Собрание сочинений. 4 том

Выехали рано утром, потому что машины из гаража к восьми часам уже выходят. Нашли завгара, который, стоя на бампере, с головой залез под капот грузовика.

– Никита Григорьевич, медицинская комиссия по проверке требований охраны труда. Вы нам нужны.

Завгар спрыгнул с бампера, бросил ключ в инструментальный ящик.

– Понятно. Тут я уже не нужен. Что показывать?

– Когда последний раз побелку стен делали?

Никита Григорьевич засмеялся:

– Наверно, при строительстве.

– А смеха мало, товарищ завгар, напишем предписание, будете белить. И пол надо хотя бы метлой подметать, посмотрите, сколько масляных пятен. Тут и бензин натекает, и до пожара недалеко.

– Бачок с питьевой водой открытый, черпают прямо сверху, – подсказала медсестра.

– Девушка, у нас заразных нету, потому пьем и не боимся, – огрызнулся завгар.

А Ирина все оглядывалась, в тусклом свете потолочных ламп выискивая желанное лицо, но не находила. Несколько мужчин проходили мимо – не те. Завгар пригласил в свою каптерку, но Ирина даже как-то испуганно отказалась.

– Вы пока занимайтесь своими делами, а мы пройдем по гаражу, – предложила она.

В дальнем боксе, освещенном мощной лампой, она увидела Дениса, в синем комбинезоне, в начищенных кирзовых сапогах, в лыжной шапочке, он усердно протирал ветровое стекло. На гостей обернулся, спрыгнул с подножки, широко улыбнулся:

– Теперь и вы в гости к нам пожаловали? Здравствуйте. Спрашивайте, на все отвечу.

Ирина хорошо освоенным приемом сжала себя, ничем не выдавая волнения:

– К вам у нас вопросов нет, продолжайте работать.

– Ладно, – с улыбкой согласился водитель и вскочил на подножку своего «газика».

Ирина вернулась к завгару, наскоро сочинила предписание и очень сурово сказала, что через неделю все проверит, тогда замечаниями ему не отделаться. Никита Григорьевич повертел в руках бумажку, что-то проворчал и пошел провожать незваных гостей.

Как она ждала следующего вторника, как время от времени выглядывала в окно, потому что послышалось, что грузовая машина вошла во двор. Нет, не могла она войти, ворота закрыты, въезд только с ее разрешения.

В субботу до темноты пробыла в больнице, обошла все палаты, со всеми поговорила. Она знала, что через несколько дней эти люди расскажут своим знакомым, какой добрый, заботливый и внимательный доктор в участковой больнице. А за этим авторитет всего коллектива. Вышла, и по освещенной улице направилась в свою квартиру. Шедший навстречу грузовик неожиданно затормозил, погасил фары, хлопнув дверцей, из кабины выскочил Денис.

– Добрый вечер, доктор!

Ирина обрадовалась. Нет, сначала испугалась. Стараясь себя не выдать, как можно спокойней сказала:

– Здравствуйте.

А в сердце пело: «Как долго я тебя ждала! Что же ты не приехал сразу, как понял, что я тебя искала в гараже?!».

– Ты с работы так поздно или со свидания?

Ирина едва успела остановиться, уж совсем собралась объяснять, что в больнице была.

– Молодой человек, а мы с вами на брудершафт еще не пили, чтобы на «ты» перейти.

Денис ответил с улыбкой, она это видела:

– Так в чем дело? Давай выпьем и перейдем, у меня и шампанское есть.

Надо очень быстро соображать, потому что поддаваться его настроению нельзя, это очень опасно для дальнейших отношений, в которые она верит, особенно сейчас, но и резко его одернуть она уже не может. Надо быстро соображать, секунды работают на него.

– Вы довольно агрессивны, но теперь не тот случай. Мы вообще не знакомы, кроме того, что вы пациент нашей больницы, а с незнакомыми мужчинами пить шампанское…

– Да брось ты, Ирина, ты на меня сразу запала, я это понял в той палате, а потом и в гараж приезжала, тоже меня искала. Что мы будем дурку гнать? Я тебе понравился, ты мне тоже, поэтому едем к тебе, и все дела.

