Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Внезапно по ним ударили с тыла, с окраины деревни. Длинно зашлись очередями два пулемета, часто застучала безвредными для русской даже кормовой брони низенькая противотанковая пушка. Трассеры ее бронебойных снарядов довольно метко попадали в наклонный зад тридцатьчетверки и либо уходили в рикошет, либо бесполезно рвались снаружи. Но все равно, кому такая наглость понравится, тем более, что собственная пехота спасается от вражьего свинца только плотно вжавшись в землю? Танк сдал назад и повернулся боком к деревне, по мере своих возможностей прикрывая мощным корпусом свой распластанный по полю десант. Его башня, жужжа электроприводом, быстро повернулась и первый же снаряд со снятым колпачком рванул поблизости от невысокого щита приткнувшейся за ближайшей хатой пушчонки. Когда взметенная земля осела, командир танка увидел в свою панораму откинутое вбок осевшее на одну сторону орудие и, решив ему больше не добавлять, велел наводчику заняться надоедливыми пулеметными точками. С одной справились быстро, а пулеметчик второй, или трусливый, или просто здравомыслящий, не стал ждать своей очереди и, то ли поменял позицию, то ли затаился.

Догоняющий немцев на своей тридцатьчетверке командир взвода Попов тоже решил поучаствовать в и так начавшемся боестолкновении. Опасаясь попасть в, как ему сказал Доротов, пленных, которыми доблестные арийские воины прикрывали свои тылы, он приказал наводчику положить пару осколочных гранат в начало колонны, а мехводу – максимально увеличить скорость.

Немецкий строй окончательно рассыпался. Одни солдаты разбегались тараканами при неожиданно включенном свете в разные стороны, стараясь обминуть подальше грозные русские машины и залегшую ощетинившуюся плотным огнем спрыгнувшую с них пехоту; другие вжимались в землю, поглядывая, чтобы бешеный танк не вздумал проехаться по их изрядно взопревшим под мундирами спинам; третьи, в надежде на милость врагов, бросали оружие и поднимали повыше руки.

Непонятный бой разгорелся в деревне. И на окраине, и в глубине. Тарахтели разной длины очередями автоматы и пулеметы; врозь стучали винтовки, хлопали ручные гранаты и минометные мины.

Завязалась неожиданная перестрелка и между отступавшими немцами. Когда молоденький, только в Румынии начавший воевать лейтенант вермахта, отступавший в арьергарде, снова приказал выставить позади пленных и, если иваны не угомонятся, поочередно расстрелять прямо на их глазах, ему помешал в этом его подчиненный, старослужащий обер-фельдфебель. Прошедший с боями чуть ли не всю Западную Европу, успевший получить рану еще в Польскую компанию и спасенный тогда русскими (на то время союзниками), недолгое время побывавший потом во французском плену обер-фельдфебель Рауль Клоцше не желал погибать из-за глупости своего молодого командира и не хотел смерти своим солдатам. Что толку расстреливать пленных? Те два русских танка, что бушуют впереди, этого даже не узнают, их таким глупым шантажом не остановишь. Зато заметят расстрел из третьего танка, догоняющего на всех парах сзади. И тогда иваны уж точно никого щадить не будут – всех гусеницами в землю втопчут.

Поначалу Клоцше попытался донести свое довольно разумное мнение до лейтенанта, но размахивающий вальтером П-38 офицер в бешенстве отмел все здравые доводы и приказал своему подчиненному лично застрелить первого из пленных – иначе он сам немедленно станет рядом с русскими. Привыкнув принимать решения быстро, Клоцше согласно кивнул; опустил из предохранительного выреза рукоятку затвора своего автомата; навел оружие в грудь русскому; неожиданно для всех повернул его в сторону глупого упрямого командира и умело отсек короткую, на два патрона, очередь. Лейтенанта моментально опрокинуло на спину, а один из ближайших к нему стрелков вскинул карабин к плечу в сторону убийцы офицера – пришлось заодно пристрелить и его. Остальные солдаты в растерянности стояли вокруг, уже не делая попыток отомстить видавшему виды обер-фельдфебелю за молодого лейтенанта. Перекрикивая какофонию близкого боя, Клоцше еще раз кратко объяснил окружившим его стрелкам всю бессмысленную безмозглость в расстреле русских и приказал достать, у кого в ранцах имеются, белые полотенца или носовые платки: капитулировать, так капитулировать. Пусть русские это издалека видят и не сомневаются. Очередной этап бесконечной европейской бойни только начался. Какой смысл погибать прямо сейчас? Сдавшиеся в плен, всегда имеют возможность бежать из него или быть освобожденными более доблестными и удачливыми товарищами. Рейху еще пригодятся их сохраненные солдатские жизни.

