Алиса вышла, когда я, сидя на диване, вытряхивал из пачки сигарету, оставляя там всего две штуки. Может, дело в освещении, но я заметил, что макияж Алисы немного изменился – губы стали темнее, тени на веках глубже, и сейчас она выглядела еще привлекательнее, и я опять подвис, едва не выронив изо рта уже закуренную сигарету. Она засмеялась и села мне на колени, обнимая за шею. Протянула мне ладони, сжатые в кулак, предлагая угадать, в какой руке. Я выбрал правую – правую от себя, и Алиса разжала кулаки. В правом оказалась лиловая круглая с рельефной спиралью, в левом – бирюзовая в форме гранаты. Я усмехнулся, проводя определенные ассоциации.
– Ты или все напутала, или меня обхитрила.
Алиса забрала у меня сигарету, затянулась и выдохнула мне на волосы.
– А я вот думала, что ты выберешь левую. – с этими словами она приняла таблетку и сглотнула.
Я легко коснулся ее шеи, проводя пальцами по горлу. Да, у нее тоже сейчас были мурашки по телу.
– Так и быть, раз уж ты не дала мне вторую попытку. – я взял с ее аккуратной ладони свою таблетку и тоже выпил, сразу же проглотив ее, чтобы не чувствовать горечь – встать к холодильнику за соком было уже невозможно.
– Сколько у нас времени?
– Минут двадцать. – Алиса выгнулась, подаваясь ко мне и возвращая сигарету.
Я сделал последнюю затяжку и, помня об утреннем инциденте, решил больше так не ошибаться. Ухватив Алису под ноги и придерживая за спину, я встал и аккуратно затушил сигарету в низком стакане, который мне служил пепельницей. Алиса ахнула от неожиданности, но сразу же обхватила меня за шею. Ее дыхание обжигало, а запах волос, в которые я уже зарывался лицом, начисто глушило никотиновую вонь, которую я умудрялся ощущать даже с десятилетним стажем курения. Я уже поставил Алису на пол, и наши руки стали исследовать друг друга, то останавливаясь там, где им понравилось, то спешно передвигаясь дальше – туда, где могло быть что-то еще более интересное. Справиться с ее платьем оказалось не так уж просто, уж очень мелкой была застежка, но, расстегнув до середины, я не выдержал и снял его через голову Алисы – кажется, ей это понравилось, блеск в ее глазах стал ярче, как и румянец на щеках. Пока она снимала с меня толстовку, я словно раздвоился, как недавно хотел на движе: одна часть меня была вовлечена в процесс и следила за всем, а другая все глубже погружалась в мысли.
Просто и понятно. Такой и должна была быть вся жизнь. Какое мне дело до проблем людей, до того, что мир несправедлив и обречен вечно тонуть в конфликтах, замкнутый в круге ненависти и страданий, какое мне дело до того, что меня отличает от остальных, а их – друг от друга? К чему этим тяготиться, если можно прижать к себе эту девушку, ощущая тепло ее тела, дрожа от возбуждения, отдаваясь самым простым животным инстинктам? Это так приятно и необременительно – от тебя не требуется почти ничего, кроме как быть телом, воспринимать происходящее. Приоткрытые губы и тонкие руки, мягкие стройные ноги, водопад ароматных и гладких волос, нежная грудь и дрожащие ресницы – все это сливалось воедино, включаясь в мою картину мира, становясь на время ее центральной осью, открывая простой и доступный смысл, не требующий долгих лет поиска и рефлексии, выстраивания мировоззрения по кирпичику. Природа убеждала нас, что это единственный правильный ответ, сделав процесс продолжения и воспроизведения себя таким приятным. Это похоже на вдохновение, творческое прозрение, когда в разуме рождается новый мир. И здесь присутствовал извечный дуализм: природному материальному удовольствию тела мы научились противопоставлять приобретенное и развитое нами воображение, искусственное и идеальное удовольствие. Я определенно находил что-то общее между этими ощущениями и таковыми от собственных способностей, легко было провести параллели между блаженством от подчинения своей сути и предназначению и тем, что я мог делать без помощи данных мне физический ощущений. Но смогут ли так однажды все остальные?