– Вы наглец, Денис, каких мало. Вы что о себе думаете…

А он уже ничего не думал, обхватил ее крепкими руками, поймал губы и терзал их до слабого стона женщины.

– Не гони меня, Ира, ты мне сразу понравилась, правда. И про шампанское я не соврал.

Ирина плохо понимала, что говорит и что делает. Она велела ему поставить машину около больницы и пешком подойти к дому. Сама быстро переоделась, он вошел, скинул куртку, снова обнял ее и целовал, тиская в крепких объятиях и ловко поднимая обширный ее халат…

Уже за полночь Ирина принесла из кухни два бокала, конфеты, Денис поднял с пола свою куртку и со смехом достал бутылку водки.

– Извини, шампанского не оказалось.

– А водку я не пью.

– Выпьешь. Ты и меня не признала, а имя назвала. Значит, помнишь. И водки выпьешь глоток за нашу встречу.

Она действительно выпила, брезгливо вытерев губы.

– Бутылку поставь, она нам еще пригодится. Скажи, Ира, тебе понравилось? Ну, признайся, что такого ты еще не испытывала. А я доволен.

Он стал одеваться, Ирина, не сказавшая ни слова, стояла нелепо с бутылкой водки в руках и смотрела, как он одевал брюки, как под байковой рубахой скрывался его мускулистый и жилистый торс. Он поднял куртку, закинул ее на плечо:

– Ира, я буду к тебе заезжать, если ты не против. А что нам терять? Ты женщина одинокая, я парень холостой. Пей-гуляй, однова живем, как говорится!

И хлопнул дверью.

Ирина села на пол и заплакала. Что с ней такое произошло? Как она могла влюбиться и пойти на поводу у этого грубого и пошлого мужлана? Он использовал ее, как, видимо, вчера и позавчера – других девок и женщин своей и чужих деревень. Он хамовитый и наглый, каких она еще не встречала, он за весь длинный вечер не сказал ей и пары ласковых слов. Он не спросил о ее чувствах, он интересовался, как она оценивает его мужские достоинства. Он привык к тому, что им восхищаются женщины, и считает себя неотразимым. Подлец, даже с шампанским обманул, какая мерзость!

Она бы еще долго нагоняла эти страсти, если бы что-то в сердце не екнуло: а ведь она примет его и завтра и послезавтра, если не забудет, то простит грубость и наглость, будет целовать и прижиматься к его широкой и упругой груди. Она плакала и не знала, от чего. Она еще не знала, что это та горькая любовь, которая настигает женщин, не сумевших устроить свою личную жизнь в юности и ставших потом разборчивыми и всепрощающими одновременно.

Так и получилось. Денис приезжал часто, конечно, деревня это заметила, но никто даже вида не подавал, только однажды Алексей сильно разбередил душу:

– Меня ты отвергла по этическим соображениям, семью нельзя разрушать. Ладно. А сколько же нравственности в твоих отношениях с Пестовым? Всей округе известно, что он проходимец и бабник, если ты семью с ним собралась создавать, то забудь, мой тебе совет.

Они были вдвоем в кабинете, потому Ирина сказала, как думала:

– Знаю, Алеша, что ты любил меня, и я тебя за это любила. Потом поняла, что не смогу переступить, отказалась, и он подвернулся. Знаю все его недостатки, многие из них есть продолжение его достоинств, прости, но я его полюбила. Эта не такая романтическая влюбленность, что была у нас с тобой, это что-то первобытное, страстное, неуправляемое. Да, я никогда не выйду за него, это было бы ужасно, но сегодня он мне нужен.

Алексей долго молчал, видимо, пораженный откровенностью Ирины, потом вздохнул:

– Конечно, это твое дело. Только не говори о моем чувстве в прошедшем времени.

И вышел, хлопнув дверью.

