. Есть я… Там уже от других причин зависит».

Тренер продолжил яростно размахивать руками:

– В жизни не видел такой отвратительной игры! – он громко выдохнул. – Так, уроды сейчас внизу в столовой жрут. Собирай их в холле через пять минут. Я еще не все им высказал, – распорядился Степанчук.

Оказавшись в столовой, я сразу же приметил, что в команде царит уныние. Почти никто не обратил внимания на мое появление. Хоккеисты сидели с такими кислыми рожами, что посторонним страшно было заходить. Мне пришлось звать всех наверх – Степанчук явно решил их добить.

– С каждым днем вы меня удивляете все больше и больше, – вещал тренер в холле без оглядки на постояльцев гостиницы. От такой громкой и злобной речи все сидели в номерах, молчали в тряпочку и боялись выходить. – Вы дегенераты! После такого провала возникает вопрос: вы способны вообще хоть на что-нибудь внятное?! Откровенно слабый 1996 год вас в два счета разнесет. Когда вы перестанете собачиться и членами мериться? Когда до вас дойдет? Когда вы уже сообразите?! Петь, ты знаешь, когда настанет этот светлый момент?

– Даже предположить боюсь, – ответил я.

– А говорил, что все знаешь, – вмешался Волчин.

– Все проще – все из-за тебя, – тихо произнес Бречкин в мою сторону.

– Даже он не знает, представляете? – продолжил тренер. – Я не буду говорить об ошибках – сегодня плохо было абсолютно все! По глазам некоторых вижу, что самим тошно. Поганое чувство, да? Вдвойне поганее, когда осознаешь, что это ваша вина. Целиком и полностью. Но один из вас сегодня отличился, – я стал размышлять, кому же достанется? – Филиппов, ты меня прости… хотя чего я извиняюсь?!

– Виталий Николаевич, – вступился Митяев, – здесь наша общая вина – мы могли сыграть лучше и без оглядки на травму Тохи.

– Думаю, что не все с тобой согласны, – вставил я.

– Во-о-о! – продолжил тренер. – Он думает, а я вижу. Похвально, Митяев, что ты, когда капитан язык в жопу засунул, постоянно заступаешься за друзей, выгораживаешь команду, прикрываешь всех своей задницей. Но твои же коллеги тебя в эту задницу и трахнут – помяни мое слово. Поэтому не хуй распыляться. Нечего тут свою значимость показывать, звезда ты наша! «Молчание – золото», знаешь такое выражение? – Степанчук переключился на Филиппова (почему же не на Бречкина, не мог сообразить я). – Знаешь, Филиппов, ты после сегодняшнего просто не хоккеист! Ты поломойка! Вечно ползаешь на коленях. Кто тебя так кататься учил?!

– Виталий Николаевич, меня… – попытался оправдаться Антон.

– Захлопни пасть! Ты выбыл на неопределенный срок. И подставил команду.

– Мне кто-то коньки скотчем залепил!

– А я думал, тебе рожу дерьмом обмазали, – в стане хоккеистов послышались смешки. – Экипировку проверять нужно, если ты не знал. И вовремя шнурки завязывать – ясно тебе, мудила?! Поняли теперь, что в хоккее как в танке – насрал один, а плохо всем. Дальше думайте сами, что с ним делать. Но это еще не все, – опомнился тренер. – Вы все должны осознать свою вину. Она ведь общая, да, Митяев? Осведомлен о том, как вы любите шляться на выездах, так что выкусите в этот раз! Сегодня сидите здесь взаперти. Вы наказаны. Никто никуда не выходит. Кто нарушит запрет – пеняйте на себя!

– А если случится пожар? – спросил Зеленцов.

– Те, кто выживет, могут на тренировки больше не приходить, – ответил Степанчук. – Даю вам время хорошенько подумать над сегодняшними ошибками. В связи с этим задание: в этой дыре наверняка должен быть телек – садитесь и смотрите жесткую порнуху. Заодно увидите со стороны, как вас драли сегодня. А если завтра посмеете повторить – я с вас живьем кожу сдеру. Доброго всем вечера, – отправился восвояси Виталий Николаевич.

– У меня есть дополнение, – выступил я, когда все намеревались расходиться.

– А не послать ли тебя куда подальше? – выдал Патрушев.

– Я смотрю, у кого-то еще и смелости хватает дерзить, – спокойно отреагировал я.

– Поверь, – огрызнулся Бречкин, приближаясь ко мне, – у меня еще есть силы, чтобы закончить начатое. Ребятки помогут.

– Леха, да ты серьезно, что ли?! – спросил растерянный Кошкарский. – Все с тебя началось.

– Еще заплачь, тряпка! – огрызнулся Бречкин. – Мне вот насрать, что там и у кого. Игра есть игра! Нужно работать до победного.

