Путь Орла

Послышалось издалека пение друидов. На сцену вошёл Ореозо – верховный жрец. Норма и Поллион скрылись, чтобы никто из присутствовавших не узнал об их тайных отношениях, ибо Норма, верховная жрица друидов, должна была оставаться чистой и непорочной. На сцене я увидела обряд поклонения идолу, друиды пели и кидали в импровизированный костёр, состоявший из длинных кусков красной материи с встроенным вентилятором, пучки трав.

Если бы я смотрела этот спектакль впервые, эта сцена произвела бы на меня впечатление, но я уже видела всё, чему явилась свидетельницей сейчас.

Опустился занавес под громкие крики «браво!», затем он поднялся, и на сцене оказались участники только что произошедшего действа.

Издали под гулкие аплодисменты я увидела, как вновь выстроилась очередь вручающих цветы от благодарных зрителей, среди которых я разглядела Эдмонда. На этот раз он преподнёс букет белых лилий, впрочем, я бы не удивилась, если бы узнала, что эти лилии от Эдмонда купил его друг Серж Вяземский.

Я повернула голову назад и вновь встретилась взглядом с Сержем, почувствовав очередную неловкость.

«Как жаль, что Андрей не поехал со мной в Италию, как жаль, что он не любит искусство и не такой утончённый, как я думала сначала, когда он дарил мне целые охапки роз», – подумала я.

Андрей отошёл на второй план, перевешивала чашу вновь моя неловкость перед моим новым знакомым. Занавес снова поднялся, и сцена мгновенно преобразилась, потому что стены пестрели совсем другими декорациями. В центре белел всё тот же идол, только сейчас он смотрелся как-то иначе. Клотильда, наперсница Нормы, начала эту сцену с арии, обойдя вокруг идола. Она была одинока, и ей хотелось, чтобы в её жизни что-то произошло. И вот появился Поллион. Он подошёл к Клотильде и взял её за руку, и приблизил к себе. Клотильда отвернулась, но затем поддалась на ласки римлянина, и именно в этой сцене чувствовалась необыкновенная страсть и ничуть не меньшая, чем сцена Нормы с Поллионом.

Лаура Монтинелли в роли Клотильды смотрелась очаровательно. Это была прима Ла Скала, и как только она появилась на сцене, зал разразился бурными аплодисментами. Поллион соблазнял жрицу друидов, несмотря на то, что давно любил Норму….Где же здесь логика? А ещё говорится, что именно женская логика является a priori самой алогичной. Никогда я не соглашалась с этим несмотря на то, что моё мнение пытались сломить многие, кого раздражала моя независимость.

Мужчинам, вообще, не нравятся независимые женщины, потому что нами трудно управлять; проще управлять серыми глупыми мышками. Я гордилась тем, что и я, и Мариша никогда не были такими. Мы были преданы каждая своему делу и никогда бы не оставили его ради мужских прихотей и собственничества.

…Новый дом, действительно, очень понравился Андрею, и на следующий день он уже чувствовал в нём себя настоящим хозяином. Задевало ли это меня, ведь этот дом был приобретён на деньги, доставшиеся мне по наследству? Нет, нисколько, скоро мы должны были пожениться. А дальше всё закрутится по давно накатанному ритму, как и в большинстве семей: я уткнусь в свой ноутбук и стану строчить большинство своих новых статей, присутствовать на тусовках, чтобы почерпнуть материал для моих будущих статей. Андрей же целыми днями будет пропадать в своём офисе и командировках. Иногда по вечерам мы будем встречаться за семейными ужинами при свечах, говорить нежные слова друг другу, зная, что это, всего лишь, слова, не больше. Не знаю, устраивала ли Андрея такая жизнь; что же касается меня, я была в раздумье, правда, очень часто у меня даже не было времени на раздумье.

Своими мыслями я однажды поделилась с Маришей, когда нам, всё же, удалось вырваться в кафе без вечно ошивавшегося возле неё Эдмонда.

– Ты его любишь? – спросила Мариша, слизывая белую массу мороженного.

Пахло кофе.

– Конечно, люблю.

– Только говоришь ты это как-то обыденно.

– Обыденно?

