Иван-Дурак

Глава четвертая

Она возникла перед Иваном неожиданно. Он сидел за столиком и изучал меню. Он бывал в ресторанах почти каждый день и не по разу, но всегда выбор блюд был для него таинством, маленьким волшебством, предвещающим наслаждение. Сначала он почувствовал аромат ее духов, а потом появилась она. Он ее не сразу узнал. За время, что они не виделись, Лизочка состригла свои длинные роскошные рыжие волосы и покрасила их в черный цвет. Кажется, эта стрижка называется каре. Она была одета в маленькое черное платье, на шее – нитка жемчуга. Такая строгая и серьезная фарфоровая кукла. И роковая красавица.

– Ну, здравствуй, – сказала она своим низким хрипловатым голосом.

Иван подумал, что к этому невозможно привыкнуть, это всегда волнует. Иван поднялся, помог Лизочке сесть. Поцеловал ее в щеку.

– Ты такая красивая, – прошептал он.

Она поморщилась, будто он сказал ей гадость.

– Что у тебя с лицом? Наш мальчик подрался? Вступился за прекрасную незнакомку или сцепился с партнерами по бизнесу? Ты, вроде, раньше предпочитал более цивилизованные способы борьбы.

– Не знал, что ты такая стерва, – ухмыльнулся Иван, – как это тебе удавалось скрывать так долго свою сущность?

– Так что у тебя с лицом?

– Ерунда, попал в небольшую аварию.

– Ой, извини. Я не знала. Почему ты не позвонил? С тобой все в порядке? – она, похоже, всерьез забеспокоилась.

– Как видишь, отделался легким фингалом. Ничего страшного. Успокойся. А можно поинтересоваться, почему ты так жестоко поступила со своими волосами?

– Тебе не нравится? – она тут же нахохлилась, надулась и приготовилась вступиться за свой новый образ.

– Нравится, глупышка, только это так кардинально, что я тебя не узнаю. С чего это вдруг ты так решила измениться?

– Официально извещаю – я решила начать новую жизнь. Ты же знаешь, для нас, женщин, смена прически ведет к переменам в жизни.

– И что же ты решила поменять?

– А я, дорогой, решила стать плохой. Знаешь, мне наскучило быть хорошей, это неэффективно, это не приводит к достижению цели.

– А что у нас за цели такие? Какие цели могут быть у красивой женщины? Она должна порхать легкой птахой и украшать собой жизнь мужчины.

– Как низко ты меня ценишь! – ее взгляд полыхнул ненавистью. – По-твоему единственная функция красивой женщины быть игрушкой для мужчины? И это все? Больше она ни на что не годна?

– Малыш, я пошутил, ну что ты? Я же знаю, что ты у нас настоящая карьеристка и просто гений телевизионного искусства.

Было видно, что Лизочка приготовилась к новой атаке. В ее синих глазах была злоба. Иван не понимал, что происходит – такой он свою любовницу никогда раньше не видел. Она была забавным ласковым котенком, а сейчас перед ним сидела карликовая львица и явно собиралась его растерзать. Ивана спас официант, который подошел поинтересоваться, не готовы ли они сделать заказ. Иван, хотя еще ничего и не выбрал, но был готов, лишь бы не продолжать этот неприятный для него разговор. Его смутила смена ролей. Раньше он был покровителем, многоопытным мужчиной, советчиком, учителем, а она маленькой девочкой, воспитанницей, ученицей. Откуда этот подростковый бунт? Может, у нее, действительно, какие-то неприятности и она нуждается в помощи? Откуда эта агрессия?

Принесли вино. Иван поднял бокал:

– За тебя! Я очень рад, что ты у меня есть!

– Угу. – Произнесла она как-то сдавленно, отхлебнула вина, глубоко вздохнула и выдохнула, – а ведь ты за все это время ни разу не признался мне в любви. Я ведь даже не представляю, как ты ко мне относишься, какие у тебя планы относительно меня. Или, может, у тебя вообще нет никаких планов?

