Алеша и Борис сели за стол. Алеше вдруг тоже нестерпимо захотелось выпить. Тут же перед ним на столе появился точно такой же граненый стакан, как и у Михал Михалыча, наполовину заполненный водкой. Борис посмотрел на Алешу испуганно, а Михал Михалыч расхохотался.
– Ну, вы, батенька, и наглец! – сказал он сквозь смех. – Даже думать забудьте про зелье это! Не то место и не то время.
– Вам же можно! Почему мне нельзя? – спросил Алеша возмущенно.
– А потому! – Изрек Михал Михалыч, – Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.
Алеша сам не понял, почему он это сделал, но он вдруг схватил стакан и залпом выпил его содержимое.
Правая бровь Михал Михалыча удивленно взмыла над очками. Борис сжался, как будто его сейчас должны ударить хлыстом, а Алеша, напротив, весь выпрямился, даже нос задрал к хрустальной люстре.
– Весьма неосмотрительно с вашей стороны, юноша, – произнес Михал Михалыч тихо, но таким тоном, что Алеше стало страшно. – Впрочем, люблю смельчаков! Эх! Давай-ка еще по одной, сынок! Но на этом и остановимся. Договорились?
Алеша кивнул и подумал, что мальчишеская выходка сошла ему с рук.
Они выпили еще по одной, и в этот самый момент дверь распахнулась, и в комнату вошли адвокаты. Иван Петрович был серьезен, а Семен Аркадьевич отчего-то улыбался.
– О! Наконец-то изволили прибыть! – приветствовал адвокатов Михал Михалыч. – Потрудитесь-ка объяснить, господа хорошие, с чего это ваш подопечный, водку хлещет прямо в здании суда, да ее и перед самым моим носом? Вы это что же, даже не соблаговолили рассказать ему о правилах поведения в суде? Что можно, что нельзя? – Иван Петрович и Семен Аркадьевич стояли, опустив головы, как нашкодившие школьники. Глаз не смели поднять. – Это возмутительно! Просто возмутительно! – Лицо Михал Михалыча еще более покраснело от гнева. – В ад сошлю, лет эдак на сто! У вас будет время обдумать свое поведение! Сколько лет работаю, а такого еще не видел, чтобы подсудимый водку стаканами хлестал прямо перед заседанием! Вы думаете – это его ошибка? Нет, господа хорошие, это ваша ошибочка! Это вы его не предупредили, что распитие спиртных напитков в зале суда строжайше, и я бы даже сказал, категорически запрещено.
– Они мне говорили! – крикнул Алеша. – Говорили! – Он не помнил, чтобы адвокаты предупреждали его о запрете на алкоголь в здании суда, но он вдруг почувствовал себя чудовищем, из-за которого страдают невинные люди и захотел восстановить справедливость.
– Говорили? – обратился Михал Михалыч к адвокатам.
– Нет. – Ответил Иван Петрович твердо. – Я наивно полагал, что это само собой разумеется. Да, это была моя ошибка.
– А ты чего врешь? – спросил Михал Михалыч у Алеши. – Чего это ты вздумал их выгораживать?
– А почему они должны отвечать за мои поступки? Чем они-то виноваты?
– Молодец, сынок, – вдруг смягчился Михал Михалыч. – Уважаю. Вот, уважаю! Смелый парень! Справедливый! Ух! Дайка я тебя обниму. – Михал Михалыч выбрался из-за стола, опрокинув стул, на котором сидел. Тут выяснилось, что росту он невысокого и похож на колобка. Подкатился этот колобок, облаченный в мятый и не слишком свежий коричневый костюм, к Алеше, облапил его своими пухлыми ручками. Так и застала их Любочка, которая внезапно появилась в дверях.
– Что здесь происходит? – спросила она удивленно.
Михал Михалыч тут же выпустил из объятий Алешу и покатился к Любочке.