– Ну, да, это чувствуется сразу.

Я пожала печами:

– Я давно привыкла к Андрею, мне с ним хорошо, а после смерти бабушки он мне так сильно помог, скрасил моё одиночество.

Мариша вздохнула:

– Всё, что ты мне только что сказала, не является той любовью, как я её понимаю.

– А что такое «любовь» по-твоему? – спросила я.

Мариша пожала плечами:

– Ты знаешь, я никогда, вообще-то, раньше не задумывалась над этим. Но по моим соображениям, если между двумя людьми возникла взаимная любовь, никто из них не перетягивает одеяло на себя, каждый позволяет другому быть собой, уважает его интересы, не заставляя ублажать себя; а если случится беда с одним из них, то второй будет до конца с любимым, а не уйдёт искать лёгкой жизни.

– Разве то же самое можно сказать про твоего Эдмонда?

Мариша нахмурилась. Думаю, она всегда чувствовала моё отношение к её избраннику.

– Чем тебя не устраивает мой Эдмонд?

Она отпила немного горячего кофе, от которого ещё исходил пар.

– Это ты меня спрашиваешь? Меня он устраивает, главное, чтобы тебя устраивал.

Мариша благодушно улыбнулась:

– Ну, меня-то он вообще во всём устраивает, а вот твой Андрей давно кажется мне слишком подозрительным.

– И в чём же?

– Не знаю. Просто мне кажется, когда ты смотришь на него, его взгляд становится каким-то чужим, жёстким.

– Я не замечала.

– Ещё бы ты заметила, моя дорогая. Ты же летаешь от его комплементов, как бабочка, готовая сжечь свои крылышки в огне.

– Ладно, подруга, «один-один» – ничего, теперь мы квиты. Давай завершим этот бесцельный разговор, из которого я поняла главное. Любовь – это такое чувство, такое неопределённое чувство, и для каждого человека оно раскрывается по-своему.

Слова Мариши тогда заставили меня задуматься над многим. Я действительно никогда не замечала того, что порой взгляд Андрея становился жёстким; мне вдруг подумалось, что Мариша специально это сказала, чтобы уколоть меня, раз я не питаю и никогда не питала симпатии к Эдмонду. Таким образом она решила мне отомстить. Я пообещала себе, что отныне буду более внимательна по отношению к Андрею, как-никак он – мой будущий муж, будущий отец наших детей.

Правда, я ничего такого не заметила. Взгляд тёмно-карих глаз Андрея был полон нежности и любви. Хотя одна деталь меня по-настоящему действительно напрягла. Однажды я была занята уходом за садом (на будущий год я пообещала нанять себе опытного садовника, который был у всех соседей и это являлось реально оправданным ввиду моей занятости), Андрей сидел в шезлонге на террасе, увитой вьюнком, и почитывал газеты. Мирная семейная атмосфера – это то, о чём я всегда мечтала, и вот моя мечта сбылась, здесь не хватало лишь моей бабушки с самоваром и плюшками, и родителей за столом…..

– Юль, а действительно тот алмаз, вправленный в ожерелье, который считается семейной реликвией, имеет необыкновенную силу?

Я отряхнула корень розы от земли и посадила его в специально выкопанную ямку. Розы я люблю, действительно, они выглядят очень красиво, если их умело разместить в саду, как говорил мой дизайнер.

– Я не знаю, Андрей Так, во всяком случае, говорит письмо бабушки, которое я нашла в столе ещё на старой квартире после её похорон.

О том необыкновенном свете, который я видела тогда, оставшись возле банковской ячейки, исходивший от алмаза, я не стала вновь упоминать. Андрей перевернул газетный лист и начал читать другую статью.

– А почему ты спросил об этом?

– Просто…..подумал, может, мы устроим здесь бассейн такой же, как и у твоей подруги?

– Но при чём здесь ожерелье?

– Алмаз можно продать по очень хорошей цене.

– Я уже говорила тебе, Андрей, что не стану этого делать. Семейные реликвии не продаются.

– Ты всё ещё не можешь расстаться со своими суевериями?

– Это – не суеверия.