Свое мнение тайно от жены высказал дед Лександро, когда на выходные Ирина пришла к старикам повидаться и даже ночевать в своей горенке. Как всегда, начал издалека, рассказал несколько деревенских историй из прошлой жизни, а потом чуть не прослезился:

– Прости, Аринушка, ты мне как дочь, и старухе моей тоже, потому душа не терпит. Ты такая красивая, умница, на тебя всем сельсоветом налюбоваться не можем, а принимаешь тайно этого парня из Сугатовой. Не думай, что это только твое дело, ты наша гордость и наша радость. И чего ты в ём нашла? Ты бы лучше сперва пришла и спросила: «Дед Лександро, а что ты мне скажешь про такого-то и про такого?». И я бы тебе, милая, все обсказал. Этот парень общеизвестный, ничего не замолчу: красив, подлец, и телом вышел, а вот натура дурная. Я бы так сказал: природный блидун! Единой бабы не пропустит, и сумет же охмурить, вот как тебя. Прости, доченька, я понимаю, ты молодая, кровь играт, и так дальше. Но жалко мне, что такая милая бабочка досталася этому подлецу.

Ирина слушала деда и удивлялась простоте его рассуждений. Все так и есть, только теперь она ничего изменить не может и не хочет.

– Дед Лександро, вы обо мне не переживайте, я ведь не глупая и все вижу. Замуж за него я не собираюсь, повстречаемся и разбежимся.

– Дай-то Бог, дай-то Бог! – Старик перекрестился и вышел из комнатки.

Получив назначение главным врачом районной больницы, Ирина приехала в Березовку, чтобы передать дела своему терапевту Валентине Алексеевне, которую назначила заведующей. Ночевала в своей квартире, собрала в чемодан самые необходимые вещи: пока Бытов не освободит квартиру, придется пожить в гостинице. Увидев свет фар подошедшего автомобиля, наскоро набросила шубку. Калитка была закрыта, Денис ногой попинал ее и стал ждать хозяйку. Ирина вышла, он хотел шагнуть вперед, она его остановила.

– Не понял, Ирина, что за фокусы?

Ирина твердо сказала:

– Фокусы закончились, Денис. Я уезжаю. За два года с тобой я пережила от животной страсти к тебе до ненависти к самой себе за бесхребетность и податливость непростительную. Если бы ты был чуть внимательнее ко мне, а не любовался бы собой даже в постели, ты бы понял, что во мне все перегорело уже давно. На этом наш роман окончен. Я буду работать в районе, не вздумай приезжать, не приму. Мне кажется, и без переезда я бы сегодня тебя уже не пустила.

Денис молчал, не ожидал такой отповеди, потому пытался настоять:

– Ира, брось ты эту демагогию, любишь-не любишь. Понятно, в район я к тебе не набегаюсь, а тут-то? Пошли, чего ты?

Ирину взорвало:

– Свинья ты, Денис, за все добро – такие слова! Да я видеть тебя не хочу, пошел вон! – И, захлопнув калитку, быстрым шагом пошла по скрипящему снегу.

***

Нового главного врача представлял председатель райисполкома Николай Петрович Хевролин. Бытова на церемонию не пригласили, хотя Ирина предлагала, председатель признался, что по его однозначному предложению тот написал заявление, а Семовских поддержал и даже место помог найти, когда узнал, кого район прочит на замену. Хевролин был сегодня сверх меры улыбчив и разговорчив.

– Товарищи, у нас сегодня серьезный повод для собрания. Облздравотдел по рекомендации партийных и советских органов района назначил главным врачом нашей больницы, а, следовательно, и всего района Ирину Николаевну Дзюбину. Вы все знаете, что она проработала несколько лет заведующей участковой больницей, за это время сделала ее образцовой, одной из лучших в нашей области. Партийные и советские органы надеются, что Ирина Николаевна и на новом участке будет работать с удвоенной энергией, значительно поправит дела, а поправлять, товарищи, к сожалению, следует многое. Надеюсь, что коллектив примет нового руководителя как положено, с уважением, и вы вместе будете двигать дело улучшения обслуживания нашего населения. Прошу, Ирина Николаевна, ваша тронная речь!

Ирина смутилась, она и без того сильно волновалась, а тут еще «тронная речь»:

– Речей говорить мы не будем, Николай Петрович. Я благодарю руководство района и облздравотдела за высокое доверие. Конечно, буду стараться доверие оправдать. Дел у нас много, очень надеюсь на поддержку всего коллектива: и врачей, и средних медработников, и обслуживающего персонала. В нашем деле и такое бывает, что жизнь пациента зависит даже от электрика, например. Прошу всех работать в том же режиме, что и планировался накануне, я буду знакомиться с отделениями, со всеми службами, потому никаких планерок проводить пока не буду, а все вопросы сугубо медицинского плана прошу решать с заместителем по лечебной части.