И наблюдающий за фашистами в панорамный прицел Попов, и сидящие сзади у него на броне автоматчики не до конца поняли, что произошло, но массово поднятые вверх тесно сгрудившейся группой фашистов белые тряпицы и просто руки они благосклонно отметили и стрелять по ним не стали. Изрядно добавляли такой благосклонности и выделяющиеся среди них фигурки в советских гимнастерках защитного цвета.

Но нашлись среди немцев и недовольные такой постыдной капитуляцией. К сдающимся подбежал, наставил на них свой автомат с прижатым к плечу откинутым упором и потребовал немедленно опустить руки и продолжать отступление, еще один желающий сражаться в любом, даже заведомо проигрышном, бою во славу Рейха и до последнего арийца фельдфебель. Чтобы подбодрить стоящих с поднятыми руками стрелков и показать серьезность своих намерений, фельдфебель дал короткую очередь по крайним – два срезанных круглоголовыми 9-мм пулями солдата, охнув, окровенились и упали на землю.

Свой брошенный на землю автомат Клоцше поднять не успевал, но в расстегнутой кобуре он, на всякий случай, сохранил парабеллум с патроном, досланным в патронник и, соответственно конструкции, взведенным ударником. Прикрываясь стоявшим перед ним ефрейтором, обер-фельдфебель спокойно достал его, одновременно опуская большим пальцем флажок предохранителя, и выстрелил два раза в грудь очередному недоумку. Убедившись, что больше энтузиастов погибнуть с честью поблизости не наблюдается, Клоцше снова поставил пистолет на предохранитель и вложил обратно в кобуру, не застегивая.

На окраине деревни стрельба усилилась и внезапно стихла. Оттуда приветливо замахали руками солдаты в гимнастерках и галифе цвета хаки. Командир танкового экипажа, первым увидевший их в перископ, поначалу решил, что это бойцы из уцелевших подразделений разбитой стрелковой бригады, державшей оборону за деревней, пробившиеся к ним навстречу. Но присмотревшись, понял, что каски у них не красноармейские, не нового и даже не нескольких прошлых (вплоть до французской каски Адриана) образцов. «Голландки» это. А значит солдаты – румыны, союзники. А если еще подумать (глядя на сапоги) – спешенная конница. Румынская пехота, он помнил, обычно щеголяла в ботинках с холщовыми обмотками.

Все больше немцев, уразумев, что все бегущие по полю, как бы они не виляли из стороны в сторону, рискуют рано или поздно нарваться на пулю или быть намотанными на гусеницы, тоже останавливались и поднимали руки. Некоторые подтягивались к чинно капитулирующей группе обер-фельдфебеля. В беде человек чувствует себя хоть немного спокойнее, когда он не один. Постепенно смолкали выстрелы. Окруженные тремя грозными танками и редкими цепочками русской пехоты выжившие немцы, в конце концов, прекратили всякое сопротивление. До села живыми все равно не добежать, да и на окраине его появились то ли русские, то ли румыны; с танками не поспоришь, даже гусеницу им гранатой не разорвешь – скорее сам кровавым фаршем по земле размажешься. Чего суетиться? И в плену, говорят, жить можно…

Когда с подъехавшего сзади русского танка на землю соскочили в обе стороны автоматчики, перед ними спокойно стояла тесно сгрудившаяся понурая толпа солдат в чужих пропотелых и замызганных мундирах. Впереди немцев, подобрав брошенное вражеское оружие, со значимым видом прохаживались их бывшие пленники во все еще распоясанных красноармейских гимнастерках.