Я обрезала куст смородины, и теперь он смотрелся аккуратно, ещё немного, и сад будет приведён в приличное состояние. Полюбовавшись на свою работу, я посмотрела на Андрея. Он сделал вид, что внимательно читает хронику.

– Тебе нравится? – спросила я его, кивнув на преобразившийся куст.

Он безучастно кивнул:

– Неплохо.

И всё же, этот разговор оставил у меня осадок. А что, если Мариша права, и Андрей со мной не потому, что он меня любит, а потому, что у него есть сугубо личный интерес?

…..Пламень костра на сцене разгорался всё сильнее и сильнее, так сильно, что заполонил собой всё пространство вокруг. Слышалось пение жрецов, которые благодарили своего идола и бросали в огонь многочисленные охапки трав и хвороста. Действо завораживало. Особенно мне нравилась сцена, где Норма, признавшись в том, что любит давно римского проконсула, принимает решение пожертвовать собой перед всеми друидами.

А затем наступает решающая кульминация, когда Поллион восходит на костёр вслед за Нормой. Раньше у меня на глазах всегда проступали слёзы во время этой последней сцены, но не сегодня.

Я думала, что между мной и Андреем пробежал холодок особенно в последнее время, когда он всё чаще и чаще начал задерживаться на работе, слишком часто уезжал в командировки – намного чаще, чем каких-нибудь полгода назад. Я думала над этим, хотя и за сценой с интересом продолжала наблюдать. «Норма» – одна из моих самых любимых опер, и в роли Нормы лучше всех играла Мариша. Она была непревзойдённой во всех трёх постановках Ла Скала.

Норма допела свою арию и трагически сделала шаг в костёр, за ней последовал Поллион, распрощавшись с этим миром навсегда. Зал вновь загудел оглушительными аплодисментами, когда римский проконсул допел последние аккорды своей арии изумительно красивым тенором.

– Браво! Браво!

Зрители встали, на сцену полетели охапки цветов. Занавес. Когда он повторно открылся, вся труппа целиком и участники симфонического оркестра вышли на поклон.

– Браво! Браво!

Послышалась итальянская речь живая и холеричная, но в этом потоке голосов я с трудом разобрала отдельные реплики, хоть и неплохо владела итальянским. Я смотрела на счастливое лицо Мариши и была горда за неё в том, что с каждым спектаклем она выкладывалась по полной, не позволяя себе халтуры и посредственности.

– Молодец, Мариша! – воскликнула я, – горжусь тобой!

Многие стоявшие со мной рядом зрители итальянцы с изумлением посмотрели на меня. Видимо, не часто им доводилось здесь слышать, в стенах Ла Скала русскую речь. Но мне было всё равно, потому что кроме всего прочего я гордилась тем, что я – русская.

Глава 2. «Ожерелье»

«Ты часто ценишь то,

Что в итоге не имеет ценности,

Ты жаждешь того,

Чего совсем

Не желает душа твоя,

Ты бредишь тем,

Чем не бредит твоя душа».

(Неизвестный).

Чашка горячего кофе обжигает горло, но и даёт тебе бодрость. День завершился тем, что после премьеры «Нормы» вечером Серж Вяземский пригласил нас к себе на виллу.

– О, Серж, разве у Вас есть вилла в Милане? – вежливо поинтересовалась Мариша, – я что-то слышала об этом, но мне всегда казалось, что это – досужие сплетни.

– Почему же сплетни? – удивился наш (точнее мой) новый знакомый, – что особенного иметь виллу в округе Милана?

– Ничего, – Мариша кокетливо пожала плечами, – ничего, но разве можно быть таким богатым и успешным, не продав душу дьяволу?

Он расхохотался, и его смех мне показался даже забавным, что немного развеселило меня после мрачных мыслей об Андрее.

– Если Вам станет от этого легче, думайте, что я продал душу дьяволу.

Улыбка сошла с красивого личика Мариши:

– Не шутите с этим, Серж. Высшие Силы никогда не прощают подобных шуток.

