Слева от Азии

Всё остальное, происходящее в тот вечер, Аркадию то ли снилось, то ли не запомнилось. Наутро он встал, как побитый. Первое, что уловили его глаза, был шнырь, стоящий с кружкой рассола.

– Ты, это, Лесник… я же не знал, кто ты есть…, это… не… извини, за вчерашнее.

Аркадий жестом попросил замолчать шныря и показал на кружку. Шнырь с готовностью протянул её Леснику, да так, что добрая половина содержимого пролилась на пол.

Выпитый рассол, как огонь свечу, медленно начал плавить гадость похмелья.

– Лесник, я… я серьёзно….

– Тихо, – сказал Аркадий, и протянул шнырю руку.

Тот ошарашено уставился на немного дрожащую ладонь Лесника, потом посмотрел в глаза, снова поглядел на ладонь и не смело протянул свою. Пожатие состоялось.

– Ну…. Лесник, ты вообще… ну… ты – человек! Я даже… ну ты…!

– Тихо, голова трещит. Рассола больше нет?

В одну секунду, шнырь из умилённого и растроганного, превратился в серьёзного и заботливого.

– Так! Лежи и не дохни пару минут. Я мигом. Рассол, что ещё?

– Только рассол.

– Лечу! Отбежав на несколько метров, шнырь начал заполнять окружающее пространство своими восклицаниями.

– Не, а? Каково?! Пете? А хрен Пете! А мне… а? Ну, Лесник! Во… а он…. Не, всё! А, что? Но, человек, а?

Рассол прибыл под крик шныря, разгоняющего курящих, находящихся в опасной близости от похмельной головы Лесника.

Принудительно, как происходило в предыдущие годы, Лесника на работу больше не гоняли. Его вообще никто не замечал – ни зеки, ни охрана. Он занимался тем, что ему хотелось в эту минуту. С Сашей – Москвой у них происходили ежедневные беседы, которые часто заканчивались просьбой Саши рассудить какую – нибудь спорную ситуацию между местными ворами. Конечно же, Саше и приблизительно не требовалась помощь Аркадия, Ему было интересно следить за мыслью Аркадия, старающегося примирить спорящие стороны. И всё чаще Москва замечал не стандартность мышления Лесника и его поразительную способность логично и взвешенно выходить из сложных ситуаций совершенно мирным путём, тогда как по воровским понятиям решение подобного спора требовало наложений специфических санкций. Вплоть до физического устранения.

Но иногда Лесник всё-таки выходил с рабочими бригадами на валку деревьев. Он проходил мимо конвоиров, которые старательно его не замечали, и долго бродил в одиночестве по лесу, трогая деревья руками или собирая известные ему растения. При этом он постоянно шевелил губами, как будто разговаривал со своим другом – лесом. Нагулявшись, он возвращался на лесосеку, где его уже ждал горячий чай и место в спешно сооружённом шалаше из свежих веток.

Так пролетело ещё два года. В канун Нового 1964 года, на вечерних посиделках у Москвы, Аркадий задал вопрос, сидевший в нём, как заноза.

– Саша, скажи мне честно. За что мне такая честь? Не думаю, что я один так поступил в жизни, однако не всех берёт под своё крыло Саша Москва.

– Хочешь честно? Ладно, будет тебе честно. Ты не единственный порядочный в этом мире и мне плевать на то, что и как ты сделал, и плевать на всю твою жизнь. Но между людьми есть одна вещь, которая называется уважением. Слово это простенькое, а смысл – как океан. Не переплыть. Один человек, которого я очень уважаю, попросил меня пригреть тебя. Я дал слово. Теперь тот человек может о тебе забыть навеки. Почему? Потому что уверен, с тобой всё будет в полном порядке. Вдруг я его о чём-то попрошу, он всё сделает для меня. Между людьми не деньги главное, ни жополизание и подхалимство. Главное между людьми – отношение. Оно же уважение. Поэтому, хоть мне и плевать на тебя, я никогда и никому не позволю косо на тебя глянуть.

– Кто этот человек? Я ведь никого не помню из родни…. Я даже не знаю своих родных. Мне через три года откидка светит, а….

– Зачем тебе надо так много знать?