– Командир гаубичной батареи капитан Долгарев, – вышел навстречу пехотному лейтенанту офицер с не очень аккуратно забинтованной головой.

– Лейтенант Зайцев, – ответно козырнул десантник. – Ну как, с жизнью попрощаться успели?

– Было дело, – кивнул Долгарев. – И не раз за сегодня. Спасибо, славяне, что выручили.

– Всегда, пожалуйста. Но, если бы не ваши бойцы, товарищ капитан, мы бы просто расхренячили всю эту улепетывающую колонну из пушек и пулеметов, а оставшихся, размазали бы по земле гусеницами. Поневоле, не подозревая этого, вместе с вами.

– Мои бойцы? С вами мои бойцы?

– Сзади бегут (Зайцев махнул за спину большим пальцем). За пылью пока не видно. Младший лейтенант ими командует. Фамилию не запомнил. На вашу похожа. И бугай сержант с медалью «За отвагу» ему помогает.

– Доротов?

– Во, во. Доротов. Очень переживал, чтобы вас немцы не пристрелили, да и мы не зацепили. А что тут у вас вообще произошло? Точно мы не разобрали. Немцы друг в дружку стреляли, что ли?

– Стреляли, – подтвердил комбат, повернувшись в сторону немцев. – Если бы не вон тот фашист (показал рукой на обер-фельдфебеля), нас бы просто перебили, как и приказывал их офицер. А тот ганс нас почему-то спас. Даже два раза. Отдам ему должное. Сам пристрелил и своего офицера и еще парочку солдат.

– О, как! – удивился Зайцев. – И среди немчуры, получается, встречаются нормальные люди. Может, он коммунист?

Красноармейцы-десантники сноровисто, как будто каждый день этим занимались, выстраивали пленных в два ряда, отводя подальше от брошенного оружия и амуниции; обыскивали карманы. Советские командиры подошли к заинтересовавшему их немцу.

– Зи зин коммунист? – спросил Долгарев, довольно сносно по школе и артиллерийскому училищу знавший немецкий язык.

– Найн. Нет, – ответил, слегка коверкая русский язык немец.

– Рабочий? Арбайтен?

– Нет, – опять покачал головой и, подтянувшись, руки по швам, представился: – Обер-фельдфебель Клоцше.

– По-русски хорошо говорите?

– Понимайт корошо. Говорьить пльохо.

– Почему вы не дали нас расстрелять?

– Чтобы панца не убифайт дойчланд зольдатн.

– Ишь ты! – хмыкнул Зайцев. – Верно сообразил, хоть и фашист. Если бы вы пленных постреляли – мы бы никого из вас в живых не оставили. Это точно. Всех бы к такой-то матери порешили.

– Йя нет ест фашист, – покачал головой Клоцше. – Йа нет НСДАП. Йя ест обер-фельдфебель.

– Ладно, ладно. Как в плен попадаете, так, небось, ни одного фашиста среди вас и не сыщешь (Клоцше, не споря, пожал плечами.)

– Ладно, лейтенант, – слегка осадил Зайцева Долгарев, – фашист – не фашист, но нас он действительно спас, чем бы при этом не руководствовался. И своих при этом, заметь, тоже действительно пострелял. Я ему, честно скажу, искренне благодарен. Если бы нас поубивали, а вы бы их потом за это в кровавый блин раскатали, нам бы на том свете легче, может, и было, но, думаю, не сильно.

– И то так, – согласился Зайцев.

– Кстати, теперь припоминаю, – продолжил Долгарев, – наверное, именно он распорядился меня перевязать, когда они наш НП захватили. Осколок от гранаты я (он показал пальцем над ухом) сюда получил – потерял сознание. Очнулся, когда они мне наверху рану обрабатывали. Плеснули чем-то пекущим – я даже взвыл. Потом забинтовали. А этот немец рядом стоял и смотрел.

