Проблема выбора. Том II

Глава 4

– Что это? – я смотрел на раскатанный на столе чертеж и пытался понять, что здесь изображено. Точнее, я прекрасно понимал, что здесь изображено, все-таки чтение различных чертежей – это была моя работа. Вот только я никак не мог понять, как то, что я сейчас видел соотносилось с тем, что здесь по идее должно было быть начерчено.

– Кавалерийский корпус, как вы, ваше высочество, изволили выразиться, – Растрелли поджал губы, а я попытался абстрагироваться от происходящего, считая мысленно до десяти. Мне нужно срочно выписать из Индии какого-нибудь гуру йоги, который своими: «Оу-м-м», будет возвращать мне душевное равновесие, которое почти все пытаются так или иначе нарушить.

– Сеньор Растрелли, я просил вас построить кавалерийский корпус, – медленно произнес я, стараясь не сорваться на крик. – То есть: казармы, небольшой административный корпус, конюшни, и несколько вспомогательных зданий, таких как арсенал, склад и кузня, чтобы лошадей подковывать. Я не просил вас строить еще один дворец! Что из того, что я перечислил, здесь изображено? Может быть, конюшня?

– Но я строю дворцы, ваше высочество! – итальянец, много лет проживший в России, почему-то решил, что может повышать голос в моем присутствии. – Я строю великолепные здания, которые в веках останутся, чтобы вызывать восхищение! Я не строю казармы и… конюшни! Я…

– Вы строите то, что вам будет приказано построить! – ну вот, все же сорвался. Но я вообще в последние дни на взводе, еще и этот архитектор решил мне нерв поднять. – И если я приказываю вам строить казарму, то вы будете строить казарму! В противном случае, вы отправитесь в Сибирь, строить бараки для каторжников, я доступно объясняю перспективы, сеньор Растрелли? – произнося последние фразы я уже шипел.

– Да, ваше высочество, все предельно ясно, – он очень быстро снизил децибелы и скатал чертеж, убрав со стола. Ничего, кому-нибудь впарит. Петербург активно строится, может, кто-то захочет нечто подобное.

– Дворцы сейчас строят все, кому не лень, сеньор Растрелли, – я сверлил его взглядом, сложив руки на груди. – Кому лень, те тоже дворцы хотят. А вы попробуйте построить казарму, чтобы она была, прежде всего, функциональной, и радовала бы глаз, не без этого. А коли вы не знаете, как выглядят казармы, то начните изучать вон с казарм Ингерманландского полка. Подполковник Наумов вас проводит, все покажет и объяснит. Только, сеньор Растрелли, у меня есть несколько требований, включающих в себя водоснабжение, и канализационные сливы…

– Что? – он невольно нахмурился и потер лоб. – Я не понимаю, ваше высочество.

– Неважно, – я отмахнулся. – Просто учитывайте в будущих чертежах трубы, очень много труб. Через неделю я вас жду с новыми чертежами, – и я повернулся к Гагарину, показав таким образом Растрелли, что аудиенция закончена. Архитектор очень быстро и сноровисто убрался, я же внимательно смотрел на камергера, пытаясь понять, это он намеренно ввел Растрелли в заблуждение, или тоже не понял, что я хотел в итоге получить от этого строительства.

– Я говорил ему, и Федотов может подтвердить каждое мое слово, что приказано на выбранном месте возводить именно что корпус для размещения полка, – развел руками Гагарин. – Может быть, сеньор Растрелли рассчитывал произвести на вас впечатление, чтобы вы начертанный дворец утвердили вместо корпуса кавалеристского, ваше высочество?