– Потому, что это касается лично меня. Почему я не могу спросить?

– Хорошо. Но пока обойдёмся без имён. Мой хороший знакомый очень любил своего племянника, очень любил. Но, редко бывая на воле, он мог полностью опекать пацана и его мать. И вот в конце 1944 года с его сестрой и с племянником происходит нечто такое, не такое мерзкое, как с тобой, но финал тот же. Так вот, племяш попадает к Гвоздикову в посёлок. Знакомый начал наводить справки, чтобы не дать парню пропасть, но не успел. Довели там парнишку до петли…. Одним словом, схоронили племяша. Мой знакомый от горя совсем седым стал… Он даже молиться начал. Он всё у Бога спрашивал, почему он не отдал парня немцам под расстрел, а отдал своим же на поругание?! Короче говоря, вынес мой знакомый Гвоздикову смертный приговор, но ты его опередил. Причём, интересно у тебя получилось – голого на колени поставил и с карандашом в глазу. Поэтому мой знакомый и тебе приговор вынес. По этому приговору он избавляет тебя от любой опасности и нужды и здесь, и на воле. Вы с племяшом одногодки. Были…. Ответил?

Аркадий молча смотрел на свои ладони. Долго молчал. Потом вздохнул и сказал.

– Саша, откровенность за откровенность. Даже если на мне две загубленных души, я не хочу быть таким, как фиксатый Петюня, как Миша-Леший или, прости, как ты. Не моё дело воровать. Я не могу. И не хочу.

– Ты, дружок, сейчас только по бережку ходишь, только-только ножки в воде замочил. А прийдётся тебе, даже если и не хочешь, окунуться в нашу воду по самое горло. Кем ты будешь, когда откинешься? Пойдёшь по институтам учиться? Или на завод пойдёшь, к станку? Куда? А вот никуда ты не пойдёшь, Аркашенька, никуда. Потому, что никуда тебя не возьмут. На тебе клеймо зоновское, больше твоей тени, понимаешь? Правда, можешь попробовать дворником, за сорок целковых в месяц – это ещё можешь попробовать. Но твою порядочность и твой характер на свободе никто не увидит и не оценит. Только на зоне ты можешь быть уважаемым за то, что ты сделал на воле. Так всегда было. Но так всегда будет. Может быть и, к сожалению, но так будет. Ты уже вор и выйдешь отсюда вором. На воле многие большие люди о тебе знают, как о воре. Вор – это не криминальная специальность. Вор – это статус человека. Слово-то одно, а понятия разные, да…. Тебе воровать и гоп-стопничать не придётся. У тебя другая задача. Ты разводящий. Улаживать споры, договоры с конкурентами проводить. Одним словом мир блюсти в наших делах и между нашими людьми. Мы ведь на воле не только жируем и пьём. Мы занимаемся делами. Мы не прогуливаем деньги, как эта заворовавшаяся босота, мелочёвка позорная. Мы работаем. Нам сложно с коммуняками деньги делать, но можно. Делиться приходится с властью. Но ничего, делимся. Но зато и сами зарабатываем. Займёшься нашими делами, в которых нет криминала. Себе на зоне я замену из других урок воспитаю, а на воле нам головастые и честные нужны. Ну и сам голодный не будешь.

Где-то так звучала история Аркадия-Лесника из уст Михыча, царствие ему небесное. Конечно, никакой Михыч Леснику не племянник. Откуда у сироты родня? Просто сирота Аркадий подобрал сироту Мишу и назвал своим племянником. Между людьми самым главным является отношение.

Скорее всего, Михыч что-то приврал, а может что-то подзабыл, добавив от себя в рассказе какие-то подробности. Но этот, зоновский кусок жизни, Лесник лично рассказывал Михычу в редкие минуты откровения. Лично мне кажется, что всё это правда. Во всяком случае, я в это верю.

Забегая наперёд, я могу сказать, что ещё восемь дней лежал Лесник в коме. На девятый день он открыл глаза и совершенно спокойно и с чёткой дикцией сказал Валере, все эти дни неотлучно находившийся при нём.

– Валера, я только что маму видел… она у меня красивая. Я к ней… пойду.