Знакомство с вверенной ей больницей затянулось. В хирургическом отделении было так холодно, что больных накрывали их собственной верхней одеждой, в родильном доме в каждой палате стояли электрические обогреватели, отчего предохранители постоянно выбивало, а заведующая роддомом призналась, что медсестры сами ставят «жучки», и она боится пожара. В поликлинике Ирина едва протолкнулась через густую толпу людей, стоящих в очереди в регистратуру. Теснота, холодно, неуютно. В гараже шофера встретили вопросами, чем ремонтировать машины. В отделении скорой помощи девчонки-фельдшера чуть не плачут: одна машина, а вызовы каждый час, даже райцентр не успевают обслуживать. Вчера к сердечнику приехали через два часа, уже поздно. Кухня чем-то напомнила старую березовскую: жар от плит, дымно, повар, пожилая женщина, вытерла лоб полотенцем и обвела рукой свое хозяйство:

– Была я у вас на кухне, Зиночка нарадоваться не может, и плиты, и посуда. А мы тут совсем запурхались, и ничего допроситься не можем. Ирина Николаевна, грех сказать: никаких диет, хоть бы одно что приготовить.

Через неделю собрала врачей:

– Сразу хочу предупредить, чтобы не было такого толкования, что я хочу в чем-то обвинить предыдущего руководителя. Обстановка у нас действительно, не простая, и всех проблем сразу не решить. Потому предлагаю принять самые простые меры – организационные. Я сегодня попросила согласия профсоюзного комитета и приняла решение продлить часы приема в поликлинике. Прошу заведующих отделениями определиться с субботником или воскресником – называйте как угодно – по наведению порядка. Начните с себя, мне, право, неудобно говорить с врачами о их внешнем виде.

Вечером, сидя в продавленном бытовском кресле, она с удивлением отметила, что все повторяется, она идет тем же путем, что и четыре года назад в участковой больнице. Руководителем был мужик, мужчина, ему ли не решить все эти проблемы за тринадцать лет работы? Нет, ничего не сделано, не построено ни одного нового корпуса, вот только гараж. Кстати о гараже. Она набрала телефон квартиры директора Сугатовского совхоза Еремеева.

– Иван Сергеевич? Нет? Простите, а можно его к телефону?

Подождала с минуту, понимая, что это кто-то из сыновей.

– Слушаю

– Иван Сергеевич, извините, что домой звоню, здравствуйте!

– Здравствуйте, Ирина Николаевна, рад слышать и поздравить с повышением.

– За поздравление спасибо, хотя радость не велика. Тут положение еще хуже, чем было у меня в Березовке. Иван Сергеевич, у нас две машины скорой помощи стоят, нужен ремонт, но нет нарядов и договоров. Помогайте.

Еремеев помолчал.

– Давайте так, Ирина Николаевна…

– А с чего это вы со мной так официально? Или я в чем-то провинилась, Иван Сергеевич?

– Что ты, дорогая моя, просто ты теперь большой начальник, надо субординацию соблюдать. Впрочем, глупости говорю. Давай так решим: завтра к тебе приедет мой завгар, он толковый мужик, посмотрит, определит, что и как, а потом будем ремонтировать. Согласна?

– Спасибо, Иван Сергеевич. Простите, а кто мне отвечал?

– Старший мой, Григорий, приехал по делам в район, жену с собой взял, у родителей пару дней проведут. Приезжай, познакомитесь.

– Извините, совсем времени нет. Еще раз спасибо. До свидания.

Вдруг стало грустно. Да, двадцать семь, родителей нет, семьи нет, детей нет. Улыбнулась: надо было от Алексей родить, красивый был бы мальчик. Скорее всего именно мальчик, потому что две девочки у него уже есть. И что потом? Одна с ребенком, у которого незаконный отец? Или пойти на крайность и увести Алешу от жены и дочек? Да это немыслимо! Стало быть, пока одна, а там видно будет. А что видно – и сама не могла бы объяснить. Выход только один: впрягаться в работу, чтобы ни минутки не было свободной.