– Я не знаю, о чем думал сеньор Растрелли, и мне это, если честно, не интересно, – я продолжал в упор смотреть на Гагарина. – Вот только, может так случиться, что очень скоро я вынужден буду ненадолго отлучиться. И тогда вся ответственность за строительство ляжет на вас, Сергей Васильевич и на Бецкого. И не дай Бог, вместо заявленной казармы я по возвращению обнаружу на выбранном месте очередной дворец. – В глазах Гагарина промелькнул вызов, вроде бы он спрашивал: «Ну и что ты тогда сделаешь?». И я решил ответить на этот невысказанный вопрос. – Думаю, что Андрею Ивановичу Ушакову будет интересно поработать с делом о возможной растрате казенных средств, выделенных на основание достойной резиденции нынешнего Великого князя, да и будущих Великих князей, вероятно.

Я не хотел никому угрожать, но только времени на уговоры у меня не было, поэтому приходилось действовать максимально жестко, тщательно следя за тем, чтобы палку не перегнуть. Гагарин первым отвел взгляд, что я посчитал за маленькую, но весьма важную победу. Я уже хотел отпустить его, пускай идет делами займется, тем более, что запрошенных инженеров я так и не получил, как дверь приоткрылась и зычный голос произнес.

– Иван Данилович Шумахер, Федор Иванович Миллер и Михаил Васильевич Ломоносов, просят принять их, ваше императорское высочество, – надо же, вот что пиз… тумаки животворящие и нанесенные вовремя делают. Похоже, Игнат Наумов действительно принялся наводить порядок во вверенном ему полку. А вот что здесь делают академики? И почему они притащились именно ко мне?

– Можете идти, Сергей Васильевич, и попросите господ академиков зайти, сделайте милость, – по виду Гагарина было видно, что вот сейчас он бы с большим удовольствием остался. Вот только именно сейчас мне свидетели были не нужны, потому что я просто задницей чую, что они пришли с очень серьезной темой для разговора. – Да, и пусть позовут Штелина, может быть, он, как приближенная к этому кругу персона скажет мне, что происходит.

Гагарин колебался еще секунд десять, пока медленно шел к двери, видимо, лихорадочно придумывая причину, по которой он мог остаться, но, так и не придумав ничего, вышел из комнаты, которую Криббе перед самым отъездом сделал максимально похожей на кабинет.

Как только он вышел, двери снова распахнулись и вошли ученые мужи во главе с Шумахером. Я имел несчастье познакомиться со скандальным немцем, еще до поездки в Москву, но, к счастью, дальше знакомства дело не зашло. Теперь же он почему-то решил, что в отсутствии других представителей власти, которые почитай всем составом ломанулись за Елизаветой в Москву, можно прийти к Великому князю с какой-то проблемой. Это, конечно, было лестно, вот только, не совсем понятно, потому что в Петербург вернулся вместе со мной человек, действительно могущий принять решение, и у вице-канцлера было право некоторые вопросы решать полностью автономно. Но, вместо Бестужева, Шумахер пришел ко мне, и это очень интересный момент на самом деле. В глаза бросилась немного помятая морда лица шедшего за Шумахером господина, которого я не знал, и который, методом исключения, мог являться только Миллером. За Миллером шел Ломоносов. Вид у Михайло Васильевича был, мягко говоря, недовольный, и он с мрачным видом рассматривал кулаки, которые, скорее всего, и являлись причиной некоторой помятости лицо господина Миллера. Очень интересно и опять-таки не понятно, при чем здесь я. Войдя, все трое поклонились, приветствуя меня. Ну что же, скоро выясним, зачем вы сюда пришли.

В кабинет незаметно проскользнул Штелин, глядящий заинтересованно, по всей видимости пребывающий в неведении относительно причин появления здесь непрошенных гостей.

– Здравствуйте, господа, – я не приглашал их садиться, и сам продолжал стоять, разглядывая каждого их них. – Что привело вас ко мне?

– Ваше высочество, я хочу подать жалобу от лица Академии наук, и от лица господина Миллера на господина Ломоносова. Его выходки давно уже стоят у нас как кость в горле, но сегодняшнее происшествие перечеркнуло все предыдущие.

– Я так понимаю, причиной стал личный конфликт господина Ломоносова и господина Миллера, – Шумахер ответил согласием, я же только пожал плечами. – Ну так подавайте жалобу на высочайшее лицо, коим является ее величество Елизавета Петровна, в надлежащем порядке, я-то здесь при чем?