И всё.

Глава 3

Вечером Валера получил от Петровича распоряжение лично заняться похоронами Лесника, согласно его завещанию. Аркадий Михайлович просил похоронить его рядом с матерью в некогда провинциальной Коломне. Просил на могиле посадить кедр.

Валера созвонился с коломенскими «коллегами» и попросил подсобить с похоронами, пока они соберут тело в дорогу. Коломенские ответили так.

– Да ты чё, братан? Где мы его матуху искать будем? Пацанов по погостам гонять за даром – нам не катит. Тут мороки не на один кусок зелени. Нам эта маета не тарахтела в бубен. Понял?

Если бы разговор был очным, то Валера зубами разорвал бы говорившего, вместе с его бубном. Но рядом была только телефонная трубка и километры провода.

– Слышь, братела, не спи. Чего молчишь? Как вашего фраерка звать-то? Ну, того, жмура?

– Лесник.

– Кто?! – заорал коломенский браток и бросил трубку.

– Ссуки!!!, – прорычал Валера и с силой сжал кулаки.

Через минут пять раздался телефонный звонок.

– Слышь, братан, как тебя кличут?

– Валера.

– Короче, Валера, ты сам виноват. Имя озвучивать надо было сразу. Такая байда, ты слушаешь? Пацаны уже полетели на кладбище, если надо, то и архив на уши поставят, но могилу его матери найдут. Рядом сделаем для Лесника. Ты на проводе?

– Да.

– Вот. Прямо сейчас, в столице, в Ботаническом саду, наши ищут кедр. Не найдут там, хоть с Красной площади выкопают. Ствол, в смысле дерево, будет. Про бабло забудь – не было такого базара. Всё будет сделано, как для себя.

– По дереву постучи.

– Я себя по груди стучу. Что у вас с машиной? Есть на чём доставить?

– Найдём.

– Тогда свиснешь, когда ждать. Всё сделаем путём. Бывай, Валера.

– Спасибо, – сказал Валера и, почему то заплакал.

Похороны прошли без шума и скопления машин. Кедр посадили в ногах у Лесника. Когда начали засыпать могилу, к кладбищу подъехал грузовик с полным кузовом кедровых шишек. Братва руками перетащила шишки на могилу и сложила надгробным холмиком. Потом поговаривали, что местные кладбищенские бомжи, подчищавшие могилы после прихода родственников, с уважением поправляли рассыпанные ветром шишки. Но не одной не взяли. Кедр прижился.

Поминки тоже не походили на предыдущие подобные события. Братва выехала за город, на природу, и там помянули честного вора. Ну, а поскольку, практически все питейные и увеселительные заведения в городе принадлежали выехавшим на природу, то все кафе и рестораны были закрыты. Правонарушений в этот день милицией зафиксировано не было тоже. Главное между людьми уважительное отношение.

Такой вот простой финал у непростой жизни. Вспоминая Лесника в Чешском городке, мне вспомнился ещё один персонаж – бывший НКВДшник Кураков, на чьих плечах Победа добралась до Берлина. Они были, примерно конечно, ровесниками. Хотя нет, Кураков лет, эдак, на двенадцать постарше будет, но не суть. Ведь у этого Гермогеновича судьба тоже не мармеладная была с детства. Поди, и горя он хапнул не одно ведёрко. А каков финал? В одиночестве, в своём доме, и во вранье до последних секунд жизни. А другой, ещё при жизни, оброс, как кедр мхом, легендами. А ведь и НКВДшники и зеки всё равно люди, подобные нам – из костей и из мяса. И далеко не однозначно одни плохие, а другие хорошие. Они часто менялись местами и ролями. Вот и жили в одни годы два человека с разными судьбами и несхожими финалами. Главное – отношение. И УВАЖЕНИЕ.

Словно из сна в реальность меня вернул голос жены.

– О чём задумался? Нам уже спускаться пора.

– Да, так… Лесника вспомнил. Мне, кажется, что он долго не протянет. Не в его возрасте такие травмы переносить. Да, уж…. Пошли к столу.

В большой комнате на первом этаже был накрыт стол. Петрович стоял лицом к окну, заложив руки за спину.

– Мы не вовремя?

