Кровь и символы. История человеческих жертвоприношений

Юношу обрядили в ритуальные красные одежды, надели ему на шею венок и привели к жертвенному столбу. Но в эту эпоху (а быть может, в ту эпоху, когда складывался эпос) отношение к человеческим жертвоприношениям в индийском обществе уже было неоднозначным. Во всяком случае, ни один из жрецов не взял на себя смелость собственными руками привязать юношу к столбу – это согласился сделать сам отец Шунахшепы при условии, что ему дадут еще 100 коров в дополнение к уже полученным за сына. Коровы были обещаны, и отец привязал сына ритуальной веревкой, сплетенной из священной травы куша. Та же история повторилась, когда пришло время самого жертвоприношения, и снова отец согласился взять на себя эту миссию еще за 100 коров.

Но дело кончилось самым благополучным образом. Когда отец с остро отточенным ножом уже приближался к сыну, тот взмолился богине Ушас, и веревки упали с него одна за другой, а заодно и царь избавился от водянки. Все возликовали. А мудрый Вишвамитра, проклявший своих сыновей, усыновил спасенного Шунахшепу и воспитал из него мудреца, не менее знаменитого, чем он сам, великого знатока жертвоприношений – эта тема была юноше знакома не понаслышке.

История, во многом похожая на предыдущую, как сообщает «Махабхарата»^[39], произошла со славным царем по имени Сомака. У него было 100 жен, но ни одного наследника. И вот, когда царь был уже немолод, долгожданный сын появился на свет. Мальчику дали имя Джанту, он рос в любви и неге, и все царские жены о нем заботились… Несчастье произошло из-за того, что мальчика укусил муравей. Ребенок поплакал и успокоился, но царь, который не сразу понял, в чем дело, сильно разволновался. А когда он понял, что ничего страшного не произошло, то разволновался еще больше. Ведь если жалкий муравей заставил его так испугаться за сына, что же будет, когда мальчику станет угрожать настоящая опасность! Царь решил, что лучше совсем не иметь детей, чем иметь одного ребенка, за которого постоянно волнуешься. Но он был уже стар, и надежды на новых детей у него не было…

И тогда верховный жрец объявил Сомаке, что знает средство для обеспечения многодетности. Он предложил ему принести в жертву своего единственного сына и пообещал, что жены царя, вдохнув запах горящего жертвенного мяса, немедленно забеременеют. А сожженный мальчик обретет новое рождение в чреве своей матери, и его нетрудно будет узнать по золотой родинке на спине.

Царь, несмотря на дружное сопротивление всех своих жен, так и сделал. Жрец не обманул Сомаку, и вскоре у него действительно родилось 100 сыновей, причем один – с золотой родинкой на спине. Его снова назвали Джанту, объявили наследником, и все царские жены любили его больше своих собственных детей. Эта история, произошедшая в конце II – начале I тысячелетия до н. э., могла бы иметь счастливый конец. Однако к тому времени, когда она вошла в состав «Махабхараты», взгляды индийцев на человеческие жертвоприношения уже не были столь лояльны. Основная редакция «Махабхараты» записана во II веке до н. э., а современный вид эпос приобрел к V веку н. э. Но даже в VII веке до н. э., когда была записана первая версия поэмы, оставить безнаказанным жертвоприношение ребенка уже было трудно. Поэтому, несмотря на явный «хеппи-энд», оба инициатора ритуала понесли заслуженную кару: сначала умер жрец, а потом и царь – впрочем, оба были уже немолоды. Когда Сомака, направляясь в «воинский рай» бога Индры, проходил через загробные владения подземного бога Ямы, он увидел там своего советчика – верховного жреца, горящего в огне. Жрец поведал, что терпит это наказание за подстрекательство к человеческому жертвоприношению. Тогда Сомака, который тоже чувствовал за собой вину, решил разделить мучения жреца и остался в аду. Впрочем, в конце концов оба грешника очистились от скверны, и бог Яма отпустил их на небо.