– Ты его перевязать распорядился? – переспросил немца Зайцев.

– Йя, – кивнул немец.

– Зачем? Тогда ведь еще наших танков не было. Чтобы допросить?

– Йя с пленным нет фоефать. Когда ми фоефать в Польска меня перефьязайт рюсиш зольдат.

– Ну, да. Тогда мы с вами навроде союзников были. Я тоже в Польше повоевал. А где тебя там ранило, что наши рядом были?

– Йя сопровождайт драй, дфа, рюсиш панцаваген, броньефик, в Люблин. Ехайт обратно – пОляк стреляйт, рюсиш – перефьязайт.

Подошли запыхавшиеся от быстрого бега по полю батарейцы и радостно набросились на своих спасенных товарищей во главе с раненным комбатом. Жали руки, хлопали по плечам и спинам, обнимались. Подошел и сержант Рязанцев, прислушался к разговору командиров с обер-фельдфебелем:

– Погоди, так это ты, что ли, два наших броневика на мотоцикле в Люблин сопровождал? Лейтенант Иванов тогда ими командовал, – уточнил Зайцев.

– Йя, йя! – довольно кивнул немец. – Иваноф! ЛЁйтнант Иваноф. А пульемьетчик в броньефик – Ольег! Он меня фозить на мотоцикль после ранений.

– О! – подошел, услышав разговор, и Гороховский. – Опять земля круглая? А сержант? Снова знакомого по Польше встретил? Теперь уже и среди немчуры?

– Похоже, – кивнул Рязанцев. – Если я все правильно понял, он вместе с нашим Ивановым, с которым ты так тесно успел повоевать, в Люблин ездил, пакет возил. А теперь он, оказывается твоего комбата спас, да и других пленных. Даже своих для этого пострелял, чтобы не мешали. Тебе, наверное, за нашей пылью это было не видно, а я с брони хорошо рассмотрел.

– Не видно, – согласился Лева. – Если так – то молодец. Хоть и немец.

– Кто молодец, – подошел, выделяясь кожаным летным шлемом среди касок, Лебедев, придерживая за ремень, висевший за плечом трофейный карабин. Этот немец, что ли?

– Этот, этот, – подтвердил Гороховский. – Кстати, – сообразил он. – Во сегодня у нас день встреч! Мы у самолета с тобой только поговорили о свадебном свидетеле твоих друзей на фотографии. Так этот паренек, Коля, и этот вот немец (показал пальцем) еще в Польше, оказывается, встречались. Представляешь? Им там даже в какой-то заварушке против поляков на одной стороне повоевать пришлось. Немец, говорит, едва выжил. До сих пор помнит, как наши его тогда перевязали и спасли. Кстати, Сергей, я, пока верхом на танке ехал, еще одного старого знакомого по Польше встретил. Знакомься – сержант Рязанцев. Тоже тогда с нами был. Так вот, он сказал, что этот твой рыжий приятель теперь уже мехвод на танке и сейчас где-то впереди со своим экипажем наступает. Они с нашими танкистами из одной бригады оказались.

– Зайцев! – закричал стоящий в башенном люке лейтенант Попов. – Хватит лясы точить. Собирай своих бойцов. Капитан приказал соединяться с ним и догонять бригаду. Пленными немцами пускай артиллерия занимается. Справятся. Мы здесь и без того сильно задержались.

2. Встречный удар.

15-й танковый корпус, больше года назад развернутый из 36-й легкотанковой бригады, под командованием генерал-лейтенанта Богомолова, заранее выдвинутый в пункты сосредоточения, получив приказ, перешел в наступление в направлении венгерской границы. Ударили практически вне дорог (разве что, когда было по пути, пользовались подходящими большаками и проселками), параллельно ворвавшемуся на румынскую территорию германскому танковому клину, обходя его на десяток километров южнее. За неимением (как у немцев) полугусеничных бронетранспортеров, мотострелков-автоматчиков временно пересадили из штатных грузовых автомобилей прямо на броню танков (к чему их заранее готовили).

