«…самым радикальным образом от других измов господствующего понятийного пространства. Радикальное отличие коренится во взгляде на вопрос о соотношении знания и действительности».
«…радикальность радикального конструктивизма состоит прежде всего в том, что он порывает с общепринятой традицией и предлагает теорию познания, в которой понятие знания больше не соотносится с «объективной», онтологической действительностью, а определяется единственным образом как устанавливаемый порядок и организация опытного мира, формируемого в процессе жизни (проживания)»[93].
Глазерсфельд ссылается на работу ДЖАМБАТТИСТА ВИКО (1710 г.)[94], описывая его взгляды таким образом:
«Точно так же, как истина для Бога заключается в том, что Бог познал путем творения, истина человеческая состоит в том, что человек познал, когда создавал и посредством собственного труда выковывал».
«…одному Богу ведомо, каков реальный мир. Он его сотворил и только в силу этого знает, каков строительный материал и каков план строения. Так же и человек может знать только то, к чему сам руку приложил; лишь строителю известны вещи, которые он конструирует (componit): каковы составные части и как они друг с другом соединены»[95].
Таким образом, радикальный конструктивизм становится замыкающим элементом в противопоставлении науки и технологий. Наука с конструктивистских позиций интерпретируется как разновидность технологий – акты конструирования знаниевых массивов с помощью когнитивных инструментов принципиально не отличаются от конструирования технологий:
«…мир рационального опыта – все это продукт когнитивного конструирования».
«Если истинным является только то, что сотворено (изготовлено), значит, определить нечто через его причину эквивалентно тому, чтобы этой причиной стать (т. е. это нечто причинить)»[96].
Но тогда акты научного конструирования становятся столь же осознанными и целенаправленными, как и технологические. Научные методы становятся вариативными, а это означает, что должна быть выделена инстанция, создающая эти вариации.
Детальная проработка конструктивистской тематики проведена Сергеем Дацюком в работе «Горизонты конструктивизма»[97]. В своих работах С. Дацюк ставит принципиальный вопрос о фундаментальных основаниях конструктивистской позиции, требующей своего источника, который может быть найден либо в ней самой (и тогда конструктивные акты и их направленность порождаются «изнутри» этой позиции), либо направленность конструктивных актов определяется фактором, находящимся за ее пределами. Мы сталкиваемся с рассмотренным нами фундаментальным различием трактовок оснований сознания – либо порождающей активности, либо отражения. В самой конструктивной позиции нет ничего различимого – все рождается из нее, и встает вопрос о наличии или отсутствии первичных предварительных оснований. По отношению к этим последним основаниям С. ДАЦЮК вводит различение презумпции определенности и презумпции воли[98]:
«Существуют две противоположных презумпции. «Презумпция воли» есть такое представление, где воля предшествует ее определенности. «Презумпция определенности» есть такое представление, где определенность предшествует воле. «Презумпция воли» в философии и политике рассматривается как волюнтаризм. «Презумпция определенности» в философии рассматривается как ее основные идейные течения (за исключением волюнтаризма). Выбор между этими презумпциями не имеет рациональных оснований. Эти презумпции недоказуемы логически, и их выбор является изначальным для той или иной картины Мира.
Внутри двух этих презумпций даже само определение воли принципиально различается. В «презумпции воли» соответственно воля считается ничем не обусловленной активностью. В «презумпции определенности» воля считается обусловленной некоторой изначальной определенностью».
Далее С. ДАЦЮК рассматривает презумпцию воли с позиций презумпции определенности:
«Когда определенность в качестве осмысленности не предваряет волю, то волевое действие лишь после его осуществления оказывается подверженным объяснению, интерпретации или рационализации. В этом смысле рационализация – ключевой процесс волевой практики внутри «презумпции воли».
На самом деле разворачивающийся волевой акт прозрачен по своей сути и не нуждается ни в разъясняющей его рационализации, ни в специальных интерпретационных процедурах. Воля находится по ту сторону каузального мира, и попытка рассматривать Волю в пределах сетки причинно-следственных отношений помещает ее в бесконечный круг перехода от причины к причине причины и т. д. В этой сетке необусловленная Воля не может взаимодействовать с другой Волей: каузальность становится непреодолимым (концептуально непреодолимым) барьером между Волей и всеми другими реальностями. У С. Дацюка этот тезис звучит так:
«…ничем не обусловленная воля не может служить никакой цели, а значит, не может быть соединена по этому признаку с иной волей».