В рамках основных направлений брахманизма, который пришел на смену древней ведической религии^[40] в первые века I тысячелетия до н. э., человеческие жертвоприношения не были приняты. А царь Ашока, в III веке до н. э. объединивший под своей властью бóльшую часть Индии, запретил использовать в качестве жертв любые живые существа, поскольку он был активным проповедником буддизма. Впрочем, в первые годы своего правления царь не отличался кротостью нрава. Так, он объявил войну государству Калинга и после ее успешного завершения сообщил в специальном эдикте, что убил 100 тысяч человек и взял в плен еще 150 тысяч. Но, пройдя по местам сражений и увидев собственными глазами результаты своей внешней политики, царь устыдился. После этого его правление действительно носило самый гуманный характер.

Ашока не только прекратил кровавые жертвоприношения, но и составил список охраняемых животных. Он запретил бесцельное выжигание лесов и охоту ради удовольствия. Царь направил много сил и средств на развитие медицины и ветеринарии. Своих подданных он старался наставлять на путь гуманизма, велел защищать животных, не убивать их и не вредить им. Ашока строил больницы, бесплатные гостиницы и школы, запретил использовать людей на принудительных работах. Он создал нечто вроде института правозащитников, которых называли махаматрами. Они следили за соблюдением принципов гуманизма по всей стране, в частности инспектировали тюрьмы. Ашока писал: «Они пекутся о тех, кто заключен в оковы, ради улучшения их участи, [ради устранения препятствий] или освобождения в зависимости от того, говорят ли про них: "Этот действовал не по своей воле", или "Этот имеет потомство", или "Этот оказывал услугу другому", или "Этот – престарелый"»^{39}.

Власть Ашоки – главы империи Маурьев^[41] – простиралась на огромную территорию от Индийского океана до вершин Гималаев. Но начинания императора не были поддержаны его наследниками. В начале II века до н. э. империя Маурьев пала и страна разделилась на отдельные царства, в каждом из которых были свои религиозные традиции и свои представления о гуманности. И несмотря на то что и основные направления индуизма, и появившийся в VI веке до н. э. буддизм, и ислам, который стал завоевывать свои позиции в Индии начиная с рубежа VII–VIII веков, категорически не признавали человеческих жертвоприношений, они продолжали совершаться отдельными племенами и сектами.

Племена нага, населяющие горы Северо-Восточной Индии, славились как охотники за головами. Головы играли в культовой жизни нага большую роль, поэтому они не только вели множество войн, но и затевали постоянные стычки между деревнями и даже между кварталами внутри одной деревни. Целью всех этих усобиц были прежде всего головы, причем не обязательно врагов. Голова считалась магическим амулетом и «работала» совершенно независимо от того, принадлежит она воину или женщине, добыта в честном бою или при нападении на спящего ребенка. Каждая голова обеспечивала воину и благоволение богов, и уважение соплеменников, и внимание девушек; она охраняла его от болезней и несчастий, приносила богатство. Поэтому за головами тщательно ухаживали: их торжественно помещали в специальные хранилища или нанизывали на ветви деревьев-идолов. У некоторых нага существовал обычай угощать головы рисовым пивом.

Еще один вид ритуальных убийств описывает британский религиовед и антрополог Джеймс Джордж Фрэзер в своей книге «Золотая ветвь. Исследования магии и религии»:

«По сообщению одного старого путешественника, в провинции Куилакар^[42] "есть языческий храм, а в нем находится высокочтимый идол; раз в 12 лет в его честь устраивается роскошное пиршество, нечто вроде юбилейного торжества, на которое созываются все здешние язычники. Этот храм владеет большим количеством земли и получает значительные доходы. Местный царек управляет провинцией не более двенадцати лет, то есть от одного праздника до другого. Когда этот период подходит к концу, на праздник собираются несметные толпы людей, и большие деньги тратятся на угощение брахманов. Для царька воздвигается деревянный помост, задрапированный шелковой тканью. В день торжества под звуки музыки он в сопровождении пышной процессии отправляется к водоему, чтобы совершить омовение, после чего молится в храме местному божку. Затем царек на глазах собравшихся поднимается на помост, берет очень острый нож и начинает отрезать себе нос, губы, уши и остальные мягкие части тела. Отрезанные куски он поспешно отбрасывает, пока не начинает терять сознание от потери крови. В заключение он перерезает себе горло. Таков обряд принесения жертвы местному божку. Будущий преемник правителя должен находиться в толпе зрителей и оттуда взойти на трон"»^{40}.

У народности кхондов^[43] долгое время существовал обряд добровольной жертвы для повышения урожая. Община покупала согласие человека умереть, а иногда родители продавали для этой цели ребенка, после чего он мог долгие годы жить и даже вступить в брак и иметь детей. Но когда возникала необходимость позаботиться об урожае, жертву освящали, отождествляя ее с божеством, а потом опаивали опиумом и удушали. Тело разрезали на множество кусков, которые закапывали в землю по всем окрестным полям^{41}.

Человеческих жертвоприношений требовала от своих почитателей богиня Коттравей, культ которой постепенно объединился с культом Дурги, супруги Шивы. Написанная в V веке н. э. в Южной Индии «Повесть о браслете» рассказывает о том, как воины сами отрубали себе головы и бросали их на жертвенник этой богини, предварив это действо словами: «Вот наш жертвенный долг! Прими кровь, струящуюся из горла, как плату за победоносную силу!»^{42}

В Северо-Восточной Индии богине Дурге тоже приносили добровольные жертвы. Тем, кто высказывал желание умереть для нее, воздавали божественные почести. Князья награждали их богатыми подарками и допускали в свой гарем, а княжеские жены считали великой честью отдаться человеку, посвященному богине. В день церемонии назначенного в жертву человека облачали в великолепные одеяния, умащали красным сандалом и украшали цветами, а потом, после медитации и пения мантр, отсекали ему голову. Голову жертвы помещали на золотом подносе возле статуи богини, а тело, приготовленное соответствующим образом, съедали жрецы, раджа и его приближенные. Последняя известная попытка такого жертвоприношения состоялась в 1832 году. Жрецы не смогли найти добровольца и решили заменить его принудительной жертвой. Но похищенный ими человек успел бежать и сообщить обо всем британским властям. После чего раджа был смещен, а ритуал прекратился^{43}.

Кали, одна из ипостасей Дурги, тоже продолжала требовать человеческих жертв уже тогда, когда другие боги Индии от них отказались. Имя Кали в переводе означает «черная». Легенда гласит, что она появилась на свет из лица Дурги, почерневшего от гнева. Поскольку и сама Дурга кротостью не отличается, то Кали стала олицетворением еще большего зла. Обычно ее изображают одетой в шкуру пантеры, с ожерельем из черепов. В одной из четырех своих рук она держит человеческий череп или отрубленную голову, в других руках у нее меч или жертвенный нож; из раскрытого рта свисает окровавленный язык.

Средневековые индийские бандиты туги, или таги, посвящали богине Кали свои грабежи, совмещая таким образом профессиональные занятия с богоугодным делом. Чаще всего туги грабили караваны и убивали путешественников. Тела они закапывали ритуальной лопатой, а ценности брали себе. Трудно сказать, что было для тугов первично – религия или жажда наживы. В 30-е годы XIX века английские власти Индии положили конец их деятельности или по крайней мере свели ее к минимуму. Книга рекордов Гиннесса утверждает, что на совести тугов около двух миллионов смертей.

