Темная история

Моей маме.

 
Stars, hide your fires;
Let not light see my black and deep desires.
 

William Shakespeare, Macbeth^[1]

 
Stories are light. Light is precious in a world so dark.
Begin at the beginning. Tell Gregory a story. Make some light.
 

Kate DiCamillo, The Tale of Despereaux^[2]

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В коллаже на обложке использованы иллюстрации:

© Joko Yulianto, ratpack223 / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

Пролог

Я – четвертый из семерки верховных демонов. Нас еще называют духами Олимпа; собственно говоря, мы имеем очень мало общего с традиционными представлениями о духах зла. «Демонами» нас стали называть с крушением старых богов, с подачи традиционных религий, когда даже Люцифер, дух Воздуха и Света, стал олицетворением мирового зла. Свет – это зло. Какой оксюморон.

Мы, семерка верховных духов, – наблюдатели, и мы правили – и правим – Землей, каждый в течение своей эры.

Я – Бетор, четвертый дух Олимпа, четвертый верховный демон Земли. Мой день – четверг, мой металл – олово, мое число – четыре, мои животные – орел и олень. Пик моей силы наступает во время грозы, и я также властелин воздуха и неба. А еще – сейчас идет моя эра, и я все это время присутствую на Земле, принимая человеческий облик.

Под моим началом находятся все низшие демоны и часть ангелов, а также существа лимба и непробудившиеся элементали; все духи воздуха служат только мне, и я являюсь лишь в мужском обличье.

Мы, верховные духи, можем – так же, как и низшие, – принимать облик любого существа в пределах нашей власти; но уже много тысячелетий мы выбираем один и тот же пол. Двое из нас всегда имеют женский облик, четверо – мужской. И лишь дух алхимии и изменений, Офиель, непостоянен в своем явлении.

Слушайте же историю, которую я хочу поведать вам: историю обмана и безумия, историю дыма и зеркал.

Темную историю.

Аркан I – Маг

 
Strangers in the night, two lonely people
We were strangers in the night
Up to the moment
When we said our first hello.
Little did we know…
 

Frank Sinatra, Strangers in the night^[3]

Лондон

Темный лондонский вечер сочился влажностью и туманом; стоял конец октября, и в мутной глубине Темзы, неторопливо несущей свои воды под высоким мостом, отражались затянутое серой пеленой небо и белые с фиолетовым огни ночной подсветки.

Опоры моста веером расходились над головой, освещая вереницей белых фонарей стоящую у края перил фигурку. Металл был мокрым от мелкой взвеси дождевых капель, но Габриэль все равно слегка перегнулась через край, чтобы заглянуть в блестящее озеро света внизу. Белая рубашка отсырела моментально, и девушка нетерпеливо одернула на себе кожаную куртку, запахнув края, чтобы не промокнуть еще больше.

Темная вода внизу казалась притягательной и ласковой, манила обещанием покоя и забвения. Огни Лондонского моста отражались в черной глубине реки, словно подсвечивая дорогу.

Габриэль, прищурившись, вгляделась в темные воды Темзы – и с отвращением плюнула вниз.

– Да никогда, – сказала она и повернулась к воде спиной.

Хотелось грозы, настоящей, летней… но в Лондоне осенью не бывает гроз. Бывает серый дождь неделями, заставляющий поверить, что теперь так будет всегда.

Длинные волосы, забранные в хвост, давно намокли, короткая кожаная куртка не спасала от промозглого холода, но она не обращала на это внимания. Чем хуже, тем лучше. Небо и вода объединились, утопив мир в серой депрессии. Сплин.

Стигийское болото – для унывающих и гневных.

– Проверяете, не упал ли мост, прекрасная леди?^[4] – Мужской голос, окрашенный безошибочными интонациями иронии, прозвучал совсем близко, и Габриэль резко обернулась, возвращаясь в реальность.

Рядом с ней стоял высокий молодой человек в длинном черном плаще и с зонтом-тростью в руке; его лицо было непроницаемо-спокойным, как будто ему были нипочем ветер, дождь и все то, что в осенней Англии называется сплином. Длинное пальто из плотной черной ткани, маскирующее высокий рост, с тем же успехом скрывало и точный возраст – ему могло быть как двадцать, так и сорок лет, игра теней и света на лице не позволяла определить точнее, но Габриэль почему-то не сомневалась, что ее собеседник молод.

