Борис вздохнул и грустно улыбнулся.
– Постарайтесь вспомнить все-все хорошее, что вы совершили в земной жизни. Расскажите все адвокатам. Сотрудничайте с ними, будьте с ними откровенным. Помогайте им выстраивать линию защиты. Вам крупно повезло, вам достались очень талантливые адвокаты.
– Это все? – протянул Алеша разочарованно.
– Это немало. Вот попробуйте прямо сейчас вспомнить хоть один свой добрый поступок.
Алеша почесал затылок.
– Да, что-то и не припомню. – Он рассмеялся.
– Вот видите! А еще было бы чудесно, если бы на земле остались люди, которые вас по-настоящему вас любят и уважают. Родственники не считаются. Это сильно помогло бы вам в суде. Знаю по собственному опыту и опыту десятков людей, на чьих судах я побывал. Кто-нибудь вас любит?
– Откуда же я знаю. – Алеша помрачнел. – Столько девчонок клялось мне в вечной любви, а на похороны только две пришли: Машка да Алинка. От Алинки я этого совсем не ожидал – прожил с ней два года, а потом сбежал. Она рыдала на кладбище. И мне показалось, что она почувствовала, что я рядом. Она сказала мне, что любит меня и напишет обо мне книгу. Но я не верю, что можно продолжать любить человека после того, как он сбежал к другой женщине.
– По себе людей не судят, – изрек Борис и поднялся. – Мне пора.
– Не смею вас задерживать, – ответил Алеша язвительно.
Мужчины пожали друг другу руки.
Борис было двинулся к выходу с веранды, но тут рядом с ним неожиданно возникла Любочка. Легкая, стройная в белом летящем платье, и волосы ее развивались на ветру. Все как в недавней фантазии Бориса.
– Уже уходите? – спросила она и покраснела.
– Да, мне пора, – ответил Борис неуверенно.
– Может быть, задержитесь на полчасика, чайку попьем, – предложила Любочка робко.
– С удовольствием! – Борис улыбнулся.
– Бабуля, а ты с внуком своим даже не поздороваешься? – спросил Алеша с раздражением в голосе.
– Ах, извини, – спохватилась Любочка, – здравствуй, дорогой! Как ты поживаешь?
– Весело поживаю, ох как весело! К страшному суду готовлюсь. Это ведь такой пустячок, не заслуживающий внимания дражайшей родственницы.
Бабушка расправила плечи, вся выпрямилась и произнесла жестко:
– Алексей, не говори глупостей! Если бы меня не волновала твоя судьба, зачем бы я сюда пришла?
– Это не моя судьба тебя волнует, это вот он тебя волнует, – Алеша указал на Бориса. – Что я слепой? Думаете, я ничего не замечаю. Ты только, бабуля, поаккуратнее с ним – он бабник. Он мне сам сказал. Как там у нас на земле говорят? Поматросит и бросит. Имей это в виду. Пойду, искупаюсь, не буду мешать влюбленным голубкам. Я ведь третий лишний в собственном доме! – Алеша побежал к морю, на ходу сбрасывая с себя одежду.
– Простите его, – прошептала Любочка, – ведет себя совсем как ребенок. Но вы его поймите – мальчику нелегко приходится, только что умер, а тут еще и суд скоро. Ох, что будет то с ним, что будет? – по Любочкиной щеке покатилась слезинка.
Борис осторожно утер слезинку кончиками пальцев. Какая нежная у нее кожа! Он взял Любочкину руку и поцеловал.
– Он же не убийца, не насильник, не вор, все будет неплохо, я думаю. – Борис еще раз поцеловал Любочке руку. – Как же я рад вас видеть! Как же рад!
– Я тоже, – выдохнула Любочка, покраснела еще сильнее и опустила голову.
Борис осторожно приподнял голову девушки и поцеловал в губы. При этом вспомнил, что в старых фильмах девушки поколения Любочки после таких смелых выходок лупили, поцеловавших их парней, по лицу. Он напрягся, ожидая пощечины. Но Любочка ответила на его поцелуй с неожиданной страстью. А потом вдруг резко отпрянула и сказала твердо:
– Мы не должны этого делать.
– Почему, это из-за Алексея? Он же не дитя малое, и мы взрослые уже люди, можем делать то, что нам хочется.