– Хотите новость? – Не оборачиваясь, спросил Петрович.

– Нет. У нас уже одна есть. И та плохая.

– Откуда узнал?

– Валера звонил. Он в больнице дежурит.

– Значит, знаешь…. И что думаешь делать?

Я мог бы ответить на этот вопрос так, как ответил мне Валера, но разглагольствовать о Нострадамусе просто не было настроения.

– Откуда мне знать, что делать…. Я здесь по приказу Лесника. Говорите вы мне, что надо делать.

– Что делать.… Сначала за стол, думать потом будем. Выпьете?

– Не то настроение.

– Это точно, это точно… приятного аппетита.

Разговор не клеился. После застолья нас попросили подняться наверх и подыскать себе развлечение самостоятельно.

Через окно нашей комнаты я увидел, как Петрович с Лёхой сели в машину и куда-то уехали. Тут же без стука в дверях комнаты появился парень в шортах и наплечной кобуре. Босиком.

– Вова. Здрасьте. Пардон. Без стука. Завтра, в восемь утра уезжаем. Из дома никуда. Пока.

Дверь закрылась. Вот так ёмко и немногословно мы получили информацию обо всём, что нас ожидает в ближайшее время. Заодно и познакомились.

– Деуки, я уоука, – передразнивая детсадовского и картавого знакомого, неизвестно для чего вынырнувшего из памяти, громко сказал я.

– Я слышу, – из-за двери прокричал Владимир.

Нам стало смешно и очень неуютно. Нас уже охраняли с оружием у дверей нашей комнаты.

– Что твоя интуиция на этот раз тебе говорит?

– Мне здесь настольно неприятно находиться, что пальцы холодеют. Ты, кстати, не обратил внимания на Петровича? Он себя так вёл за столом, как будто он чем-то разочарован, а не расстроен по поводу Лесника. Не заметил?

– Вроде нет. Мне, пожалуй, снова проконсультироваться надо. С Валерой. Я на улицу выйду и позвоню.

– Чтобы Вовка не слышал?

– Лесник куда-то перегнал все деньги. Все, понимаешь? Всю бандитскую кассу. Но, ни в одном разговоре Петрович и Чехия вместе не упоминались ни разу. Мне кажется, что нас должен был кто-то другой встречать. И не знакомый нам. А вот с этим всем, – я почти театрально обвёл рукой нашу комнату, – ну не входит здесь вилка в розетку. Особенно если эта вилка в шортах и в наплечной кобуре.

– Но ты ведь к тем деньгам отношения никакого, правильно?

– Правильно. Но получается так, что это понимаем только мы с тобой. Ладно, пойду в Смольный позвоню.

В коридоре второго этажа, на стуле, видел Вова. Он повернул голову в мою сторону и состряпал вопросительную мину. Я сделал вид, что не понял смыла его гримасы, и начал спускаться по лестнице на первый этаж.

– Ты куда?

– Туда.

– Зачем?

– Я арестован?

– Нет… я просто….

– Вот и славненько. Скоро буду.

Такая вот охрана. Практически домашний арест. Нас для этого привезли сюда за две тысячи километров от дома?

Выйдя со двора на пешеходную дорожку, я повернул направо по улице и прошёл метров тридцать. На таком расстоянии подслушать меня в прямой видимости не удастся. Ещё раз оглянувшись, я набрал номер.

– Ну, чего?

– Валера, кто меня в Чехии должен был встречать?

– Не знаю точно. Кто-то из наших. А что, не встретили?

– Встретили. Петрович.

– Кто?!

– Ты слышал кто. Эта встреча тихонько переросла в мой домашний арест. Я для этого сюда ехал?

– Петровича там не должно быть! Он же в Питере по делам…. Та-ак! Начало положено. Он там один?

– Нет. С ним ещё двое – Лёха и какой-то Чистюля Вова.

– Ты не перепил, братик?

– Я сегодня не пил.

– Если не пил, то мели чего не надо. Чистюля вместе с Зеней до сих пор пылью опадают на землю.

– По-моему, Чистюля уже опал на землю и материализовался. Он живой и с пистолетом под мышкой.