Сугатовский завгар зашел после осмотра машин:

– Одну мы исправим на месте, раздатку я привезу, а другую надо тащить на ремзавод, наряд у меня найдется, раз директор пообещал.

Ирина кивнула, поблагодарила, гость вышел, она снова села за стол и охватила голову. Сегодня впервые за все время работы руководителем она сорвалась, потеряла контроль, говорила очень громко и очень грубо. Это плохой признак, то ли нервы расшатались, то ли личные неурядицы сказываются – в любом случае это не красит главного врача. В комхозе директор может наорать, в любой конторе, но в больнице и на врача…

Ирина пришла в хирургическое отделение, когда все ходячие больные собрались на обед. Поздоровалась, присмотрелась, что в тарелках. Суп-лапша, правильно, недавно она договорилась на ближайшей птицефабрике и закупила центнер обработанных кур. И вдруг обратила внимание: пациент поел первое и стал есть булочку с компотом. Подошла:

– А второе вы не стали получать?

– Как не стал? – улыбнулся мужчина и поднял над столом булочку. – Вот это и есть второе.

Ирина позвала сестру, та кивнула:

– Да, сегодня опять булочка на второе.

– Опять? И часто так бывает?

– Уж с год, наверное, каждый вторник.

– Ну да, – согласилась Ирина. – Вторник булочка, четверг минтай.

Быстрым шагом пошла на кухню. Повар с помощницей чистили картошку к ужину. Ирина сорвала со стенки меню:

– Кто составлял?

– Диетсестра, как всегда.

– Почему на второе булочка?

– Не знаю, Ирина Николаевна, так принесли, так и сделали.

– Кто подписал меню?

– Диетсестра и подписала.

– А дежурный врач? Он видел все это?

– Никто не был, Ирина Николаевна.

Прошла в кабинет, почти крикнула секретарше:

– Срочно ко мне заместителя по лечению!

Когда Екатерина Сергеевна вошла в кабинет, Ирину потрясывало от негодования. Пытаясь сдерживать себя, она тихо спросила:

– Вы считаете питание одним из лечебных факторов?

– Конечно, Ирина Николаевна.

– Скажите, а булочка относится к кондитерским изделиям или она на одном уровне с котлетами?

Екатерина Сергеевна растерялась:

– Я не понимаю, о чем вы?

Ирина почувствовала, что ее понесло:

– Как вы, врач, отвечающий за лечение, могли допустить, что в больнице подают булочку с компотом вместо второго блюда? Как вы могли допустить, что вопросы питания больных решаются поваром и полуграмотной диетсестрой на кухне? Как вы допустили полную анархию, когда дежурный врач приходит на кухню только чтобы перекусить?

Екатерина Сергеевна побледнела и склонила голову:

– Прошу меня освободить от обязанностей заместителя, я уйду на прием.

Ирина Николаевна резко ответила:

– Нет! Будете наводить порядок. Сегодня же замените диетсестру, разработайте хотя бы три диеты. Вы свободны.

Ирина заговорила о диетах, потому что к концу недели подвезут новое оборудование для кухни, можно будет готовить.

Сразу после этого крупного разговора пришли две медсестры:

– Ирина Николаевна, мы с Аллой не можем работать на приеме в поликлинике до семи часов, у нас дети в садике.

– Детей мужья могут забирать.

– Они тоже работают.

– Вот видите, мужья работают после пяти, и это нормально, а если жены – то уже проблема. Решайте ее дома, пожалуйста. Я не буду из-за ваших капризов менять график работы поликлиники, люди его приняли и одобряют. А мы, медики, должны идти навстречу пожеланиям трудящихся, тем более – больных.

Молодые женщины переглянулись:

– Тогда мы будем увольняться.

Ирина кивнула:

– Это ваше право.