На ней были обычные джинсы и свитер, и вряд ли в этой молодой женщине можно было угадать трагический образ верховной жрицы Нормы в длинном балахоне, который она всего час назад изображала на сцене оперного театра, словно, сам ангел спустился с неба на землю – контраст казался ощутимым. Вот теперь я узнавала свою любимую подругу Маришу Дрейфур, её образ в джинсах и этом свитере выглядел привычным для меня. Эдмонд выкурил одну сигарету и взялся за вторую.

– Эдмонд, разве Вам нравится отравлять всем воздух? – заметила я.

– Хорошо, я выйду, – жених Мариши нехотя встал, покосился на меня, – кроме тебя никто не заметил отравленного воздуха, – съязвил он.

– Кажется, я не переходила «на ты».

Мариша дала мне знак замолчать и сама вышла с Эдмондом в сад, чтобы «ублажить» недовольного.

– Вы так ненавидите Эдмонда? – Серж отхлебнул немного кофе и с интересом посмотрел на меня.

Вопрос поставил меня в тупик, потому что был задан без обиняков напрямую, без излишних преамбул. Я задумалась, а затем ответила:

– Да как Вам сказать, Серж…..Не то, чтобы я его ненавижу, просто, я на дух не переношу таких, как он.

– Что является, впрочем, одним и тем же.

Серж посмотрел за окно на две обнявшиеся фигуры в саду. Мариша что-то говорила Эдмонду, активно жестикулируя, её приятель отвернулся и пускал дым после очередной затяжки.

– Не могу понять, что Вас связывает с женихом Мариши. Вы такие разные, и так непохожи друг на друга.

– Для дружбы не обязательно быть похожими друг на друга, как Вам известно.

– Конечно, но…..

– Вообще-то, Эдмонд – очень талантливый человек, мне нравятся его работы в стиле апроприации. Я решил помочь ему и спонсирую его новый проект.

– Так это благодаря Вам у Эдмонда появилась возможность так высоко подняться?

– Вас это удивляет, Юлия?

Я пожала плечами:

– Вовсе нет. Просто мне всегда казалось, что он использует Маришу и пользуется её известностью.

– Знаете, Юлия, не всё, что кажется кому-то со стороны, является реальностью.

– Откуда Вы взяли эти слова?

– Вы, похоже, считаете меня недостаточно умным? Эти слова говорят гиды перед экскурсией по пустыне Сахара.

– Да, Вы, похоже на то, объездили весь мир, – предположила я.

– Вы правы. Спросите лучше, где я не был, и эти места можно перечитать по пальцам.

– Потому во всём мире везде пользуется спросом Ваша необычная высокохудожественная обувь?

– Нет, вовсе нет. Своим поездки я не связываю с путешествиями. Это – моё хобби.

Я оглядела огромное помещение, где мы пили кофе. Стены, пол, потолок были белыми. Пол состоял из мраморных плит. Здесь же был бар со стойками и сушилкой для стаканов и бокалов. Но меня привлекла необычная картина, висевшая на стене, как раз напротив барной стойки. Она была написана в стиле «модерн», смешанного с «имрессионализмом». Там вдалеке краснела закатная река, необычно синий песок, как ни странно, вполне сочетался с жёлтым морем. Загорающие отдыхали в свих шезлонгах и наблюдали за уходящим за горизонт Солнцем, от которого исходила необыкновенная энергия. Я, как заворожённая, смотрела на это Солнце, на этих отдыхавших на пляже людей, меня, словно, как магнитом притягивало к себе это Солнце.

– Вам нравится? – спросил Серж.

– Очень.

Я заметила улыбку на его лице. Загорелая кожа и очень белые, как снег, зубы, составляли необычный яркий контраст. Улыбка сержа напоминала улыбку голливудской звезды и очень ему шла.

– Кто же, Вы думаете, мог написать это талантливое произведение?

– О, боже… неужели….?

– Да-да, это – Эдмонд.

– Но…..

– Вы никогда не видели в нём талантливого художника, мастера своего дела, а я….я однажды разглядел и поддержал….так мы стали друзьями. Кстати, на аукционе «Сотбис» его картины расходятся на «ура». Каждый, причисляющий себя к светскому обществу, желает обладать ими.

– А Мариша? Она знает о талантах своего жениха?

– Мариша любит Эдмонда. Когда ты любишь человека, то всё, чего бы он ни делал, кажется тебе правильным, талантливым, совершенным.