В этом Красная Армия от немцев с их предназначенными для бездорожья «ханомагами» действительно отставала. Как не напрягался воспрянувший духом советский народ под руководством партии и правительства, но в довольно ограниченное время во всем «догнать и перегнать» давно и далеко оторвавшуюся вперед на пути индустриализации Западную Европу было невозможно. Даже воспользовавшись толковыми подсказками из будущего. Зато советские танки, самоходные орудия и многие другие виды техники и вооружения давали германским аналогам с лихвой ощутимую фору.

Кроме новейших Т-34, танковый корпус вместо артиллерийского и истребительно-противотанкового полков с орудиями, транспортируемыми гужевой и механической тягой, получил два полка самоходных артиллерийских установок: средних СУ-85 и тяжелых КВУ-152. Имелось и еще одно до сей поры никем в боях не применяемое новшество: полк особо секретных залповых систем, ЗС-15, правда, не на гусеничном, а на автомобильном ходу и потому сейчас отставший и выдвигающийся вперед другим маршрутом.

Основной ударной силой корпуса являлись две танковые бригады. Третьей по значимости была бригада механизированная, имевшая хоть и всего лишь один танковый полк, зато в достаточном количестве обладавшая мотострелками.

Одной из танковых бригад, оставившей себе по наследству 36-й номер вместе с геройским бригадным знаменем и всеми причитающимися атрибутами соединения, командовал полковник Персов. Его бригада включала в себя три танковых батальона тридцатьчетверок, двухбатарейный дивизион самоходок СУ-85, мотострелковый полк со своим автотранспортом, саперный батальон, зенитный и минометный дивизионы. Не говоря уже о множественных тыловых службах обеспечения, ремонта и прочих так необходимых на войне подразделениях.

На острие удара и корпуса, и бригады мчались, вытянувшись в походную колонну, тесно обсаженные пехотным десантом тридцатьчетверки 1-ой роты 1-го танкового батальона изрядно повзрослевшего и заматеревшего со времен Миролюбивого похода в Польшу капитана Владимира Иванова.

Укрывшись на всякий случай вместе со всем своим экипажем с подачи тогда еще комбата Персова от внимания бригадного особого отдела в учебном центре, готовившем из пленных поляков экипажи для бронеавтомобилей БА-10, Иванов и его подчиненные добросовестно передавали свой боевой опыт польским пехотинцам и кавалеристам. Вполне успешно передавали, заслужив благодарности по службе и от своего командования, и от польской стороны. Потом, без заезда на родину, была служебная командировка для почти аналогичной работы во внезапно ставшую дружественной прежде «боярскую» Румынию. Разница была только в том, что румыны не были пленными и вели себя более независимо, а временами (офицеры) даже довольно нагловато, свысока.

Конец командировки совпал с венгерской вооруженной провокацией в Северной Трансильвании. Советское командование приказало Иванову помочь новоприобретенным румынским союзникам не только словом, но и делом – пришлось немного поучаствовать и в боевых действиях. С успехом поучаствовали. Когда изрядно получившие по зубам и прочим чувствительным местам венгры убрались восвояси (кроме большого количества попавших в плен или в землю), по договору с румынской стороной на ее территорию для предупреждения в дальнейшем подобных провокаций в числе прочих соединений Красной Армии ввели через время и танковый корпус генерал-лейтенанта Богомолова.

Высоко ценивший своего тогда еще старшего лейтенанта Иванова полковник Персов настоятельно рекомендовал ему и его экипажу переучиться на танкистов. Иванов согласился, его экипаж тоже, и все командировались на родину в учебный полк. Усвоив за полгода новейший танк (а их командир и управление танковым взводом) они вернулись обратно в свою часть в уже знакомую Румынию.

Учитывая его боевой опыт, Персов своей властью сразу поставил Иванова командовать не взводом, а танковой ротой, а через небольшое время добился и его внеочередного повышения в звании до капитана – заслужил (сам он, занимая генеральскую должность комбрига, почему-то застрял в полковничьем чине, дожидаясь в ближайшем будущем производства).