– Тогда… что же получается? Петрович и Чистюля,… а что это за Лёха? Серьга в виде крестика в левом ухе есть?

– Есть.

– Сука, засада! Твою дивизию!!! Это что же… они при делах, что ли? А с тобой…. Сука. Я же здесь один, ни выйти, ни хрена. Стоять! Я не всё понимаю…. Аж жарко стало. Не могли же она так с Лесником, а? В голове не укладывается. Это точно Чистюля? Ну, сучий мир!

– Я понимаю, что ты расстроен. Что надо делать? Ведь ещё какие-то деньги где-то участвуют в этом сценарии

Что за деньги, где они и каким боком я к ним прилеплен?

– В голове не укладывается… деньги…. Да пошли они в жопу, те деньги! Ты прикинь, что произошло. Подлее ещё никто не выделывал! Деньги…. Там что-то такое, типа всё бабло за студию и ещё доля Лесника, которую он имел помимо общака. Деньги на его и твоё имя лежат. Где – не в курсе. Лесник только сказал, что ты способный и сможешь их получить…. Да иди ты со своими деньгами! Тут мерзость такая идёт, а ты про деньги! Иуды козлиные!

– Зря Иуду ругаешь, он не предатель. А те деньги и мне не нужны, только деньги это – часть игры, которую Лесник в одиночку придумал. Сечёшь?

– Ни хрена я не секу. Ты, это, вали оттуда, от Чистюли и Лёхи с Петровичем. Теперь понимаю, зверьё это. Вали!

– Куда? В этих городках даже такси нет. Вали….

– От гадство! И я не могу в глазки им посмотреть…. Короче так. Давай договоримся. Купи карту. Следи, куда и как будете ездить. Когда я позвоню, назовёшь город, который от того, где ты находишься, будет в пятидесяти километрах строго на север. Понял? Я тогда пойму, где вы. И время. Будешь добавлять семь часов к текущему времени… хотя, на кой хрен мне это время? Короче, понял? Как здесь устаканится, я к тебе прилечу. А ты постарайся свалить отсюда, то есть оттуда, понял? Ох, и времена настали!

– Про карту я понял, свалить попробую, но игра здесь не простая, и сваливать мне будет тоже не просто, скорее всего, нас двоих одновременно не пустят погулять. Сейчас я вышел на улицу, а жену Вова стережёт под дверью. Так что….

– Да, это я понял. Держись любыми путями, я за тобой примчусь. И за ними тоже.

– Ладно, тогда пока. Следи за Лесником.

– Пока.

