Забежал наблюдатель с докладом, что из леса показалась странная машина. Вышел и в объективе бинокля наблюдал пропагандистскую машину фрицев. Металлический фургон украшали два больших громкоговорителя, через которые вскоре полилась русская песня «Катюша», которая неожиданно прервалась и сменилась русской речью. Немецкий прихвостень на чистом русском языке обещал нам златые горы, если мы сдадимся. Говорил, что немецкие войска уже захватили Киев, Смоленск, Ленинград и другие города, что в течение двух недель возьмут Москву, что Сталин бежал за Урал и прочую грязь. Я попросил пушкарей пугнуть этого гаденыша, но, оказывается, они поняли это по-своему, и первый же залп разнес автомобиль. Вверх полетели громкоговорители, и машина ярко вспыхнула от разлившегося бензина. В наступившей тишине послышались восторженные крики бойцов. Те, что были на мосту, только слышали немецкого агитатора, но не видели его конца. Просто после залпа пушек над разрушенной деревней поднялся черный дым от разбитой машины, и слышны были веселые крики бойцов с крутояра.
Немцы в отместку вновь открыли артиллерийский обстрел наших позиций. Бойцы по привычке укрылись в щелях за второй стеной вдоль реки. Неожиданно снаряд взорвался перед амбразурой, взрывной волной опрокинуло орудие, положив осколками весь расчет. Я матом погнал всех оставшихся в щель, так глупо погибнуть было обидно. Понадеялись на толстые стены, и вот… Четыре погибших, и так, ни за что, за просто так… Что, нельзя было спуститься в щель? Парни – золото, но так глупо погибнуть! Выдернул из кучи склонившихся над телами товарищей младшего лейтенанта и, притянув его за гимнастерку к себе, выдохнул:
Если, сука, еще потеряешь ребят по глупости, лично пристрелю! Ты меня знаешь, свое слово я держу!
Тот побледнел, но ничего не ответил, только потирал шею, которую стягивал воротник, когда я его притянул.
Какого хрена не ушли в щели, ведь атаки нет? Что глазенками хлопаешь? Таких ребят загубил, сволочь! – я оттолкнул его от себя. – Уйди, видеть тебя не хочу!
Пушкари вытащили погибших наружу и, прикрыв их плащ-палатками, укрылись в щелях. Обстрел на этот раз продолжался особенно долго. Даже толстая стена церкви была разрушена в двух местах, куда угадали 150 мм снаряды. Два орудия были разбиты и не годились для стрельбы, у обоих был пробит накатник и вытекло масло, так что я остался лишь с двумя орудиями. Часа в три после полудни, обновленные части немцев выдвинулись из леса. Впереди ехали рота мотоциклистов, поливая из пулеметов всю округу. Видно страху мы нагнали много, если фрицы не берегут боеприпасы. Вначале ударили оставшиеся две пушки. Шрапнель, взорвавшись над колонной мотоциклистов, быстро поделила их на живых и мертвых. Закувыркались немецкие БМВ: некоторые вспыхнули ярким пламенем, а пушки грохотали, прореживая роту. Вскоре остатки немцев прорвались в поселок, прячась за домами, оттуда у них заработали ротные минометы. С визгом первые мины упали на холм. Работало четыре миномета, видно, два они позаимствовали из разбитой колонны. Попросил пушкарей засечь минометчиков и уничтожить.
Следом за мотоциклетами из леса выдвинулся танк Т-IV со своей 75-мм пушкой, который стал обстреливать церковь с большого расстояния. Хотя его снаряды пока пролетали мимо, все ж я попросил пушкарей заткнуть этого говнюка. Пушки, сделав пару выстрелов, пристрелялись и с третьего залпа подбили танк, который густо задымил, после чего вспыхнул как спичка, а за тем взорвались боеприпасы, откинув башню на метров двадцать в сторону.