В сегодняшней Индии Кали – не самая популярная богиня, центром ее культа считается Бенгалия. Там стоит посвященный ей храм Калигхата, в честь которого названа столица страны (в европейском произношении – Калькутта). Но человеческие жертвоприношения давно заменены жертвоприношениями животных (правда, очень массовыми). В остальной же Индии кровавые жертвоприношения стали скорее исключением. Убийство коров, которые некогда считались самой угодной богам жертвой, давно запрещены или ограничены законом в большинстве штатов.

Одним из самых массовых видов ритуального убийства, точнее, самоубийства в Индии был обряд сати – сожжение вдовы на погребальном костре мужа. Первой женщиной, совершившей самосожжение и давшей имя страшному обряду, была Сати, дочь Дакши, жена бога Шивы. Отец Сати обидел ее мужа, отстранив его от жертвоприношения, и оскорбленная женщина бросилась в священный огонь и сгорела. К похоронам Шивы эта история не имела никакого отношения: он остался жив-здоров и долго скитался по миру с обгоревшим телом жены, пока другой бог, Вишну, не разрубил останки на множество кусков и не разбросал по миру, создав тем самым места паломничества. Спустя некоторое время Сати возродилась под именем Парвати, снова стала женой Шивы, и все обрели счастье. Но почему-то эта история, никак не связанная с заупокойными жертвоприношениями, легла в основу ужасной традиции.

Этот обычай упоминается еще в «Ригведе» – древнейшем памятнике индийской литературы. Однако некоторые комментаторы оспаривают подлинность текста, предписывающего женщине всходить на погребальный костер мужа. Существует мнение, что в свое время «Ригведа» рекомендовала вдове после похорон мужа отправляться в «дом», но одну согласную букву в этом слове заменили, в результате чего «дом» превратился в «костер». Так чья-то ошибка, вольная или невольная, стоила жизни многим тысячам женщин. Впрочем, священные тексты, написанные позднее, поддержали нарождающийся обычай. Например, «Вишну-смрити»^[44] рекомендует вдове совершить сати – правда, лишь в том случае, если она не уверена в собственном целомудрии: «Когда умирает муж, [ей следует сохранять] целомудрие или подняться на его погребальный костер. (…) Добродетельная жена, пребывающая в целомудрии после смерти мужа, даже не имея сыновей, попадет на небеса»^{44}. Другой канонический текст, «Гаруда-пурана»^[45], сулит женщине, которая умрет вместе с мужем, столько же лет райской жизни, сколько волос у нее на голове.

Несмотря на прямые указания священных текстов, в древности обряд сати не получил массового распространения. Он упомянут в эпических поэмах, которые, конечно, основаны на каких-то реальных событиях, но все же не являются историческими документами. Одним из первых бесспорных свидетельств совершения сати считают надпись, вырезанную на колонне близ города Сагара в штате Мадхья Прадеш в 510 году. Она гласит:

«Сюда пришел Бханугупта, храбрейший из смертных, великий царь, смелостью равный Арджуне, и сюда последовал за ним Гопараджа, как друг следует за другом. Он сражался в великой и славной битве и отошел на небо, бог среди вождей. Его жена, преданная и любящая, любимая им и прекрасная, последовала за ним в пламя костра»^{45}.

Во II тысячелетии сати принимает массовый характер. Добровольность сменяется принуждением: хотя силой женщину на погребальный костер не волокли, совершение сати считалось ее моральным долгом, этого ждали от нее родственники. Жизнь вдовы, которая оставалась в живых после смерти мужа, была в Индии совершенно невыносима. Религиозные законы индуизма запрещали ей повторное замужество. Наследства после мужа она не получала и зависела только от благотворительности его родственников, которые считали предательницей вдову, отказавшуюся идти вслед за покойным. Традиция запрещала вдове носить украшения, посещать храм, выходить на улицу, обедать за одним столом с семьей. Считалось, что вдова приносит несчастье всем, кто с ней общается и живет под одним кровом. Кроме того, и сама смерть мужа была в определенном смысле на ее совести: ведь у хорошей жены боги мужа не отберут. Даже если в этой жизни женщина не была замечена ни в каких провинностях, значит, она грешила в прошлой… Только сати могло снять с нее вину и обеспечить и ей, и ее мужу, и другим родственникам хорошую карму и загробное благополучие.