Иван молчал и с грустью смотрел на Лизочку. Правду он ей сказать не мог. Как он мог сказать, что нет у него на нее никаких особых планов, что он даже не думал об этом, что она его вполне устраивает в роли любовницы, и ничего большего ему от нее и не нужно. Он полагал, что и ее все устраивает в их отношениях. Он полагал, что ему встретилась, наконец, женщина, которой нравится легкость нечастых встреч, отсутствие обязательств и долгов друг перед другом. Он полагал, что ему встретилась женщина, которая просто радовалась тому, что этот мужчина есть в ее жизни. Иван молчал. Он не мог придумать, что соврать этой женщине, сидящей напротив, в глазах которой отчетливо звучала мольба и надежда. Пауза затягивалась. Лизочка порылась в сумке и швырнула на стол ключи.

– Что это? – спросил Иван. Ответить Лизочка не успела – официант принес заказ и начал церемонно расставлять тарелки на столе. Когда он удалился, Иван повторил вопрос:

– Что это? – он кивнул на ключи.

– Это ключи от квартиры, которую ты для меня снимал. Я вчера переехала.

Иван уронил нож. Подозвал официанта, попросил принести водки. Да побыстрее. Пожалуйста.

– Что все это значит? – спросил он наконец. Почти крикнул.

Лизочка допила остатки вина в бокале, взглянула в бешеные Ивановы глаза и произнесла:

– Только не перебивай меня… не перебивай… Я ухожу от тебя. Хотя как я могу уйти, если мы и не жили вместе? Нет, но все равно я ухожу. Вернее, уже ушла из той квартиры. Короче, я решила, что больше не буду с тобой встречаться. Все кончено. Спасибо, что выслушал.

Ивану принесли водки в графинчике. Он выпил.

– Могу я, по крайней мере, знать, почему? Все же было хорошо.

– Тебе показалось.

– А что было не так? Я не понимаю. Я не понимаю! Ты завела другого мужика? Да? Я прав? Ну, хорошо же все было?

Лизочка молчала. Ела свой салат. На Ивана не смотрела. Он выпил еще стопку. Тоже принялся за еду.

– Драма драмой, а есть все равно хочется, – глубокомысленно изрек он. – Вот ведь как устроен человек. Первичные потребности есть первичные потребности. И все-таки, почему ты меня бросаешь?

– Я расскажу. Расскажу. Только не перебивай, ладно. Мне непросто далось это решение. – Она отпила еще вина. – Очень непросто. Я как представлю, что больше тебя не увижу, мне жить не хочется. Мне страшно, я не знаю, какой будет моя жизнь, в которой не будет тебя.

– Тогда зачем? Зачем?

– Я, кажется, просила меня не перебивать! – сейчас она не была похожа на фарфоровую куклу. Сейчас она была роковой женщиной, которая могла запросто решить судьбу мужчины. – Понимаешь, я ведь девочка-карьеристка. У меня небогатые родители, хотя даже не в этом дело. Да бог с ним, что у меня не было приличной одежды и обуви, и ели мы в основном макароны с картошкой. Это не важно. Хотя и не слишком приятно. Они не реализовались, понимаешь? Отец всю жизнь жалел, что не получил высшего образования, а мать… ну, она из тех женщин, что рано махнули на себя рукой, перестали следить за собой, рано, не то чтобы постарели, а увяли что ли… Если бы ее нарядить, отвести в салон красоты, она бы и сейчас красавицей была. Так вот, работала она всю жизнь, где придется, ну просто потому, что так принято – работать, ну и деньги кое-какие в семью приносила, дома – хозяйство, старалась, чтобы все накормлены были, обстираны, обглажены. Да еще участок у нас – там тоже впахивала, и мне, конечно, доставалось. Как я ненавидела эту дачу! Как я ее ненавидела! В общем, я не хотела жить так, как живут мои родители. Отец говорил: «Учись, дочка, выбивайся в люди!». И вот я дала себе слово, что у меня будет другая жизнь, что я вырвусь из этого круга, что я стану богатой и знаменитой. Причем, я такая наивная дурочка, что решила непременно всего добиться сама, без помощи мужчин. Вернее, я не сразу к этому пришла. Был у меня один помощник…, – Лизочка закрыла лицо руками. Помолчала, потом продолжила говорить все так же, с закрытым лицом. – Он был намного старше. Такой, знаешь, здоровенный, мордатый, я даже не знаю, как я в такого умудрилась влюбиться. Он такой веселый, такой живой, что ли… шутил постоянно. Шутки, конечно, были казарменные, простецкие, но от него такая энергия шла. Такое обаяние. – Лиза убрала руки от лица. – Щедрый очень был. Денег не считал. Хочу я шампанского, он самое дорогое покупает. Или однажды гуляли мы зимой, я в пуховичке была, замерзла, так он затащил меня в магазин и шубу купил, чтобы я согрелась. Пешком он, конечно, практически не ходил, но мне в тот день прогуляться захотелось. Были у него какие-то политические интересы, купил он телеканал, ну а я там, конечно, была ведущей. И все было замечательно. Он был женат, но меня это не слишком беспокоило, поскольку я тогда была еще очень молода и замуж не собиралась, тем более за него. Он же ураган, вулкан, стихийное бедствие, в общем. Мне кажется, он и побить мог. Ревнивый очень был. Дай ему волю, так он и в паранджу бы меня нарядил. А потом все закончилось. Совершенно неожиданно. Внезапно, так, наверное, точнее. – Она замолчала, снова закрыла лицо руками.