В приложении к социально-политическому полю эта позиция приводит к выводу:
«Презумпция воли, будучи избранной как преимущественная волевая онтология в политике государства, приводит к уничтожению всех и всяких смысловых определенностей в этом государстве…»
«Презумпция воли как волевая онтология целого общества обычно свидетельствует о кризисном пике этого общества, о переломном моменте. Если общество не справляется с этим кризисом и не переходит путем самопожертвования части его элиты к «презумпции определенности», то в таком обществе происходит пассионарный надлом, за которым обычно следует разрушение его цивилизационных основ».
С этим тезисом нельзя согласиться: презумпция воли здесь подменяется презумпцией своеволия. При всем совпадении корневой основы этих слов, «воля» и «своеволие» означают прямо противоположные явления: «Воля» означает свободу, а «своеволие» – подчиненность неосознаваемым мотивациям. Презумпция же своеволия справедливо рассматривается как разрушительная. Но к презумпции воли это не имеет никакого отношения.
Презумпция определенности апеллирует к ценностям, которые принимаются носителем сознания в качестве транслируемых из более значимых источников, нежели неосознаваемые или случайно принятые за абсолютную основу мотивации. До сих пор таким монопольным источником признавалась Культура, формирующая ценности и цели, но процесс «горизонтализации» Культуры создал уникальную ситуацию, когда осмысленным становится вопрос о возможности иных источников целеполагания, притом не менее мощных и принципиально иных, нежели Культура. Две грандиозные попытки поставить над Культурой социальную технику (коммунизм) или антропологию (национал-социализм) оказались недостаточно радикальными, поскольку не преодолевали главную претензию к Культуре – ее обусловливающий по отношению к Сознанию характер. Возврат же к церковному пониманию природы сознания, включающему в себя и представление о свободной воле, был затруднен, поскольку уже и Церковь рассматривалась как культурный, а не транскультурный феномен.
7.8. Технологии (и их философский коррелят – радикальный конструктивизм) показали, что все «изготавливаемо», и тем самым создали область, свободную от доминирования Культуры, – область «изготовителя». Если знания и онтологии конструируются, то сам «конструктор» находится вне знания, онтологии и, шире, Культуры. Если определенности «делаются», то ставится под сомнение и «презумпция определенности», обусловленная Культурой: презумпция не переходит к низшим и более примитивным сущностям, а наоборот, совершает скачок к тому, что выше Культуры. Выше Культуры лишь то, что Культуру порождает из себя, а это означает, что Технологии, отвечающие на вопрос «как сделать?», несут в себе особую линию, направленную на воссоздание своего источника. Реализация же этой линии возможна лишь при развороте от пафоса подчинения себе мира путем его упрощения и последующего воспроизведения из простых и понятных рациональных кирпичиков к усложнению себя, доведения до уровня сложности реальности и превосхождения этого уровня.
Культура организмична по своей природе, паритетна жизни, и потому ее власть над сознанием не воспринимается как нечто недопустимое. Технологии же, будучи лишь одним из производных одной из составляющих Культуры – науки, – отражают сейчас только некоторые аспекты жизни, и претензия с их стороны на тотальное управление воспринимается как угроза подчинения высшего низшему. В этом тоже прослеживается мифологический мотив – революция кшатриев, за которой последовала революция вайшьев-буржуа. В этих нарративах отражена одна из составляющих Искажения – высшее начинает обслуживать интересы низшего. При этом у низшего есть осознание того, что источником его жизнеспособности является именно высшее. Государство не выживет без Армии, Армия не выживет без Культуры, Культура не выживет без Церкви. Церковь нужна государству для сохранения мотиваций, Культура – для порождения новых средств понимания. С этой позиции те, кто раньше был господином (сначала Церковь, а потом Культура), переводятся в ранг обслуживающего персонала. Здесь развилка: либо оскопление и превращение Культуры в управляемый придаток Технологий, либо волевое воспроизведение культурного и трансцендентного векторов во всей их полноценности и их осознанное усиление. Низшее старается сделать высшее неопасным, управляемым, подчинить его себе, но оно не понимает оснований высшего, и эта попытка подчинения оказывается неудачной и катастрофичной.
Сейчас Технологии и Культура враждуют. Остатки Культуры еще вводят ограничения: запрет на клонирование человека, запрет на выращивание человеческого плода вне тела матери и другие запреты на то, что идет «снизу», а не порождается «сверху». Парадокс в том, что Технологии появляются как самостоятельный мир, разрушая Культуру, порождающую весь ее базовый инструментарий. Раньше Культура предоставляла новые способы работы с окружающим миром, проецируя свои смыслы на науку, а наука создавала прозрачные модели, которые становились основой технических изделий. Тем самым сохранялась связь Культуры и техники. Но теперь уходящая в оазисы Культура более не порождает новых смыслов. Наука все больше и больше отходит от своего предназначения – воспроизведения мира в рациональных категориях, доставшихся ей от Культуры, – и все больше подчиняется локальным техническим задачам.