– Ах, душа моя, какой сюрприз! Какая неожиданность, что вы решили почтить своим присутствием наше скромное собрание! Как я рад видеть вас снова! Вы цветок, душа моя, истинный цветок! Нежнейшая орхидея! Позвольте поцеловать вашу прелестную ручку. – Любочка протянула Михал Михалычу руку. Он приник к ней губами, театрально зажмурился, будто бы от удовольствия. – Вы похорошели с момента нашей первой встречи, помолодели лет на пятьдесят. Как изволите поживать? Не слишком строгий приговор-то я вам влепил, а? Ах, пардон, пардон! Я же с дамой разговариваю. Кем вам этот юный обормот приходится? – он кивнул на Алешу. А тот стоял с растерянный, ибо не мог понять, глумится Михал Михалыч над его бабушкой или комплименты говорит. – Внук? Я ничего не путаю? Боже мой, такая молоденькая, такая красивая бабушка! Позвольте еще раз приложиться к вашей ручке. – Он снова поцеловал ей руку. – Боже, какой восхитительный аромат исходит от вашей кожи. Был бы помоложе, непременно бы за вами приударил. Непременно! Боренька, ты ведь не стал бы возражать? – Борис молчал. – Любонька, а по сути, я ведь помладше вас буду, вы-то к нам сюда попали, когда вам за семьдесят было, а мне-то и шестидесяти нет. Так что никакого возрастного мезальянса я не вижу. Я, пожалуй, прямо сейчас за вами и приударю, вот прямо сейчас и расцелую вас в сахарные губы алые. Он встал на цыпочки и потянулся к любочкиным губам своими губами. Любочка отпрянула, Борис в два прыжка оказался рядом с Михал Михалычем и занес уже руку для удара, как дверь открылась и вошел красивый, стройный и высокий блондин лет тридцати пяти.
– Это еще что? – Спросил он.
Михал Михалыч откатился от Любочки, Борис опустил руку.
– Ничего особенного, – сказал Михал Михалыч и невинно пожал плечами. – Я пристаю к вашей бывшей жене, а ее новый кавалер ее от меня защищает. Не жалеете, что такую женщину бросили? Смотрите, красавица какая? Любо-дорого!
Мужчина сник, ссутулился, но промолчал.
– Дедушка! – закричал Алеша. – Какой ты молоденький! Ни за что бы не узнал!
Мужчины обнялись, и пока Борис смотрел в их сторону, Любочка тихонько подошла к Михал Михалычу и едва слышно прошептала:
– Спасибо! Я мечтала, чтобы встреча с мужем так и прошла. Чтобы он знал, что я не пустое место, что я не одинокая жалкая женщина, что мужчины из-за меня дерутся. Спасибо! Вы самый настоящий ангел.
– Всегда рад услужить прекрасной даме. – Михал Михалыч довольно улыбнулся. – За дело, господа хорошие, за дело! – сказал он повелительно. Если кто вдруг забыл, так я напомню, зачем мы здесь собрались. Сегодня мы судим вот этого обормота. Пора начинать. – Он выглянул за дверь и крикнул: Владимир Сергеевич, Сергей Владимирович! Инна Семеновна! Заходите, мы начинаем!
И тут же исчез ресторан и все присутствовавшие оказались в просторном помещении, стены которого были отделаны деревянными панелями, в нем стоял огромный тяжелый стол и два ряда скамей. Еще была клетка из толстых металлических прутьев. Все было именно так, как и представлял себе Алеша.
– Встать, суд идет! – торжественно произнесла неизвестная женщина в строгом сером костюме. И Михал Михалыч в полнейшей тишине покатился в проходе между скамьями к своему огромному столу.
Царствие небесное. Зал заседаний.
Алеша вдруг подумал: «А можно ли в этом мире убить человека? Можно ли убить человека, который уже умер? Вот бы сейчас в его руках появился автомат. Перестрелять тут всех к чертовой матери, кроме бабушки с дедушкой и сбежать!». В Алешиных руках появился автомат. Настоящий автомат Калашникова. Тяжелый. Алеша посмотрел на него с изумлением. Куда же его девать-то теперь? Как же так получилось? Как он мог забыть, что мысли здесь материальны в буквальном смысле этого слова. Он пытался представить свои руки пустыми. Даже зажмурился, загадывая это желание. Автомат не исчез. Алеша осторожно положил автомат на скамью и застыл с выражением ужаса на лице.