– Нам с господином Миллером хотелось бы, чтобы вы, ваше высочество, были в курсе причин конфликта, – быстро добавил Шумахер. – И смогли дать кое-какие пояснения ее величеству, когда жалоба дойдет до ее пресветлых очей. – Ого, ну, теперь хотя бы понятно, почему Шумахер все еще держится на плаву и имеет достаточно власти, чтобы кошмарить Академию наук. Лизоблюд он реально знатный.

– Так в чем причина конфликта? – довольно равнодушно спросил я, всем своим видом давая понять, что мне это не интересно.

– Он, – Миллер весьма пафосно указал на Ломоносова указательным пальцем. – Порвал мою статью, которую я готовил уже в течение года, и которая должна предшествовать выходу моей книги…

– Это не книга! – Ломоносов просто взревел. Похоже, господа ученые забыли, что я нахожусь с ними в одной комнате. – Это ересь, как она есть! Поклеп и унижение самой истории Российской! Как он вообще посмел прикоснуться к святому, к нашей истории? Как, я вас спрашиваю?

– Так, стоп, – я поднял руку, заставляя Ломоносова замолчать. – Я не понял. Господин Миллер пишет что-то по истории России?

– Он пишет пасквиль на историю России, – мрачно ответил Ломоносов, не глядя на меня, продолжая сверлить взглядом своих оппонентов. – Вы, конечно, извините меня, ваше высочество, но я никак не сумел сдержаться.

– А мне может кто-нибудь объяснить, почему историю России пишет немец? У нас что, своих ученых не хватает, которые, кроме всего прочего, способны понять некоторые нюансы, исходя и того, что имеют с изучаемыми одни корни? – в комнате воцарилась тишина, которая прервалась неуверенным восклицанием Штелина.

– Ну как же, ваше высочество, как же так можно, ведь обучение ведется на латыни и немецком языках…

– Что-о-о? – я почувствовал, как меня начинает потихоньку заполнять ярость. – Вы хотите сказать, – начал я очень тихо, прищурившись, оглядывая всех собравшихся в комнате взглядом, который не предвещал ни одному из них ничего хорошего, – что я из кожи вон лезу, чтобы изучить русский язык, проникнуться русским духом, стать ближе к российскому народу, чтобы как будущий государь, понять все чаянья и надежды его, в то время, как все остальные ученики изучают Российскую историю на латинском языке, написанную немцем? – в конце я уже шипел, и, похоже, излучал такую волну негодования, что Штелин и Шумахер, стоящие рядом попятились. – А почему тогда господин Ломоносов в Мюнхенском университете не преподает немецкую историю на французском языке?

– Но, ваше высочество… – Штелин попытался как-то исправить положение, в которое совершенно случайно угодило абсолютно все Российское образование этого мира, о котором я имел весьма смутные представления, потому что не мог пока выбрать время, чтобы даже показать проект указа, созданного теми же немцами.

– Вот вы, Яков Яковлевич, сейчас вообще зря рот открыли, – резко и грубо прервал я его, только сейчас сообразив, что говорили мы как раз-таки по-немецки. Это почему-то окончательно вывело меня из себя. Я-то думал, что уже могу отличать переходы с одного языка на другой, но, как оказалось, что нет, не могу. События последних дней настолько выбили меня из колеи, что я начал действовать, повинуясь безусловных рефлексам. – Вот теперь я понимаю, почему вы пришли ко мне, потому что фактически я все еще немец, не так ли, господа? Так вот, вы ошиблись в своих предположениях. Я ничего не сделаю, что вам как-то помочь. Более того, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы обучение во всех русских школах проводилось исключительно на русском языке. Чтобы родные языки народностей, проживающих на территории Российской империи, остались родными, но, чтобы они достаточно овладели русским, чтобы изучать науки. Русским, а не латынью и не немецким! И уж конечно я добьюсь, чтобы история, написанная не русским ученым, или же не одобренная тремя русскими учеными, никогда не увидела свет. А то, что русские ученые – это не сказка, вон, господин Ломоносов прекрасное тому подтверждение. – Я отвернулся от них, подойдя к окну, чтобы немного успокоиться.