– Я не могу его травмировать! Мальчику сейчас так тяжело.
– А меня ты можешь травмировать?
– И тебя не могу. – Любочка вздохнула и вдруг снова поцеловала Бориса.
Город на Волге. Квартира Алины.
Он пришел без предупреждения. Просто постучал в дверь. Алина никого не ждала. Его тем более. Он всегда некстати. Всегда некстати. Она собиралась устроиться в кресле с бокалом красного вина и предаться сочинительству. Слова рвались из нее, а тут он стоит за дверью в своей глупой шапочке с помпоном и испуганной улыбкой.
– Может быть, впустишь меня? – спрашивает развязно, но Алина знает, что на самом деле, он боится, что она может и не впустить. А она и не хочет его впускать.
– Я тебя не звала, – отвечает она холодно. – Ты не вовремя. Я работаю.
– Будь человеком, чаем хотя бы напои, холодно на улице, я замерз. – Умоляет он.
– Это не мои проблемы, – говорит Алина и пытается захлопнуть дверь перед его носом. Почему-то с ним ей всегда хочется быть жестокой.
– Пожалуйста! – стонет он и удерживает дверь.
– Заходи, – сдается Алина.
Они усаживаются за кухонным столом другу против друга. Алина пьет вино и смотрит в сторону. Он пьет горячий черный чай и смотрит на Алину. С обожанием. Когда-то ей льстил этот его взгляд, а теперь она ежится под ним и хочет исчезнуть.
Он влюблен в Алину, а она любит мертвого Алешу. Или уже нет? Или это лишь удобная иллюзия, убедительный повод не жить реальной жизнью, не любить этого мальчика, сидящего, напротив. Или какого-нибудь другого.
Он достает из рюкзака пухлую потрепанную студенческую тетрадь.
– Хочешь посмотреть мои новые рисунки? – спрашивает.
Алина кивает, ей и в самом деле любопытно. Но ей не нравятся его рисунки. Они ее пугают. Он смотрит на нее с надеждой и ждет ободрения. Как же тяжело с художниками.
Там, где заканчиваются строчки лекций, начинаются облака. Каждое облако прорисовано четко и скурпулезно. Штрихи умелые, уверенные. Посреди безмятежных облаков на тоненьких ниточках парят повешенные за толстые шеи тараканы. Их длинные усы трепещут на невидимом ветру. Тараканы мертвы, а усы их будто еще живы.
– Ты сумасшедший! – шепчет Алина и захлопывает тетрадку.
– Почему? – Он искренне удивлен.
– Тараканы! – кричит Алина. – Тараканы! Как можно вдохновляться тараканами? В мире полно красивых вещей, а у тебя тараканы!
– Очевидная красота – это скучно. Ты посмотри, – он снова открывает свою тетрадь на странице с тараканами, – они тоже прекрасны.
– Я не хочу на это смотреть. – Алина закрывает лицо руками.
– Какая же ты глупенькая! – говорит он восхищенно. – Впечатлительная! Как ты не понимаешь? Я не сумасшедший, я просто поморил своих тараканов. Мне нужно было от них избавиться. И теперь я чист. А ты пишешь роман о своем обожаемом покойнике. Чем это лучше, чем рисовать тараканов?
– Это не твое дело.
– Я такой же читатель, как и все. Я почитал. Мне не понравилось. Герой у тебя мелковат. Он никакой. Он почти никто. Безлик, как мои тараканы. У тебя не хватит таланта, чтобы вдохнуть душу в того, у кого ее нет.
– Уходи! Ты сумасшедший! Ты псих!
– Может быть, но я живой! Живой! Меня можно обнять! Я могу обнять тебя, а он – нет! Это ты идиотка!
Он вскакивает со своего стула, хватает Алину, поднимает, прижимает к себе. Он такой тонкий, этот мальчик, и такой сильный. Не вырваться.
– Уходи, – шепчет она, – уходи! Прошу тебя!
– Он никогда не поцелует тебя, а я…
Он берет лицо Алины в свои руки, наклоняется и целует ее в губы.