– Пользоваться-то умеешь, сынок? – раздался голос Михал Михалыча. – Алеша отрицательно покачал головой. – В самом деле, откуда тебе уметь, в армии не служил, Родину не защищал, даже с уроков по военной подготовке сбегал. А хочешь, научу, сынок? Давай постреляем! Давай, ты же так хотел нас тут всех перестрелять! Давай! – Михал Михалыч выкатился из-за стола, схватил автомат и наставил его на Алешу. – А ты знаешь, сынок, каково это подыхать под пулями? Нет? А я вот знаю. Сколько лет прошло, а до сих пор помню. – Михал Михалыч недобро посмотрел в глаза Алеше и положил палец на курок. Алеша побледнел. Михал Михалыч резко развернул автомат вверх и выпустил очередь в потолок. Звук был оглушающим, а вот на потолке следов от пуль почему-то не осталось. Михал Михалыч расхохотался. Автомат исчез. Судья занял свое место. – Не бойся, сынок, я же понимаю, что стрелять ты не стал бы. Кишка тонка. Ты же не злодей какой. Но ты, сынок, поосторожнее со своими желаниями. На тебя уже вот и жалоба поступила от гражданки Ираиды Матвеевой, что ты мысленно вступил с ней в половой контакт. Как мужчина, я тебя очень понимаю, сынок, бабенка она аппетитная, но жалоба есть жалоба, документ как никак. – Михал Михалыч потряс листком бумаги. – Придется приобщить его к делу.
– Кто такая эта Ираида Матвеева? – спросил Алеша.
– Как же? Как же? Ну и память у вас, батенька! Не далее, как сегодня утром эта прелестная дама вас навещала в связи с вашим плохим самочувствием и даже оказала вам медицинскую помощь, а вы, значит, в знак благодарности, ее того…
Алеша покраснел.
– Это была просто фантазия, – возразил он.
– Сынок, ты же только что видел, что бывает с твоими фантазиями. Автомат вот. Бедняжка Ираида не пострадала, только потому, что умеет блокировать излишне смелые фантазии разных там кобелей вроде тебя.
– А может, ей понравилось бы? – воскликнул Алеша.
– Любонька, душа моя, – обратился Михал Михалыч к Любочке, – вынужден констатировать, что ваш внук плохо воспитан. Дерзок, своенравен. Перестрелять вон нас всех хотел. Не воздержан в своих сексуальных фантазиях. Выказывает откровенное неуважение к высокому суду. Каков, а? Не беспокойтесь, душа моя, знаю-знаю, это все его мамаша, она плохо его воспитывала. К вам никаких претензий.
– Алеша хороший мальчик, – ответила Любочка, – он просто напуган.
– А дерзость, это у вас, похоже, семейная черта. – Усмехнулся Михал Михалыч. – К делу, господа хорошие, к делу! Что-то мы опять отвлеклись. Все не по протоколу. Никакого порядка! Никакого! Владимир Сергеевич, ну давайте, рассказывайте, что вам удалось нарыть на этого юного нахала. Владимир Сергеевич представляет обвинение. – Обратился Михал Михалыч к Алеше.
Владимиром Сергеевичем оказался высокий, худощавый брюнет лет сорока. Его длинный нос печально свисал на холеные усы, которые перетекали в аккуратно постриженную бородку. Вид он имел крайне интеллигентный.
Он как-то неловко поднялся, робко откашлялся и заговорил вдруг зычным низким дикторским голосом:
– Должен признать, Михаил Михайлович, наш подсудимый, безусловно, не злодей, как вы изволили заметить, но, – он выдержал значительную паузу, – но и порядочным человеком его не назовешь.
– Отчего же? – Михал Михалыч хитро прищурился. – По-моему, вполне приличный молодой человек. Наглец, конечно, каких поискать, но так ведь все мы не без греха.
– Видите ли, Михаил Михайлович, я не беру сейчас во внимание мелкие его проступки, вроде ябед на своих товарищей в детском возрасте, драки, мелкое хулиганство вроде разбитого окна в учительской и прочего. В конце концов, почти со всеми это случалось. Так ведь наш подсудимый с младых ногтей был во власти демона под названием «зависть». Он завидовал всем и каждому. Зависть могла захлестнуть его по самому незначительному поводу. И тогда он совершал неблаговидные поступки. – Голос Владимира Сергеевича неожиданно сорвался, он закашлялся, а затем продолжил, – вот, полюбуйтесь на это.