Теперь уже не наука порождает технику, а Технологии начинают порождать нужные для них знания, не извлекаемые из феноменального мира, а навязываемые ему. Игра в разнообразие теоретических реконструкций Мира переходит в целенаправленное конструирование онтологий «под задачу». Появление метапозиции, позиции-Над позволяет изменить такое положение дел. Техника становится не только инструментом удовлетворения утилитарных потребностей, но и приобретает еще дополнительные культурные и религиозные измерения. Эти измерения появляются в неявном виде как находящиеся вне техники аттракторы, определяющие направленность техногенеза.
7.9. Технологии претендуют на то, что они могут преодолеть ограничения человеческой природы, но не вводят направленность этого преодоления. Технологии вышли за пределы культурного поля и по отношению к своим возможностям все чаще ставят вопрос «почему нельзя?» Собственно, режимы, пытавшиеся управлять культурогенезом, коммунистический и национал-социалистический, как раз и преодолевали эти «нельзя». В определенной мере эти режимы были предтечами эпохи Технологий.
Технологии, ставшие автономными, порождают вопрос, перетекающий в задачу: может ли низшее создать высшее? Когда-то этот вопрос породил мифологему эволюции. Реализация этой мифологемы в поле «как есть на самом деле» оказалась неадекватной, но в конструктивистском поле, освобожденном от принудительной реактивности и бессильного приписывания творческого начала не Сознанию, а материи, этот вопрос превращается в «как сделать». Ответ же на него лежит в стратегическом поле – в привлечении ресурсов наших знаний о высшем. Традиция не может быть восстановлена, она может быть лишь воссоздана заново из той точки, к которой стремится, – из точки ничем не обусловленной свободы.
Есть один простой критерий реальности Культуры и Традиции – готовность умереть ради их идеалов. Если такой готовности нет, то мы имеем дело с притворством и симуляцией.
Пафос Технологий – в целенаправленном порождении нового и возможности воспроизвести то, что происходило естественным путем, при этом воспроизведение должно быть не примитивнее воспроизводимого, а стремиться к превосхождению естественного. В реальности пока это не так: современные технологии основаны на ограниченном количестве простых логических операций. Этот разрыв между сложным миром жизни и его упрощенным воспроизведением особенно ярко проявляется при попытках управления цивилизационным процессом.
Волюнтаризация Технологий равноценна постановке и решению задачи технологического воспроизведения организмических реальностей. Для этого нужны особые технологии, формирующие в качестве своей основы и новые когнитивные инструменты, позволяющие и понимать, и воспроизводить организмические процессы как биологического, так и культурного плана. Но такие технологии порождают и возможность преобразования природы человека.
И здесь в новой форме возникает тот же вопрос о целенаправленном изменении человеческой природы, что лежал в основаниях двух Отклонений от хода истории. Фундаментальный мировоззренческий вопрос: является ли сложившаяся форма человека сакральной и не допускающей фундаментальных изменений? Подобие Богу – в стабильности форм или же в динамичном развертывании потенций? Мы можем наблюдать некое движение, называющее себя трансгуманизмом, но направленное не на преодоление ограничений человека, а напротив, на введение усовершенствований, ограничивающих человека, на имплантацию, в широком смысле этого слова, в живой организм более примитивных конструкций. Впрочем, это недоразумение преходяще. Целенаправленная трансформация человека становится возможной, и речь должна идти не об ограничениях, а о направленности таких изменений и управляющей инстанции по отношению к ним. Подобие человека Богу – не в форме его тела или строении его психики, подобие – в способности к любви и творчеству. Творение ex nihilo отражается в человеческой природе как акт волевого создания новых форм из субстанции Сознания. Воцерковление Технологий не означает введение ограничений на их развитие. Церковь призвана диктовать Технологиям не «чего нельзя», а «куда идти».
Глава 8
Вторая вавилонская башня
8.1. На наших глазах выстраивается Вторая Вавилонская Башня – башня стремительно развивающихся технологий и обслуживающих их знаний.
Крушение Первой Вавилонской Башни можно трактовать как следствие несоответствия претензий строителей их реальному статусу: говоря современным языком, «уровень задачи не соответствовал уровню мотивации». Нечто похожее мы наблюдаем и сейчас. До наступления эпохи Технологий экспансия техники не вызывала тревоги. Техника была отражением и продолжением науки, воспроизводящей мир в простых и понятных формах и, подобно науке, создавалась на основе ограниченного набора осознанных мыслительных действий. Технические операции стремятся к максимальной прозрачности и предсказуемости, и в результате возникает понятная и хорошо управляемая среда обитания (Р. Фейнман: «Чего не могу воссоздать, того не понимаю»).