Когда посетительницы ушли, она пригласила секретаршу и все выспросила: кто они, как фамилии, с кем из врачей работают, где трудятся мужья, как зовут начальников этих организаций. Потом оказалось, что детский садик – это проблема почти всех молодых фельдшеров и медсестер, которым приходится работать во вторую смену, так что частным вмешательством этот вопрос не решить. Пошла к Хевролину.

– Ничего не скажу, это ты хорошо придумала, что организовала прием больных вечером. С утра деревенские прошли, к вечеру райцентровские. Правильно. Только надо просчитывать последствия своих решений. Вот видишь, уже конфликт, а он нам не нужен. Я поручу товарищам, они будут в обоих садиках оставлять одного воспитателя на вечер, пока твои барышни не заберут детей. Ведь просто, правда? А если бы мы с тобой сразу все обговорили, было бы еще краще!

В субботу решила уехать к старикам в деревню, отоспаться, в гостинице всегда шумно до полуночи, а в шесть она уже встает. Водителя беспокоить не стала, сама пришла в гараж, завела новенькие «жигули». Только выехала на территорию – бежит заведующий хирургией Шиманов и машет рукой.

«Господи, что у них там?» – подумала Ирина и остановилась. Заведующий, плотный сорокалетний мужчина, с авторитетом хорошего хирурга и любителя выпить в любое время, был явно взволнован:

– Ирина Николаевна, мы собрались уборку делать, а завхоз краску не выдал и кисти.

– Найдите его, Федор Александрович!

– Да нет нигде, а время идет! Я больных почти всех выписал вчера или отпустил до понедельника. Можно, мы все купим и счета возьмем? Там и Подкурков со своей терапией в таком же положении.

– Конечно, можно, и напрасно меня искали. Берите ответственность на себя, принимайте решения сами.

Федор Александрович засмеялся:

– За столом я все решаю сам, а тут иное дело.

Ирина улыбнулась:

– Федор Александрович, мы, конечно, имеем в виду операционный стол, правда?

– Да конечно, Ирина Николаевна.

Уехала она с хорошим настроением.

***

Ночью ее разбудил телефон. Она еще плохо ориентировалась в квартире Бытова и не сразу вспомнила, что телефон в коридоре. Схватила трубку и глянула на часы: половина второго.

– Ирина Николаевна, Шиманов, извините. Тяжелый случай, нужно ваше присутствие. Автоавария, женщина в тяжелом состоянии. Мы в реанимации.

Бросила в сумку халат, побежала к отделению. В приемном покое увидела Еремееева, на нем лица нет – бледный, растрепанный.

– Иван Сергеевич, что с вами?

– Не со мной, Ирина Николаевна, с детьми моими, сбил их на дороге «Камаз», прицеп занесло, Григорий с переломами, а Софьюшка совсем плоха.

– Извините, я к ним.

Шиманов и Подкурков стояли над прикрытым простыней телом женщины, аппарат искусственного дыхания уже отключен, капельницы безвольно свисают со штативов. Клочки окровавленной ваты и бинтов лежит в тазике.

– Привезли без сознания, почти без давления и пульса. Мы сделали все, что можно и что нужно. Скорее всего, разрыв печени, возможно, и других внутренних органов, – шепотом доложил Подкурков.

– Прямо сейчас оформите историю, все подробно. И на вскрытие. Это авария, будет расследование. А как мужчина?

– Он в сознании, но шок сильнейший. Перелом руки, нескольких ребер, видимо, чуток сотрясение, потому что есть гематома на лбу слева.

– Прошу вас, товарищи, остаться с больным и сделать все, что необходимо. Пока ни слова о смерти жены. И для сведения: он работник обкома партии, хотя для нас это никакого значения не имеет. – Она вышла, надо идти к Ивану Сергеевичу со страшным известием. Ей никогда еще не доводилось информировать родственников о смерти пациента, а тут хороший знакомый, почти родной человек.

Еремеев стоял в коридоре и ждал. На фикусе в кадке много желтых листьев. Ирина подошла и молча обняла его:

– Иван Сергеевич…

– Я понял, Ирина. Я знал, что после таких аварий не выживают. Как Григорий?

