Через какие-то полчаса размышлений с зажмуренными глазами на тему взаимосвязи всего подряд, странных снов, смутно знакомых личностей, которых видишь впервые, связанных случаями общих видений и образов людей и всего прочего подобного, я удобно устроился полулежа на малоприметном ряде деревянных сидений неопознанного госучреждения, закинувшись парой колес снотворного, которое так удачно не выкладывал из поясной сумки уже неделю, в ожидании погружения в сон. Уже почти засыпая, я заметил, что не могу избавиться от виноватого любопытства, свойственного ребенку, случайно попавшему в комнату с Самой Большой Красной Кнопкой, замешанного на каком-то неуловимом остром желании возмездия. Понять, кто или что будет объектом возмездия, я не успел – таблетки схватили меня и со всей дури швырнули о стену фармакогенного наикрепчайшего сна.
Картина девятая. Больше никаких хороших концовок
– Разве не забавно, как одна и та же точка во времени может служить червоточиной для двух равноудаленных друг от друга точек на двух несоприкасающихся кругах двух “времен”? Представьте, что вы живете в средние века, гуляете по тропинке у подножия огромной скалы, и вдруг видите, как с вершины скалы взмывает на околозвуковой скорости в небо нечто огромное, что вы бы назвали самолетом или даже шаттлом, если бы знали, что это. Через пару секунд нечто исчезает из поля зрения, и вы в растерянности идете дальше, чтобы у городских ворот увидеть объявление, в котором какой-то изобретатель приглашает желающих на демонстрацию первого в мире костюма для полетов – такого примитивного и первого в своем роде вингсьюта. За пару минут вашей прогулки где-то прошли сотни или даже тысячи лет… Вы видели итог того, что начинается сейчас.
– Но разве фактом наблюдения нами шаттла не была запущена цепочка событий, которые теоретически могут привести к другому состоянию будущего? Ведь даже факта наблюдения бывает достаточно, чтобы повлиять на наблюдаемое.
– А, временной парадокс. Хорошо, то есть, мы допускаем, что принцип самосогласованности не действует?
– Да, мастер.
– Тогда мы обратимся к многомировой интерпретации. Приготовьтесь мыслить максимально абстрактно.
Inner University Dialogues Anthology
В непроглядной темноте глубокой ночи было довольно трудно различить на небе два небольших вытянутых объекта, стремительно приближающихся к поверхности земли. Однако они не были подобны ни метеоритам, ни терпящим крушение летательным аппаратам, ни огромным пикирующим птицам. Было нечто странное в криволинейной траектории их движения, и в том, как нестабильны они бы были для условного наблюдателя-человека: ему бы показалось, что они как бы мерцают, или пропадают на секунду-другую, или части их оказываются на миг в разных местах.
Однако в конце своего пути объекты замедлились и стабилизировались, после чего аккуратно приземлились на вершину небольшого холма, с которого открывался хороший обзор на раскинувшийся в низине город, занятый своим обычным ночным бытом. И когда условный наблюдатель-человек, пыхтя и отдуваясь, подгоняемый собственным условным любопытством, взобрался бы на вершину этого холма, он бы застал там двух сидящих на траве людей, молодых парня и девушку, и никаких неопознанных нестабильных объектов. Эти двое держались за руки и завороженно глядели на городской пейзаж вдалеке, иногда о чем-то переговариваясь так тихо, что будь условный наблюдатель человеком тактичным, он бы ни в коем случае не приблизился к паре и не стал бы подслушивать их разговор, даже находясь в состоянии крайней уверенности в своей способности подкрасться в ночной тишине незаметно к двум парам здоровых ушей. Возможно, для истории было бы куда лучше, будь условный наблюдатель не человеком, а, например, полевой мышкой.