Я допила кофе и почувствовала бодрость во всём теле. Серж действительно готовил изумительный кофе, ничуть не хуже любой горничной или секретарши. Следующий вопрос дался мне с большим трудом, но я, всё же, задала его своему собеседнику.

– А Вы, Серж, Вы кого-нибудь любили?

– А хотите шампанского? У меня замечательное шампанское 1862 года, его подарил мне сам владелец небольшой плантации в Шантильоне Привер Фреви. Вы его не знаете?

– Нет….ради меня Вы готовы откупорить такую ценную бутыль, которую Вы так долго держали?

– У меня целая коллекция вин от сотерна до каберне, и я готов открыть это шампанское ради Вас.

– Но почему?

– А Вы нарываетесь на комплимент? Разве мало мужчин Вам их произносит? Если да, то остальные – сущие болваны.

Он умело открыл дорогое шампанское и разлил по бокалам, я наблюдала за тем, как лопаются пузырьки, мне был приятен этот умиротворяющий шум. Я пригубила. Вкус этого шампанского из погребов Сержа резко отличался от того, что в огромных количествах заставляли полки Московских супермаркетов, от которого за версту веяло «ширпотребом».

– Ну, как Вам, Юлия?

– Никогда не пробовала такого шампанского, его вкус отдалённо напоминает вкус трюфелей с некоторой горчинкой и оттенком вишни.

– Из Вас вышел бы отличный сомелье.

Серж сделал небольшой глоток, повертел бокал в руках, как это делают, возможно опытные специалисты по винам, прислушался к своим вкусовым ощущениям.

– И, всё-таки. Вы не ответили на мой вопрос.

– Мм-м, замечательно. Напомните мне его, если Вас, конечно, не затруднит, – произнёс потомок княжеского рода.

– Вы кого-нибудь любили в жизни?

– Жизнь – долгая история, мадемуазель Юлия.

– Не увиливайте.

За окном я видела, как Мариша с Эдмондом тихо подошли к беседке и скрылись в её белизне. Беседка была окружена небольшим живописным прудом с прекрасными лилиями и кувшинками, так что до самой беседки можно было дойти по узкой дорожке, украшенной мозаикой.

Изменилось ли моё отношение к Эдмонду после защитных слов Сержа Вяземского и созерцания необыкновенного полотна, которым я была поражена? Я и сама не знала. Возможно. Бывают случаи, когда первое впечатление, действительно, обманчиво. К этому случаю относилась и личность Эдмонда Вайгендта.

– О чём Вы думаете?

– О том, что Вы увиливаете от темы. Впрочем, если не хотите, можете не отвечать, это – Ваше право.

Он снова улыбнулся:

– Спасибо, что напомнили мне о моих правах, мадемуазель….Да, я был когда-то влюблён и влюблён сильно, я чуть ли не бредил этой девушкой, но….

– Но?

– Она оказалась ветреной кокоткой, и потом, её родители были против этого брака.

– Чем они мотивировали свой отказ? Вы молоды, привлекательны; в Вас бьёт жизнь ключом, и Вы сказочно богаты.

Вдруг взгляд его серо-голубых глаз стал серьёзным, и это немного напрягло меня. Серж поставил бокал на столик, за которым мы сидели и мило болтали вдвоём.

– Богатство? Этот аргумент для Вас перевешивает всё остальное, или речь идёт о любви?

– Если Вы судите обо мне так поверхностно, это – Ваша проблема, Серж. Кстати, я не отношу себя к людям, которые плохо устроены в жизни и являются неудачниками. Я владею неплохим состоянием, доставшимся мне от моих родственников, проживаю в респектабельном районе и сказочном загородном доме по соседству с Маришей и её родителями. У меня отличная профессия, которую я очень люблю и без которой не мыслила бы своё существование.

– Минуточку… Разве я спрашивал о Ваших финансовых успехах? Я лишь спросил о Вашем мнении.

Какой хитрец!

– Разве? А я была убеждена, что все мои слова, сказанные только что, и являются ответом на Ваш вопрос.

Он вздохнул, вновь взял бокал с шампанским, отпил ещё немного и посмотрел на меня.