Его губы имеют власть над Алиной. Она не может им противостоять. Лишь только его губы касаются ее губ, она будто сходит с ума. Это безумие, безумие, безумие! Разум бьет в набат. Но тело его не слышит. Мальчик пахнет потом. Алина беспомощно бьется в волнах отвращения и желания. Разум умолкает. Безвольная кукла, одержимая страстью.
Она очнулась, когда уже стояла перед ним полуголая. Приступ безумия закончился так же неожиданно, как и начался. Алина убрала от себя его руки. Прикрыла грудь.
– Что опять? – Он тяжело дышит. В глазах муть желания.
– Уходи.
– Почему?
Он тянет к ней свои руки. Она отскакивает.
– Уходи! Я прошу тебя, уходи!
– Ты голая уже! – кричит он. – Почему я сейчас должен уходить. Ты же хочешь меня! Я вижу! Ты трясешься даже.
Он снова обнимает ее, а она чувствует только запах его пота. Желания больше нет. Осталось лишь отвращение. Она вырывается. Подбирает свою майку с пола. Натягивает на себя.
– Уходи! Мы не должны этого делать! Не должны, слышишь?
– Почему? Ты женщина, я мужчина, почему мы не должны этого делать? Что в этом такого? Это же естественно.
– Я не люблю тебя!
– Ты любишь меня, любишь! Только признаться себе в этом не хочешь!
– Ты младше меня на десять лет! У нас нет будущего!
– Возраст ничего не значит. Это отговорки. – Он натягивает на себя джемпер. – Это все из-за твоего покойника. Зачем ему там твоя любовь? – Он надевает ботинки, куртку. – Ты когда-нибудь думала, что бывает после смерти?
– Мне кажется ничего. Пустота.
– А если нет? – Алине вдруг становится страшно. В его глазах она замечает отсветы безумия. Этот человек рисует повешенных тараканов. – А если нет? А вдруг страшный суд – это не выдумка церковников? Вдруг он реален? – Его голос становится вкрадчивым. – И тебе придется ответить за то, что ты так меня мучаешь. В аду будешь гореть. Нельзя так над людьми издеваться.
– Найди себе другую.
– Мне не нужна другая. Мне нужна только ты. И ты будешь моей. – Он улыбнулся. Алина сжалась от страха.
– Хочешь, прямо сейчас я буду твоей? Прямо сейчас? Хочешь?
– Дура, мне душа твоя нужна, а не тело.
Он неожиданно наклоняется и целует ее. Отвращение и желание. Разум снова покидает Алину. И она готова уже вцепиться в этого чокнутого мальчишку и тащить его в спальню, и не думать о последствиях, ни о чем не думать хоть несколько минут, а только наслаждаться. Но он вдруг отрывается от нее, открывает дверь и уходит в мартовскую звездную ночь. А Алина допивает на кухне свое вино, а потом засыпает, так и не написав ни строчки про Алешу. И снится ей, что она умерла и встретила на том свете Алешу. А он привязал ее к дереву и стал заниматься любовью с другой женщиной. Она хотела закрыть глаза, чтобы не видеть этого, но глаза не закрывались. А сердце ее чуть не разорвалось от боли. И вдруг из-за дерева, к которому она была привязана, выскочил черт с лицом ее безумного мальчика, сказал тихо-тихо: добро пожаловать в ад, детка! И глумливо рассмеялся.
А утром она проснулась и увидела под своими окнами надпись, вытоптанную в снегу.
Я люблю тебя, сука!
Царствие небесное. Сектор досудебного ожидания.
Алеша проснулся. Не сразу понял, где находится. За две недели, он так и не смог привыкнуть, ни к этому дому, ни к факту собственной смерти. Сегодня он должен явиться в суд, вспомнил Алеша и накрылся с головой скользкой шелковой простыней. Как же не хочется туда идти! Что можно сделать, чтобы этого избежать? Наверное, ничего. Он почувствовал себя беспомощным младенцем, судьба которого полностью находится в руках взрослых. А ему остается лишь плачем и криком обозначать свои желания, которые эти самые всемогущие взрослые не всегда понимают правильно. А в этой ситуации кричать и плакать бессмысленно. Бежать? Куда? Некуда бежать. От этой жизни невозможно даже ускользнуть в смерть. Борис ясно дал понять, что самоубийство здесь невозможно физически.