* * *
– Аулмоммнионаимнаолмунаимнлао. (Здесь и далее – грубый перевод с неназванного языка: “Тут подходит более, чем раньше там, но техника связи не имеет места в хранилище, и требуется деталь для обслуживания”)
– Монналиунаоуанамолаил. (“Это не заставляет приложиться спустя некоторые отрезки”)
– Улиманнаоломналоаннлмиоанмионуаломоммоаллономмаин. (“Тогда разница была больше, чем позже, и завихрения стремятся к границе записи, могущество имеет предположение, что эта разница сложилась лоном нашей нужды”)
– Наминлноилауманоммнанилаунаммонла. (“Существует нехватка воспроизводимых образцов иной ассимиляции, раньше не совпадает с наличием в отчужденном хранилище”)
– Анниломануамлунамманиолмунм. (“Образцы предстоят разделенными с общим хранилищем, не имеет повода колебания”)
– Лмуаннамионалунаммомнаоллмиулланамоумманоулмма. (“В подобном повороте происходит перематывание хода и дальнее погружение с взглядом на приближающиеся хранители любви, как предопределено”)
– Умманоулмма. (“Как предопределено”)
* * *
– Эй, Ви, харэ дрыхнуть! Слезай со своего насеста, ворона!
Из глубокой ниши в стене второго этажа здания городской консерватории имени некоего давно почившего классического композитора, собственно имя которого никак бы не мог припомнить только что очнувшийся от легкой дневной дремы владелец руки, на которой находился нижеописанный палец, показался палец, сложенный в жесте, демонстрирующем одновременно неуважение, пренебрежение и непринужденное веселье. Затем показалось угловатое лицо, обрамленное нечесаными вихрами смоляных волос, выражающее более-менее ту же самую гамму эмоций.
– Я не спал, балда. Просто занял в пространстве дидроанское положение, предавался грезам и порой размышлял о достойной жалости личности и незавидной судьбе того недальновидного несчастливца, практически Агасфера, что рано или поздно возопит мое имя на всю Консерву, тем самым обесценивая экранирующие свойства сего крак-де-шевальенского укрытия, раскрошив стены его потаенности.
На него снизу с насмешливым прищуром, едва различимым под козырьком ладони, призванной защитить глаза от солнечного света, пробивающегося над фасадом здания, смотрел круглолицый невысокий индивидуум весьма раздолбайского вида. Он собрался уже было прокричать что-то в ответ, но, оценив трезво количество усилий, которые придется приложить к голосовым связкам, сперва решил сократить расстояние до собеседника, ловко взобрался по рустовке на второй этаж и уселся на перила балкона. Ви уважительно хмыкнул, оценив скорость маневра.
– А мне так кажется, что ты какую-то вафлю тут крошишь. И экранизируешь тот любопытственный факт, что – по словам Марла, конечно, но он редко дает повод усомниться в своих тревожных доносах – что никто иной, как твоя личная персона, сегодня ночью опять ускользнула, прям-совсем будто какая очковая кобра на зов кое-чьей-то волшебной дудочки. А поимей ты нормальное количество здорового ночного сна – не склеил бы веки тут, не заметив, что уже два часа как Среда отчалил полоскать око в крови, слезах и поту тех, кто сегодня опять не сдал.
Ви мысленно грязно выругался, сделав на памяти засечку “в последний раз поговорить с Марлом по-хорошему”.
– Так уже четыре? Вот жеж merda, я пропустил обед. Гар, дружище, надежная ты глыба содействия и всяческого пособничества, не желаешь ли совершить рекреационный променад до тартюфской площади?
– Прошу ваше сонливейшество не забывать, что ты должен мне двадцатку за…
– Эти инсинуации я нахожу весьма прискорбными в их очевидном свидетельстве твоего недоверия к моей здравой памяти и чистой совести. Выпишешь из моего долга, так и быть.
Ви и Гар спрыгнули на чуть спружинившие доски крыльца, Ви пугающе сильно потянулся.
– А что касается предмета долга, то я как раз хотел…
– Ну-ну. Давай за это чуть позже перетрем, лады? – Гар машинально оглянулся по сторонам, что всегда забавляло Ви и некоторых ребят из их блока, когда речь заходила о незаконных движениях собратьев; однако вовсе не забавляло тех, кто был старше курсом или просто чуть больше понимал в этих делах, – А пока можешь позабавить-таки меня историей о предмете своей ночной страсти. Ты шаришь, Эл и Бри уже принимают ставки на личность этой таинственной мамзели. А ведь вы с Эйприл совсем недавно…
– Я уже упоминал, что нахожу свойственную полузакрытому преимущественно задротскому обществу не выныривающих из болота спермотоксикоза и всухую проигрывающих постпубертату щелеглядов и домысливцев квазисавантского толка тягу к половым сплетням весьма прискорбной?