– Хорошо, пусть будет так, как Вы хотите. Я считаюсь с мнением симпатичной мне женщины.

– Значит, я Вам симпатична?

– Вы снова нарываетесь на комплементы? Да, Вы мне очень симпатичны.

– И чем же?

– Не всегда можно объяснить симпатию к одному человеку и антипатию к другому.

– Согласна. И всё же, почему эти люди отказали Вам?

– Если честно, тогда я представился им обычным человеком, среднестатистическим россиянином, диссидентом, ничего не имеющим за душой кроме своей профессии и страсти к искусству, зато очень любящим их дочь.

– И это оказалось для них недостаточным? – спросила я.

Серж развёл руками:

– Как видите. Я согласен с мнением Эрика Фромма о том, что любовь в нынешнее время подвержена законам рынка. Видимо, я оказался «товаром с изъяном». Кстати, Вам нравятся взгляды Фромма?

– Это – мой любимый философ, – мой бокал с шампанским так и оставался нетронутым, так сильно я была увлечена разговором с этим человеком, оставшимся для меня пока загадкой.

– Но, Серж, это гнусно, что Вы пошли на обман, чтобы проверить эту девушку и её родителей.

– Вы так считаете, Юлия?

– Да, абсолютно убеждена в этом. Я считаю, нужно уметь доверять людям.

– И я считал так же, как и Вы ввиду своей юности и неопытности, когда меня в последствии много раз предавали те люди, которым я доверял.

– Простите.

Я допила своё шампанское, «слишком быстро для девушки, мечтавшей прослыть «аристократкой», – подумала я.

Напротив, Серж отложил в сторону свой недопитый бокал, наверное, он обратил внимание на то, какая я невежа, или это я слишком критически к себе отношусь? Кстати, почему? При Андрее у меня никогда не возникали вопросы о «воспитании», да и Андрей никогда не подчёркивал свой «аристократизм» и манеры «великосветского джентльмена». Да он никогда и не был таким. Обычный инженер из обычной семьи, связавший свою судьбу с женщиной с дворянскими корнями.

Да, у меня были дворянские корни. После переворота во Франции и казни Марии-Антуанетты её камеристка Наннерль (кстати, точно так же звали и сестру Моцарта, которая сочиняла отличную музыку), сбежала в Россию, вышла замуж за дворянина Семёна Ильича Федотова. Моего будущего пра….пра… деда – 4 поколения назад. Брак считался морганатическим, но по семейной легенде никто не упрекал Наннерль в том, что она не была высокого происхождения. Такое положение вещей «сглаживалось» тем, что, во-первых, Наннерль являлась камеристкой самой Марии-Антуанетты и обладала хорошими манерами и воспитанием; во-вторых, тем, что она была чистокровной француженкой, а именно в те времена в России дворяне начали увлекаться всем французским, и это увлечение достигло своего апогея при царе Александре I. Но во времена Наннерли это было лишь самое начало, и тем не менее, французское происхождение моей пра… пра… бабки сыграло свою роль.

Дневники Наннерль о том, что по приезде в Россию она сначала очень боялась, что французская революция найдёт её и там, в Петербурге, тщательно скрывала своё происхождение и настолько хорошо изучила русский язык с помощью гувернанток и русской прислуги в доме мужа, что он стал её «вторым родным языком». Я сама читала дневники Наннерли, написанные быстрым, но аккуратным почерком. Я понимала её чувства, и они были мне по-настоящему близки.

Эти дневники до сих пор хранятся в моём доме в сейфе, хотя бабушка не раз намекала, чтобы я отдала их в музей. Я не могла сделать этого, ведь эти записи – единственное, что связывало меня с моими далёкими предками. И потом, если они окажутся в музее, люди будут равнодушными глазами созерцать дорогие моему сердцу страницы, а я не хотела допустить подобного.

Да, я осознавала, что чувствовала сильную связь с предками, которая была намного сильнее, чем у современной молодёжи со своими родителями. Сама не зная почему…, просто я имела поразительное сходство с Наннерль – у меня сохранился её портрет, написанный самим Боровиковским. Все, кто видел этот портрет, висевший в моей гостиной, были до крайней степени удивлены.