Существовали два вида сати. При «саха-марана» (смерть вместе) женщина сжигала себя на погребальном костре мужа. Но если в этот день ритуал для нее был невозможен из-за менструальной нечистоты или беременности, она могла совершить его позднее. Тогда он назывался «ану-марана» (смерть в одиночку). Кроме того, в некоторых районах Индии, где не была принята кремация, вдова могла живой лечь в могилу своего мужа, и ее хоронили вместе с ним.

Чаще всего индийские женщины совершали «саха-марану». После того как решение о сати было принято, вдова получала особую власть над окружающими. Все ее желания исполнялись. Ее проклятие считалось особенно действенным. Но пути назад у женщины уже не было. В назначенный день в окружении толпы родственников она шла к водоему, на берегу которого складывали погребальный костер. У раджпутов ее сопровождали воины с обнаженными саблями: с одной стороны, это был почетный эскорт, с другой – символ неизбежности ее смерти. Возле костра вдове давали выпить напиток из сушеных пестиков шафрана, который должен был хоть немного притупить боль. Иногда женщина прыгала в костер с помоста после того, как огонь разгорался. Чаще она садилась рядом с телом мужа, и ее сковывали цепью, чтобы она, сгорая, не выскочила из костра. Если это все-таки случалось, ее шестами заталкивали обратно.

Но далеко не все женщины совершали сати, принуждаемые родней и обстоятельствами. Многие действительно видели в этом свой духовный долг. Особенно строго соблюдали обычай сати женщины, принадлежавшие к воинскому сословию раджпутов. Поскольку раджпуты постоянно воевали и далеко не всегда тело воина, погибшего в битве, удавалось должным образом похоронить, в замках раджпутов существовали специальные залы с гигантскими очагами. Здесь совершали самосожжение жены воинов, погибших и похороненных вдали от дома.

Здесь же сгорали женщины, чьи мужья принимали решение погибнуть в жертвенной битве «шака», – воины клана, проигравшего войну и осажденного врагами в родовой крепости, распахивали ее ворота и в праздничной одежде выходили на последний, действительно смертный бой. Решившись на «шака», раджпуты знали, что победители, связанные традицией, не причинят вреда детям побежденных и не посягнут на их владения. Но зато, даже победив в «шака», раджпуты, согласно ритуалу, не могли остаться в живых – они сражались друг с другом, и последний уцелевший кончал жизнь самоубийством. А в это время в пламени костров, не дожидаясь гибели мужей, сгорали их жены. При обороне Читтора от войск Бахадур-шаха в 1535 году сожгли себя 15 тысяч раджпутских женщин…

В первой половине XIV века группа французских миссионеров отправилась в Индию проповедовать слово Божие. Один из них, Журден де Северак, потрясенный экзотической страной и ее удивительными нравами, написал книгу «Чудеса, описанные братом Журденом из ордена проповедников, уроженцем Северака и епископом города Колумба, что в Индии Наибольшей». Он сообщает:

«В этой Индии, когда умирает сколько-нибудь знатный муж, а также люди, чем-либо владеющие, то тела их сжигают; при этом жены устремляются за мужьями в пламя; ради славы мирской, любви к супругу и вечной жизни они сжигают себя вместе с мужьями и с такой радостью, как будто идут к венцу. И те, которые так поступают, слывут здесь наидостойнейшими и наилучшими женами. Удивительно это! И не раз на моих глазах вослед одного-единственного мертвеца бросались в огонь и гибли пять жен»^{46}.