Я толкнул Алису на диван и сам переместился туда же, перешагивая лежащие на полу джинсы. Если бы еще совместить это с другими аспектами удовольствия. Например, включить музыку, дождаться начала действия таблетки, перенестись из моей комнаты в ночную прохладу на палубу круизного лайнера, ну и так далее. Предела гедонизму, наверное, не существует. В общем, не стоило мне так долго загоняться и так много думать, следовало забыть, и больше ничего не запоминать, ничего. Ее приглушенные стоны через закушенную мной губу, жар внутри и снаружи, наше соприкосновение и слияние, грубая нежность, колотящееся сердце в груди и кровь в висках. Нет никакой разницы между чем-то одним и чем-то другим, нет никакой разницы ни между чем вообще. Единственный смысл – это я сам, как часть всеобщей системы или сам по себе, в любом случае – только я во всем остальном, только все остальное во мне. Правила для взаимодействия между миллиардами личных вариантов мира, в миллионах измерений, правила и схемы такие сложные, что они уже давно не дают многим вспомнить о причине создания этих правил. Как бишь там… Я есмь альфа и омега, начало и конец. Идея, подчиненная материи, материя, подчиненная идее. Абсолют, кульминация и финал, крупная дрожь по телу и взрыв в голове – это умирают и рождаются миры и вселенные, ничего не значащие и исполненные значения. Содрогание, стон, крик, краткий каталептический ступор двух тел с блаженным расслаблением. Все сущее – мои фантастические грезы в глубине сонных вод. Опустошающее мимолетное осознание на краю того, что раньше казалось собственной личностью.
Сразу после первого раза я повел Алису в ванную, по пути захватив с полки очки и на ходу цепляя их на голову. Они легкие и тонкие, непромокаемые, так что это не помешает. Мы залезли в ванну, мой взгляд скользнул по тюбику губной помады на полке. Алиса улыбалась, облизывая губы, ее глаза блестели, тушь слегка потекла, а волосы были дразняще растрепаны. В мягком, но все же более ярком свете лампочек ванной она была еще притягательнее – с изящными плавными движениями обнаженного тела, напряженной расслабленностью, часто вздымающейся грудью, словно наполнившаяся после близости новой естественной красотой, как и я, опьяненная полнотой и интимностью момента. Под левой грудью у Алисы была интересная татуировка – римская единица, окруженная уроборосом, змеем, кусающим себя за хвост.
– Зачем тебе эта штука, будешь видео снимать? – она шептала мне в шею, проводя пальцами по стеклам очков.
– В следующий раз отдам тебе, поймешь, – я перевел очки на визуальный запуск. – Это весело. А теперь…
Я достал лейку душа из держателя и завел ей за спину, после чего включил воду, и Алиса тонко вскрикнула и захихикала, будто ее щекочут, пытаясь руками закрыться от тонких холодных струй воды. Еще через пару секунд я все же переключил на горячую воду и воткнул лейку обратно в держатель. Ванная начала постепенно заполняться паром. Мы снова начали стоя, а через несколько минут я лег на уже теплую акриловую поверхность и посадил Алису на себя, мысленно радуясь тому, что ванна в этой квартире довольно широкая. Визуальный ряд уже включился, и все стало выглядеть несколько иначе – теперь это одновременно была и Алиса, и… снова Минс, точно как года полтора назад. Алиса-Минс упиралась руками в стену за моей спиной, и ее намокшие волосы качались вперед и назад, скользя по моей шее.
Вдруг в глазах потемнело, и я перестал чувствовать температуру падающей на нас воды. Разве это нормально? Вода определенно была горячей, я должен был это ощущать, так уж устроено мое, да и любое стандартное человеческое тело. Если я перестану чувствовать температуру, или давление, может, я и еще что-то не почувствую, и не успею что-то сделать, и это будет чревато последствиями? Последствия есть у всего. Но сейчас мне было трудно это осознать. Голова кружилась, перед глазами все плыло, звенело в ушах, а по всему телу разливалась странная слабость.
Я завалился назад и уперся лопатками в поверхность ванны, она затряслась, и мне показалось, что амплитуда ее колебаний была невероятна, и что продолжалось это несколько часов. С меня свалились очки, и картинка поплыла, но не обнажила за собой реальность, лишь сменилась на сюрреалистичные картины, рожденные мозгом. Или еще чем-то. Мелькали образы довольно знакомые, и я бы точно смог понять, где я их видел, будь мне сейчас полегче.
Легко не было, потому что давящая головная боль сменилась мерной пульсацией, казалось, самого сознания, его сжатие и расширением. Когда прошел звон в ушах, я вновь услышал шум капель воды, тысяч капель, ударяющихся о ванну, о тонкую водяную поверхность на дне, и вода заливала лицо, попадая в уши, и казалось, что я тону в водах океана. Нет, не надо, никаких мыслей и рассуждений, только реальность. Только то, что я сочту реальным. Мне на глаза попался циферблат часов, сообщавший, что сейчас 1:40.