В воздухе возникло изображение. Белокурый пухлый мальчик лет четырех, похожий на херувимчика, злобно смотрит на другого мальчика, худенького востроглазого брюнета. Тот играет с новенькой пожарной машинкой. Вдруг, пухленький блондин стремительно подбегает к хозяину машинки, выхватывает у него игрушку и начинает яростно топтать ее ногой. Через несколько секунд машинка превращается в яркую кучку пластмассовых обломком. Темненький мальчик начинает безудержно плакать, а на личике блондина появляется злорадная улыбочка.
– Алеша, зачем ты это сделал? – кричит молодая женщина, очевидно, это воспитательница в детском саду. – Разве так можно?
– Я тоже хотел такую машинку, – отвечает Алеша. – Почему ему купили, а мне нет?
Это изображение исчезает. Его сменяет другое. Класс в школе, учительский стол, за ним сидит женщина лет пятидесяти, утратившая всякую красоту, ели она у нее и была, волосы, окрашенные в баклажановый цвет, убраны в пучок, на носу очки в старушечьей оправе. Она полновата, одета в кургузый пиджачок неопределенного цвета, под ним белая блузка с бантом. Вид у нее усталый и отрешенный. Рядом с ней стоит высокий белокурый подросток. Его лицо расцвечено зелеными глазами и алыми прыщами.
– Алевтина Ивановна, я вам клянусь, он списывает, – говорит юноша женщине, – я столько раз видел, что Иванов списывает у Гавриловой. – Зря вы ему пятерки ставите за контрольные, зря. Он вообще не знает математику. Он даже домашние работы списывает. Он сколько раз сам говорил, что в математике он полный профан.
– Он не может списывать у Гавриловой, – возражает женщина, – у нее другой вариант на контрольных.
– Алевтина Ивановна, вы, что не знаете? Она же влюблена в него. Она успевает сделать два варианта, для себя и для него. Вы за ними последите. Я правду говорю. Я же перед ними сижу за партой, сколько раз видел, как она ему помогает.
– Леша, зачем ты мне это рассказываешь? – сквозь усталость в голосе женщины пробивается презрение.
– Алевтина Ивановна, я за справедливость. Я математику знаю намного лучше Иванова, он пятерки получает, а мне вы четверки ставите. А я всегда и домашние работы делаю, и контрольные сам пишу. К тому же знаете, как он вас называет? Тортилла. Представляете!
– Иди, Леша, – строго говорит Алевтина Ивановна, – я разберусь.
Алеша идет к выходу из класса. На его лице ядовитая улыбка удовлетворения. Глаза и прыщи сияют победным светом.
Изображение исчезло.
Михал Михалыч кашлянул.
– Не слишком-то благородно, сынок! – тихо произнес он. – Ты меня разочаровываешь, а я этого ох как не люблю. Ох, как не люблю! А уж кляузы-то! Низко, как низко! Надеюсь, у тебя есть чем себя оправдать?
Когда Алеша смотрел изображение, его вновь захлестнуло волной старинной ненависти, о которой он уже успел позабыть. Этот Иванов! Этот чертов Иванов! Везунчик этот, которому доставалось все: любовь учителей и девочек, хорошие оценки, дорогая одежда, поездки за границу, а у Алеши ничего этого не было.
– А разве я был не прав? – воскликнул Алеша. – Я делал все домашние работы, учил все эти правила, аксиомы, теоремы, а этот Иванов ни фига не делал, а оценки у него были лучше, чем у меня? Это по-вашему нормально? Справедливо? Он получал хорошие отметки только потому, что эта дура – Гаврилова была в него влюблена! А ему на нее плевать было! Он ее просто использовал! Он всех девчонок только использовал! Он сам мне рассказывал, что он их просто дергает их за ниточки, и получает от них все, что хочет. Я должен был просто смотреть на его подлости и ничего не делать?
– То есть на подлость ты решил ответить подлостью? – тихо спросил Михал Михалыч.
– Получается, что так. – Согласился Алеша.