– И что случилось? – осторожно спросил Иван.

– Позвонил однажды и сказал: «Все, детка, ты уволена!».

– В каком смысле?

– А во всех. С телеканала уволена и из любовниц уволена. Попросил написать заявление об уходе по собственному желанию и исчезнуть из его жизни. И еще сказал, что если я начну скандалить, выяснять отношения, названивать ему, то мне хуже будет. «Лучше уметайся подобру-поздорову!» – так и сказал.

– И ты умелась?

– Да. А что мне было делать? Налей мне тоже водки. – Иван плеснул ей водки прямо в бокал для вина – не стал дожидаться официанта. Лиза неловко выпила, скривилась, закусила салатом. – Мерзость редкостная, – сказала она, – закажи еще.

Иван подозвал официанта. Лиза молчала. Иван и не догадывался, что у этой хрупкой куколки в жизни уже была настоящая драма. Он вдруг понял, что вообще ничего не знает о женщине, с которой был близок два года. Она всегда интересовала его только непосредственно в момент присутствия. Здесь и сейчас. Он никогда не думал о ее прошлом, да и ее будущее Ивана, признаться, не слишком волновало…

Принесли водки и маринованных белых грибов. Выпили молча. Лиза снова скривилась. Потом заговорила:

– Тогда я и дала себе слово, что больше никогда не влюблюсь. Больно это слишком. Сначала хорошо, а потом больно. А он… Он нашел себе новую игрушку, девочку то есть. Мне потом рассказали, что он берет любовницу ровно на два года, а потом меняет. Он машины меняет раз в два года и девочек… тоже. Такое у него жизненное кредо. Принципы такие. Пошла вон и все тут. И его совершенно не интересует, что девочка, она живая, что ей может быть плохо, когда ее вышвыривают за борт, что она страдать может. Нет, такие подробности его не колышут. – Лиза снова закрыла лицо руками, а когда открыла, Иван заметил, что в глазах у нее стоят слезы. – Вот такой у меня был возлюбленный… В общем, я решила, что больше никого никогда не полюблю. Устроилась на другой телеканал, слава богу, я успела приобрести некоторую известность, и меня взяли без проблем. Там тоже была ведущей. Потом поняла, что больших денег на телевидении в нашем городе не заработать, даже если по двадцать пять часов в сутки пахать. И вот я здесь. Очередная покорительница столицы. – Лиза усмехнулась. – Понаехала тут… К чему я тебе все это рассказываю? Ах да… Я думала только о работе, только о своей цели. Никаких мужчин. Я была убеждена, что не стоят они ни моего внимания, ни моего времени. А тут ты… Я ведь не просто так с тобой, я ведь тебя люблю… Давай еще выпьем.

– Ты так напьешься, – предупредил Иван.

– Ну и что? Я сегодня хочу напиться. В хлам, до поросячьего визга. У меня знаменательный день – я расстаюсь с любимым мужчиной.

– Малыш, ну зачем? Зачем тебе это?

– Ты собираешься развестись с женой и жениться на мне? – Лизочка ждала ответа. Иван молчал. Она смотрела ему в глаза. Взгляд был злой и решительный. Губы сжаты.

– Ну, может быть, – замямлил Иван, – я не исключаю такой возможности.

– Мальчик мой, я хочу услышать правду. – Сказала она таким жестким тоном, что Иван сжался, хлебнул еще водки, закашлялся, а потом произнес очень тихо:

– Нет.

Лизочка расхохоталась.