– Ваше высочество…– проблеял явно не ожидавший подобного напора Шумахер.

– Лучше замолчите, – предупредил я его, резко оборачиваясь. – Надеюсь, вы хорошо изучили историю государства Российского, и помните, как началось правление Романовых?

– После Смуты? – Штелин снова подал голос, на этот раз довольно неуверенно.

– Верно, – я прикрыл глаза, и сильно фальшивя негромко пропел:

И ляx в глубокий снег вступал, не ведая беды.

A ветер волосы трепал и заметал следы.

Сокрыв проходы тайных троп, что ведомы ему,

B глухих лесах седой холоп их молча вел во тьму.

Тишину, которая возникла после моего очень сомнительного исполнения, казалось, можно потрогать руками.

– Это ваши стихи, ваше высочество? – негромко кашлянув, спросил, наконец, Ломоносов.

– Нет, – я покачал головой. – Их написал человек… которого я случайно встретил, когда ехал в Петербург, – ну, пусть будет так. – Мне известно лишь имя – Олег Абрамов, и я даже не знаю, жив он еще или нет. Я прошу вас, Михаил Васильевич, лично проследить за тем, чтобы имя этого холопа не было забыто или его подвиг как-то искажен. Ведь, если разобраться, ему я обязан тем, что вообще появился на свет.

– Ваше высочество, о чем вы сейчас говорите? – я прикрыл глаза, и, когда открыл, то все то спокойствие, которое мне с большим трудом удалось обрести, испарилось, как будто его и не было.

– Господин Шумахер, вы зря сюда пришли, и зря меня разозлили, – прошипел я, глядя на проштрафившегося секретаря и казначея, лишь недавно оправданного. Его, насколько до меня дошли слухи, обвиняли в казнокрадстве, но все же оправдали. – Ее императорское величество Елизавета Петровна в доброте своей сделала мне подарок – обширные владения в конце дороги к Петергофу. И повелела обустроить эти владения, используя всех, кого я посчитаю нужным. Например, сеньор Растрелли сейчас в поте лица трудится, создавая чертежи будущих строений. А вот вам я поручаю найти инженеров и организовать подачу воды в каждое здание из единой водонапорной башни, кою вы и построите. А также отвод воды и нечистот, по примеру Большой Римской Клоаки, али еще как придумают инженеры, но прежде покажите планы мне. без моего одобрения, чтобы ни один проект запущен не был, это понятно? – Шумахер неуверенно кивнул.

– Но куда сливать нечистоты? – краем глаза я заметил, что Миллер уже топчется возле двери, не желая привлекать к себе внимания.

– Придумайте что-нибудь, хоть селитряницы организуйте и туда все дерьмо сливайте, лишь бы запахов и загрязнений не было! А теперь пошли все вон, – я милостиво отпустил этих слишком хитромудрых господ, пожелавших сыграть на том, что настоящий Петр был, похоже, немцем до мозга костей, и с ним этот спектакль, скорее всего, имел бы успех. Сюрприз, однако. – Господин Ломоносов, останьтесь.

Миллера, Шумахера и Штелина, как ветром сдуло. Когда дверь за ними закрылась, я повернулся к Ломоносову, задумчиво смотрящему на меня.

– С Шумахером нужно быть осторожней, ваше высочество. – Сказал он. – Ему благоволит князь Юсупов. Вместе с Игнатьевым они уже не раз вытаскивали Шумахера из неприятностей.

– Вас это не должно касаться, – я понимаю, он хочет, как лучше, но у меня сейчас слишком мало времени, чтобы начать все задумки. – С Борисом Григорьевичем Юсуповым я встречаюсь завтра, – я задумчиво смотрел на стол. – Собственно, поэтому я и попросил вас остаться.