На практике это, конечно, недостижимо: и самолеты разбиваются, и АЭС взрываются. Однако приемлемое приближение к идеалу все же достигается. Но каждое техническое новшество приводит к ограничениям человеческой свободы. Нами управляет наша одежда (попробуйте в мороз выйти голышом на улицу), наше жилище, расчерченное на четкие объемы, предопределяющие набор возможных перемещений и действий, наш автомобиль, позволяющий двигаться только по проложенным дорогам, электрические сети, без которых рушится вся структура современных обществ. Но технические ограничения человеческой свободы увеличивали мощь цивилизации, и свобода расширялась за счет экспансии на новые необустроенные области, пространственные и культурные. Несмотря на растущие заорганизованность и ограничения, впереди всегда виделось поле новых возможностей.
Экспансия возможностей предопределялась Культурой, тем «зачем», которое всегда выходило за пределы реакций на текущие раздражители. С уходом Культуры в ограниченные оазисы «зачем» становится случайным и хаотичным. Религиозные и культурные ценности перестают направлять социальные и технологические процессы, но они сохраняются в соседних пространствах и по периметру технологических обществ возникают движения, религиозно ориентированные и направленные против мира Технологий, удаляющегося от Церкви и Культуры. Нарастающая внутренняя слабость технологического мира пока компенсируется его технической мощью, но никто не может сказать, сколь долго продлится это равновесие. Внутри западной части технологического мира возникают и ширятся чужеродные ему культурные и расовые анклавы, и будущее Второй Вавилонской Башни выглядит неутешительным.
Не следует забывать и уроков уязвимости цивилизационных структур, которые Россия дважды продемонстрировала в ХХ веке: первый раз, когда цветущая культура была сметена внутренним варваром в 1917 году, и второй – когда располагающая колоссальным силовым и репрессивным ресурсом сложная и развивающаяся страна была разрушена практически без сопротивления после исчерпания своего «зачем». Смыслы коммунизма были утрачены, исчезновение ценностной основы сделало его беззащитным, и почти никто в конце 1991 года не сопротивлялся распаду страны. Ленин с Троцким олицетворяют опасности со стороны примитивной, но технически квалифицированной манипулятивной силы, а Горбачев и Ельцин – слабость мощного внешнего силового каркаса при полном внутреннем разложении высоких смыслов. Подобные опасности грозят и современным технологическим обществам.
Иллюзия сохранности Второй Вавилонской Башни технологий за счет силовой и инновационной подпорки широко распространена, при этом очевидно, что идут странные, на первый взгляд, процессы: целенаправленное разрушение культурных стереотипов в западном мире (мультикультурализм, ЛГБТ, «война с историей» в США и др.) и соответствующее этому разрушение иммунной системы белых христианских сообществ. Судя по последним событиям, в США, а затем и в Европе назревает смена расово-культурной доминанты, и последствия этого непредсказуемы. Процесс усугубляется фактическим запретом ряда тематик, примером чему может служить увольнение Дж. Уотсона – одного из крупнейших молекулярных биологов ХХ века и руководителя лаборатории Колд-Спринг-Харбор из-за его высказываний об уровне интеллекта различных рас и обвинений в гомофобии и сексизме.
Вопрос не в том, чтобы перейти к печальной констатации факта оттеснения Культуры в «оазисы» и стенаниям по этому поводу. Важным становится понимание этого процесса из позиции-Над и действий из этой позиции по восстановлению полноты жизни. Мир стал сложным, и он более не удерживается главной составляющей Нового Времени – рациональным рассудком. Он может быть удержан как большое сложное целое лишь актом нового создания этого целого и всех возможных его вариантов. Точкой единства мира становится точка, из которой он создается.
8.2. Предчувствие возможного (но отнюдь не гарантированного) грандиозного сдвига проявляется практически у всех современных мыслителей. Приведем лишь одно из тысяч таких свидетельств:
«Мы стоим на пороге фундаментальных перемен в научном и социальном мировоззрении, смены парадигм, по своей радикальности сравнимой с революцией Коперника. Но понимание этого еще даже не забрезжило в сознании большинства политических лидеров. Необходимость признания полного изменения представлений и мышления – если мы хотим выжить – еще не доходит ни до корпоративной элиты, ни до администраторов и профессоров крупных университетов»[99].