Я не перестаю удивляться Валере, вернее тайне сегмента его характера, который так подвержен удивлению. С точки зрения современного человека – что произошло такого, что может вызвать удивление? Ожившие мертвецы? Ну и что? Это не киношная страшилка, это реальность нашей страны. Это вульгарное, в переводе с латыни, простое, обычное предательство. И всего-то. История мира вообще и страны в частности, как новогодняя ёлка, украшена предательствами и изменой в лучших её проявлениях. Но вот что самое паскудное, воспитанное на подобных явлениях, каждое новое поколение добавляет и разукрашивает вышеупомянутую ёлку, всё более циничными и всё более извращёнными способами измен, начиная с бытовых и кончая государственными уровнями. Людям не стоит меняться к лучшему – это хлопотно и не выгодно. Технический уровень в мире ежесекундно растёт, а человеческий с такой же скоростью деградирует. Это плохо или хорошо? Это никак. Это факт. Это чрезвычайно выгодная ситуация для власти. Это такой редкостный подарок для неё, что она, власть, управляя людьми сообразно ситуации с уровнем мерзопакостности в обществе, автоматически становится лидером по подлости, по проявлению гадости в человеческой натуре и, как обязательное условие при приёме во власть – предательство. В этом и сконцентрирована основная мысль греческого афоризма – «Ничто человеческое мне не чуждо». В разговоре с одним знакомым об этих нюансах человеческих отношений, он высказал не очень оригинальную мысль о том, что с подобными людскими пороками у северного соседа тоже полный порядок. Поэтому не стоит ругать «кохану и самостийну». Логики в его словах столько же, сколько и в молотке. Давайте ровняться на всемирную гадость и мерзость, поскольку иметь совесть и другое гадкое чувство, часто повторяемое масоном-евреем Лениным – честь, не есть достойным Хомо президентус, Хомо премьерша-министрус и Хомо депутатос. Великая эпоха Хомо из власти над остальными Хомо из низов при безразличном отношении друг к другу и позволяет буйно колоситься всему, что вызывает удивление у Валеры. Зачем выделяться благородством и порядочностью? Ещё ненароком обзовут не престижным и даже обидным именем Христос. Лучше быть такой же гадостью, как остальные. И среди такой же гадости гадостью и выделяться. При этом делать виноватым северного соседа и кивать в сторону дурной наследственности. А сами что? А ничего. Или ситуацию с людскими пороками изменит новый Моисей, или всё так и останется. Навсегда. Мы дожили себя до состояния стабильного ухудшения ситуации. Мы с усиливающимся рвением ложимся под любого начальника, чтобы иметь возможность пройтись по трупам своих соплеменников. Изменять слову и друзьям, ради выгоды в десять гривен, или в сомнительном превосходстве перед тем же копеечным начальником, а потом потратить сотню гривен на благодарственную признательность и потерять друзей. Вот это у нас в крови, это уже основа национальной политики во внутреннем и внешнем её проявлениях. Это, как говорят литературные критики, красной нитью проходит через всю историю страны. Историю измен, предательства и поиска любого, пусть самого хренового начальничка или возвеличенного сомнительным путём самозванца, под которого надо лечь. Вот это основа мировоззрения и воспитания нации в целом. И, как следствие, каждого отдельно взятого члена и членши этой нации. Стоит ли удивляться сегодняшним отношениям между людьми, если у всей нации на памяти нет ни одного, по-настоящему, героя? Разве что благородного поведения бандиты и грабители. Нет даже придуманных, или киношных героев, которых бы ставили в пример. Есть только такие, какие есть. То есть никакие. Чему Валера удивляется? Измене своих собратьев по бандитскому оружию? Пусть он посмотрит широко распахнутыми глазами на всю нашу страну и повесится от огорчения. Удивительно не то, что измена совершена у него под носом, а то, что она так редко им замечаема. Это Валере надо удивляться, а не тому, что его удивляет произошедшее. Всё это и есть частичкой того ада, о котором все говорят и все боятся. Но в будущем. И почти никто не осознаёт, что большего ада, чем созданный сегодня своими же поступками, просто не может существовать где-то там и когда-то потом. В этом условном делении будущности на ад и на рай, нам, скорее всего не грозит увидеть последнего. В чём живём, в том и останемся.

Благополучно додумав мысль, до логического конца и осознав до конца, что лично мне изменять себя в лучшую сторону пока не хочется, я направился обратно в дом. Чистюлю я увидел выглядывающим через раздвинутые пальцами жалюзи. Значит, началась новая игра с новыми партнёрами. Только вот группы поддержки, в лице Лесника, у меня нет. И от этого мне впервые, после взрыва в пансионате, стало по-настоящему страшно.

Переступая порог дома, я услышал недовольный голос Чистюли.

– Чего так долго?

В голове сразу же прогрохотало предупреждение Валеры о необходимости быть осторожным.

– Я ведь в первый раз за бугром, мне тут всё интересно.

– Ну, да.

– Спокойной ночи.

– Давай.

Закрывшись в своей комнате и выключив свет, мы с женой устроили совет в Филях. Я ей подробно рассказал всё, что знал о Леснике, о его детских мытарствах и сегодняшних проблемах. Рассказал о телефонном разговоре с Валерой и о том, что нас охраняет покойник.

Оставив жену, спокойно приходить в себя после услышанного, я спустился на первый этаж, чтобы сделать себе кофе. В холле, удобно развалившись в кресле, дремал Вова – Чистюля. При моём появлении он открыл глаза и принял позу настороженной охотничьей собаки.

– Чего?

– Не спится на новом месте. Кофе хочу сделать. Ты будешь?

– Не. Иди спать.

– Мне за руль не садиться, так что могу и не ложиться. Тебе кофе делать?

– Не. Бери кофе и иди к себе.

– Ладно. Спокойной ночи.