– Подходящая цитата, – с усмешкой согласилась она и вновь облокотилась на перила, невзирая на всепроникающую сырость.

– Как-то раз я тоже здесь стоял, в такую же дождливую ночь, – сказал незнакомец, смотря на реку, и девушка уловила в его тоне легкую настороженность, – но пришел к выводу, что есть в мире места и получше. Хочешь, пойдем куда-нибудь, где тепло и свет?

Тепло и свет. Надо же, он сказал именно так. То, что надо.

И я догадываюсь, что он мог предположить, увидев, как я смотрю вниз с моста.

Но нет. Никогда.

Не я.

Она полезла замерзшими пальцами в карман куртки и нашарила тонкий золотой ободок, лишенный камней и украшений. Вновь развернувшись к перилам, девушка замахнулась – и от души швырнула кольцо далеко вниз.

Бросив последний взгляд на медленно несущую свои воды Темзу, она повернулась к мужчине.

– Меня зовут Габриэль.

– Филипп, – отозвался он, старомодным жестом раскрывая над ней черный зонт.

Они шли по ночному Лондону, невольно попадая друг другу в шаг; Филипп держал над ними обоими большой зонт, Габриэль прятала озябшие руки в карманах куртки, держась от своего спутника на некотором опасливом расстоянии – насколько позволяла ширина зонта над головой.

Оба молчали. Габриэль была почти уверена, что ее нечаянный спутник размышляет о том, что толкнуло его подойти к незнакомой девушке и так бездумно и дерзко предложить куда-нибудь пойти. Возможно, в тот момент Филипп был готов сказать и сделать любую нелепицу, лишь бы оттянуть подальше от перил потенциальную самоубийцу…

Габриэль запоздало угадала это подозрение в его голосе и взгляде и почти не удивилась внезапному уколу раздражения внутри при одной мысли о подобном. Но нет, ей следовало оставаться справедливой: откуда он, этот добрый самаритянин и осторожный спаситель, не подозревавший о том, что его усилия не нужны вовсе, мог знать, что было у нее в голове на мосту?…

Что ж. По крайней мере, ей больше не нужно думать, куда пойти – до утра, до самолета, до другой страны и другого мира.

Что он там обещал, тепло и свет?…

Габриэль покосилась на Филиппа и встретилась со слегка ироничным, но в остальном совершенно непроницаемым взглядом в ответ.

Он не был красив; широкое лицо с тяжелым подбородком, на котором при свете фонарей был виден легкий налет щетины, было слегка неправильным, и Габриэль, изучающая его пристальным и безжалостным взглядом художника, поняла, что дело было в деформированном, некогда сломанном носе. Глаза были светлыми, но точный оттенок было сложно разглядеть в оранжевых бликах фонарей.

Он бросил взгляд назад, через плечо, куда-то мимо нее, и нахмурился, и от этого лоб прорезали две вертикальные морщинки, придавая ему чересчур суровый вид.

Габриэль отвела глаза, прищурившись на фонарь и на мгновение ослепнув из-за яркого пятна света.

Он не был похож на человека, чьей специализацией было спасение утопающих. Была в этих светлых глазах какая-то безжалостная холодность, наводящая на мысль о том, что Филипп не будет спасать кого попало; о том, что выплывать достойны лишь сильные.

Возможно, все было как раз наоборот, он вовсе не испугался за нее, не пожелал помешать самоубийце – но подошел к ней именно потому, что увидел этот дурацкий, пренебрежительный, победный плевок в реку вместо почти ожидаемого прыжка. Габриэль нахмурилась; неприятно было думать, что у ее сумасбродного порыва на мосту был свидетель.

– А куда именно мы идем? – резко сказала она. Злость помогала преодолеть ненужные эмоции, загнать куда подальше опасения и излишние мысли. Гнев был сильной эмоцией; чувством, способным подавить все прочие.