– А знаешь, – сказала она, просмеявшись, – ты смелый мужчина, не каждый отважится сказать такое женщине прямо в лицо. Нет! Нет! Нет! Это как удар хлыста. Выстрел. Нож в сердце. Такое коротенькое слово – «нет». Вот и нет больше надежд. Вот и нет больше прошлой жизни, вот и нет больше пути назад. Рубикон перейден, все мосты сожжены. Все-все мосты сожжены. – Из глаз Лизочки хлынули слезы. Она не пыталась их сдерживать. – Вот тебе и ответ на твой вопрос. Он в твоем «нет». Ты не хочешь на мне жениться, а я хочу жить с тобой, я хочу таких простых вещей: просыпаться с тобой в одной постели, готовить тебе завтрак, черт возьми, я бы даже твои носки с радостью постирала! И рубашки бы погладила. Только нет у меня такого счастья. Господи, так все просто и так невозможно!

– Взвыла бы ты от рубашек-то, – вставил Иван.

– К сожалению, я никогда этого не узнаю. Не суждено. Ну, все, ты просил меня объяснить, почему я тебя бросаю, я объяснила. Еще вопросы есть?

– Я все равно не понимаю. Почему мы не можем оставить все как есть? Я очень не хочу тебя терять. Ты дорога мне. Ты очень мне дорога!

– Не надо! Прошу тебя, не надо! Ты такой же, как он! Ты меня просто используешь! Ты просто пользуешься мной! Тебе же нет никакого дела до меня! Я для тебя лишь красивая кукольная оболочка, я для тебя лишь тело, которое дарит тебе наслаждение, когда ты этого пожелаешь. Конечно, ты не хочешь меня терять. Пока не хочешь. Ты мне еще в любви, наконец, признайся! Ну, скажи: «Я люблю тебя, малыш!» и посмотри мне в глаза нежно. О! Тогда я растаю, поверю и уж точно оставлю все как есть. А что же будет потом? Не знаешь? А я знаю. Потом, когда я тебе надоем, ты мне скажешь: «Ты уволена!». Нет уж, я тебя опережу – это ты уволен! Это ты уволен!

Лизочка кричала. На нее начали оборачиваться.

– Успокойся, ты пьяна, – прошипел Иван.

– Да, я пьяна и очень, очень, очень несчастна. Как мне плоооохо! – взвыла Лизочка.

– Чем я могу тебе помочь? – ему было тоже очень плохо и хотелось, чтобы эта пытка поскорее закончилась, но он вдруг вспомнил о своей миссии: он же должен спасти женщину. Лизочку явно нужно было спасать. Но как? Жениться на ней? Пожертвовать собой? Пожертвовать покоем еще одной женщины, то есть жены? А как потом ее спасать? Ее ведь потом тоже придется спасать. Вроде ведь ничего особенного не сделал. Ну, подумаешь, влюбился, завел любовницу… Ну, все же так живут. Почему все так запуталось? Сбежать бы отсюда. Да шут с ней, с этой Лизочкой, это она его бросает, а не он ее. Он пострадавшая сторона. Его нужно спасать и жалеть, а не ее. Что он плохого-то ей сделал? В хорошей квартире поселил, подарками заваливал, в дорогие рестораны водил. Ну и что с того, что он жизнью ее не интересовался? Так ведь ему и собственной жизнью заниматься некогда, все работа да работа. Ну и что с того, что не собирался он на ней жениться? Да, может, и женился бы, если бы в России было разрешено многоженство. Так ведь нет, не разрешено. У него есть уже жена, и она его вполне устраивает. Сбежать. А Петр Вениаминович? Опять ведь заявится, опять начнет есть мозг. От него не скроешься. Да что ж такое-то? Да за что все это? Такие мысли метались в Ивановой голове, пока он ждал, что скажет Лизочка.

– Да, ты можешь мне помочь, – устало прошептала она сквозь слезы, – дай мне уйти. Отпусти меня. Не напоминай о себе. Не пытайся меня вернуть пустыми обещаниями. Мне будет и так нелегко без тебя.

– Но мне ведь тоже будет тяжело без тебя. Тогда зачем? Зачем?