– Давай.

С чашкой в руках я поднялся в комнату и запер дверь.

– Что скажешь? – спросил я жену, сидевшую в той же самой неудобной позе.

– Где деньги Лесника?

– А вот это самое интересное. Я могу только порассуждать об этом. Ответов на такие масштабные вопросы не имею.

– Зачем ты кофе так поздно пьёшь?

– Чтобы занять себя чем-нибудь.

– Спать не будешь.

– Я хочу посмотреть, как ты будешь спать, когда у тебя Вова крутится с ножичком около жопы. И ещё в чужой стране.

– Ладно. Где деньги Лесника?

– Я немного поговорю, а ты послушай. Скажешь, прав я или нет? Тогда сами и определим, где он клад зарыл. Будешь слушать?

– Дай хлебнуть из чашки.

– Спать не будешь.

– Не жадничай.

– Пей и слушай. Моя мысль такая.

– У тебя длинные предисловия.

– Ладно. Вот представь себе, живёт себе такой мужик в законе. Лесник. Занимается делами, куёт деньги для себя и в общак. При тогдашнем Союзе не было сегодняшних проблем с сопредельными государствами. Другими словами, Украина была достаточно условным государством, и поместить свой денежный интерес на этой территории было не сложно. Разместить очень большой интерес можно было только с разрешения верховного бандита из ЦК Украины. Я подозреваю, что это было сделано Лесником. Дань отстёгивал регулярно, дорогу никому не переходил, поэтому спокойно работал. Тут пришли бандиты нового поколения, более дерзкие и наглые, которые просто поделили между собой целую страну. Не город и не район, а страну. Вот где масштаб! Заодно и сбербанк почистили. Я бы им памятник при жизни поставил! Это просто Бендеры в десятой степени. Ну вот. Пацаны из новой генерации, по инерции ещё каким-то хреном справлялись с ситуацией в собственных вотчинах, но с каждым новым президентом умение управлять катастрофически уменьшалось. При теперешнем, Отравленном, это качество хозяина в стране вообще стало атавизмом. И вот тут сам собой встал вопрос – где брать средства для приятной жизни, если заработать их нет реальной возможности ни руками, ни мозгами. Отравление подкосило. Выход один – экспроприация экспроприаторов. Дани, которую по-прежнему платят, уже мало, своих средств нет. Значит что? Пока в самом верхнем кресле твоя задница, можно попользоваться властью. Что и сделано. Правда безграмотно и глупо. Впрочем, как и всё в этой стране. Вот. А когда низовые бандиты стали роптать и не соглашаться на мирный отказ от своей собственности в пользу главного пацана страны, решено было начать политику устрашения. Не помогло. Людей, типа Лесника, просто нечем запугать. Да и кто пугать собирался? Смех один. Тогда перешли к открытым репрессиям. Ты это уже сама помнишь. История с Михычем, царствие ему небесное, подкуп людей из окружения Лесника. Санька не помнишь? А, ну да, это было в Воронеже. При помощи Санька рванули машину около пансионата Лесника. Он как раз собирался в той машине ехать. Вот не рассчитали только, что Лесник машину даст мне. Короче, не вышло. Я очень долго не мог понять, что и для кого мог значить Михыч, если его решено было убрать. А он был всего лишь назначенным директором студии. Он ведь ничего не решал. Ради устрашения Лесника? Глупо, поскольку Лесник уже имел собственное покушение. Я думал об этом, потом, правда, забыл. Потом снова вспомнил. Потом забывал, потом вспоминал. Вроде в речке бельё стирал. Опускал мысль в воду, потом доставал. И так до тех пор, пока мысль не отстиралась от жалости к Михычу и от ненависти к стрелку. Я просто понял, эти покушения идеально похожи. Просто идеально. И ведь накануне покушения на Михыча, Лесник приезжал на студию. И что произошло? И второе, что мне бросилось в глаза, но понял я позже. На телестудии монтировали оборудование только в двух монтажных студиях из семи. Остальное оборудование стояло в ящиках, помнишь? А вот сейчас я практически уверен, что студия готовилась к работе формально. Ящики уже были привезены пустыми! Это была ложная активность. Такая же ложная, как и объявление в газете о приёме на работу…. Такая же, как и твоя работа. Это всё отвлекающий манёвр от главного – вывод средств и денег с Украины. Средств и денег, которые курировал Лесник. И я очень не уверен, что Лесник хоть с кем-то делился своими планами. Точно-точно. Ещё Василий Васильевич мне говорил, что студия запитана на четыре киловатта, а это чуть больше, чем обычная квартира. А больше и не надо, она не должна была заработать вообще. Вот так вот. Теперь дальше. В окружении Лесника появляется новый человек. Я. На меня сваливаются деньги, квартира и дружба Лесника. Через время я уезжаю из Воронежа, делаю по просьбе Лесника выдержку и снова появляюсь в поле общего обзора на телестудии. Проявляю активность в работе, потом разборки с убийцами Михыча и всё такое. У стороннего, но заинтересованного наблюдателя может сложиться впечатление, что я состою в украинском интересе Лесника? Не только может, но и должно. Это тоже отвлекающий манёвр. Как и наш отъезд в Чехию. Где я ошибся?