– Да, вроде кой-чего подобное этой словесной отрыжке от тебя уже слыхал. Дерзнем так порешить: ты обронишь мне на ухо ненароком имя, я его вложу в уста Червя – от меня-то Эл и Бри все одно не примут ставку – и, буде оно окажется сермягой, с барина будет списан и остаток долга. А? А?
– И не надейся, прохвост. Честь дамы бесценна! Хотя что об этом может знать такой грубый и простецкий мужлан, коему подобен порой ты в своих движимых лишь жаждой наживы деяниях. К тому же, Бри может и простофиля, но Эл вряд ли станет принимать крупную – а ты не сможешь удержаться в разумных пределах десятки – ставку, тем более от Червя, а заслав к ним несколько посредников, ты потеряешь в итоговом плюсе, ведь нужно будет отстегнуть уже не одному, да и несколько ставок на одно имя тоже имеют мало шансов. Эл распознает договорнячок, он меня в матеше подтягивал.
– Ладно, хрен тебя разрази. Все равно ведь узнают все, а ну как Марл в следующий раз за тобой выскользнет, э?
Когда через минут десять Ви и Гар зашли в один из фастфудов на “тартюфской площади”, дело приняло несколько иной оборот. Сидевшая за стойкой на барном стуле блондинка во всем черном подняла глаза от лежащего перед ней на столе телефона на вход и, заметив Ви, радостно подскочила со стула и решительно подошла к нему. На лице Гара с одной стороны начала медленно расцветать зловещая улыбка замыслившего недоброе прохвоста. Ви, обнимая девушку и бодая правым виском ее волосы, одарил друга таким красноречивым взглядом, словно вложил в него как минимум трехминутный монолог, щедро сдобренный угрозами, шантажом и язвительными отсылками на самой грани возможности их понимания.
– Линда, это Гарольд, мой верный друг, человек удивительной чести. Гар, это Линда, прекраснейшая и благословеннейшая из всех дочерей Евы.
* * *
Один из теплых августовских вечеров Виктор и Линда проводили, лежа на фигурной скамейке на вершине Восточного Холма, самой высокой точки лежащего целиком в огромной низине города, с которой открывался довольно неплохой вид на городской парк и уютные промышленные кварталы, где в последние пару лет у студентов местных вузов и прочей молодежи стало модно устраивать самые отмороженные тусовки, на которых пару раз появлялись и эти двое – каждый раз в таком состоянии, что Гар и Макс, снабжающие их и еще половину Консервы расходниками, крестились, молились и зарекались еще хотя бы раз… После чего все благополучно добирались к утру в свои блоки или на съемные квартиры, и зарок забывался. Уже полтора месяца их отношения благодаря любопытству Червя (Гар, должно быть, оценил иронию ситуации) носили статус “утратившие секретность”, хотя интерес к невесть откуда взявшейся Линде, которую до этого никто ни из Консервы, ни из остальной тусовки не знал и не видел, еще сохранялся, и Ви не отпускала привычка порой недобро щуриться и по-собственнически, позаметнее накладывать лапу на точеный стан девушки при виде некоторых личностей. Ей это, похоже, даже нравилось, но сам Ви постоянно ругал себя за подобные проявления неуверенности. Вообще, рядом с ней он всегда немного волновался, хотя и одновременно чувствовал себя спокойно, что не могло не радовать его, и даже снижал уровень позерства и лексических понтов с убаюкивающе-тошнотворного до стандартного студенческого, что не могло не радовать тех, кто находился в это время рядом с ними. Сейчас никого поблизости не было, но оба молчали, она – мечтательно, он – сосредоточенно. Ви заметил, что в такие моменты ему куда проще сосредоточиться на своем давнем увлечении осознанными сновидениями, и периодически пользовался этим, пересказывая Линде сюжеты тех снов, что считал связанными чем-то между собой. Она почему-то находила это мистическим и захватывающим, и слушала так, словно это были первоклассные детективы или лавкрафтовски-зловещие рассказы. Ви положил ладонь на внутреннюю сторону ее бедра и улыбнулся, когда Линда стала слегка царапать его мизинец – это значило, что с этой секунды за эскалацию близости придется платить.