– Я все решила. Какая судьба меня ждет с тобой? Быть вечной любовницей? Умирать от ревности к твоей жене? Проводить выходные и праздники в одиночестве? И непрестанно мечтать, мечтать, что когда-нибудь ты будешь только моим. Жить глупыми надеждами. Заводить любовников, чтобы почувствовать себя нужной хоть кому-то. А потом ненавидеть себя, тебя, весь мир. Заниматься самокопанием, чтобы понять, что же во мне не так? Почему же ты не говоришь мне о своих чувствах, почему же ты не подпускаешь меня к себе близко? Почему ты не хочешь находиться рядом со мной постоянно? Вот так я и жила эти два года. Ты хочешь для меня такую судьбу?

– Я думал, ты счастлива.

– Как видишь, я не была счастлива. Прости, если в чем-то перед тобой была виновата. А теперь дай мне уйти.

– У тебя кто-то есть?

– Нет, но будет, обязательно будет. Знаешь, я решила, что быть благородной, порядочной, это плохо. Это анахронизм какой-то. Это так несовременно. Знаешь, если мне еще встретятся такие мужчины, как ты, богатые и влиятельные, я буду их использовать. Они меня, а я – их. Деловые отношения с сексуальным оттенком. А вот любить я этих мужиков не буду.

– Не делай так. Это ведь проституция. Ты же не такая. Да ты так и не сможешь, поверь мне. Ты ведь тоже это знаешь. – Иван взял руку Лизочки, начал ее целовать. Лизочка руку не отняла. – Встретится тебе мужчина, с которым ты будешь счастлива. – Сказал Иван, когда оторвался от Лизочкиной руки. – Жаль, что у меня не получилось. Мне, правда, жаль.

– Я пойду. – Лиза высвободила руку и поднялась, повертелась перед Иваном. – Ну, запомни меня молодой и красивой. Я надеюсь, что ты выполнишь мою просьбу, и мы больше не увидимся.

Иван тоже поднялся.

– Хоть поцеловать-то тебя можно на прощанье?

– Целуй, ладно уж, – разрешила Лизочка.

Иван обнял ее и осторожно поцеловал в губы. Нежно. Лизочка вырвалась.

– Все, хватит, иначе я не смогу уйти. Я люблю тебя. Прощай! – девушка почти бегом кинулась к выходу.

Иван сел и допил водку.

Глава пятая

– Кхе-кхе, – услышал Иван чье-то покашливание и проснулся.

Петр Вениаминович сегодня был наряжен в старые, тертые джинсы и застиранную, утратившую краски, клетчатую байковую рубашку. На голове красовалась веселенькая рыжая бейсболка с надписью «сквозняк». Бабочка, разумеется, тоже в наряде присутствовала – жизнерадостного оранжевого цвета. Видимо, подбирал специально под головной убор.

– Гармонично, вы не находите? – поинтересовался Петр Вениаминович, перехватив взгляд Ивана.

– Да, пожалуй, – пробормотал Иван. – Чем обязан? Кажется, я уже начал выполнять ваши требования. Чего вы еще от меня хотите?

– Ну-ну, молодой человек, не стоит так горячиться. Посмею вам напомнить, что речь шла вовсе не о требовании, а о просьбе. Еще, если мне не изменяет память, во время нашей последней встречи я и на выполнении просьбы своей не настаивал. Вы сами приняли такое решение. Добровольно. Не будете же вы утверждать, что я каким-то образом принудил вас?

– Хммм, – усмехнулся Иван, – мне показалось, что элемент давления в моем так называемом добровольном решении все же присутствовал. Мне даже показалось, что мне некоторым образом угрожали. Хотя, очевидно, только показалось.

– Полноте. Кто старое помянет… Я пришел к вам как друг.

– Ах, так мы друзья! Извините, не знал. Даже не подозревал, уж не обессудьте. Как я мог не заметить появления в моей жизни нового друга! Ая-яй!

– На мой взгляд, ирония здесь не уместна, молодой человек, ибо я действительно ваш друг. – Петр Вениаминович одарил Ивана взглядом, полным добродушия и самого искреннего расположения. Он выудил из кармана своей рубахи сигару, церемонно закурил. – А я, пожалуй, и выпить не прочь. – В руке у Петра Вениаминовича возник пузатый бокал с коньяком. – Здоровье, к сожалению, уже не позволяет, слишком часто употреблять коньячок, но иногда я себе разрешаю это маленькое удовольствие. А вот в молодости я был любитель, знаете ли… А потом доктора запретили. И мне, стареющему сибариту, пришлось выбирать либо сигары, либо коньяк. Согласитесь, непростой выбор. Проще умереть, чем вовсе лишиться радостей жизни. Много ли у пожилого человека удовольствий? Я выбрал сигары, но слаб, слаб и коньячком иногда балуюсь. В свое оправдание могу лишь сказать, что редко себе позволяю праздники в виде бокала хорошего коньяка.