– О… неужели….неужели это – Вы? Но как такое может быть? – спрашивали гости.

Помню, даже родители Мариши, Елена Сергеевна и Павел Карлович были поражены и долго-долго глядели на портрет.

– Нет, не пугайтесь, это вовсе не я, – спешила я успокоить своих гостей.

– Не Вы? Но кто же тогда?

– Наннерль, моя пра-пра… -бабушка.

– Вы с ней неотличимы друг от друга. Как такое может быть?

Пожав плечами, я отвечала:

– Загадки природы.

Несмотря на то, что Семён Ильич любил свою французскую жену, на стороне у него были женщины, ведь он отличался отменной статью и благородством.

Портрет пра… пра… деда тоже сохранился, хотя только в виде небольшого медальона. Каждый раз оттуда на меня смотрел красивый молодой офицер императорской гвардии в напудренном парике по моде тех лет. Но вскоре эти парики вышли из моды.

Сохранилась даже грамота, где рукой императора Александра I были написаны слова: «За доблесть и отвагу в войне против Наполеона». К грамоте прилагался орден Св. Андрея первозванного, которым пра… -дедушка, как свидетельствовали семейные хроники, очень гордился.

Но даже несмотря на это, я никогда не гордилась перед Андреем своим происхождением, чтобы он не чувствовал себя ущемлённым.

….Серж посмотрел на мой допитый бокал.

– Вы просите извинения? Не стоит. Всё в прошлом, и эта «любовная история» не оставила глубокого следа в моей душе.

– Ах, вот как, почему?

– Все люди разные, Юлия Андреевна.

– Что Вы имеете в виду?

– Если бы вместо той юной девушки были Вы, если бы Ваши родители отвергли меня, я был бы глубоко ущемлён.

– Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда мне было всего четыре года, – без истерики призналась я.

– Гм…, я виноват, что своим вопросом заставил Вас вспомнить то, о чём Вам не хотелось бы вспоминать, – произнёс Серж.

– Да ни в чём Вы не виноваты, просто так устроена жизнь, и за рулём по встречной полосе ездят не всегда трезвые водители, и потом, не Ваша вина, Серж, что люди смертны.

– И всё же, сеньора Юлия, Вам было неприятно думать и вспоминать гибель Ваших родителей.

– Об этом никому неприятно думать.

– У Вас философский склад ума, и это мне нравится.

– Вы напоминаете покупателя, высматривающего на рынке товар, который удовлетворил бы все его вкусы. Но люди все разные, я – не товар, и дома в Москве меня ждёт жених.

Услышав о женихе, Серж улыбнулся, вновь продемонстрировав мне свою безупречную голливудскую улыбку.

– Так у Вас есть жених, мадемуазель Юлия? – спросил он.

Если я надеялась найти в его серо-голубых глазах хоть маленький оттенок грусти и разочарования, то я просчиталась. Серж Вяземский действительно открыто улыбнулся мне. Неужели я надеялась найти в его глазах печаль при упоминании о моём женихе? Как глупо!

– Конечно, есть. Я не уродлива, и всё со мной вполне в порядке.

– Не очень предусмотрительно с его стороны отпускать такую красивую невесту одну за границу. Это опасно.

– И чем же?

– Ну, хотя бы тем, что у неё может появиться поклонник.

– Вы на что намекаете? Вы себя имеете в виду? – спросила я, вполне законно возмутившись этим вопросом.

Но затем я подумала: «Как глупо с моей стороны задавать такие неуместные вопросы».

– И себя, в том числе. Я уже говорил Вам, что Вы мне симпатичны.

«Наверное, поэтому он и пялился на меня в театре».

Я пожала равнодушно плечами, сделав вид, что меня совсем не задели его слова:

– Что в этом особенного? У девушки вроде меня может появиться множество воздыхателей, но это совсем не значит, что она кинется к первому встречному попавшемуся ей типу на шею.

Должно быть, эта фраза была произнесена мною с таким пафосом и так нелепо, что это вызвало у моего собеседника гомерический смех.