– Ладно, я вроде вспомнил. Внимай же моим речам и позволь… Ага, спасибо.
Линда скорчила милую рожицу и закинула одну ногу на спинку скамейки, согнав с нее воробья.
– Какой, вчерашний?
– Неа, вчера ничего не снилось, так меня этот подлый дашнак загонял, чтоб его гобоем в глазницу… В общем, этот с позавчера на вчера.
– Оки-доки. Я – воплощение внимания.
– Снилось примерно вот что: я снова летаю от дома к дому, от окна к окну. На улице зима, все в гирляндах и елках – короче, то ли Рождество, то ли Новый Год неумолимо приближаются, и люди ходят все такие праздничные, разодетые, расфуфыренные – аж смотреть приятно. Помню и несколько неприятных сцен – то муж на жену орет, то мать ребенка по заднице колотит, то вообще хрен просечешь очередную дивную схему сбоя проводки их отношений. А я – уверенный, что это мое дело, будто на мне красный халат и шапка, и борода лет пять пропускает свидания с бритвой – взмахиваю рукой, и у них все налаживается прямо-таки волшебным образом, без какой-то там вендетты или восстановления поруганной справедливости, просто все мирятся и радуются, и я лечу себе такой дальше, и уже скоро лопну, так меня распирает от гордости.
Сказав это, он на пару минут замолчал. Линда терпеливо ждала продолжения, но все же решила проверить, не заснул ли он. Иногда рассказы о снах действовали на него убаюкивающе.
– Ви?
– Я тут, малышка. Просто формулировал. И вот, лечу я дальше, и в какой-то момент вижу в окне того странного паренька, про которого я уже пару раз рассказывал.
– Который худой и седой? У него еще вроде что-то с мимикой было…
– Ага, он самый. Сидит на кровати с ногами, лицом к стене, а плечи так колотятся, что смотреть страшно – даже во сне, вообрази себе такую сценку. Ну и я хочу своим непринужденным жестом волшебника поневоле разом освободить пацана от всей херни, что у него на душе творится. И как только я взмахиваю рукой… Дальше странно. Словно рядом с ним появляется мужик в рубашке с блокнотиком в руке, и машет мне этим блокнотиком, а другой рукой поворачивает голову пацана на сто восемьдесят градусов, и я вижу стремные, мертвые глаза, как у белой акулы. И тут меня как будто затягивает в один его глаз и вытаскивает через другой, и, пока я в каком-то смысле у него в голове, я вижу его в каком-то другом месте и другом облике, но все равно знаю, что это он, и он ходит среди людей, запихивая их в портфель, и они вылетают из портфеля, но уже мертвые, и танцуют вокруг него в небе, водят просто невообразимых размеров хоровод. Хоровод мертвых. Последнее, что я там вижу – как он срывает какого-то чела с потолка, будто тот там висел, как игрушка на елке, и тянет его в свой портфель. И тут меня, как я уже упоминал, вытягивает из головы пацана через второй глаз, мужик за окном выбрасывает в мою сторону кулак, и меня уносит от этого окна, и затем выкидывает из самого сна.
– Фига себе. Блин, с малым как-то прям мрачно, а? Может, попробуешь осознаться в следующий раз и помочь ему?
– А я так и сделал. Еще не совсем проснулся, и почему-то мне спросонья показалось, что очень важно спасти пацана, или того чела, которого он у себя в голове сорвал с потолка, в общем – есть ярко выраженная необходимость переигровочки ситуации, а время как будто на исходе, словно мой сон продолжается без меня. Я сразу же снова отрубился и вернулся туда – как раз в тот момент, когда мужик выбросил кулак. Как-то увернулся и ткнул в него двумя пальцами в ответ – и он исчез, представь себе. Потом я потянулся к малому и как бы увидел, что у себя в голове он уже засунул чела с потолка в портфель. И тогда…
– Ну, Ви! Что случилось дальше?
– Ты неправильно истолковала паузу, кроха. Это не интрига, я просто не знаю наверняка.
– Это как? Ты же говорил, что научился записывать все детали сна, от начала до конца. А тут забыл, ну как так-то?
Ви усмехнулся и легонько щелкнул Линду по носу.