– С чего это вам вздумалось передо мной оправдываться? – проворчал Иван. – Вы полагаете, мне есть дело до того, с какой периодичностью вы употребляете спиртные напитки?

– В том-то и беда, молодой человек, что вам вообще мало до кого есть дело. Нда… Девушка вот рядом с вами два года маялась, страдала, а вы и не заметили…

– Слушайте, без вас тошно! Не надо мне нотаций, взываний к моей совести! Как умею, так и живу! Вас послушать, так я изверг какой-то. Самый главный злодей на планете. Душегуб просто! – огрызнулся на Петра Вениаминовича Иван.

– Вы себя переоцениваете. Хе-хе. Обыкновенный среднестатистический негодяй. – Петр Вениаминович гаденько захихикал. – Шучу, шучу. Я, собственно, заглянул, дабы вам свое сочувствие выразить, поддержку всяческую оказать, это ведь какая неприятность, когда вас бросают. Нет, пардон, неправильно выразился, это ж какая несправедливость!

– Издеваетесь? – у Ивана возникло сильнейшее желание схватить Петра Вениаминовича за жирненькую шею и придушить.

– Отнюдь, – Петр Вениаминович очаровательно улыбнулся, отчего стал похож на злобного клоуна. – Мне вас искренне жаль. Тоже такое в моей жизни бывало, чего уж там… И даже не раз… Внешность-то у меня… Не принц, прямо скажем, не принц… Нда… Обаяние, правда, харизма, да на женщин разве угодишь? Все им не то, все не так. Сами не знают, чего хотят, идеал им подавай, а где ж его взять-то? Существование идеальных мужчин наукой не доказано. А если предположить, что вдруг заполучат они такой экземпляр, как они себя поведут?

– Как? – эхом отозвался Иван.

– Начнут ныть, что им скучно с таким хорошим – распрекрасным, что тошнит их от его совершенства, от его заботы, ласки, внимания. И станут мечтать о плохом мальчике, о хулиганье каком-нибудь, с которым, однако, им временами будет весело. И за эти мгновения веселья, праздника жизни они будут терпеть его хамство, издевательства, унижения. О, женщины! Загадки! Дуры набитые! Ангелы! Стервы! Страдалицы! Мучительницы! Плутовки! Красавицы! – Петр Вениаминович сделал изрядный глоток коньяку и заулыбался блаженно, очевидно, предаваясь приятным воспоминаниям. – А я, знаете ли, по молодости-то был дамский угодник.

– Бабник, вы хотели сказать?

– Фу, как грубо, молодой человек! Ох, уж эти современные мужчины! Ничего-то они не понимают ни в женщинах, ни в жизни! То все усложняют, запутывают, то упрощают до примитива. Задача бабника, понимаете ли, завоевать женщину, и как только цель достигнута, вершина покорена, он устремляется в погоню за новым трофеем. Или же это просто сексуально невоздержанный тип. А дамский угодник – это явление иного порядка. Его цель – подарить даме удовольствие, удовлетворение, если хотите, а главное – счастье. Счастье! – Петр Вениаминович многозначительно поднял сигару.

– Удавалось? – скептически поинтересовался Иван.

– Вообразите себе, да. А ваш сарказм, юноша, вызывает у меня недоумение, если не сказать больше – негодование! Я, безусловно, не всемогущ, и не всегда у меня получалось добиться во взаимоотношениях с женщиной положительного результата, то есть сделать ее счастливой, но в основном я справлялся с поставленной задачей. Да, могу это констатировать. Не без гордости, кстати.

– И что же нужно женщине для счастья?