Нынешний экипаж Иванова состоял из тех же бойцов, что делили с ним все тяготы и успехи в броневике, только со слегка измененными специальностями. Механиком-водителем, естественно, остался вполне освоивший рычаги вместо баранки, гусеницы вместо колес и дизель вместо карбюраторного мотора охочий до техники отпустивший (для солидности) тощие рыжие усы уже не бесшабашный Колька, а слегка остепенившийся Коля Гурин. На левое сиденье наводчика с правого места заряжающего пересел невозмутимый и по-прежнему серьезный Гена Минько. А его бывшую профессию, хочешь, не хочешь, пришлось осваивать по-прежнему не растерявшему свою временами язвительную веселость Олегу Голощапову; к тому же в его полном ведении осталась новомодная радиостанция на секретных транзисторах, расположенная в задней нише башни. Когда началась армейская реформа, касающаяся смены званий и введения погон, Гурин и Голощапов получили звания младших сержантов, а Минько (обязывала должность наводчика) – сержанта. Но товарищи на него за это не обижались и не завидовали. Понимали.

В танковой бригаде имелся, как и полагается, разведбатальон, оснащенный устаревшими бронеавтомобилями и мотоциклами, но сейчас его в головной дозор не пустили: наступали, как-никак, по своей, хоть и румынской территории; да и убранные поля с рыхлой почвой не самая удобная дорога для их колес.

Танки Иванова наступали на приличной скорости по бездорожью прямо через эти поля. Чуть впереди и параллельно колонне шел на рысях приданный им эскадрон кадровых румынской кавалерии, рошиоров, в касках голландского образца с характерными сильно скошенными вперед фронтальными частями и длинными назатыльниками. Сабли крепились в ножнах слева у седел, но не почти горизонтально, как у польских уланов, а вертикально; карабины системы Манлихера у солдат и советские автоматы ППС у командиров отделений и взводов висели наискосок за спинами. Имевшихся к этому времени в прошлой исторической реальности собственного производства автоматов «Орита» не было и в помине. Тогда, в 1941 г., их конструктором был чешский инженер Л. Яска, на волне дружбы с Германией в числе прочих земляков-оружейников помогавший румынским коллегам. А сейчас, кто бы его в Румынию пустил?

Машина Иванова шла четвертой. Пока не наблюдалось непосредственной опасности, все командиры экипажей спокойно выглядывали из своих открытых люков, прикрываясь по грудь броневыми крышками, и, прикрыв глаза противопылевыми очками, с биноклями в руках внимательно обозревали набегающие под широкие гусеницы окрестности. Высоко поднимающаяся за первым взводом густая пыль мешала Иванову наблюдать – он приказал Николаю, голова которого, также защищенная очками и шлемофоном, торчала вверх из отодвинутого вбок люка перед башней, выдвинуться вправо, не задев конных союзников – обзор ощутимо увеличился.

Немного сбросив скорость, проскочили через неглубокий ручей с заросшим камышом и слегка заболоченным восточным берегом; оставили справа невысокую, поросшую лесом вытянутую высотку и снова выехали на слегка углубляющееся посредине чашей поле. Справа, за полем, виднелись утопающие в садах постройки небольшой деревеньки. А где-то за деревенькой, напротив ее и левее, судя по нанесенным на карту данным, должна была держать оборону советская стрелковая бригада, если, конечно, немцы их не раздавили и не прорвались.

Иванов приказал Голощапову настроиться на сообщенную им волну штаба стрелковой бригады и сообщить о своем приближении – никто не отозвался, лишь легкое потрескивание в эфире. Капитану это не понравилось и, не доходя примерно километра до деревни, он остановил роту. Сама деревенька лежала немного правее, а прямо по ходу виднелись среди небольших пологих холмиков и лощин покореженные взрывами редко стоящие деревья, похоже, плодовые; какие-то кусты; копны сена, некоторые разметанные; редкие строения летних времянок. Здесь явно прокатился бой и, по всей видимости, несколько часов назад, кое-где за деревней еще поднимались редкие дымки, уж точно не из топящихся печей.