Шампанское оказалось крепким, и я заметила, что пьянею. Слава богу, у меня не было авто здесь, в Италии, и я не взяла на прокат, иначе я не знаю, как бы я возвратилась с виллы Сержа назад в Милан в номер той гостиницы, где я остановилась.

Правда, Серж оказался прав в одном, Андрей мог действительно поехать со мной в Милан, тем более он только-только вышел в отпуск, в любом случае он мог бы отпроситься у своего шефа, мог бы выхлопотать командировку в Милан, ведь предприятие, на котором он работал, имело обширные связи за границей.

Я невольно с уважением подумала об Эдмонде. Он-то нашёл и возможности, и время сопровождать Маришу в её поездке. Постепенно благодаря Сержу моё отношение к художнику стало меняться.

– Прекратите смеяться! Меня это раздражает!

Однако мои слова произвели прямо противоположное действие на Сержа, он продолжал смеяться, будто я незаметно и невольно «подлила масло в огонь». Мне вдруг стало досадно. Досадно оттого, что я выглядела в тот момент довольно глупо; досадно оттого, что я так быстро опьянела, хотя благородная дама вообще не должна пьянеть. Так, во всяком случае, когда-то учила меня бабушка, когда занималась моим воспитанием и давала наставления на будущее.

– А-а, вы уже нашли общий язык!

Я совсем не заметила, как вошли Мариша с Эдмондом. Мне казалось, что они довольно долго гуляли по саду, а на самом деле прошло не так уж много времени. Мариша выглядела посвежевшей. Тёплый и ласковый итальянский воздух прекрасно действовал на её кожу.

– Ну, как вам мой сад? – спросил Серж.

– Великолепно! Вы очень богаты, Серж, – заметила Мариша.

– Это – наследство, доставшееся мне от моих благородных предков, которые были вынуждены покинуть Россию за два года до революционного переворота, предчувствуя наступление грозных времён. Но и я сам не люблю безделья, стараюсь, как могу, упрочить свой семейный капитал.

– Похвально.

Мариша и Эдмонд сели за стол и заметили два бокала: мой пустой и Сержа, хозяина этой роскошной виллы, заполненный наполовину. Маленькие пузырьки всё ещё продолжали лопаться внутри едва желтоватой жидкости.

– Вы хотите сказать, что вы пили шампанское?

– Не переживайте, Мариша, я сейчас же налью вам с Эдмондом по бокалу.

Серж достал со стойки два бокала, поставил их перед гостями и разлил в каждый своё великолепное шампанское.

– Кстати, я заказал пиццу, сейчас её привезут. Здесь готовят самую вкусную пиццу в Италии.

– Пиццу? Да Вы в своём уме, Сержио? Я скоро лопну, если учесть те самые маковые булочки в буфете после премьеры. Моя талия исчезнет, и тогда я буду играть каких-нибудь заправских матрон. Все оперные певицы не блистают точёными фигурами, а я слежу за собой.

– Что касается оперных певиц, то среди них много стройных, – успокоил её Серж, – но пицца здесь действительно отменная, и мне бы очень хотелось, чтобы мои гости её попробовали.

– Хорошо, Вы умеете уговаривать и убеждать.

Я вдруг представила Сержа на каком-нибудь торжественном приёме, например, в замке королевы Елизаветы; должно быть, это очень утомительное занятие находиться на подобных мероприятиях.

Я даже не заметила, как взгляды всех присутствовавших были обращены на меня.

– Юлия! Юль, ты что, не слышишь?

Я посмотрела на Маришу.

– О чём ты подумала только что, подруга?

– Да так, ни о чём, – отмахнулась я.

В этот момент все услышали звон дверного колокольчика.

– Вот как раз пиццу привезли.

Серж вышел и вернулся с очень большой коробкой, которую сразу же положил на стол. Запахло сыром, помидорами и грибами.

– А почему Вы сами открываете двери? – поинтересовалась я, – Разве у Вас нет швейцара и слуг?

– Я отпустил на выходной всю прислугу. А вообще-то я и сам не очень часто наведываюсь на эту виллу, слуги содержат её в образцовом порядке.

– Вы предупреждаете их заблаговременно о своём приезде?

– Конечно, моё положение обязывает меня к этому, – сказал Серж.