– В первое же место, которое нам приглянется, – откликнулся Филипп, – лишь бы там подавали что-нибудь горячее. Пунш, глинтвейн, грог. Да хоть чай.

– Ладно. – Габриэль вновь покосилась на попутчика. Высокий, с насмешливо-ироничной улыбкой, каким-то образом почти не затрагивающей губ, в сером тумане лондонской осени он выглядел рыцарем, спасающим даму в беде. Или каким-нибудь чертовым демоном, заманивающим в еще большие неприятности.

Хочешь мою душу? Прости, мой осенний демон. Бракованный товар.

Ночной Лондон тонул в море света, и блики фонарей бросали изменчивые тени на лицо мужчины рядом с ней. Шапка коротких, не совсем светлых волос, глаза неопределенного оттенка, лицо, не позволяющее точно определить возраст… одну деталь в этом переменчивом, ускользающем образе она могла определить точно: от него исходило непонятное ощущение спокойной, уверенной силы. Холодной, выдержанной, но при этом отчего-то странно правильной.

Габриэль незаметно качнула головой. Покажется же. Она знает его в общей сложности двадцать минут, за это время они перекинулись лишь парой слов… и сначала ей кажется, что он демон из ада и наверняка какой-нибудь лондонский Потрошитель, а через минуту – что с ним спокойно?

Прощай, инстинкт самосохранения… видимо, шок оказался слишком сильным для тебя.

Ей не хотелось думать о том, что может означать это внезапное ощущение правильности, не испытанное ни разу за последние три года. Уходить тропой этих размышлений было опасно, и Габриэль постаралась переключить мысли, вернуться к холодной логике и реальности окружающего мира.

Прилив адреналина, случившийся на мосту, быстро сошел на нет, вновь вернув ее во власть серого сплина; вместе со злостью ушла и временная способность абстрагироваться от холода и сырости, проникающих в кожу от мокрой ткани рубашки. Хотелось оставить осеннюю ночь за дверью; согреться наконец, мокрым псом забившись куда-нибудь, где тепло и сухо.

Филипп тем временем определил место назначения, это можно было понять по изменившемуся темпу прогулки. Теперь он точно знал, куда идет, и заметно ускорил шаг.

Он свернул налево на небольшом перекрестке, увлекая девушку за собой, и они оказались перед входом в старинное здание, нижний этаж которого был отделан красным кирпичом. На углу висел большой старый фонарь, освещая черную полоску над белыми дверями с надписью: The Royal Oak^[5].

– Паб? – перед лицом очевидного уточнила Габриэль.

– Паб. Здесь тепло, светло и можно выпить чего-нибудь согревающего. Пойдет? – Филипп взглянул на девушку – больше для приличия, чем действительно спрашивая ее мнения, но сейчас Габриэль ничего не имела против.

Он вновь взглянул куда-то мимо нее, в темноту лондонских улиц; проследив его взгляд, она увидела лишь редких прохожих и фонари. Габриэль пожала плечами и протянула руку к двери.

Веди, Вергилий.

Внутри паб оказался небольшим – и катастрофически полным народа. Пахло хмелем и жареным мясом; в обоих залах стоял неумолчный гул от застольных разговоров. Интерьеры с расписными потолками наводили на мысль о викторианском стиле, когда Британия все еще была владычицей морей, океанов и многочисленных колоний. Столы и лавки были из темного дерева, тяжелые и, кажется, даже дубовые. Габриэль прикипела взглядом к причудливому вензелю, вырезанному на стенной панели, и не сразу осознала, что Филипп ждет, пока она выберет место.

– Нравится? – с легкой усмешкой осведомился он, сунув руки в карманы плаща.

– Нравится, – согласилась она и повернула голову, осматривая паб с уже иной целью. Приметив столик у стены, который как раз освободила уходящая компания, девушка двинулась к нему. – То, что нужно.

Филипп взял у нее куртку и, все еще безупречно исполняя роль британского джентльмена, повесил ее на вешалку в углу, определив туда же свое пальто. Габриэль поблагодарила легкой улыбкой и обошла стол, чтобы занять место, позволяющее сидеть спиной к стене.