– Ничего я не забыл. Что-то случилось в конце сна, я проснулся, как обычно сразу взял тетрадь и все схематично записал, а пока писал – машинально достал сигарету и вышел покурить на балкон.
– Только не говори, что Марл проснулся и сбил тебя с мысли.
– Не, немного страннее. Сел я, стало быть, в кресло, закурил, дописал вплоть до финала сна.
– Таааак, и?
– И поднял голову вверх – посмотреть, что это мне капнуло на макушку. Ты помнишь, как вчера утром шел дождь?
– Ну как шел. Я вынесла простыню на балкон, повесила сушиться, отошла на минуту. Возвращаюсь, чтобы еще наволочку повесить, а простыня в каплях от дождя.
– Угу. И на небе ни одного гребаного облачка. Чудно, да?
– Только не говори, что дождь…
– Мне очень жаль, миледи. Я смотрел в небо секунд десять, пытался понять, все ли у меня в порядке со зрением, а когда решил, что подумаю об этом из комнаты, и глянул на тетрадь – на месте половины последней строчки было размазанное пятно чернил, туда с края крыши струйкой вода натекла. Вот же тупое невезение, а?
– Звучит или как самая неправдоподобная отмазка в мире, или как самое нелепое невезение в мире.
– А теперь подумай и реши, мог ли я позволить себе осквернить репутацию своего воображения перед лицом дамы сердца подобными низкопробными отмазками?
– Вот же нелепое невезение. Ну и пока ты смотрел на небо, напрочь забыл сон?
– Вроде того. Я и остальное вспомнил, только много раз перечитав написанное и дополнив, а финал и дополнить-то нечем. И ведь там оставалось всего несколько секунд действия. Но знаешь, я придумал, что с этим сделать.
– Ну-ка. Вызвать сон целиком заново?
– Ну, у меня так вряд ли получится. Лучше я сегодня вечером запишу в дневник подходящую концовку, и буду перечитывать вместе с остальными ключевыми точками снов, и запоминать. Так я легитимизирую эту фальшивку для своей памяти во сне, и там не буду помнить, что сам это придумал постфактум.
– А, то есть ты вроде как запрограммируешь контекст сна заранее? Все, вопросы к воображению сняты, ты у меня самый хитрый!
Ви улыбнулся, поцеловал Линду и уткнулся носом в ее шею. Что-то все же тревожило его – неужели он всерьез переживал, получится ли подменить воспоминание об обычном сне? И почему это было так важно?
* * *
Она шла мимо фруктовой лавки, когда что-то почувствовала – внимание настолько пристальное, что оно ощущалось физически. Девушка вздохнула и остановилась у прилавка, делая вид, что разглядывает яблоки с бананами.
– Привет. Беспокоит дефицит витаминов?
Очень близко, будто был в двух шагах, при этом оставаясь незамеченным. Да, у него определенно был талант к приспособлению.
– Не то чтобы. Поняла, что ты здесь.
– Рад, что ты тоже быстро приловчилась к их странному строению. Прогуляемся?
Они медленно побрели по улице, она чуть впереди, определяя маршрут, а он – в шаге позади, поглядывая то на безоблачное вечернее небо, то на свою спутницу. Похоже, он в своей обычной манере собирался испытывать собеседника молчанием, пока тот, не выдержав, не заговорит сам. И это снова сработало.
– Ты, наверное, хочешь сказать, что уже пора.
– Либо ты научилась копаться в чужих мыслях, либо сама полагаешь, что уже и правда пора.
– Я просто хорошо тебя знаю. Ну и как твои успехи?
– Не выполни я свою часть задания, меня бы тут не было. Вчера я забрал у нее все.
– И кто же она была?
– Не все ли равно? Впрочем, я понимаю, почему ты спрашиваешь. Сложно не заметить, как хорошо ты вжилась в роль.
– Вздор.
– Хочешь сказать, что за это время не привязалась к нему? И теперь не хочешь потянуть время, лишь бы еще немного отсрочить прощание?
– Дело не в прощании. Просто я сожалею о выборе.
– Откуда тебе знать, что ты не сожалела бы о любом другом человеке? Ты молода, и не застала другое время.
– Разве это не должно работать наоборот? Почему для тебя это ничего не значит, если ты помнишь, как было раньше, как здесь?