Ему вдруг вспомнилось, как в детстве, когда ему не хотелось идти в школу, он мечтал, чтобы ударил сильный-сильный мороз и занятия отменили. Тогда он мог бы остаться дома. И целый день смотреть телевизор, играть в игры, читать книжки про приключения. Иногда и в самом деле случались такие дни. Они были самыми счастливыми, полными прекрасного безделья и свободы – родители были на работе. А еще, чтобы не ходить туда, куда очень не хочется, можно было просто заболеть. Это было очень легко. Болел Алеша часто. Мама злилась и говорила, что все эти болезни не более чем уловки, чтобы отлынивать от ненавистной школы. Тогда мамины слова его обижали и казались высшей в мире несправедливостью, ведь болел-то он по-настоящему: с температурой, кашлем, соплями, а теперь вдруг отчетливо понял – мама была права. Болезни были способом избежать того, что ему не нравилось. И эта последняя его хворь, увлекшая его в мир иной, была лишь способом бегства от жизни, которая, как ему казалось, не задалась. Не получилась. Противоречила всем его представлениям о нормальной жизни. Несколько лет он захлебывался ядовитой обидой на жизнь и завистью к людям, которые преуспели более него.
Это внезапное и явно запоздалое озарение будто лишило его способности дышать. Он зашелся приступом кашля, точно таким, что душил его при жизни в пыльных поездах дальнего следования или на деревенских пуховых подушках, на которых иногда доводилось ему спать. Он сдернул с себя простыню, материализовал в своей руке стакан воды и жадно выпил. Кашель прекратился. Алеша медленно встал и подошел к окну, распахнул его. Там, за окном резвился океан: волны игриво налетали на берег и весело отступали, чтобы набежать снова. Так было миллионы лет. Не скучно ли океану в этом вечном постоянстве, подумал Алеша. Почему мы, люди, стремимся за новыми ощущениями и событиями, почему мы так много хотим попробовать, почему так пугает нас постоянство? Может быть, потому что нет у нас впереди вечности, как у океана? А, может, и есть? Ведь со смертью ничего не закончилось. И сегодня, именно сегодня станет понятно, какой будет его, Алешина, вечность. И от него, от Алеши, не зависит ничего. Ничего. Он снова почувствовал приступ удушья. Теперь на его шее будто бы сомкнулись руки страха. Он снова зашелся кашлем, лицо покраснело, из глаз брызнули слезы. Алешу вырвало на пол из беленого теплого дерева. Он снова выпил воды. Опустился в кресло. Несколько минут сидел, тяжело дыша. Потом, мысленным усилием ликвидировал мерзкую лужу на полу.
– Надо же! Снова заболел. Совсем как в детстве, – подумал Алеша. – Интересно, а если сейчас померить температуру, она будет высокой? – он потрогал свой лоб – горячий. – Вот бы сейчас пришла красивая сексуальная медсестра с градусником.
В дверь его спальни постучали. Вошла молодая женщина в белом халате. Стройная, темноволосая, с огромными карими глазами и, как показалось Алеше, брезгливо поджатыми губами. Очень серьезная.
– Что беспокоит? – спросила бесстрастно.
Алеша расхохотался.
– Я спросила что-то смешное? – она посмотрела на него строго.
– Откуда вы здесь взялись?
– Молодой человек! Вы только что послали мысленный сигнал о том, что нуждаетесь в медицинской помощи. Чему вы сейчас удивляетесь?
– И в самом деле, удивляться тут совсем нечему. – Алеша пожал плечами.
– Итак, что вас беспокоит? – повторила женщина свой вопрос.
– Кашель, рвота, и, кажется у меня температура.
Женщина внимательно посмотрела на Алешу.
– Так, – сказала она, – температура, действительно, чуть выше нормы, тридцать семь и четыре. Легкие чистые. Чуть раздражена трахея.
– А что же, нормального осмотра не будет? – разочарованно протянул Алеша. – Слушать меня не будете, горло смотреть, температуру мерить?
– Мне не нужен такого рода осмотр, чтобы поставить вам диагноз, достаточно просто взглянуть на вас и почувствовать вашу энергию. Одну секунду, – сказала женщина и снова пристально посмотрела на Алешу, на сей раз прямо в глаза. – Теперь мне все понятно. Вы новенький, поэтому ничего не знаете о нашей медицине.