– Не понимаю, как я связан с вашим намерением встретиться с князем? – Ломоносов нахмурился, он действительно не понимал.

– Я хочу перенести производство из мастерской в специально созданную стекольную мануфактуру и хочу просить Бориса Григорьевича мне в этом помочь. Так что проблемы Шумахера – это последнее, что будет его волновать, если он займется этим делом.

– Да, вы упоминали об этом обстоятельстве, ваше высочество, в прошлый раз, когда посещали мастерскую, но не говорили, что перенос начнется очень скоро.

– Я об этом не знал. Так сложились обстоятельства, что мне нужно уехать, я надеюсь, что не слишком надолго, но, как получится. Это будет зависеть от многих обстоятельств, и я не хочу, чтобы мои начинания прерывались на неопределенное время. Создать стекольную мануфактуру с нуля – это дело не одного дня. К тому же необходимо отладить начало производства. И в этом-то вы и должны помочь.

– Я никогда не сомневался в том, что именно мне предстоит эта честь, – усмехнулся Ломоносов. Почтения в нем не прибавилось ни на грош, и я даже не знал. Радоваться мне или огорчаться такому положению дел. Сегодняшнее столкновение дало толчок для меня в сторону того, что иностранцев надо убирать с преподавательских должностей и как можно быстрее. Никто не запрещает пользоваться плодами их изысканий, но самим им в России делать нечего. Если только совсем улетевшим, как тот же д,Аламбер, которому вообще на все, кроме собственных изысканий наплевать. Я смотрел так пристально, что Ломоносов начал заметно нервничать, а ухмылка пропала с его лица. – Что-то не так, ваше высочество?

– Я хочу, чтобы вы кое-что посмотрели, господин Ломоносов, и высказали мне свое мнение, когда вернусь из своей поездки. – Протянув ему рукопись, которую только что вытащил с одной из книжных полок, на мгновение задумался, а потом добавил. – Также, я хочу увидеть доклад по поводу ваших измышлений о металлах и металлургии, которой вы вплотную занялись, после окончания работ со стеклом.

– Да, у меня есть идеи на сей счет, – Ломоносов поднял глаза к потолку. – Только нужно еще несколько опытов провести. Особливо с нагреванием металлов при их реакции с сильными кислотами. Никак не могу понять, откуда там воздух берется, и чем больше кислоту водой разбавляешь, тем воздуха больше выделяется… – Ясно, он ушел в свой астрал, или как там у ученых называется это состояние, когда весь мир отходит на задний план… Что он сказал? Я помотал головой. Если я еще не совсем растерял свои знания, а то, о чем он сейчас говорил все-таки касалось моей прежней работы так или иначе, то выделяется сейчас в его лаборатории совсем не воздух, а водород в чистом виде.

– Господин Ломоносов, я здесь, – он посмотрел на меня расфокусированным взглядом, и кивнул. – Отлично, вы меня видите и воспринимаете. Идите, и готовьте доклады. А еще, большая просьба к вам, не могли бы вы тот воздух, что при ваших опытах выделяется, куда-нибудь собрать?

– Собрать? – он нахмурился, не понимая, что я имею в виду.

– Ну, да. В непроницаемый кожаный мешок, например?

– Эм, можно попробовать. А вам зачем, ваше высочество? – запоздало поинтересовался он.

– Просто интересно, можно ли его куда-нибудь собрать, – я пожал плечами. – Идите, господин Ломоносов, идите. И постарайтесь больше не выражать свои протесты настолько импульсивно. Меня ведь рядом может не оказаться. А Игнатьев с Юсуповым благоволят вашим оппонентам, вы сами говорили об этом. – Ломоносов поклонился и вышел из кабинета, сжимая в руке рукопись, на которую в этот момент поглядывал с явным любопытством.

В приоткрытую дверь заглянул гвардеец, словно спрашивая, не надобно ли мне чего. Вообще-то, желательно доверенного слугу завести, но я пока не знаю, кто это будет.

– Изволите чего, ваше высочество? – спросил гвардеец вслух, чтобы убедиться в том, что мне все-таки ничего не нужно.