Минометы засыпали холм минами, которые, визжа на излете, глухо взрывались, и казалось, что от них нету укрытий. Оставил в траншеях только наблюдателей, а всех остальных заставил укрыться в подвале с ранеными и за церковью в щелях. Пограничники, прикрытые сверху кирпичной стеной от колокольни, в своем блиндаже держали гитлеровцев на расстоянии, не давая подняться в атаку. Пулеметными очередями они прижимали немцев к земле. Вот бы еще заткнуть минометы! Пушкарей я пока загнал в щели, так как мины падают отвесно сверху, и от них не спасает ни окоп, ни толстые кирпичные стены. А уж попасть в церковь из миномета, это как два пальца об… асфальт. Поэтому артиллеристов надо было беречь.
Прижав кольцо ко лбу, спросил «Хранителя», могу ли я летать невидимым? Ответ обескуражил: «Не более чем полчаса, большая затрата энергии!». Взял десяток гранат Ф-1 (оборонительная граната весом 600гр, «Фенька», ребристые осколки разлетаются на 200м. – прим. автора). Незаметно сделавшись невидимым, я взмыл в воздух и полетел к проклятым минометам. Те, спрятавшись за полуразрушенными домами, интенсивно обстреливали холм. Ящики с минами были складированы метрах в тридцати от позиций. То один, то другой солдат бежал за минами, поэтому решил лишить их этого удовольствия. Снял один ящик и положил его рядом со штабелем, подсунув под него взведенную гранату и одну мину с взрывателем. Как только поднимут ящик, граната и мина взорвутся. Сделав «пакость», стал уничтожать во время выстрелов из миномета расчеты немцев. То один падал с простреленной головой, то другой. Вдруг рванули мины, по-видимому, сработала моя граната. Оставшихся немцев пришлось стрелять на ходу, так как они, бросив свои минометы, рванули к лесу. Опустив в стволы минометов по гранате, я вывел их из строя, оставшимися гранатами в виде растяжек, заминировал тропинки между домами, так как немцы впереди еще постреливали по холму, но, лишившись минометов, уверен, будут отходить.
Удовлетворенный, я вернулся на позицию. Вновь став видимым, прошел и проверил численность. Был убит один из наблюдателей, и двое легко ранены. Из орудий осталось лишь одно. Окопы полузасыпаны, у одного из «максимов» пробит осколками охлаждающий кожух, считай, пулемета нет, хотя боец клянется, что заткнет дырку деревянной пробкой. Вид у него был виноватый, что не уберег оружие, поэтому я не стал его наказывать. Просто приказал отремонтировать пулемет.
Пока было затишье, отнесли раненых за стену, так как в подвале было уже тесно. Остальные, подавляли любые действия фашистов, что остались в поселке. Семён предложил раненых на носилках опускать на веревках с кручи, а там под прикрытием берега на мост и на другой берег. Веревки он же и принес, запасливый мужик! И вот, под прикрытием церкви, мы спустили вначале здоровых бойцов, чтобы они принимали раненых, а потом стали спускать раненых. Вскоре вереница раненых бойцов потянулась вдоль реки к мосту. Четверо здоровых бойцов сопровождали их, где-то поддерживая, где-то и неся уставших раненых.
Немецкие самолеты появились уже под вечер, в лучах заходящего солнца. Если бы не их тяжелый гул, могли бы и не заметить. Выгнав всех в щели за стены, я сел за пулемет. Жаль, нет «Эрликонов», ну да как-нибудь отобьемся! Юнкерсы, включив сирены, начали пикировать на холм. Взрывы сотрясали землю, я же, стараясь поймать в прицел быстро летящий самолет, с силой жал гашетку. Лента кончилась быстро. Перекинув конец новой ленты через затвор, я подготовил пулемет к стрельбе. Вот я поймал в прицел быстро увеличивающийся нос «Юнкерса» и нажал гашетку. Трассирующие пули стеганули по кабине пилота, разнося плексиглас. Самолет клюнул носом и, не выходя из пике, взорвался, уткнувшись в другой берег реки. Крики радости моих бойцов были слышны даже сквозь взрывы бомб. От моста тоже тянулись огненные нити от «Эрликонов», и вот еще два самолета, дымя, со снижением потянулись обратно. Остальные, пройдясь пулеметно-пушечным огнем по нашим позициям, тоже повернули обратно. Кругом горело все, что еще не сгорело. Даже настил моста от огня самолетных пушек загорелся. Благо вода была рядом, затушили. Рано ему гореть, вот перейдем реку, тогда сами взорвем. Бой стихал, только из домов поселка зло стрекотал по нашим позициям немецкий пулемет МГ-34. Пули вгрызались в стены церкви, отламывая куски кирпича, вздымали фонтанчики земли по брустверам окопов или, как самый большой жук, гудели, пролетая над головой.