– Именно потому, что я старше – ведь я видел, что такое время, и я знаю, что все это уже было, и будет. И именно поэтому я спокоен и уверен в тебе – ведь я знаю, что ты уже это делала, и сделаешь еще раз.
– Есть в нем что-то особенное. Мне кажется, что он важен, и красть у него…
– Нет ничего важного, пойми. Ты не делаешь выбор, потому что выбор уже сделан. Судьба все решила, и ты заберешь у него то, что нужно.
– Так просто? И с этой тропы никак нельзя свернуть?
– Погоди-ка.
Он на пару секунд остановился, бросив взгляд в сторону растущей вдоль тротуара живой изгороди, которая как-то странно вздрогнула. Вдоволь насмотревшись на нее, он нагнал девушку и продолжил разговор теперь уже шепотом.
– Ладно, давай рассуждать на уровне абстракций. Допустим, что ты все же можешь сделать выбор, и оставить этого человека таким, какой он есть. Что происходит, когда ты принимаешь решение?
– Остается один вариант, и будущее меняется.
– Уверена? Но если ты точно знаешь, что будущее, в котором ты все-таки выполнила свою задачу, истинно, что оно уже свершилось?
– Предположим, что так было прежде, но теперь настал черед…
– Вот что я имею в виду, когда говорю, что ты не понимаешь время. Ход событий неизменен, пока ты находишься в нем.
– Но объясни мне, что будет, если я откажусь и не сделаю этого? Хотя бы просто из желания нарушить ход событий, из глупого любопытства?
Ее спутник остановился у фонарного столба, уставившись на горы вдалеке, на самом краю горизонта. Казалось, он ужасно устал от этого разговора, но все еще хотел до нее что-то донести.
– Фактически, ты перестанешь существовать.
– Что это значит? Почему тогда этого не произошло раньше, ведь мы постоянно делаем выбор, который на что-то влияет?
Теперь он перевел взгляд на нее, и в прикрытых глазах была заметна ленивая уверенность взрослого, рассказывающего ребенку, почему не стоит совать руки в кипяток.
– А кто сказал, что этого не происходило раньше? Тебе пока везло не сходить с тропы. Но много ли ты знаешь о том, что случилось бы, принимай ты другие решения? Я знаю лишь один вариант, потому что всегда выбирал его, и никогда об этом не жалел. И дело тут не в любопытстве, малышка. Дело в судьбе.
* * *
Гарольд сидит на верхней ступеньке стремянки в задней части сцены и нервно покусывает нижнюю губу. Музыка играет так громко, что пол трясется и вибрирует, но Гар целиком погружен в чертово озеро беспокоящих вопросов, требующих быстрого и разумного решения. Сегодня ему пришлось прилично задержаться на красной улице – Повар опоздал, чего раньше за ним не было замечено, и к моменту, когда Гар окольными путями добрался до заброшенного здания мебельной фабрики, немалая часть возможной прибыли уже досталась кому-то – хотел бы Гар знать, кому же – кто подсуетился и все организовал. А это значило, что в поисках покупателей придется выбираться в восточные районы, что было не самым приятным занятием, да и куда более рискованным, чем сбывать все за один вечер в одном месте, а ближе к середине ночи – еще и с накруткой. Вторая проблема – Марл, который сегодня явно настроен на решительную попытку самоубийства путем совмещения несовместимых крайностей, обычно приводящего к тому, что человек начинает расценивать процесс дыхания как слишком скучный и незначительный. Один раз его уже вытащили на улицу и считай реанимировали, выкрутив соски, и еще повезло, что это видели только Гар и Макс. Теперь с Марлом сидит девчонка со второго курса, чудное имя которой Гар никак не может вспомнить, но искренне надеется, что оно значит что-то вроде “хранительница” в переводе с какого-нибудь древнего языка. Третья проблема – отсутствие Ви в зоне наблюдения, которую предоставляла стремянка, хотя Гар мельком видел его у дальнего конца огромного зала, когда вытаскивал Марла на улицу. Жизненно необходимо найти его как можно скорее, и по возможности без Линды – что бы ни значили услышанные Гарольдом сегодня на улице слова, это наверняка что-то очень скверное. На звонки Ви, разумеется, не отвечает – дурацкая привычка отрубать телефон на тусовках может теперь ему дорого обойтись. “Черт бы трахал ту мою извилину, которая науськала обождать со звонком” – думает Гар. Когда нижняя губа принимается умолять о пощаде, он спрыгивает со стремянки, намереваясь терпеливо обходить каждый квадратный метр внутри и снаружи здания, пока Ви не найдется.