Минс (или Алиса?) как будто ничего не заметила, потому что я все еще чувствовал ее движения, чувствовал себя в ней, но еще я чувствовал, что сознание постепенно покидает меня. А ведь сознание – это именно та часть меня, с которой я привык себя ассоциировать, часть, являться которой было весьма удобно. Я более-менее понимал, что происходит, но все равно ощущал тревогу – словно самая главная моя часть, то, что и делает меня собой, сейчас может оторваться от меня, куда-то убежать и стать частью уже какого-то другого меня. И в эти последние минуты меня продолжала преследовать мысль, что я забыл о чем-то ужасно важном, о чем-то критическом, о чем не забывал никогда, что могло вызвать самые чудовищные последствия – такие, которые я даже боялся – ну или просто не мог – представить. Беспокоила также тревога насчет странных черных пятен, преследующих силуэтов, чудных звуков из ниоткуда.
Пульсирующая боль прошла, и теперь в голове, в груди, во всем теле была кошмарная тяжесть, словно гравитация возросла в несколько раз, вжимая меня в ванну. Веки смыкались. Внутри меня боролись несколько запутанных и противоречивых ощущений. Казалось, что я вот-вот засну, и мне приснится очень странный сон. Казалось, что это не я засыпаю, а сама реальность рассыпается, обнажая другую, настоящую реальность. Казалось, что я что-то сделал не так, и сейчас сознание будет перезагружено. Казалось даже, что я умираю – даже если бы так и было и это что-то значило, я надеялся, что в других вариантах не умру. Беспокойство и беспорядок в голове не спешили перерастать в панику, потому что я уже почти потерял сознание.
Я еще видел, как то ли Алиса, то ли Минс – как будто личность имела хоть какое-то значение – склоняется надо мной, чувствовал тепло и влагу ее губ, слышал, как она что-то говорит, но уже не особо все это различал. Это было похоже даже не на фоновый шум телевизора, а на тот фоновый шум, который замечаешь только тогда, когда он пропадает. Возможно, это был последний день моей настоящей жизни. Не так уж и плохо я его провел – для такого вывода даже задумываться не надо, это было совершенно очевидно. И все же какая-то часть меня, которую я сегодня то и дело затыкал и от которой пренебрежительно отмахивался, сейчас, в самые последние секунды, очнулась и в меру своих возможностей кричала мне, что что-то пошло не так, что я чего-то не учел, что нужно бежать – этот внутренний я еще не понимал, от чего именно, но был уверен, что просто необходимо спасаться бегством от того развития событий, к которому все шло. Возможно, в этом и была доля правды.
Ванная уже пропала, зрение работало в совершенном другом режиме. Я буквально мог видеть, как теряю сознание: проваливаясь в сложную структуру, состоящую из строк и столбцов, по ячейкам которой проносились зеленоватые волны света, меняя значения в этих ячейках. Я ощущал, как разделяюсь на копии, а эти копии, в свою очередь, тоже разделяются на копии, и так далее, и я был каждой из этих копий в той же степени, что оригиналом – то есть, чувствовал все и воспринимал не как один юнит сознания, а как безостановочно растущее число этих юнитов. За строками и столбцами обнаружилось и третье измерение глубины, а за ним и четвертое, похожее на рекурсивные фракталы с текстурами, отдаленными ассоциациями напоминающими концепцию ада. Хотя это, скорее, был лимб.
В последний момент своей памяти я ощутил, как все бесчисленные копии меня вновь собираются в единое целое, и оно с неописуемой скоростью проваливается куда-то вниз по спирали, в конце которой, как мне казалось, должен быть какой-то выход. Возможно, там найдутся и ответы на множество вопросов – а может, там меня ждут только новые вопросы без каких-либо ответов. Неизвестность готова была держаться столько же, сколько дано продержаться мне самому. Погружаясь все глубже в пустоту, я еще успел услышать шум воды, низвергающейся где-то во внешнем мире, и в самом конце я все же сумел оживить в памяти нужный образ – горизонт глубины вод, поглотивших все вокруг. А затем все пропало, и, если бы кто-то попытался найти меня, это было бы совершенно бесполезно. Здесь больше не было никого и ничего, только пустая оболочка из пара, которую разорвал и унес куда-то последний в мире порыв ветра.
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.