– Перелом руки и ребер, ничего опасного, но шок еще не прошел. Я думаю, не надо пока ему ничего говорить. И к нему нельзя. Пойдемте ко мне, Иван Сергеевич, вам надо отдохнуть. – Она позвала медсестру, ввели успокоительное, Еремеев согласился и пошел вслед за Ириной. Снег грустно хрустел под ногами.

Она постелила ему на диване в детской комнате, приспособленной для гостей, сама села к телефону в своей спальне:

– Андрей Арсентьевич, как состояние Еремеева?

– Шиманов наложил гипс, жесткую повязку на ребра. Сделали рентген, других проблем нет. И ребра удачно сломались, без осколков. Вы ему сами скажете?

– Не знаю. Его отец у меня, мы старые знакомые, но только с отцом. Я подумаю.

Утром старшего Еремеева пустили к сыну. Он лежал в палате один, только что проснулся после большой дозы снотворного, наверное, по виду отца обо всем догадался.

– Папка, это правда?

Отец кивнул:

– Правда, сынок. Спасти Софьюшку не было никакой возможности. Крепись, Гриша!

Мужчины помолчали, Григорий пытался подняться, но боль сковала, и он упал на койку. Вошел Шиманов:

– Вам надо полежать хотя бы пару дней, потому что сейчас могут проявиться еще какие-то нарушения, все-таки удар был сильным. Григорий Иванович, примите наши соболезнования. Мы вас отпустим под наблюдением, чтобы проститься с женой.

Григорий отвернулся к стенке и заплакал.

Тело единственной своей невестки Иван Сергеевич привез в свой дом, так договорились с Григорием: ехать до города ему нельзя, а отпускать ее одну он не согласился. Отец осторожно намекнул, что можно похоронить дома, сын ухватился за эту мысль, теша себя надеждой побыть с женой хоть сколько-то больше. Иван Сергеевич съездил домой, попросил женщин из своей конторы помочь выбрать какую надо одежду, у Сонюшки с собой целый чемодан с платьями и кофтами, мужниными сорочками, даром что на три дня ехали. Отец видел, что сын его два дня подряд одну рубаху не носил, и брюки сам не утюжил. Женщины показали светло-вишневый шерстяной костюм, кажется, Соня его ни разу здесь и не доставала. Иван Сергеевич усомнился, уместен ли столь веселый цвет, а супруга, уткнувшись в свернутую ткань, утолив слезы, прошептала, что Сонюшке очень к лицу был этот наряд, и пусть она идет в нем, и никто не осудит, потому что чиста она перед людьми и Богом.

Гроб, сделанный в совхозной столярке, обили красным бархатом, и лежала Софья Еремеева, будто отдохнуть прилегла. Год назад здесь отгуляли свадьбу, вон в ту комнатку отец с матерью отправили молодых, а сами ушли в избушку на ограде. Клава, как гостей проводили, смущенно шепнула мужу, что простынку с брачной постели невестка с собой увезла, не кинула в стирку. Иван Сергеевич тоже чуть смутился, но кашлянул и ответил, что так и должно быть, Еремеевы сроду подержанных баб не собирали, и крепко обнял жену.

Григорий с Соней часто приезжали в деревню, летом пару дней успевали поработать на сенокосе, Гриша стоял у стога с вилами, подавал наверх по целой копне, Соня в простеньком свекровкином платьишке и белом платочке с грабельцами ходила за копновозами. Смуглая, крепенькая, она смущала молодых парней и мужиков, но никто даже слова не мог позволить. Только старый фронтовой товарищ Еремееева как-то спросил:

– Сергеич, а невестка твоя какой нации?

Иван оторопел:

– А хрен его знает, какой. Нашей, советской нации.

Не унимался дружок:

– Вот гляжу на нее: или кавказских кровей, или еврейских?

Иван рассердился:

– Что ты привязался? Нет у ней никого родных, из детдома пошла в медучилище, отличницей окончила, сразу в институт. А ты чем недоволен?

Друг обиделся:

– Сразу и «недоволен»! Спросить нельзя! Красивая она не по-деревенски, вот что в глаза кидатся. Как говорится, жгучая блондинка!

Иван захохотал:

– Брюнетка, старый ты бабник!

– Согласен. А так – само собой, наших кровей, советских.

– Э-э-э! Дошло! Тундра!