– Ломова приведи, – наконец, я принял решение. Гвардеец кивнул и уже через минуту в кабинет впихнули Турка.

– Скажи, выкрасть личные дневники сложно? – Турок уставился на меня, затем медленно пожал плечами.

– Смотря у кого.

– У академика Академии наук Миллера и библиотекаря Академии наук Шумахера.

– У этих? – Турок на мгновение задумался, затем покачал головой. – Не, не должно быть сложно.

– Тогда, приступай. Мне они нужны в ближайшее время. Справишься?

– Справлюсь, – он усмехнулся. – Куда же я денусь.

– Действительно, куда ты денешься, – я задумчиво смотрел, как Турок уходит. Надеюсь, интуиция меня не подвела и этим господам есть за что яйца прищемить. Почему-то в этом времени очень небрежно относились к сохранности тайн, доверяя сокровенное дневникам. Ну, раз так, то грех этим не воспользоваться. Заодно и проверить, действительно ли дела обстоят подобным образом или это все-таки выдумки.

Глава 5

Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский, мой двоюродный дядя, наконец-то, выбрал время, чтобы посетить меня и ответить на кое-какие вопросы. Это произошло на трети день после того, как уехал в Москву Криббе. Хотя Гюнтер и пригласил его «навестить» меня еще перед своим отъездом, Георг постоянно находил какие-то смехотворные отговорки, присылая мне записки с нарочными. Я уже и не надеялся, что он явится, и начал планировать день, когда сам нанесу визит в прусское посольство, где ему дали приют на это время.

Сегодня, после урока латыни, закончившегося только что, я ждал Турка, обещавшего мне принести дневники академиков, и составлял письмо Елизавете, периодически косясь на пыхтевшего Штелина, который время от времени заглядывал мне через плечо, пытаясь прочитать написанное. Вот только мой уважаемый наставник, действительно уважаемый, которого я весьма ценил, и который искренне старался сделать из меня человека, плохо знал русский, а я решил написать письмо именно на родном языке, так что, очень сомневаюсь, что Штелин понял абсолютно все из увиденного, а от этого мрачнел все больше.

Сначала писать было сложновато, но потом я плюнул на точное соблюдение правил письменной речи, принятую в этом времени, и строчил практически на современном мне русском языке, уже намеренно исключая из написанного все эти «Ѣ» – яти и уйму витиеватых выражений, делая текст письма предельно просты и доступным. В письме я откровенно давил на гниль, и моя безграмотная с точки зрения той же Елизаветы писанина была лучшей иллюстрацией существующей проблемы современного обучения. Даже до Елизаветы должно дойти, что невозможно воспитать Российского императора и его окружение пользуясь услугами иностранных учителей, если, конечно, не хочешь получить в итоге направленность на конкретное государство, стремясь походить на которое, будет забываться все русское. Напоследок я сделал ход конем, приписав, что, если так пойдет дальше, то и церковь православная попадет под удар, так как за всеми иноземцами не уследишь, и они, чего доброго, начнут неокрепшие юные умы склонять к лютеранству, и это еще не самое худшее, можно же и католиками обрасти, которые у власти будут стоять. Письмо получилось очень эмоциональное, а кляксы добавляли надрыва. Слезы и картинные закатывания глаз у тетки гарантированы, как и то, что она не сможет не отреагировать на возмущения такого хорошего мальчика, который, вот умница, старается изо всех сил стать своим в России.

– Яков Яковлевич, вы все равно на ногах скачете, будьте ласковы, кликните Федотова, я хочу ему несколько поручений дать.

– Хорошо, ваше высочество, – он сделал шаг к двери, но она сама распахнулась и в проеме показался один из гвардейцев, которые вот уже трое суток исправно несли службу по обеспечении охраны дворца. Я даже их выгонять пока передумал. Все равно скоро уезжать, незачем накануне отъезда кипишь поднимать.