Владимир Сергеевич вдруг сильно закашлялся, а потом уверенно произнес своим низким голосом:
– Михаил Михайлович, вы, что же всерьез думаете, что подсудимый наш только из-за хороших оценок по математике так люто завидовал этому Иванову? Да он с ума сходил из-за того, что у Иванова родители вместе, а у Алексея развелись, что у Иванова родители богатые, что у него есть такие вещи, о которых наш подсудимый и мечтать не мог. Что живет он в огромной квартире, а еще у него и дача есть с бассейном, кстати, вообще невообразимая роскошь по тем временам. А уж когда половое созревание у наших героев началось! Что там началось! – Владимир Сергеевич снова закашлялся. – Им, видите ли, одни и те же девочки нравились, а девочки эти выбирали отнюдь не Алексея, а пресловутого Иванова. А Алексей наш искренне считал, что выбирают не его только из-за того, что он беден, а Иванов мажор.
Михал Михалыч хмыкнул:
– Сынок, я даже мог бы тебя понять: ради прекрасных дам мужчины часто совершают безумства, но твои безумства гаденькие какие-то, ты не находишь? А вы что молчите, господа хорошие? – Рявкнул он на адвокатов. – Что торчите как пни с ушами? Вы здесь зачем? Штаны просиживать или человека защищать?
Петр Иванович поднялся. Гневно посмотрел на Алешу, испуганно сперва на Владимира Сергеевича, потом на Михал Михалыча. Потом сказал своим тонким голоском:
– А мне неприятно защищать этого типа. Подленький, гаденький, мелкий. Вообще не моего масштаба личность! Мне скучно даже на него смотреть. Это человек, от которого на земле даже следа не осталось. Да, он был телеведущим. Но, господа, вы же знаете, что такое телевидение! Как только тебя перестали показывать, про тебя забыли. Вот и про моего подзащитного забыли за месяц. Он слег в больницу, и его тут же забыли. Он так хотел славы! Ему даже казалось, что она у него есть, ан, нет! Забыли также стремительно, как и узнали. Словом, я не испытываю ни малейшей приязни к моему подзащитному!
– Я тоже! – встрял Аркадий Семенович. – Мелкий бес и ничего больше!
Михал Михалыч расхохотался и сказал Алеше:
– Тебе невероятно повезло с защитниками, сынок, просто сказочно повезло! – такого еще в моей практике не было! Они тебя презирают за твое ничтожество! Этот процесс – сплошное приключение! Абсурд, в стиле моего давнего приятеля Хармса! Ха-ха-ха! Это цирк! Так давно не был в цирке! Интрига, интрига! Даже интересно, что будет дальше! – Михал Михалыч смеялся до слез. Слезы утирал льняной салфеткой, которая осталась у него с обеда.
Адвокат Петр Иванович выждал, когда Михал Михалыч просмеется, а потом спросил очень серьезно:
– А вы знаете, что было с Ивановым после того разговора Алексея с Алевтиной Ивановной?
– Ну откуда же, голубчик? – развел руками Михал Михалыч.
– Алевтина Ивановна начала за ним наблюдать. Она ставила ему двойки, если замечала, что он списывает. Родители Иванова пытались ее купить, чтобы она ставила ему хорошие оценки, но она не поддалась на уговоры, оказалась дамой исключительно принципиальной. В итоге Иванову пришлось выучить математику. И это сыграло положительную роль в его судьбе.
– Инна Семеновна! – рявкнул Михал Михалыч, обращаясь к секретарю. – Что там с Ивановым случилось после Алешиного навета?
Инна Семеновна порылась в коробках под номерами семнадцать и двадцать шесть, Алеша сразу узнал эти коробки – дневники его ангела-хранителя, достала пару листов, побегала по ним глазами пару секунд и сказала:
– Иванов сдал выпускные экзамены по математике на твердую пятерку, потом поступил в самый престижный ВУЗ страны, причем он сделал все это самостоятельно, без денег родителей. Закончил ВУЗ с красным дипломом… Минуточку! – На столе перед секретарем возникли еще коробка. Алеша разглядел на ней номер двадцать восемь. Инна Семеновна порылась в ней, достала несколько листов, стремительно просмотрела и сказала, – сейчас он топ-менеджер одного очень крупного банка, весьма состоятельный человек, у него жена, двое детей. В редких молитвах он упоминает Алевтину Ивановну, благодарит, за то, что заставила учить математику. Лично ей он «спасибо» не сказал, и вообще он предпочитает считать, что всего добился сам. Но Алевтину Ивановну все же несколько раз упоминал своих молитвах. Он желал ей здоровья и долгих лет. Еще благодарил за знание математики.