– Вынужден вас огорчить – универсальных рецептов счастья еще не придумано. Слишком тонкая материя, слишком индивидуальная, слишком все от личности зависит. Вам вот, насколько мне известно, счастье представляется в виде симпатичной виллочки средних размеров на Лазурном берегу. Которая в свою очередь является для вас как символом престижа и успешности, так и местом, где бы вы могли на время спастись от суеты и насладиться покоем. Но в тоже время иметь возможность в случае необходимости пообщаться с представителями вашей касты, то есть с теми, кто тоже имеет домики на Лазурном берегу. Хотя, должен заметить, что как только мечта ваша сбудется, вам будет казаться, что счастье в чем-то другом, что вы жестоко ошиблись с выбором внешнего объекта счастья. Вы придумаете себе новую мечту. Новую химеру. Погонитесь за ней, а она снова окажется пустышкой.

– Так что же, счастье невозможно?

– Отчего же? Возможно. Просто мы, как правило, не там ищем.

– И где его нужно искать?

– Может быть, вам еще все тайны мирозданья раскрыть? Преподнести, так сказать, на блюдечке с золотой каемочкой? Не слишком ли много вы хотите? Хотя ладно, я сегодня добрый. Вот здесь надо искать подлинное счастье, – он коснулся бокалом с остатками коньяка своей груди. – В себе. Большего сказать я не имею права. Не уполномочен. А что касается Лизочки, вы уж извините, что снова беззастенчиво топчусь на вашей больной мозоли, то ей и нужно-то было для счастья всего лишь ваше внимание. Ей нужно было от вас получить подтверждение собственной ценности, значимости и значительности. И еще немного заботы и ласки. А кем она себя с вами чувствовала? Куклой, игрушкой, которую вы купили, которую могут где-то забыть, выбросить, когда она потеряет товарный вид или когда вы с ней наиграетесь. Как она вам сказала: «Это ты уволен!»? Она и жила два года под дамокловым мечом этого страха быть уволенной, вышвырнутой из вашей жизни. Увы и ах, но вы давали ей повод для подобного рода опасений. Житьем-бытьем ее не интересовались, планов не строили, появлялись только, когда вам этого хотелось, а когда ей было одиноко, вас рядом не было. И никаких перспектив, никакого совместного будущего. Эта малышка очень сильная женщина. Она ведь вас не пилила, ничего не требовала, денег у вас не брала. А когда терпеть стало совсем невмоготу, она решила уйти. Спастись бегством. И ведь честно с вами поступила, благородно, объяснила свои мотивы и причины. А вы что же? Обиделись, взбеленились, разозлились. А должен ведь был поблагодарить ее за то, что она столько времени дарила тебе себя, ничего не требуя взамен. Эх, Иван Сергеич, Иван Сергеич!

– Она меня бросила! – вскричал Иван. – Меня! Бросила! А я ей еще спасибо должен говорить! Вы меня за идиота держите? Или вы сам идиот?

– Мне бы сейчас тоже рассвирепеть, да вызвать на дуэль дерзкого, зарвавшегося мальчишку, оскорбить вас в ответ, поставить вас на место, остудить ваш пыл, окатить вас ледяным душем, дабы умерить ваш пыл. Поверьте, я мог бы пролить на вас ведро воды, лишь щелкнув пальцами, но я не буду этого делать. Ибо, все это действия, не достойные мудреца, коим я, безусловно, являюсь. Черт, коньяк, кончился. Пожалуй, я еще выпью. Видите ли, беседы, которые принято именовать дружескими, меня совершенно изматывают. Надобно как-то укрепить свой дух. – В бокале Петра Вениаминовича чудесным образом появилось еще грамм сто пятьдесят коньяка. – Может, и вам налить?

– Не откажусь, пожалуй.

– Ну, вот и славненько. Прошу прощения, что не предложил вам раньше, но я взял на себя смелость предположить, что вы и так уже изрядно набрались в ресторане во время драматичного прощания с вашей прекрасной любовницей.

На прикроватной тумбочке возник еще один бокал. Иван взял его в руки, покрутил, понюхал темно-коричневую жидкость, что плескалась в нем.

– Это настоящий коньяк, не беспокойтесь. Французский. Пейте-пейте.

Иван выпил. Подумал, будет ли похмелье, если напиться во сне?