Да, это было своеобразным индикатором тревожности, но сейчас следование старой привычке было лишь еще одной монеткой в копилку приносящих спокойствие ритуалов.

На большой грифельной доске над барной стойкой были написаны мелом особые предложения, на тяжелом столе – действительно дубовом, как и обещало название – лежало меню в черном кожаном переплете.

Они расположились напротив друг друга; Габриэль опустила глаза, изучая меню, Филипп ждал, пока она выберет, украдкой рассматривая ее в ненавязчивом приглушенном свете паба. Она чувствовала его взгляд – и невольно представила себя со стороны.

Габриэль знала, что похожа на итальянку: густые темные – почти черные – волосы, слегка смуглая кожа с оливковым оттенком. Родная Бельгия была богата приезжими, но родители никогда не говорили, в чьей именно родословной замешалась жаркая южная кровь.

Экзотический контраст подчеркивали потертые джинсы и простая белая рубашка с треугольным вырезом, рукава которой она закатывала почти по локоть, так, что на запястьях были видны большие часы на белом ремешке и причудливый браслет черненого серебра. Огромные глаза на бледном лице были карими, почти черными, дополняя уже сложившийся образ южанки.

Филипп, по контрасту, казался северянином. Зигфрид – высокий, с растрепанными прядями волос, при свете оказавшихся темнее, чем почудилось на первый взгляд; светлоглазый шатен с тяжелыми чертами лица и упрямым, решительным подбородком.

Она заставила себя сосредоточиться на меню.

– Могу я принять заказ? – поинтересовался словно соткавшийся из воздуха официант в темно-коричневом фартуке.

– Кролик с горчицей. «Звезда Истбурна», пинту. – Ей не хотелось думать, и выбор оказался практически случайным.

– Того же, две пинты. Баранину и абрикосовый пирог. – Он даже не посмотрел в меню, словно знал ассортимент этого паба наизусть.

Официант кивнул и испарился, так же бесшумно и незаметно, как и появился.

– Думаю, они нацеливались на дух викторианской Англии, – сказал Филипп, первым начиная ни к чему не обязывающий разговор. – Хотя мне кажется, что немного перестарались.

Он говорил неспешно, подчеркивая согласные и четко проговаривая слова, но в речи все равно скользила легкая неправильность, своеобразный акцент на букву «р», и Габриэль на мгновение задумалась, пытаясь прикрепить к произношению место. Нет, не Ирландия, не настолько очевидно… и не певучий говор Уэльса. Что тогда?…

Она подняла глаза от изучения трещин на столе; тронула пальцами свой браслет, рассеянно прокручивая его на запястье. Еще один небольшой ритуал, определенный порядок подвесок-шармов на четырех тонких серебряных нитях.

– Мне сложно судить, я не англичанка. Бельгийка. – Она оставила в покое подвески. – А ты?

– Ох. – Филипп был серьезен, несмотря на пляшущие в глубинах светлых глаз смешинки. – Долгая история. Остановимся на том, что я больше шотландец, чем кто-либо еще.

Ах, вот оно что.

– Вот как? – Габриэль слегка прищурилась, заново оценивая своего спутника. Сейчас, когда на нем больше не было придающего несуществующей степенности плаща, Филипп показался ей совсем другим. Офисная белая рубашка под бежевым свитером крупной вязки, темные круги под глазами, знаменующие собой хронический недосып; ободранные костяшки пальцев правой руки.

Дрался?

– Дивно провел прошлые выходные, – пояснил Филипп, поймав ее изучающий взгляд, и шутливо поинтересовался: – Сканирование окончено?

– Прости, – сказала Габриэль – тоном, не имеющим ничего общего с извинением. Он иронично задрал бровь:

– На первый раз прощаю. – Сейчас, при искусственном свете паба, его глаза показались ей серо-зелеными. – Но, если я назову свою фамилию, ты будешь смеяться.

– Рискни. – Габриэль подперла руками подбородок и посмотрела с полусерьезным вызовом во взгляде. – Но предупреждаю, вряд ли что-то может быть хуже моей.