– Я вообще не знал, что здесь есть медицина, и что люди здесь болеют. Как вы узнали, что я новенький?
– Посмотрела ваше досье.
– Где?
– Вся информация содержится в ваших глазах. Глаза – зеркало души, помните? – Она улыбнулась в первый раз за время своего визита.
– И что вы прочитали в моих глазах? – Алеша кокетливо улыбнулся.
– Что у вас сегодня суд, и вы очень напуганы. – Она снова стала серьезной.
– Я тоже могу что-то прочитать в ваших прекрасных глазах? – Алеша посмотрел в ее глаза, но увидел в них лишь легкое раздражение.
– Нет, это не всем дано.
– А справку выпишете, что я болен? Больным ведь можно не ходить в суд?
– Вы не больны. В приступах кашля проявляется ваш страх и нежелание принять то, что предопределено и то, что обязательно произойдет, хотите вы того или нет. Еще, очевидно, вы очень многое хотите сказать в свою защиту, но не уверены, что вам это позволят.
– А если на суде в самый ответственный момент я снова начну кашлять?
– Не начнете. Выпейте-ка вот это. – В ее руке появился стакан, наполненный жидкостью, по цвету напоминающей крепко заваренный черный чай.
– Что это? – Алеша недоверчиво взял в руки стакан и понюхал напиток, содержащийся в нем. Он не только выглядел как чай, он и пах чаем.
– Это чай, – ответила медсестра.
– Чем он мне поможет?
– Пейте-пейте, крепкий душистый чай утром еще никому не вредил. – Она снова улыбнулась. – Это особенный чай. Он вас успокоит и наполнит оптимизмом.
Алеша послушно начал пить. И с каждым глотком в него вливалось спокойствие и покорность неизбежному. Не нужно пытаться отсрочить этот суд. Неопределенность – страшная пытка. Пусть все решится сегодня, как и было предначертано.
– Спасибо, – прошептал Алеша женщине, которая вдруг показалась ему ангелом, тем более, что, возможно, она и была ангелом. – Вы мне очень помогли.
– Помогать людям – моя работа. – Она улыбнулась. – Удачи вам! Все будет хорошо. – Она легонько пожала его руку. – От ее прикосновения ему стало еще спокойнее. – Может быть, еще свидимся. Кто знает? – Снова улыбнулась и исчезла.
Алеша побрел в ванную.
Юго-восточная Азия. Пляж.
Алина сидит в тени террасы маленького бунгало. Смотрит на океан и думает об Алеше. Он-то этого никогда не видел, не довелось. Она не может знать, что в это самое мгновение в другой реальности, Алеша в светлом льняном костюме сидит на террасе своего бунгало, смотрит на океан и ждет Бориса. Он должен явиться с минуты на минуту, чтобы сопроводить его в суд. Родственникам подсудимого запрещено с ним видеться перед заседанием, поэтому Алеша точно знает, что бабушка не придет. Он спокоен и сам удивлен своему спокойствию. Он улыбается, вспоминая медсестру. В своем воображении он снимает с нее этот ее белый халат и видит, что под ним нет белья. Он целует ее обнаженные груди, а потом они занимаются любовью на диване в гостиной. Он сожалеет, что эта его фантазия отчего-то не становится реальностью. Он удивлен: ему запросто удалось создать океан, этот дом, а мечты о сексе сбываться не желают. Совершенно не понятно, как устроен мир, в котором ему предстоит жить, вероятно, долгие годы. Об Алине Алеша сейчас не думает. Он о ней даже не помнит, хотя адвокаты и предупреждали, что именно эта женщина должна стать главным козырем в линии защиты их подопечного. Именно она, вероятно, и спасет Алешу от жесткого приговора, потому что она его любит. Так глупо и так беззаветно.
Алина сидит на террасе маленького бунгало и плачет о том, что она не смогла подарить своему возлюбленному этого счастья – увидеть океан. А все из-за ее старомодных принципов: она считала недостойным вывозить мужчину в путешествия за свои деньги. Для нее это было неприемлемым. И вот она уезжала, а он оставался. Если бы можно было сначала заглянуть в будущее, а потом вернуться в прошлое! Разве заботили бы ее такие пустяки, как деньги. Кто за что должен платить? Какая разница. Если бы она знала, что Алеше вскоре предстоит умереть, она бы много-много работала, залезла бы в долги, что-нибудь продала бы, но повезла бы его к морю. Но ничего уже не изменить. Ничего. Она может только писать о своем мертвом возлюбленном.