– Вот видите! – воскликнул Михал Михалыч! – Зло, как это часто бывает, обернулось добром! Наш мальчик, сам того не желая, подлость обратил в благодетель.
– Но руки я бы ему не подал, – произнес прокурор.
– Я тоже! Я тоже! При всем уважении! – встрял помощник адвоката Семен Аркадьевич, и рассмеялся. – Не уважаю стукачей.
– Аналогично, – сухо произнес Перт Иванович, адвокат.
– Отличные у меня защитники! – воскликнул Алеша. – Как при жизни вечно не везло, так и после смерти не везет!
– А я вот пожал Алешеньке руку не далее, чем час назад, – заявил Михал Михалыч. – И не вижу в этом ничего зазорного. Я и сам, знаете ли, не без греха. И у вас, кстати, господа хорошие, рыльца-то тоже в пушку. Уж я-то знаю. – Он рассмеялся. – Ох, я бы много чего мог про вас порассказать, да не будем ворошить прошлое! К тому же, над вами суд уже состоялся, и вы несете заслуженное наказание. Продолжим.
Прокурор Владимир Сергеевич шумно откашлялся и продолжил:
– Если не учитывать этическую сторону поступка нашего подсудимого в только что рассмотренном эпизоде, данный донос, действительно, имел благоприятные последствия для Иванова. К тому же он так и не узнал, что на него донесли. Он считал, что Алевтина Ивановна стала к нему столь пристрастна в силу того, что заметила, что он беспардонно списывает. К тому же он считал ее редкостной стервой. Но я хочу обратить внимание высокого суда на другой эпизод. Вот он-то имел совсем другие последствия.
В воздухе снова возникло изображение.
Двое подростков сидят на скамейке в каком-то сквере или парке. Поздний вечер. В свете фонарей золотятся опавшие листья. Подростки пьют пиво прямо из бутылок.
– Ну, ты и дурак, – говорит юноша, в котором узнается Алеша. – Нашел в кого влюбиться! Ты знаешь, что она встречалась с кучей парней на районе?
– Ты врешь! Я тебе не верю! – кричит другой юноша.
– Да, у кого хочешь спроси! Это все знают!
– Почему я ничего не знаю? Ну и что, что она с кем-то там ходила? Это же не значит, что она с ними спала? С кем она встречалась? Назови мне хоть одного?
– Со мной она встречалась.
– И что у вас было?
– Все было.
– Ты врешь! Она тебя бросила, и ты ей мстишь!
– Это я ее бросил, – возразил Алеша. – А знаешь, почему я ее бросил? Потому что кроме меня у нее еще два парня было. Она по расписанию с нами встречалась. Блядь она, вот кто!
Парень размахивается, бьет кулаком Алешу в лицо и уходит.
– От друзей отказываешься ради какой-то шалавы? – кричит ему вслед Алеша. Из его носа идет кровь. Изображение исчезает.
– И что это доказывает? – спрашивает Михал Михалыч. – Ну, подумаешь, мальчик предупредил друга, что его девушка не отягчена строгими моральными нормами. Что тут такого?
Владимир Сергеевич откашлялся и заговорил:
– Как следует из материалов дела, наш подсудимый не предупредил друга, а соврал другу. Эта девушка Алексею отказала, ничего у нее с ней не было. На момент данного разговора она была девственницей, что и зафиксировано в наблюдениях ее ангела-хранителя. Вот, можете ознакомиться, это копии этих документов. – Он подошел к столу и передал Михал Михалычу несколько листов бумаги.
Он неохотно в них заглянул и громко хмыкнул.
– Однако! – Его правая бровь возмущенно взвилась над очками. – Господа, защитнички, что скажете в оправдание своего клиента?
– А что тут скажешь-то? – пророкотал Аркадий Семенович. – Негодяй, как есть негодяй!
– Оставьте свои эмоции, Аркадий Семенович, мы не на мелодраме в кинотеатре, мы в суде находимся. – Распорядился адвокат Петр Иванович. – Давайте обратимся к фактам. Да, действительно, наш подопечный в тот вечер соврал. Спорить здесь бесполезно, все доказательства налицо. Но ведь Алексей соврал не просто так, на то были свои причины. Дело в том, что Алексей в ту девушку был влюблен и влюблен серьезно. Ночей не спал, стихи сочинял, у подъезда ее дежурил, а она…
– А что она? – поинтересовался Михал Михалыч.