– Ах. Взываешь к моему азарту. Что ж… – Филипп выдержал драматическую паузу и театральным шепотом выдохнул, нарочито по-горски выделяя «р»: – МакГрегор.

Шотландский герой? Роб Рой, горец с вересковых пустошей?

– Да ладно, – она не сдержала смешка. – Что ж… Стерре. Умножь на мое фламандское происхождение – сам догадаешься, или перевести?

– Звезда? – Веселье меняло лицо МакГрегора, скрадывало почудившийся ей холодок в серо-стальных глазах, легкая зеленца в которых казалась эфемерной и призрачной. Габриэль с улыбкой тронула серьгу-звезду в ухе и откинулась на спинку стула, почти физически чувствуя, как потихоньку тает напряжение, о котором она и не подозревала.

Словно специально выбрав момент, появился официант с их заказом. Горячая, остро пахнущая пряностями пища совершила чудо, сгустком жара обрушившись в желудок и в момент отогрев изнутри заледеневшие тело и душу. Когда дело дошло до эля, последние остатки неловкости рассеялись, и они уже беседовали, как старые друзья.

Народу прибавилось; место было довольно популярным и даже, как сказал Филипп, входило в некоторые путеводители по Лондону, пусть Габриэль и была здесь впервые. МакГрегор вскользь обронил, что паб – еще и любимое прибежище футбольных фанатов, и Габриэль, поначалу скептически вздернувшая темную бровь, быстро поняла, что в его словах был свой резон. Витающие в воздухе алкогольные пары постепенно делали свое дело, и от пары-тройки столов уже доносился постепенно набирающий обороты шум ссоры.

Филипп прервался на середине полусерьезного рассказа о привидениях шотландских замков («…тебе ничего не грозит, они пугают исключительно шотландцев» – «а как же патриотизм?…» – «эй, это наши привидения, они появляются только после стакана виски!..») – и нахмурил брови, поворачиваясь к проходу. К их столику, слегка пошатываясь, как моряк во время шторма, целенаправленно шагал некий рыжий мужчина, небрежно держа в руке початую бутылку виски – и не отрывая взгляда от Габриэль.

– М-мадам! – выдал он, останавливаясь и хватаясь свободной рукой за спинку стула Филиппа.

– Да? – Габриэль не смогла сдержать непроизвольной реакции: дернулась, отодвигаясь дальше, почти вжалась в спинку стула. Филипп поставил бокал с элем на стол, и она бросила на него взгляд, каким-то шестым чувством осознав его намерения: МакГрегор освобождал руки – на случай, если события будут развиваться не так, как хотелось бы.

– В-ваша к-красота стоит того, ч-чтобы за нее в-выпить! – кое-как справился со сложноподчиненным предложением рыжий пьяница.

– Согласен, и мы непременно выпьем, – спокойно вмешался Филипп, сделав ударение на слове «мы» и потянувшись забрать бутылку. Рыжий нахмурился и крепче сжал пальцами горлышко, не желая выпускать из рук свой щедрый дар.

– Я х-хочу выпить с вами, – упрямо настоял он и обличающе кивнул на Филиппа: – Эй, Сэнди, не мешай даме г-говорить с приятным человеком!

– Спасибо, не стоит, – вежливо ответила Габриэль, пытаясь спасти ситуацию. Она заметила, как в ответ на презрительную кличку шотландцев, «Сэнди», на лбу МакГрегора вновь прорезались упрямые вертикальные морщинки. – Я не пью.

– В-врете! – возразил мужчина, и Габриэль с досадой прикусила язык: рыжий был не настолько пьян, чтобы не заметить бокал с элем, стоящий перед ней. – Это н-неуважение! Ко мне! И к парням! – Он сделал широкий жест вокруг, и девушка с досадой заметила, что к ним идут еще трое – из-за того же столика, где до этого сидел разговорчивый пьяница.

Филипп резко встал, одновременно толкнув свой стул, отчего рыжий, все еще опирающийся на его спинку, потерял равновесие и нелепо взмахнул руками. МакГрегор крепко схватил его за запястье руки, держащей бутылку, и резким рывком выдрал из скрюченных пальцев опасный предмет.