Осенью, во время хлебоуборки, оба приходили на склад, Гриша, как природный механизатор, находил себе работу с железом, а Соня брала широкую хлебную лопату и вместе с женщинами подгребала зерно к транспортеру. Бабы, в ожидании следующей машины, садились прямо на ворох зерна, снимали платки, подсушивали волосы.

– Софья Варнавична, и охота вам вместе с нами вкалывать? Приехали в гости, так и гостили бы, отдыхали. – Женщины немножко стеснялись, знали, что она сноха директора, да к тому же врач. – А вы по какой части доктор?

Соня улыбнулась:

– По нашей, по женской.

И сразу оживились, молодуха, только месяц, как замуж вышла, сразу к ней:

– Ой, девки, припухли все и уши завесили! У меня личный вопрос!

И ну шептать Софье на ухо, та слушала-слушала, и улыбнулась:

– Ну, и что вы хотели? Чтобы муж ваш пошел на соседнюю улицу?

Молодуха возмутилась, не хочет этого:

– Но я не высыпаюсь из-за него, ирода!

Софья серьезна, она врач, ей нельзя смеяться, хотя все бабочки уже ухохатываются на том склоне вороха.

– Тебя как зовут?

– Фрося. Ефросинья.

– Муж любит тебя, ты это чувствуешь?

– Жалеет, робить шибко ничего тяжелого не дает, все ему сына надо.

– А ты ему объясни, что таким методом он может сына и не дождаться. Объясни, что организм твой должен отдохнуть, подготовиться, тогда и ребеночек будет.

Так за день чуть не все с докторшей перешепчутся…

В этот день приударивший было мороз сник, с юга потянул теплый ветерок, снег обмяк, пахнуло весной, хотя только начало декабря. На «скорой» привезли Григория, друзья-ровесники помогли войти в дом, раздеться. Иван Сергеевич строго-настрого наказал жене и всем родственникам при сыне сдерживать себя, ему и без плакальщиц тошно. Григорий сел в кресло у изголовья Сони и молча смотрел на любимое лицо. Висящая в доме тишина нарушалась лишь редкими всхлипываниями.

– Эх, Сонюшка ты моя дорогая, почему не захлестнуло меня с тобой в ту минуту? И как я буду жить без тебя на этой земле?

Отец насторожился: если парень сорвется, придется увезти в больницу, так предупредила Ирина Николаевна. Он просил ее приехать, она сослалась на недомогание, но пообещала, что к прощанию обязательно будет.

Русская деревня еще не утратила способности сопереживать и соболезновать не на словах, люди шли, знакомые и не очень, шли, чтобы своим появлением и присутствием поддержать своего директора, его семью в таком горе. Гроб вынесли, поставили в кузов грузовика, вереница молчащих людей прошла до кладбища, каждый бросил в зияющую яму три горсти холодной и липкой земли. Установили сваренную в мастерских железную пирамидку с именем и датой, написанными клубным художником. Еремеев пригласил всех в столовую на горячий обед. Ирина подошла к сидящему на табуретке Григорию:

– Григорий Иванович, примите мое искренне соболезнование. Я бы просила вас вернуться в больницу.

Григорий не поднял головы:

– Мне все равно. Везите. Папка, прошу тебя, приезжай вечером, иначе я сойду с ума.

Ирина поняла, что действие введенных препаратов заканчивается и кивнула доктору: «Пора!». Машина на малой скорости пошла в сторону райцентра. Она подошла к Ивану Сергеевичу и Клавдии Петровне.

– Мы продержим Григория Ивановича еще пару дней, и потом передадим в областную больницу. Так будет лучше. Простите, но мне нужно ехать. Я буду вас навещать.

Патологоанатом молодец, после вскрытия Софьи ни слова никому, пришел к главному:

– Ирина Николаевна, погибшая беременна, первый месяц. Едва ли и сама догадывалась. Это указывать?

– Акт мы обязаны вручить родственникам. Только не сейчас. Начнется следствие, все равно этот факт всплывет, но только позже. Вы же понимаете, что это известие окончательно добьет мужа. Отправим пациента в область, потом видно будет.

Еремеевым она тоже решила ничего пока не говорить.

***