Как-то незаметно в моей ванной поселилась его зубная щетка. Потом начали появляться его гели для душа, шампуни, бритвы. А в какой-то момент нам показалось, что расставаться не зачем. В самом деле, зачем ему после работы ехать к себе домой, чтобы потом все равно прийти ко мне? Мы решили жить вместе. Тогда мне пришлось освободить несколько полок в своих шкафах, и они заполнились его вещами. Тогда мой дом вдруг стал нашим домом. Я не сразу к этому привыкла. И теперь уже мои знакомые спрашивали у меня не «как ты поживаешь», а «как вы поживаете»? И для меня было непривычно это «вы» вместо «ты», и «мы» вместо «я». И мне было странно просыпаться по утрам не одной. Но я была счастлива просыпаться по утрам с любимым мужчиной. Я была так счастлива, что боялась, что это счастье вдруг оборвется. Достойна ли я такого счастья?
Он работал на телевидении, и, кажется, был вполне доволен. Его начали узнавать на улицах и даже просили автографы. Когда это произошло в первый раз, он пришел домой с двумя бутылками шампанского, его глаза сияли безумным блеском.
– Меня сегодня узнала кассирша в супермаркете! – воскликнул он у порога, – она сказала, что видела меня по телевизору! Это начало славы!
Он набросился на меня с поцелуями, а я была рада за него, меня умилял этот его всплеск тщеславия, ибо был он искренним и простодушным, но что-то в его поведении царапнуло мне душу. Я не понимала, что слава может быть важна, разве имеет она какое-то отношение к счастью? Успокоила себя тем, что для мужчины, это, наверное, в самом деле, важно.
Мы пили шампанское за его успех, за его будущую известность, за его карьеру телеведущего.
– А что ты? – вдруг спросил он.
– А что я?
– Ты собираешься двигаться вперед или так и будешь топтаться на месте?
– Тебя не устраивает, что я, подружка телезвезды, простой репортер? – Мне захотелось заплакать.
– Глупышка, моя маленькая глупышка, просто я вижу, что ты способна на большее.
Я все же заплакала, но уже не от жалости к себе, а от нежности к этому чудесному мальчику.
Через две недели я уехала в Стамбул. Одна, без него. У него не было денег на поездку, а мне нужно было разобраться в себе. «Ты способна на большее». Эти его слова не давали мне покоя. И там, среди базара, среди вони рыбных рядов и криков торговцев в грязноватом ресторанчике, я поняла, в чем мое призвание: быть писателем и любить Алешу.
Алина отрывается от компьютера, смотрит на океан и думает о том, что не написала, о том, как Алеша впервые признался ей любви, а потом вспомнила, что он так и не признался, что эта сцена произошла лишь в ее воображении. Когда ночами она шептала ему: «Милый, я люблю тебя! Как же я люблю тебя!», он отвечал лишь: «я тоже!». Можно ли это считать признанием? Она вдруг отчетливо поняла, что это и не было признанием, эти слова были лишь вежливым ответом на ее слова.
Она давно уже внушила себе не без влияния книг по популярной психологии, что любить – это значит просто любить, не надеясь на взаимность. Что подлинная любовь – безответная. Она смирилась, но сейчас ей захотелось, чтобы любили ее, со всеми ее трещинками, морщинками, небезупречным прошлым и огрехами в характере. Она открыла почту. Там было письмо от безумного мальчика, рисующего повешенных тараканов.