Тем временем Ви и Линда заходят в одну из просторных кабинок фабричного туалета. Ви одной рукой расстегивает на девушке блузку, а другой протягивает ей стакан с чем-то определенно крупнокалиберным, и Линда, тонко смеясь, потягивает напиток через две трубочки, поставив ногу в черной туфле на опущенную крышку унитаза, так, что Ви плотно зажат между ее ногой и стенкой кабинки. Быстро допивая стакан на пару, они прижимаются друг к другу ближе и дышат тяжело и прерывисто, ловят руками части тел друг друга, стягивая с них одежду нетерпеливо и неаккуратно. Линда снова смеется и впивается взглядом в Ви, дразняще облизывая губы. Когда Ви добирается левой рукой туда, куда хотел, Линда открывает рот шире, издавая тонкий дрожащий звук, и Ви замечает у нее на языке марку. Она это понимает и подмигивает ему, приглашая. Слизывая бумажку с ее языка и закатывая под свой, Ви почти сразу чувствует странную слабость в ногах, которую тут же сменяет невероятная легкость в голове, уносящая его куда-то очень далеко. Линда уже не улыбается, наоборот – по ее щекам пробегает несколько слезинок, но она все же подается всем телом вперед и целует Ви, и глаза ее в этот момент заливает жирная, отвратительная чернота, в которой как будто что-то неуловимо двигается на огромной скорости, глаза Ви закатываются, и он теряет сознание. Последнее, что он помнит – как силой мысли меняет местами два размытых силуэта, после чего в бесцветное небо видения устремляется вспышка света.
* * *
Кап.
Глаза открывались с необъяснимым трудом, будто сон затянулся на несколько месяцев. Время отвернулось и дрожало в углу, жалобно всхлипывая.
Ви осторожно выбрался из постели, стараясь не разбудить Эйприл – в последнее время она спала крайне беспокойно. Вытряхнув из пачки предпоследнюю сигарету, он вышел из спальни и направился на кухню, как обычно раздраженный отсутствием в квартире Эйпс балкона. Ви открыл кухонное окно настежь, закурил и достал из холодильника пару сэндвичей с курицей. Неплохой вариант для перекуса в полчетвертого ночи, принимая во внимание их с Эйпс сегодняшний выходной от занятий, так редко бывающий общим. Пару месяцев назад она маниакально увлеклась готовкой, отвечая на его насмешливые заверения в том, что ей вовсе необязательно ему готовить, недоуменными взмахами ресниц и перечислением, казалось, уходящего в бесконечность ряда более приоритетных, нежели его гастрономическая неразборчивость, причин, побудивших ее взять приступом твердыню под названием “здоровая домашняя пища”. Так что сэндвичи можно без сожаления пустить в расход прямо сейчас. Микроволновка приняла в себя тарелку и задумчиво загудела.
Что же за странный сон ему снился? С тех пор как Ви перестал заниматься осознанными сновидениями и забросил дневник, сюжеты снов стали забываться уже через несколько секунд после пробуждения, но общие впечатления сохранялись еще какое-то время, и сейчас описать их было довольно трудно. Он сделал что-то чрезвычайно важное, а еще – что-то потерял. Вдруг высоко в небе, под самой рамой окна, Ви заметил два еле различимых темных объекта, стремительно удаляющихся прочь от земли. Он сел на подоконник, расширив себе обзор, и наблюдал, как их странные, дрожащие и ни на что не похожие силуэты покидали поле зрения, пока, наконец, в какой-то точке небосвода не исчезли вовсе. На секунду вернувшись в своих размышлениях к Эйприл, Ви поймал себя на дурацкой мысли, что ничего к ней не чувствует – никак во сне ему прокипятили лимбическую систему. Ну ничего, сейчас голова прояснится – и это пройдет, и все станет как прежде. Все снова будет нормально.
На таймере микроволновки оставалось три минуты. В уличном воздухе угадывался озоновый запах надвигающейся грозы…