– Отвали, английская свинья. – Он небрежно поставил бутылку к себе на стол. Габриэль на секунду задержала дыхание: численный перевес был не на их стороне, и зарождающийся конфликт мог в любую секунду перерасти во что-то нехорошее.

Чертыхнувшись, рыжий приземлился на руки своим собутыльникам и ненавидяще посмотрел на Филиппа; казалось, он трезвеет на глазах.

– Пойдем, Джон, – потянул его за рукав самый разумный из троицы. – Не буянь.

– Да, заберите эту падаль, – с холодной усмешкой согласился Филипп, неторопливо опускаясь на свой стул. Его взгляд вновь был изучающим, настороженным – совсем как там, на мосту в ночи. – И сами катитесь отсюда. А бутылка, пожалуй, останется у меня.

Урезонивавший пьяного Джона товарищ отпустил его рукав и воззрился на Филиппа с недоброй смесью возмущения и гнева. Он кивком указал остальным помочь рыжему, и вся компания направилась к своему столику, что-то тихо обсуждая и периодически оборачиваясь, чтобы взглянуть на МакГрегора. С их стороны вновь донеслось «проклятый Сэнди».

Габриэль осознала, что события принимают опасный оборот. Она наклонилась к Филиппу и потянула его за рукав, привлекая внимание:

– Может, не стоит их дальше провоцировать?

МакГрегор слегка искривил в усмешке уголок рта и наклонил голову; барный свет вновь зажег зеленоватые огоньки в его глазах, сосредоточенно-холодных и откровенно недобрых.

– Да, я тоже думаю, что достаточно, – неожиданно легко согласился он. Габриэль пристально посмотрела на него, неосознанно-привычным жестом обхватив пальцами браслет на левом запястье.

– Скажи, ты ведь сделал это специально? – Она многозначительно кивнула на бутылку на столе.

Филипп пожал плечами, наконец-то позволив угадывавшейся у него на губах улыбке проявиться полностью.

– Знаешь, вокруг меня почему-то всегда начинаются драки, – с каким-то мрачным удовлетворением признался он, и Габриэль безуспешно попыталась угадать, где заканчивается странная шутка и начинается истина. – И в какой-то момент я понял, что раньше начнется – раньше закончится. Считай это стратегией.

Габриэль неверяще покачала головой. Стратегию он разработал, видите ли.

Вспышка раздражения вспыхнула и тут же погасла, почему-то не разгоревшись в полноценное пламя. Внезапно ей стало смешно.

– Говорили мне, никогда не ходи по пабам с незнакомцами, – пробормотала Габриэль, изо всех сил пытаясь сдержать совершенно абсурдную улыбку, но не слишком в этом преуспев.

МакГрегор бросил взгляд через плечо в сторону забияк.

– Смотри, ребята определились.

И правда, компания за столиком у противоположной стены явно приняла какое-то решение. Они одновременно начали вставать из-за стола, нетрезво грохоча стульями и задевая кружки.

– Так, – протянул Филипп, ищущим взглядом обводя стол. Глаза его на пару секунд остановились на полупустой бутылке виски, но девушка протянула руку и решительно переставила бутылку поближе к своему стакану.

Ну уж нет, только не виски.

Только сейчас Габриэль осознала, что она не боялась: Филипп излучал абсолютную уверенность в собственных силах и неподдельную заинтересованность развитием событий. Никакого страха, никакого волнения. Аура победителя, просчитавшего все стратега.

Или просто городского сумасшедшего, напрочь лишенного осторожности. Помножить на эти безжалостные серые глаза… нет, она за него не волновалась. Зато волновалась за паб. Ей здесь действительно понравилось.

– Эй, ты! – раздался голос кого-то из троицы. Вернее, четверки: рыжий Джон слегка протрезвел и горел желанием отомстить.

– Я так и думал, – мрачно бросил Филипп, неспешно поднимаясь со стула и делая пару шагов навстречу задирам. Причина была ясна: он хотел, когда все начнется, оказаться подальше от столика с девушкой. Габриэль бросила терзать браслет и, хмурясь, облокотилась о стол. – Вы что-то хотели, джентльмены?