Неожиданно, он был мил. Он не упрекал ее за то, что она снова сбежала. Он писал, что город опустел без нее. Что он часто прогуливается по тем местам, где они гуляли, пока она его еще его любила. Он не желал верить, что тогда она его не любила, просто внезапно осталась одна, и ей нужно было чье-то тепло, чтобы не погибнуть от холода одиночества. Он писал, что ходит по улицам и вспоминает тот теплый октябрь, когда она еще любила его, и они целовались в пустынных парках, на набережной, в тени домов и в свете фонарей. Он писал, что помнит, как болели его губы от этих неистовых поцелуев и иногда бывали синими от ее безудержной страсти. Он писал, что не верит, что это не было проявлением ее любви. Он писал, что она тоже любит его, просто не хочет этого признать, потому что внушила себе, что любит этого Алешу, который при жизни глумился над ней, а потом и вовсе умер, а она почему-то цепляется за эту свою любовь, которая на самом деле всего лишь ее выдумка. А его любовь подлинная. Он любит ее такой, какая она есть. А она вовсе не ангел. Она сумасшедшая, ненормальная, которая бежит от простого счастья. Ей нужны сложности и препятствия. И поэтому любовь к мертвому мужчине для нее более привлекательна, чем любовь к живому мужчине, который хочет на ней жениться и родить с ней детей.
Еще он писал, что часто думает о том, что бывает после смерти. Он писал, что ему приходят образы будто бы из ниоткуда. Откуда-то свыше. Он даже не пытается это объяснить. И вот уже несколько дней ему навязчиво снится страшный суд, но судят не его, а кого-то другого, а Алина тоже там. Ее лицо изуродовано страхом. Она кричит: «Не надо в ад, прошу вас, не надо! Он этого не заслужил!». Но люди в белых одеждах волокут подсудимого к тяжелой железной двери, открывают ее, а за ней полыхает огонь, они швыряют туда этого человека, и скрежет закрываемой двери, заглушает его крик. Алина катается по полу, рыдает и царапает себе лицо от отчаяния, боли и беспомощности, а судья спокойно склоняется над ней и говорит: он разбил слишком много сердец. Очень много женщин от него пострадало. Он заслужил вечные муки. А Алина шепчет: нет, нет, нет! А судья начинает хохотать и говорит: да ты сама такая же! Посмотри на этого юношу. А этот юноша, автор письма, и он кричит, что Алина не виновата, но люди в белых одеждах все равно тащат ее к железной двери, за которой ад, и тут он просыпается.
Еще он пишет, что готов ей все простить, и то, что она завлекла его в эту дурацкую бесплодную любовь, и ее поклонение мертвецу, лишь бы она была счастлива. И мечтает, чтобы она скорее вернулась. Он хочет ее увидеть. Пусть жестокую, коварную и недоступную, лишь бы живую и здоровую.
Алина дочитывает письмо и понимает, что этот юноша ее отражение. Она любит Алешу так же, как этот мальчик любит ее, Алину. Есть в этой любви что-то извращенное, что-то недостойное, жертвенное, а потому слишком эгоистичное. Она не может объяснить эту свою мысль, но знает, что она истинна. И вдруг понимает, такая любовь делает объект этой любви слишком зависимым и уязвимым. Он помимо собственной воли становится ответственным за того, кто его любит. Чистой воды манипуляция. Слабость, которая становится несокрушимой силой. Ей становится стыдно за свою чрезмерную любовь.
Тем временем над океаном стремительно сгущаются тучи, и проливается дождь. А Алина вдруг видит Алешу в светлом льняном костюме, потерянного и печального в окружении трех мужчин. Один молодой красавчик с длинными черными волосами в темном строгом костюме, который ему не идет. Другой – брюнет средних лет в синем костюме и голубом галстуке, который подчеркивает его ярко-голубые глаза. Третий – толстяк, одетый так же, как брюнет средних лет. Сердце Алины бьется, как крылья колибри. Очень часто. Вот-вот выпрыгнет из груди. Это письмо с описанием страшного суда, это видение, этот внезапный дождь… Знаки, знаки… Если существует загробная жизнь и страшный суд, то он сейчас и вершится. Над ее Алешей. Она не знает, откуда она это знает, но она знает.
Господи, сохрани его и помилуй! Она совсем не умеет молиться. Она даже не вполне уверена, что верит в Бога. Но она молилась за Алешу все эти годы. Как умела. Она просила для Алеши здоровья, счастья и богатства. Уж она-то знала, чего он хотел. Видимо, господь Бог не услышал ее молитвы. Алеша до конца дней не был ни здоровым, ни счастливым, ни богатым. Она не могла догадываться, что Господь слышал ее молитвы, но он не мог дать этому человеку ни здоровья, ни счастья, ни богатства в его земном существовании, поэтому он и забрал у него жизнь. Откуда Алине мог быть известен промысел Божий?