Иванов приказал, снять с машин и сложить в сторонке от протоптанной ими колеи дополнительные верхние баки с соляркой и маслом, а потом развернуться в боевой порядок уступом влево. Освободившись от нежелательных в бою баков, три машины второго взвода выехали вперед-влево и, растянувшись в линию, уже на малой скорости поползли дальше. Первый взвод и машина самого капитана пошли такой же линией в ста метрах сзади и правее, а третий взвод, сместившись относительно них в шахматном порядке, наматывал на широкие гусеницы плодородную румынскую почву еще дальше. Насторожившиеся автоматчики пока еще сидели на броне, но в любую секунду были готовы оставить машины. Румынский капитан, через переводчика пообщавшись с Ивановым, послал один взвод направо в деревню, на разведку, один – прямо вперед, а третий, вместе со своей особой, оставил под прикрытием танков. Это чем-то напомнило Иванову охоту на живца, но что было делать? Тем более, земля-то – румынская.

Чем ближе приближался правый взвод рошиоров к деревне, тем больше замедляли шаг их лошади. Раньше времени умирать не хотелось никому. В деревне было тихо, подозрительно тихо, как для солнечного послеполуденного времени в конце августа. Работ у селян должно было бы быть невпроворот, но, ни одной живой души вокруг не наблюдалось. Ни в окрестных садах-огородах, ни между побеленных хат-мазанок. Всадники достали из-за спин оружие и, удерживая поводья левыми руками, в правых настороженно сжимали шейки прикладов карабинов, умостив их деревянные ложа на противоположные предплечья.

Не доезжая метров двухсот до ближайших плетней, рошиоры совсем остановились, их лейтенант поднес к глазам бинокль и стал напряженно всматриваться. Очевидно, он что-то обнаружил, потому что весь взвод по его команде неожиданно развернул коней и с места в карьер помчался назад, вскидывая копытами вверх рыхлые комья. Вослед им длинно и зло зачастил германский пулемет – двое румын рухнули вместе с жалобно заржавшими лошадьми; еще один опрокинулся, уронив карабин, на конскую шею. Поняв, что они все равно обнаружены, заработали еще несколько пулеметов, уже по танкам, норовя смести с брони вполне доступных их калибру десантников. Следом суматошно захлопали притаившиеся среди строений, плетней и зеленых насаждений противотанковые пушки.

Готовые к бою автоматчики моментально слетели на землю и укрылись за надежной броней, командиры экипажей и механики-водители нырнули в люки, захлопывая и задвигая за собой крышки. Танковая рота спокойно и деловито, с полной уверенностью в своей непобедимой мощи, вступила в бой. Третий взвод остался на месте, обнаруживая и планомерно уничтожая орудийным огнем засветившиеся вспышками вражеские огневые точки, отдавая предпочтение пушкам, а остальные два, не останавливаясь и ведя огонь сходу, продолжили наступление.

Короткие огненные трассы германских 37-мм бронебойно-трассирующих снарядов довольно метко попадали в лобовую, башенную и бортовую броню и, не причинив ни малейшего вреда, отскакивали в стороны или безвредно рвались с маленькой вспышкой на поверхности. Десантники, слегка отстав, бежали следом, ведя неприцельный огонь короткими очередями из автоматов и ручных пулеметов.

Видя полную бесполезность своих пушек против незнакомых приземистых русских панцеров, бравые завоеватели Западной Европы слегка запаниковали и решились на преждевременную ретираду. Фигурки в чужих серо-зеленых куртках выскакивали из окопов и из-за строений и, пригнувшись, бежали кто вправо, вглубь деревни, а кто просто назад, стремясь укрыться среди садовых зарослей и невысоких кустов. То и дело взметающиеся среди них черные разрывы осколочно-фугасных гранат лишь добавляли сумятицы и быстро уменьшали популяцию вермахта на этом ограниченном направлении.