Ответом был молчаливый, но не очень точный – из-за большого количества выпитого, сбившего фокус, – хук справа, от которого Филипп уклонился достаточно легко. Дальше начался кромешный ад и свалка.

Габриэль со стоном уронила голову на стол; светлый эль в крови мудро советовал расслабиться и притвориться, что ничего не происходит, что она не сидит в пабе в непосредственной близости от мужской драки… что этого дня вообще не было. Начиная, пожалуй, с самого утра.

Посидев немного с зажмуренными глазами, она все же подняла голову – и замерла. Кажется, пока она рефлексировала и расслаблялась, заварушка набрала масштаб и объем: дралась уже половина паба. Крепко вцепившись в бокал, в котором еще оставалась пара глотков эля, Габриэль присмотрелась к действу, отыскивая взглядом Филиппа. Лучше бы она не смотрела…

Зал распался на цветные пятна, визуально отдалился, создавая сюрреалистичное ощущение, что она смотрит на полотна старых голландских мастеров. Жженый кофе интерьеров, блеск кармина и охры в бокалах, опаловые переливы рубашки Филиппа, по которым грубым мазком расплескали киноварь… и, где-то на периферии, едва заметные, полупрозрачные очертания чего-то еще, какого-то размытого силуэта, непонятного и странного.

Она сморгнула, и паб вернулся в фокус, обретая резкость и реальные, яркие краски; осталась лишь киноварь – пятно крови на белой рубашке. Филипп улыбался – легкой счастливой улыбкой посреди окружающего его разрушения, и от этого зрелища Габриэль ощутила одновременно восхищение и легкую дурноту.

Он напоминал ей солдата в увольнении, не привыкшего к мирному существованию и переносящего опыт боевых действий на реальную жизнь… или попросту сбежавшего пациента психбольницы со склонностью к немотивированной агрессии.

Ах, нет, вполне мотивированной. Сначала подарить людям мотив врезать ему по морде, а потом с радостной улыбкой до ушей разбираться с последствиями.

Ничего удивительно, что у него пальцы ободраны.

Она одним глотком допила эль и потянулась за бутылкой рыжего.

Надо же, Black Label. Чудненько.

– Брейк! – объявил знакомый голос рядом с ней, и Филипп рухнул на стул, вытирая тыльной стороной ладони кровь с лица. Сложно было сказать, куда он дел свитер, но рубашка лишилась половины пуговиц, и, присмотревшись, Габриэль с упавшим сердцем поняла, что ей не почудился тот самый мазок алого. Несмотря на окрасившую белую ткань кровь, глаза МакГрегора сияли радостным возбуждением, таким, что Габриэль и сама невольно почувствовала прилив адреналина.

– Фил! Стой! – выпалила она, когда он вновь поднялся. На самом деле Габриэль понятия не имела, как его остановить: по решительному виду МакГрегора стало ясно, что он твердо намерен принять дальнейшее участие в побоище.

– Ты против? Но они сами начали. – Филипп остановился на полпути и обернулся к ней с искренним недоумением. Секундное непонимание на его лице тут же сменилось кривой, слегка надменной усмешкой, вызвавшей у Габриэль смутное ощущение, что ее только что как-то незаметно оскорбили. В чем состояло оскорбление, она сказать не могла, но МакГрегор тут же прояснил, иронично поинтересовавшись: – Или ты собираешься воззвать к моему милосердию и состраданию?

Ах, вот оно что.

Габриэль недобро сощурилась и прошипела:

– Какое, к черту, милосердие?! Но мы и так уже разнесли полпаба! А будет еще хуже!

– Я знаю, – пожал плечами Филипп. Почудившееся ей было презрение исчезло; его губы тронула почти невольная улыбка, которую Габриэль сразу же отнесла к категории опасных, противовес серой мути, в которой она тонула еще совсем недавно. То ли уже на охоту вышел, то ли просто зубы скалит, предупреждает, что лучше его не трогать…

Сердце екнуло – сразу по многим причинам.

Тем лучше. Пусть будут проблемы, пусть будет опасность, пусть будет жизнь.