Она сидит на террасе маленького бунгало, за ее пределами стеной стоит ливень. Алина беззвучно шепчет: «Господи, сохрани его и помилуй! Сохрани его и помилуй!». Если бы рядом проходил глухонемой, умеющий читать по губам по-русски, он бы все понял. Но рядом шел лишь дождь. Алина так никогда и не узнает, услышал ли Господь ее отчаянную молитву.
Царствие небесное. Зеркальный ресторан.
При жизни Алеше не доводилось бывать в суде. Его представление о судах сложилось из фильмов и телевизионных репортажей. Он ожидал увидеть строгое помещение, со стенами, отделанными деревянными панелями, с непременным громоздким столом, за которым восседает судья, со скамьями для публики. Почему-то ему вспомнилась еще клетка, в которой сидят опасные преступники. Но он-то, вроде, не преступник. Наверное, его в клетку не посадят.
То, что он увидел, никак не соответствовало его ожиданиям. За дверью, которую распахнул перед Алешей Борис, оказался… ресторан. Причем, роскошный. На кирпичных стенах, небрежно выкрашенных в белый цвет, в продуманном хаосе висели десятки зеркал в серебристых рамах. В зеркалах отражался блеск многочисленных хрустальных люстр и торшеров. Столы накрыты белыми скатертями и уставлены бокалами, тарелками, столовыми приборами. Но, что-то в этом великолепии было не так. Здесь нет окон, понял Алеша, и тут же ощутил приступ клаустрофобии. Ловушка захлопнулась.
За одним из столов сидел грузный мужчина лет шестидесяти с багровым лицом. Был он лыс, на мясистом носу кривенько сидели круглые очки с толстыми стеклами. За ворот сорочки заправлена огромная льняная салфетка. Алеша подумал, что он похож на старенького младенца. Мужчина ел куриное крылышко. Руками, запросто. На столе перед ним искрился хрустальный графинчик с бесцветной жидкостью. «Неужели водка?», – удивился Алеша. – «А, вон и граненый стакан. Точно, водка! Боже мой! Театр абсурда какой-то!».
– Проходите, молодые люди, не стесняйтесь! Что вы как не родные! Присаживайтесь! – проговорил незнакомец добродушно.
Борис двинулся к толстяку и протянул руку для рукопожатия. При этом брезгливо поморщился, руки–то у толстяка все в жиру, но тут же спохватился и принялся улыбаться. Мужчина ухмыльнулся и пару секунд помедлил, прежде чем протянуть руку в ответ. Алеше показалось, что он размышляет на тему вытереть руку или все же не стоит. В итоге, обтер руку о салфетку и пожал руку Бориса. Алешину руку незнакомец сжал крепко и на несколько мгновений задержал в своей, затем выпустил и посмотрел на него оценивающе.
– Алексей, насколько я понимаю? – спросил он, – наш дорогой подсудимый? А я, знаете ли, судья. Судить вас сейчас буду. Правосудие, так сказать, вершить. Михал Михалыч меня зовут. Вот так прямо и называйте. А то пока выговоришь, Михаил Михайлович, язык сломаешь.
Алешу охватило возмущение: вот этот странный и, наверняка, порочный человек, который угощается водочкой средь бела дня да еще и на рабочем месте, будет его судить? Именно он будет определять его судьбу? Да с какой такой стати? Да, чем он лучше Алеши? Или вот Бориса?
Толстяк, между тем, плеснул водочки в граненый стакан, хотел было выпить, да спохватился.
– Вы, юноши, садитесь, садитесь. Вот за этот столик, аккурат, и присаживайтесь. Мне вас там хорошо видно будет, да и адвокаты ваши за него поместятся. Что-то они задерживаются. – Лицо Михал Михалыча стало задумчивым. – Пора бы им уже и прибыть. Где их черти носят? – Он опрокинул содержимое стакана себе в рот. – Хороша, зараза! – воскликнул он. – Ядреная! – Закусил соленым огурчиком, который взял рукой, не прибегая к помощи вилки.