Артиллеристам везло меньше, с пушкой быстро не убежишь; некоторые расчеты вели огонь чуть ли не до последнего, стараясь поразить русские чудовища, если и не в явно непробиваемый лоб, то хотя бы в гусеницы. Но сделать это, когда на тебя грозно, шумно и дымно накатывается переваливающаяся на ухабах приземистая бронированная машина, встречно палящая из пушки и спаренного пулемета, получалось не у всякого. Большинство противотанкистов в конце концов тоже разбегались, настигаемые очередями в спины или даже безжалостно подминаемые бронированными тушами под себя.

В саму деревню танки не углублялись – не было такого приказа. Не их это задача – им нужно всего-навсего проложить безопасную дорогу для своей наступающей следом бригады (и всего корпуса), чтобы, как можно быстрее достичь венгерской границы, уничтожая, при этом по мере сил как можно больше попадающихся под гусеницы и в пределы досягаемости башенных орудий и пулеметов врагов. И они уничтожали. Танки шли повзводно, тройками, не сильно удаляясь друг от друга. Мощные машины с легкостью подламывали под себя невысокие деревья; сносили, как бумажные, деревянные и плетеные постройки; валили при необходимости и побеленные дома-мазанки, перетирая в кровавую кашу, укрывшихся там немцев (а иногда, не зная этого, и подвернувшихся невезучих хозяев).

А немцы бежали. Лишь особо храбрые пробовали закинуть под гусеницу или на моторный отсек обычную противопехотную гранату на длинной деревянной ручке, но, как правило, их еще до броска срезали из автоматов заботливо сопровождающие каждый танк красноармейцы.

Тридцатьчетверка капитана Иванова двигалась во второй линии, за развернувшимися в ряд тремя машинами первого взвода. Так как впереди живых немцев, скорее всего не осталось: кому не удалось убежать – погиб – Иванов приказал наводчику повернуть башню вправо и слегка, в зоне доступности, подчистить пушкой и пулеметом село. Какие-то цели первым замечал он, какие-то – наводчик. Иногда били с ходу, а иногда требовали у Гурина короткую остановку.

Союзники-рошиоры старались держаться за танками даже позади советской пехоты. В основном они предпочитали воевать, остановив коней и паля из карабинов прямо с седел. Но когда один из румынских сержантов по фамилии Якобеску заметил отступающий трусцой вглубь села десяток немцев, он, не спросившись у лейтенанта, самостоятельно скомандовал своему отделению, находящемуся на правом фланге, сабельную атаку в конном строю. Отлично вымуштрованные всадники регулярной королевской конницы почти синхронно выхватили из притороченных слева у седел стальных ножен клинки и молча, без всяких пугающих врагов криков, пустили коней с места вскачь следом за удаляющимися вдоль деревенской улочки серо-зелеными фигурами. Немцы за шумом боя не сразу услышали настигающий конский топот. А когда услышали – больше половины было уже порубано. Тяжелые блестящие клинки в руках опытных кадровых конников, уже попробовавшие год назад венгерской крови, глубоко рассекали беззащитные германские плечи, и слегка прикрытые навешанной амуницией спины.

Уцелевшие немцы успели обернуться, кое-кто даже поднял свой карабин с патроном в стволе, но отбиться или убежать они не сумели. Румыны деловито и безжалостно порубали всех. Откуда-то с недалекого чердака по удовлетворенным легкой победой всадникам шквально, на всю ленту, зачастил пулемет. Двое румын, насквозь пробитые пулями, сверзились с седел на землю. Жалобно заржала упавшая на подломившиеся передние ноги каурая кобыла, скидывая своего пока еще невредимого наездника через голову. Сержант, оставив саблю висеть на темляке, потянул из-за спины автомат и, откинув металлический приклад, выпустил полмагазина в мелькающий через камышовую стреху смертью плюющийся огонек. Попасть он не попал, но пригнуться вражеского пулеметчика заставил, крикнув своим солдатам, отступать обратно под надежную защиту русских танков.