На рубеже XVIII и XIX веков грузинский дворянин Рафаил Данибегашвили, совершавший путешествие по Индии, стал свидетелем обряда сати:

«Отправившись отсюда, через 40 дней прибыл я в город Норпор, или Фар^[46], лежащий на горе. Первое зрелище, представившееся мне при въезде моем в сей город, было самое печальное и трогательное. Умер один идолопоклонник – надобно было сжечь его. Вот какая бывает при сем церемония: положив труп умершего в довольно украшенный гроб, понесли в определенное для сожжения по их обычаю место. Покойный имел двух жен, которые, будучи одеты в великолепное и драгоценное платье, шли за гробом мужа своего. Как скоро прибыли к назначенному месту, то составили превеликой костер из дров, на который, положив шесты, положили на них труп умершего. Как по тамошнему жестокому обыкновению жены из любви к мужу должны добровольно отдаться вместе с ним на жертву огню, для того сии две богато одетыя женщины сели по обоеим сторонам мужа их на костер. Жрецы, полив на всех трех довольно масла и других горючих веществ, вдруг зажгли костер со всех сторон, и сии две невинныя жертвы, вместе с трупом мужа их, соделались добычею огня. Окружавшие пылающий костер люди начали играть на разных инструментах и играли до тех пор, пока он с сими нещастными не превратился в пепел. – Но жены могут и не исполнять сего бесчеловечнаго обряда; их даже уговаривают родные и знакомые остаться живыми или для детей, или для достатка, оставленнаго мужьями. Но ежели оне уже решатся, уже приближаются к пламени, с намерением броситься на оной, и, почувствовавши ужас, захотят возвратиться, то окружающие костер приставы угрожают им другой смертию – от сабельных ударов, которых в таком случае нещастные не избежали бы, как недостойные жизни»^{47}.

Журнал «Московский телеграф» писал в 1826 году: «Известен ужасный обычай Индиянок, Брамайской веры; оне должны сжигаться с мужьями, если их переживут; бесчестие и посрамление падает на ту женщину, которая откажется от сей ужасной жертвы, и никакие убеждения, никакие средства не могут остановить страшного обряда. Англичане решились наконец препятствовать этому силою. Из одиннадцати, десять сожжений успевают они остановить, и за всем тем, в 1823 г., в Бенгале сожглось 575 женщин, в том числе 109 более 60 лет, 226 от 40 до 60, 208 от 20 до 40 и 32 менее 20 лет. В Калькутте сожглось в 1819 г. – 650, в 1820 – 597, в 1821 – 654, в 1822 – 583, в 1823 – 575. Величайшая пошлина не останавливает Индийцов: oнe продают последнее для получения дозволения. Решительно остановить Индийцов не смеют, ибо опасаются, что это возмутит их, а от предосторожностей правительства они употребляют всякие ухищрения»^{48}.

Пришедшие в Индию англичане действительно не решились сразу пресечь страшный обычай, как, впрочем, и другие человеческие жертвоприношения, хотя и не слишком часто, но абсолютно открыто совершавшиеся на берегах Ганга. Попытки запретить или хотя бы ограничить их сталкивались с сопротивлением местного населения, которое видело в этом самоуправство завоевателей. Компания против сати включала лекции и статьи, беседы проповедников… От женщин, объявивших о намерении совершить сати, требовали подписания документов о том, что они делают это по собственной воле. Постепенно в одном штате за другим вводились законы, запрещавшие сати. Индийцы оспаривали этот запрет в судебном порядке.

В сегодняшней Индии существует закон, по которому судебная ответственность грозит абсолютно всем участникам и даже свидетелям церемонии, в том числе и самой вдове (если она останется жива). Тем не менее даже в наши дни женщины все еще совершают ритуал сати. Как правило, становится известно о нескольких случаях в год, но на самом деле далеко не все они становятся достоянием гласности. О них напоминают только стелы с глиняными слепками ладоней или камни с высеченными на них женскими руками. Каждая такая рука – память о женщине, которая на этом месте живой взошла на погребальный костер мужа.