– Я вполне понимаю вашу ярость, ваше негодование, – вкрадчиво произнес Петр Вениаминович. – Большинство людей в аналогичных обстоятельствах ведут себя точно так же. Позволю себе восхититься вашей сдержанностью: не каждый отпустил бы любимую женщину без скандала, упреков и обвинений. Да, она все решила за вас. Соглашусь, это не слишком приятно и даже в некотором роде оскорбительно. Представляю, каково это быть пешкой в чужой игре. Тем более что вы-то воображали, что игра – ваша, пешка – это она, а вы король. А что было делать бедной девочке? Как бы она вас ни любила, она повиновалась инстинкту самосохранения, потому и бежала от вас. Сумейте ее понять, так как я вас понял сейчас. Повторюсь, она сделала выбор за вас, но и у вас есть выбор: простить Лизочку или позволить злобе пожирать вас. Да, кстати, вы, надеюсь, уже догадались, что спасать нужно не ее? Она сама сумела о себе позаботиться. Настоятельно советую вам продолжить поиски. – Из взгляда Петра Вениаминовича вмиг исчезло все добродушие. Он больше не напоминал клоуна в фермерской одежде. Он снова был опереточным Мефистофелем, загадочным и зловещим. Он поднял свой бокал. – Ну-с, ваше здоровье!

Петр Вениаминович исчез, а бокал в руке Ивана остался. И коньяк остался. Иван его допил и заснул с ощущением дежа вю. Было уже сегодня такое, только в первый раз после ухода Лизочки он допивал водку. И еще одна мысль мелькнула в его сонном мозгу – что человек все-таки уникальное животное, даже к дурдому, в который внезапно превращается его жизнь, он может привыкнуть. Иван уже начал привыкать.

В конце следующего рабочего дня Лизе Потаповой, руководителю спецпроектов развивающегося кабельного телеканала, девушке с опухшими от слез глазами, тонкий, смазливый юноша в униформе посыльного вручил красный подарочный пакет. В нем она нашла деревянную шкатулку, инкрустированную перламутром. В шкатулке Лизочка обнаружила лиловую бархатную коробочку. В коробочке покоилась цепочка белого золота. На цепочке белого золота сверкала подвеска в виде сердечка, усыпанная бриллиантами. Ставшие сегодня узкими, разнесчастные Лизочкины глаза тоже восхищенно засверкали. Кто сделал ей такой великолепный подарок? Лиза еще раз заглянула в пакет. В нем лежал еще и конверт. Девушка торопливо вскрыла его. Там была записка следующего содержания:

«Милая!

Хотя, нет, не просто милая. Любимая!

Я ведь тебя все же люблю, хотя и не имел смелости в этом признаться. Люблю. Я легкомысленный болван. Я втянул тебя в эти отношения, не думая о последствиях. Я эгоист. Прости меня, дурака! За все прости. Надеюсь, что ты будешь счастлива, что у тебя будет все, о чем ты мечтаешь. Ты этого заслуживаешь. Ты ведь редкая женщина: прекрасная, умная, талантливая, честная, порядочная. Ты великолепна! Жаль, что я не смог тебя удержать. Я выполню твою просьбу и не буду больше тебя беспокоить, хотя это и нелегко. К сожалению, я не могу дать тебе того, чего ты хочешь. Но помни, что ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

Люблю. Целую. Иван-дурак».

После прочтения записки Лизочка снова разрыдалась. На сей раз от умиления. Какой же замечательный Иван человек! Почему он не встретился ей раньше, когда еще был свободен? Лизочка рыдала долго, самозабвенно. Когда она ехала домой в такси, глаза ее прикрывали темные очки, а в голове светились мысли: все будет хорошо, все непременно будет хорошо! Не все мужчины козлы и сволочи. Способны они и на благородные поступки! Эти мысли расцвечивали мокрые осенние московские улицы, темные силуэты пешеходов, весь мир. Он прекрасен, этот мир! И свобода прекрасна!

В это же самое время благородный рыцарь Иван сидел в своем рабочем кабинете, обхватив голову руками, и блуждал по просторам своего разыгравшегося вдруг воображения. Он представлял, как Лизочка рассматривает его подарок. Он представлял ее огромные синие глаза, видел, как они наполняются сначала удивлением, потом радостью, потом восхищением, потом болью. Он представлял, как она примеряет сияющую подвеску. Он вспоминал ее длинную шейку, узкую спину, маленькие ручки, тоненькие трогательные ножки. Он прощался со своей девочкой. Со своей фарфоровой куклой с низким, хрипловатым голосом. Она плачет, наверное. И он, Иван, причина ее слез. Как глупо все. Ничего, его малышка переживет эту утрату. Он уверен в этом. Она сильная, эта малышка. Все у нее будет хорошо.