– В одной чашке кофе.

– Не понял.

– Надо было две брать.

– Нет, я серьёзно.

– Может, я не всё знаю, но явных ошибок нет. При таких людях, и при таких деньгах, не может быть простых телодвижений. Лесник и правда что-то задумал.

– И я о том же. Теперь настало время вопросов. Вопрос первый и простой. Что задумал Лесник? Вопрос второй и призовой. Какова моя роль в этой задумке? Есть наводящий подвопрос – как нам выжить во всём этом происходящем, если мы ни сном, ни духом не понимаем, наверное, целый десяток вещей. Где деньги Лесника? Зачем так беспокоиться о нашей безопасности, когда проглядел собственную? И последнее. Мы здесь с целью, которую не успели понять, но эта цель настолько точно и понятно прописана для Петровича, что он нас охраняет этим погибшим уродом.

– Может такое быть, что, ну…. Петрович думает, что ты знаешь, где деньги и приведёшь его к ним? А я нужна для страховки. Для того чтобы ты посговорчивее был, понимаешь?

– Понимаю, но я не знаю, где деньги. Их вообще здесь может не быть. Их, может быть, давно отдали тому в законе, который над Лесником. А эта поездка только для того, чтобы было понятно, кто есть кто в деловой колоде Лесника. И вот ещё что…. Может, я слишком хорошо о себе думаю, но я не верю, чтобы Лесник отправил нас первыми на минное поле. Я рассчитываю на то, что он просто не успел что-то главное мне сказать. Вот не верю я, что он меня как пушечное мясо… не верю.

– Давай не играть в викторину. «Верю, не верю»…. Я думаю вот что, с нами ничего серьёзного не произойдёт до тех пор, пока они не получат деньги или не поймут, что ты ничего о них не знаешь. Какой у нас выход?

– Тянуть время.

– Когда Валера обещал приехать?

– Когда всё образуется с Лесником.

– То есть не скоро. Тогда будем тянуть время. Тебе страшно?

– Настолько, что я сейчас пойду в туалет. И надолго.

– Иди. А я попробую заснуть.

Утро началось намного хуже, чем кончился вчерашний вечер. Жена просто убила меня своим вопросом.

– А кто тебе должен был передать банковскую карточку?

– Мужик с красным пакетом в руках. На пакете надпись «Пенни»…. Твою мать!!!

– Ты мою мать не трогай. Ты своей спасибо скажи за свою дырявую башку. У этого Лёхи был пакет?

– Ни хрена у него не было… не было! Вот это мы попали!

– Это ты попал, голубчик, и тебе же нас вытаскивать отсюда, уяснил? А теперь пойди и помолись о том, чтобы они вчера не подслушивали твой монолог. Я пока пойду, помою зубы.

Как же так могло случиться? Я же помнил о главной примете встречающего…. И что мне теперь делать в этой мышеловке, в которую даже сыр не положили? Собственно говоря, уже не имеет значения, что в ней делать, важно, как из неё выбраться? Вот это я лоханулся!!! Страх и отчаяние этой минуты просто свели на нет страхи вчерашнего вечера.