– Принц Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский прибыл на аудиенцию к вашему высочеству, – громко произнес гвардеец и посмотрел на меня. в его взгляде читался вопрос, написанный большими буквами: «Впускать, или гнать в шею?».

– Ну что же, Яков Яковлевич, должно быть, наш сегодняшний урок стоит прервать, – я вздохнул и повернулся к Штелину. Никогда бы не подумал, на самом деле, что у меня внезапно образуется столько дел. Я-то по наивности своей почему-то считал, что ограничусь строительством в Ораниенбауме, да начну постепенную реорганизацию Тайной канцелярии. Вот только мы предполагаем, а жизнь в очередной раз выплывает из-за угла и на тебе с ноги, да еще и с разворотом. И вот уже никому не интересно, что тебе всего четырнадцать лет, потому что ты Великий князь, а значит, обязан принимать решения. Самое интересное заключалось в том, что в отсутствие поблизости Елизаветы, мои решения воспринимались всеми абсолютно нормально и их легитимность не подвергалась сомнению. Также, как никого не волновал вопрос, а хочу ли я сам вникать во все эти проблемы. В конечном итоге я на собственной шкуре испытал правдивость поговорки: «Кому много дано, с того и спрос больше».

– Да, ваше высочество, я понимаю, – Штелин поклонился и шагнул к двери. – А Федотов вам все еще нужен?

– Сейчас даже больше, чем минуту назад, – я послюнявил платок и попытался оттереть чернильное пятно с пальца. Куда там, чернила были свежие, дорогие и въедались в кожу, похоже, намертво.

– Так принца этого пускать? – м-да, работать с ними еще и работать. Дворецкого завести что ли?

– Пускать, – я бросил попытки оттереть пальцы. – В кабинет пускать, не сюда, – добавил я, поднимая взгляд на гвардейца. Он невольно нахмурился, а затем медленно кивнул. Ну вот и хорошо, надо уже приучать и себя, и всех остальных, что дела делаются в кабинете, а не где придется. Иначе так до старости и будут чуть ли не в отхожее место ко мне ломиться. Нечего посетителям делать в комнатах, которые жилыми являются. Да даже в учебной комнате им делать нечего. Это все интимное, несущее отпечаток владельца. А кабинет все равно будет в какой-то степени обезличен, особенно, если в нем будет пребывать походя множество людей. Гвардеец тем временем вышел и закрыл за собой дверь, а я снова обратился к Штелину. – Федотов пускай сразу в кабинет идет, я скоро буду.

– Хорошо, ваше высочество, – Штелин в этот момент наблюдал, как я, чертыхаясь, зажигаю свечу, а затем начинаю плавить сургуч, чтобы запечатать письмо. – Я могу поинтересоваться у вашего высочества, что вы написали и кому?

– Письмо я написал тетушке, ай, зараза, – горячий воск капнул на палец, и я затряс рукой. Я просто феноменальный рукожоп, даже письмо не могу нормально закрыть. – В нем я высказал свои мысли о недопустимости преподавания на неродном языке и о недопущении допуска иноземцев к архивным документам, особенно древним. Во всяком случае до тех пор, пока с ними не поработают российские ученые и не напишут приличные книги, по которым можно обучать молодое поколение.

– Вы все-таки решили сделать это, ваше высочество, – Штелин покачал головой. – Я считаю, что это неверное решение.

– А я так не считаю, – прислонив перстень с печаткой, которую мне сделали в день признания наследником и Великим князем по приказу Елизаветы, к сургучу, я, наконец-то, закрыл письмо и поднял взгляд на Штелина. – В этом вопросе нас рассудит только время, Яков Яковлевич, – мы с минуту смотрели друг на друга, а затем я медленно произнес. – Мне нужен Федотов, дела, которые я хочу ему поручить, сами собой не сделаются. Да и принц уже поди заждался, в одиночестве в кабинете сидючи.

– Да, ваше высочество, – в очередной раз поклонившись, Штелин вышел из комнаты. Я же несколько минут просто сидел за столом, глядя в одну точку, настраиваясь на предстоящую беседу.