– И… тебя это не волнует? – Ей стало искренне любопытно, до каких пределов он готов дойти. Хотя бы ради того, чтобы понять, уносить ей ноги сразу или все-таки немного задержаться.

– Меня здесь знают, – просто объяснил он. И добавил, явно имея в виду материальный ущерб пабу от разрушения, царящего вокруг: – И знают, что я всегда плачу по счетам. И все уже привыкли вызывать полицию… не сразу.

Он секунду помедлил, не услышал больше ни единого возражения и устремился в сторону все сильнее закипающей заварушки.

Габриэль вздохнула и перевела тоскливый взгляд на бутылку.

Я не верю, что это происходит со мной.

Шанс навсегда отряхнуть с себя прах этого странного приключения маячил прямо за спиной – достаточно было встать и выйти в дверь. Навсегда позабыв о туманной встрече, светлых глазах отъявленного драчуна и об этом сумасшедшем предложении.

«Хочешь, пойдем куда-нибудь туда, где тепло и свет?»

Серьезно?…

Отчего-то ей стало холодно; между лопатками зачесалось от чьего-то навязчивого, внимательного взгляда. Поежившись, Габриэль обвела взглядом паб, пытаясь отыскать источник тревоги; рука сама собой легла на бутылку, крепко сжав горлышко. Хотелось иметь под рукой оружие, хоть какое-то его подобие.

Она поднялась – и чуть не упала со стула, резко отшатнувшись от внезапно свалившегося на стол тела, в котором немедленно опознала Филиппа. Над ним стоял все тот же рыжий Джон, с недоброй ухмылкой занося кулак возмездия.

– Ну все, достали!

Раздался громкий треск, и вслед за ним наступила тишина. Увы, не во всем пабе, но, по крайней мере, рядом с одним определенным столом.

Габриэль выдохнула – и когда она задержала дыхание? – и осмотрела поле боя. Рыжий валялся на полу среди осколков: без сознания, но мерно дыша. Она взглянула на стол.

Филипп простонал и согнулся, пытаясь сесть; попытка удалась не сразу. Соскользнув со стола, он оперся о спинку своего стула и посмотрел на девушку. Габриэль разжала пальцы, и к осколкам на полу добавилось горлышко безвременно погибшей бутылки из-под виски. Она поднесла к лицу ладонь, понюхала и едва заметно поморщилась.

– Это был Блэк Лейбл? – хрипло поинтересовался Филипп.

– …Да, – слегка виновато созналась Габриэль.

– Я очарован. Окончательно и бесповоротно, – с кривой усмешкой сообщил МакГрегор. В его глазах плясали смешинки.

– Брось. Сам знаешь, с кем поведешься… – Она не договорила, почувствовав себя глупо. Она же девушка. Де-вуш-ка. А не оголтелый Конан-варвар с бутылкой наперевес.

Когда-то ей пришлось пройти курс самообороны, но, пожалуй, это было впервые, когда случилось применить полученные знания на практике.

Да что вообще на меня нашло?… Полезла в драку, с бутылкой, я же могла вообще убить этого несчастного пьяницу. Стоило врезать чуть сильнее…

– …Так тебе и надо? – Филипп ухмыльнулся было, но тут же, поморщившись, поднес ладонь к виску.

Размышления о собственном поведении отступили прочь перед лицом новой проблемы. Габриэль резко выдохнула и потянулась вперед; взяла МакГрегора за запястье, отвела его ладонь в сторону и наклонилась ближе, рассматривая бегущую по виску струйку крови.

– В больницу?

– Домой, к черту больницы. – По выражению его лица она поняла, что переубеждать бесполезно. – И быстрее, пока не приехала полиция.

Домой. Габриэль неожиданно ощутила разочарование, от которого захотелось завыть, и сама испугалась своей реакции. За прошедшие два часа она чувствовала себя более живой, чем за три последних года, и в это ощущение хотелось вцепиться зубами и когтями…

Сегодня ей было некуда пойти; Габриэль не могла вернуться назад, в дом, где была так несчастна, и, значит, следовало найти в ночном Лондоне отель, в котором она смогла бы переночевать. Дождаться утра, когда все должно было измениться.