– А она, когда Алексей, ее на свидание позвал, заявила, что он тупой, прыщавый, некрасивый, да еще и ходит в каких-то страшных обносках. «За дедом своим что ли донашиваешь?», спросила она и сказал, что ей стыдно с ним на людях показываться. Любовь Михайловна, – обратился Петр Иванович к Любочке, – расскажите нам, как жила ваша семья, когда Алеша был подростком?
Любочка вздохнула:
– Плохо они жили. Мать одна двоих детей поднимала. Отец им помогал по мере сил и возможностей, но он и сам богачом не был. Мы с дедом, – тут она неприязненно взглянула на своего бывшего мужа, – тоже иногда денег давали, но этого все равно было мало, мы же пенсионерами тогда уже были. Алешеньке пришлось начать работать очень рано. Он никогда лентяем не был, и никакой работы не гнушался. Вы его тут грязью поливаете, одно плохое о нем вспоминаете, а ведь скольким он людям помогал! Ко мне каждую неделю приходил, когда я немощная стала, квартиру мне убирал, продукты приносил.
– Любонька, душа моя, до хороших дел вашего внука мы еще доберемся, – прервал Любочку Михал Михалыч, – но пока давайте вернемся к инциденту с первой любовью Алешеньки.
Юго-восточная Азия. Курортный город.
Ливень закончился. Выглянуло солнце. Близился вечер. Алине вдруг показались смешными ее видения. Она вдруг устыдилась своих молитв. Как глупо все. Алеша умер. Его закопали. На этом все для него закончилось. Может быть, когда наступит лето, на его могиле вырастет земляника. Крупная и сочная. Алая. Алешина умершая плоть напитает плоть ягод. Они будут прекрасны, но никто не решится съесть могильную землянику. Разве что безрассудные вороны. Им все равно.
Алина вдруг осознала, что жизнь Алеши была абсолютно бессмысленной. И его смерть тоже. Но разве это важно? Жизнь Алины тоже не имеет смысла. По крайней мере, когда она не работает. Ей казалось, что она могла придать смысл и своей, и его жизни своим талантом, но книга не ладилась. Прав был мальчик, рисующий тараканов – мелковат герой, и способностей у Алины недостаточно, чтобы его оживить. А знала ли Алина своего героя? Вполне реального человека, которого она будто бы даже любила на протяжении многих лет? В тот, теперь уже очень далекий мартовский день, она влюбилась в красивого мальчика, и эту оболочку она наполнила своими фантазиями, иллюзиями и ожиданиями, которые к настоящему Алеше не имели никакого отношения. Но ей было хорошо со своим вымышленным Алешей.
Она вспомнила, как он целовал ей пальчики на ногах. Один за другим. Каждую ночь. Когда он ушел, это воспоминание ранило ее больше всего. Оно резало ей вены острым лезвием ревности и почти лишало ее жизни: Алина представляла, как он целует ноги другой женщины, точно так он целовал ее ноги. И если бы это была какая-то абстрактная женщина! Нет. Это была вполне конкретная женщина. Алина знала, как она выглядит, и даже голос ее знала: высокий до такой степени, что иногда он срывался в детский писк, иногда был фальшиво-нежным до омерзения. Когда та женщина еще не была соперницей, Алина при редких случайных встречах с искренним сочувствием думала: кто же полюбит тебя такую? С таким отвратительным голосом? А полюбил ее Алеша. Алинин преданный Алеша. Шалости судьбы. Женщину эту Алина, конечно, возненавидела. Но для себя решила, что постарается больше никого не судить. Тем белее за голос. Разве женщина виновата, что Господь Бог наградил ее именно этим голосом? Ей просто не повезло. Когда Алеша бросил и ту женщину, Алина сначала даже обрадовалась – бумеранг вернулся. Но спустя некоторое время Алина начала сочувствовать той женщине, ведь ей тоже пришлось пережить тоже, что Алине. Интересно, вспоминает ли она Алешу?
Алине вдруг стало бесконечно одиноко. Разве можно укрыться от одиночества? Даже в тропическом раю. Пора выйти в люди.