Кто бы знал, как мне страшно. Страшно, что я обязательно напортачу, потому что меня никто никогда не учил понимать политические тонкости. Меня не учили управлению, и я никогда сам не интересовался геополитикой. А ведь сейчас начинается именно она – геополитика. Да что уж там, я вчера эту Гольштинию полчаса на карте искал, а потом читал про нее все, что сумел найти в обширной библиотеке, пробравшись в нее ночью, тайком. Единственное, что удалось узнать, что там рядышком был еще какой-то Шлезвиг, когда-то принадлежащий герцогам Гольштейн-Готторпским, но потом эта область частично ушла под крыло Дании. Какой вообще сейчас шел расклад по всем этим микроскопическим герцогствам, коих было просто немеряно, я не понимаю, и рядом нет никого, кто этот расклад бы мне объяснил. Ладно, хватит рефлексировать, надо уже с двоюродным дядюшкой поговорить.

Принц Георг оказался молодым человеком лет двадцати пяти на вид. Он был одет в военный мундир прусской армии и имел звание полковника. Он был невысокого роста, и весь какой-то невнятный. Черты его лица не отличались твердостью, да и взгляд был довольно нерешительный. Что-то мне сложно представить себе его на поле боя, а что бы я не думал о Фридрихе, он отменный полководец, и вряд ли стал держать подле себя, да еще в командном составе своей армии, такое вот безынициативное нечто. С другой стороны, может быть я слишком предвзят и просто переношу на дядюшку мою общую неприязнь, которую я испытываю к немцам, за небольшим исключением тех, которые успели мне доказать, что достойны совершенно иного к ним отношения. Он же приехал, оставив службу, чтобы предупредить о предательстве другого моего дядюшки, который для него тоже не был чужим человеком. Пока я разглядывал Георга, тот в свою очередь разглядывал меня. Рядом с дверью мялся Федотов, который явно не понимал, что он здесь делает, и так старался не привлекать внимание, что это становилось немного смешно. Я рукой указал ему на диванчик у стены, куда мой самоназначенный денщик и сел, буквально забившись в угол.

– Ваше высочество, – словно опомнившись, Георг выполнил придворный поклон, что не очень смотрелось из-за военного мундира.

– Ваше высочество, – повторил я за ним, пытаясь сообразить, кто выше по положению: Великий князь или принц.

– О, нет-нет, не высочество, нет, – Георг покачал головой и замахал руками. – У меня нет права на это обращение.

– Вот как, ну хорошо, – я прошел мимо него, подошел к столу, бросил на него письмо и указал рукой на кресло. – Присядем, полагаю, что разговор предстоит долгий.

Георг, прежде, чем сесть выразительно посмотрел в сторону Федотова.

– Я полагал, ваше высочество, что мы будем разговаривать наедине.

– Не обращайте внимания, он не знает немецкого языка, – я махнул рукой и сел за стол. Георг тут же уселся напротив и улыбнулся.

– Вы очень похожи на своего отца, ваше высочество, – понятно, начнем со светской части. Хорошо хоть погоду пропустили, чисто по-родственному, полагаю.

– Полагаю, что это комплимент, – наклонив голову набок, я продолжал его рассматривать. Если он с отцом герцога были похожи, все-таки кузены как-никак, то его высказывание все-таки можно счесть за комплимент, потому что он обладал весьма приятной внешностью и даже, несмотря на то, что являлся блондином, не был слишком блеклым. – Так почему вы сюда приехали, чтобы лично сообщить новости?

– Я посчитал это своим долгом, ваше высочество. Герцоги Гольштейн-Готторпские всегда славились своей верностью, и тем, что чтили традиции, а традиции гласят, что нельзя ни в коем случае смещать действующего главу семьи, особенно так, как это сделал Адольф. Это неправильно. Я прибыл в герцогство в отпуск, который решил провести в Киле, и там узнал новости. Адольф даже не знал, что я приехал, поэтому проблем с выездом у меня не возникло, потому что он вполне мог попытаться меня задержать.