– Вот, значит, как? – лез на рожон я, видя, как впился взглядом в нас с Бречкиным Арсений Митяев.

«Если он не успеет, я труп», – думал я.

– Ты и без этого много сегодня вложил в игру, не так ли? – с намеком спросил я.

– Убрать тебя хотя б на время – уже победа, – ответил Бречкин.

– Дело не во мне.

– Рот закрой свой.

– Кому интересно, о чем я?! – во всеуслышание объявил я. Уходящие по номерам хоккеисты задержались. Я убедился, что Филиппов в их числе. – Антон, ты говорил пацанам, что произошло с коньками?

– При чем тут я?! – занервничал Бречкин.

– Говорил, – спокойно ответил Антон.

– Петь, не томи, – требовал Митяев.

Какая же загадочная улыбка была у меня в тот момент – я мог размазать Бречкина по стенке на глазах у всех и отомстить за посланную в мою сторону шайбу.

– Бречкин, ты так пыжился на льду сегодня. Скажи, что ты сделал для победы?

– Больше, чем ты!

– Ты хорошенько меня ранил. Таким макаром ты и убьешь кого-нибудь случайно. Так что ты сделал, дабы удостоиться чести играть сегодня?

– Прекрати нести ахинею! – взорвался Бречкин. – Ты кем вообще себя возомнил?!

– Я, может, и не имею большого влияния. Но я хотя бы не мотал скотч одноклубнику на коньки, чтобы выйти на лед вместо него!

– Лжешь, сука!

– Собственными глазами видел.

– Надо было целиться выше, – выцедил Бречкин. Его распирало от злости. – Парни, он… он мне мстит. Что этот слепой книжный крот мог видеть и где?!

– А чего ты оправдываешься сразу? – вмешался в разговор Малкин.

Антона Филиппова осенило. Видимо, от болевого шока он не сопоставил очевидные факты.

– Я тебе голову оторву сейчас, мразь! – зарычал Леша.

– Только притронься к нему, – предостерег Митяев, но Бречкин уже кинулся на меня. Молниеносно Арсений вместе с Кошкарским и Зленко схватили разбушевавшегося форварда.

«Мы остались с ним в раздевалке одни. Там больше никого не было. Все уже вышли», – вспоминал Филиппов. Он снял коньки, отлучился к умывальнику, вернулся. И тут залетел тренер. А то хитрое выражение лица Бречкина. Это он? Это сделал он!

– Гнида! Это был ты! – выкрикнул Филиппов. – Там больше никого не было! И ты это сделал! Псих! – теперь уже Антон хотел наброситься на обидчика и прибить его (даже одной рукой).

– Ебанный в рот, Бреча, ты ненормальный, – выдал Брадобреев.

Стоявший в стороне Сергей Смурин, припомнивший вчерашние речи Бречкина, даже и предположить не мог, как стремительно тот перейдет от слов к делу: он чуть не покалечил Елизарова, сломал Филиппова и за счет этого пытался получить игровое время. Дело пахнет керосином.

– Докажи, что это был я, урод!

Бречкин пытался вырваться из хватки трех человек. С другой стороны Костицын и Абдуллин пытались удержать свихнувшегося от такого удара в спину Филиппова. Антон не мог поверить, что во всех его муках виноват брат по оружию.

– Там был только ты и никого больше!

– А если меня подставили?! Если это все он?! – Бречкин кивнул в мою сторону. – Он уже делал такое!

– Тебе лучше заткнуться, – посоветовал Кошкарский.

Я не растерялся:

– У меня были важные дела после того, как ты чуть не зашиб меня шайбой.

– Это я еще плохо прицелился!

Арсений не мог больше терпеть и прописал Бречкину упреждающий удар в живот.

– Любишь слабых обижать, да? – приговаривал Митяев. – Тебя казнить мало. Все же могло закончиться хуже…

Внезапно Бречкин плюнул прямо в рожу Арсению и дьявольски засмеялся. Взамен мигом получил по носу, откуда тут же хлынул поток бурой крови, что ничуть не смутило Лешу:

– Я сглупил, Арс, – приговаривал Бречкин. – Надо было твои коньки заклеить.

Теперь всем миром держали еще и Митяева. Я подал Сене платок, чтобы он вытер лицо, произнеся при этом:

– А вы еще из меня сделали врага. Раскройте глаза! Взгляните, кто играет рядом с вами.

– Оба хороши, – выцедил Гайтанов.

– За такое судят, – заметил я.

– Ну и денек, – отвлеченно произнес Сергей Соловьев.

Спустя пару минут все немного остыли. Бречкин сидел на полу, прижавшись спиной к стене и вытирая тыльной стороной ладони кровь из носа.