Она стоит в душе. Струи воды смывают с нее пот, крем для загара, усталость. Она не будет сушить волосы феном, и они закудрявятся. Алина наденет легкомысленный красный сарафан в белый горошек и красные босоножки. Она постарается выглядеть беззаботно и привлекательно. Ведь, в конце концов, она красавица, только очень часто об этом забывает. Когда Алеша был рядом, она помнила об этом. Он не позволял ей забыть. За ужином он обычно сидел за столом напротив Алины и смотрел на нее восхищенно. Тогда ее смущал этот взгляд. Она просила не смотреть на нее ТАК. Он обещал, но все равно продолжал смотреть. Ее это раздражало. А сейчас она готова была отдать остаток своей никудышной жизни за один его взгляд. И она вдруг поняла, что снова может влюбиться только в мужчину, который будет смотреть на нее так же, как когда-то смотрел Алеша. С восхищением и обожанием. Такие мужчины ей больше не встречаются. Или она их просто не замечет? Ей вдруг захотелось отчаянно влюбиться. Все равно в кого. Хоть в первого встречного. Немедленно. Она знает, что так не бывает. Влюбленность не случается преднамеренно. Это происходит только будто бы случайно. Так было с Алешей. Будет ли с кем-то еще?
Она шла по вечерней улице, наполненной гомоном красных от беспощадного азиатского солнца туристов, ревом мотобайков. Она вдыхала острые запахи еды. Отмахивалась от предложений массажа. На нее оборачивались. Она надеялась, что оборачиваются на нее из-за ее красоты. Она и в самом деле чувствовала себя прекрасной. Она чувствовала себя свободной от своей несчастной любви к мертвецу. Она знала, что это ощущение свободы закончится, как только настанет ночь, и она окажется одна в широкой постели в своем бунгало, пахнущем сыростью. Но сейчас она не хотела об этом думать и намеревалась отсрочить встречу со своей одинокой постелью. Она собиралась гулять до утра. Она хотела получить удовольствие от этого вечера и от этой ночи.
Алина поужинала в ресторанчике, который облюбовала еще в прошлый свой приезд в эти края. Ела рис с креветками в ананасе. Отличный ужин был первым в списке ее сегодняшних удовольствий. В этой стране никогда не угадаешь, вкусная будет еда или нет. Многим нравится эта кухня, но Алине, она не нравилась – слишком острая и кислая. Любой прием пищи был для нее лотереей: повезет – не повезет. Сейчас повезло. Рис был хорош.
Стемнело. Алина долго гуляла по улицам города. Заходила в бары. Пила ром. Подслушивала чужие разговоры. Поглядывала на мужчин. Надеялась, что во взгляде ее не слишком откровенно горит призыв. Она очень хотела внимания, восхищения, флирта. Очень хотела, но чтобы скрыть это желание, выглядела неприступно. Мужчины на нее смотрели с интересом, но никто к ней так и не подошел. Стало не весело. Оказалось, что получать удовольствие не так-то и просто.
До клуба она добралась за полночь, хмельная и грустная. Полная безрадостных мыслей о своем одиночестве и перспективах остаться в этом состоянии до скончания дней. Принялась усердно танцевать, в надежде поднять себе настроение. Она больше не высматривала привлекательных мужчин. Она вообще не обращала внимания на окружающих. Она просто отдалась танцу. Как же давно она не танцевала! Явное упущение. Она ведь любит танцевать, так отчего же она себя лишает этого наслаждения? Алина дает себе пьяное обещание чаще танцевать. Может быть, она даже запишется в какую-нибудь танцевальную студию. Обязательно запишется, вот только вернется на родину.
Он возник в поле ее зрения неожиданно. Сразу как-то слишком близко. Беспардонно вторгся в ее личное пространство. Одной рукой обхватил ее талию, а второй поднес стакан с темной жидкость к ее губам. Пить из стаканов незнакомцев противоречило ее принципам и представлениям о гигиене, но сейчас она решила послать свои принципы вместе с гигиеной куда-нибудь подальше, и смело отхлебнула из стакана незнакомца. Кажется, это был виски с колой. Она подумала, что пить ей сегодня уже хватит, но тут же сделала еще глоток и, наконец-то, решилась рассмотреть незнакомца. Он был невероятно красив, по крайней мере, ей так показалось спьяну: юный, высокий, стройный, загорелый, с огромными голубыми глазами и длинными белокурыми волосами, собранными в хвост. Мальчик с рекламного плаката.