Все эти предчувствия отражают назревающую идею Перехода к Иному, выраженную в материале современных представлений. Торизонтализация» Культуры привела к тому, что размышления о целевой направленности цивилизации переместились из поля философских текстов в область фантастических прогнозов, своего рода «страшных сказок о будущем» (господство искусственного интеллекта, тотальная виртуализация и т. д.), основанных на абсолютизации отдельных технологических тенденций. Эти сказки, при всей их нереальности, достаточно показательны: сквозь них просвечивается обострение фундаментальной проблематики человеческого существования. Но если раньше, в период Культуры, эта тематика обсуждалась в рафинированных философских и художественных текстах, то теперь она проявляется в формах массовой культуры, становясь лишь поверхностным и развлекающим отражением того, что было жизненно важным еще совсем недавно. Глубинные вопросы теряют свою значимость, покрываясь оболочкой образов, которые волнуют не в большей степени, чем перипетии сериалов, но их регулярное воспроизведение свидетельствует о реальном обострении проблематики выбора дальнейших форм человеческого существования.
8.2.1. Один из таких прогнозов – власть искусственного интеллекта (ИИ). Это опасение связано только с одним: культурогенез уступил место техногенезу, и Культура более не компенсирует расширяющуюся власть технических новшеств. Власть жилища и одежды или систем транспорта не смущает, поскольку их господство над человеком компенсируется расширением как физического пространства, доступного человеку, так и пространства знаний и пониманий. Но ИИ вызывает опасения, поскольку параллельно идет не культурная экспансия, не усиление религиозности и соотнесения себя с Бытием, а наоборот, сужение культурного ареала. Возможности ИИ оказываются сильнее ценностного поля Культуры, призванного ассимилировать эти достижения, использовать и контролировать их. Культура превратила такие технические новшества, как книгопечатание, фотография и кинематограф, в свои собственные инструменты, поскольку была достаточно сильна для этого, но способна ли она сделать то же самое с ИИ, создающим ее имитации? Мы наблюдаем начинающуюся подмену актов культуры их искусственным конструированием (создание картин и музыкальных композиций, неотличимых по своей стилистике от реальных произведений, созданных творцами, но лишенных заложенных в их произведениях смыслов) и перспективу подмены реальности ее упрощенной копией. Но это лишь один из аспектов процессов культурной деградации: реальность и так упрощается в ходе построения Башни, поскольку ответ на вопрос «зачем» становится все более приземленным. Заменят ли Культуру ИИ-имитации в качестве фактора, формирующего сознание и поведение человека? Упрощенная реальность эрзац-культуры упрощает и человека, поскольку ценности Культуры, не говоря уже о Церкви, не осознаются теми, кто все в большей степени начинает управлять социальной жизнью.
В интеллектуальной среде эти проблемы начинают обсуждаться. Так, в сборнике «Меморандум: ловушки для искусственного интеллекта в XXI веке»[100] перечисляются такие ловушки:
– ловушка цифровизации с заменой непрерывного сигнала дискретным;
– ловушка рациональности (при чисто рациональном подходе аналитические модели не позволяют произвести полноценный синтез целостного объекта);
– ловушка причинности (ИИ использует логику каузальности и, как следствие, прогнозы представляют собой экстраполяцию предыдущей динамики развития событий (статистика, Большие Данные);
– ловушка феноменологическая: ИИ не может воспроизвести вне-рациональные составляющие мышления и сознания в целом.
8.2.2. Вторая стремительно распространяющаяся «страшная сказка» – подмена реальности упрощенной копией – формирование виртуальной и дополненной реальности. Здесь видится последовательное движение от кинематографа, который был ассимилирован Культурой и стал ее составной частью, к сериалам, делающим восприятие своих персонажей соизмеримым с восприятием живых людей, а потом и к заселению окружающей среды виртуальными образами. У этой сказки есть основания. Уже задекларирован проект «четвертой трансформации»[101] компьютерных устройств, прошедших путь от текстового, а затем графического ввода данных к управлению прикосновением в системах iOS и Android. «Четвертая трансформация» представляет собой переход к управлению за счет перемещения глаз по отношению к носимым гаджетам – очкам дополненной реальности.
Дальнейшая линия легко просматривается: переход от очков дополненной реальности к таким же линзам (см. роман Винджа «Конец радуг»), а затем и искусственным хрусталикам, накладывающим на реальный мир различные виртуальные сюжеты. Если хрусталики пересаживаются детям в возрасте лет пяти-семи, то в этом смешанном мире различение реальности и VR-персонажей утрачивается. Это ведет к появлению новой окружающей среды, которая, подобно Культуре, дополняет реальность, в которой живут люди, – но это не Культура, а лишь пародия на нее.