Семён через оптику винтовки выискивал надоевшего немецкого пулеметчика, и вот …хлопнул выстрел, и наступила тишина. Солнце уже скрылось за лесом, вот и окончился еще один тяжелый фронтовой день. Закат был яркий, поэтому и вспомнились слова из песни, как никогда подходившей для этого:
Дымилась роща под горою,
И вместе с ней пылал закат!
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят!
Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте,
У незнакомого поселка
На безымянной высоте!
(песня из к/ф «Тишина» «На безымянной высоте» сл.М.Матусовского)
Так же дымилась опушка леса, горел поселок и немецкая техника, да и ребят осталось немного, спасибо останкам церкви, что прикрывали нас. По телефону сообщил, что в 23.00 мы покидаем позицию и берегом выходим к мосту, а пока смотреть в оба, чтобы фрицы не подобрались в темноте. Поэтому осветительные ракеты с нашей стороны взмывали регулярно, освещая своим мертвым светом окрестность. Немцы затихли, или что-то задумали, или же ждут подкрепления. Пол-одиннадцатого ночи стали снимать с позиций пулеметы, оставив лишь два фланговых ручных «Дегтярева», они время от времени постреливали, создавая видимость нашего присутствия, и пускали осветительные ракеты. В 23.00 немцы предприняли ночную атаку. Темная масса хлынула молча из-за домов. Часть из них наступала на мост, другая же на холм. Если бы не мои два фланговых пулемета, туго бы пришлось нам. Сделав себе «кошачье зрение», я видел все отлично и встал за орудие. Опустив ствол у пушки и зарядив шрапнельный снаряд, я произвел выстрел в наиболее опасное место, затем, не меняя прицел, еще один выстрел, который выкосил почти всех немцев, которые накатывались молчаливой грозной толпой. Теперь же они, оглашая стонами округу, корчились на земле. А пулеметы добивали тех, кто еще двигался. У моста тем более немцы не прошли. Зенитчики, опустив стволы «Эрликонов», прошлись по наступающим немцам огненным смерчем. Заряды, предназначенные для самолетов, разрывали тела немцев, вселяя в них ужас, не давая им шансов уцелеть в этом аду. Наступление быстро задохнулось, и остатки фрицев отошли в развалины.
Я прошел к пулеметчикам. Один из погранцов нервно курил самокрутку, время от времени сплевывая крошки махры. Другой же, задумчиво глядя на поселок, жевал травинку.
Товарищ лейтенант, если еще раз попрут, отбиваться будет нечем, у меня осталось патронов на пять минут боя. – проговорил первый пулеметчик.
Да и у меня примерно так же! – вторил другой.
Оставьте один пулемет и заряженные диски, сами спускайтесь с обрыва и идите на мост. Я прикрою, как только отойдете все с моста, взрывайте его. Я догоню вас. Одному легче пройти, тем более я – диверсант!
Да вы что, товарищ командир! Мы сами можем прикрыть отход, да и плаваем хорошо! – в один голос возмутились бойцы.
Отставить! Приказы не обсуждаются! Выполнять!
Не мог же я им сказать, что я то уцелею, а вот они навряд ли. Бойцы, ответив «Есть!», подхватив пулемет и вещмешки, стали по веревке спускаться с обрыва к реке. Я же, пустив ракету, дал из пулемета короткую очередь в сторону поселка, затем, поменяв позицию, пустил очередь с другого места. Надо создавать видимость присутствия. В блиндаже зазвонил телефон, который оставили для связи с мостом. Поднял трубку, на другом конце старшина взволнованно просил, чтобы я уходил, пока стоит тишина. Приказал взрывать мост и ждать меня в лесу, с ранеными. Снова наступила тревожная тишина, даже кузнечики замолкли, как будто перед грозой. Пустил ракету, которая осветила поселок. Трупы немцев на лугу. Падая вниз, ракета удлиняла тени, создавая видимость, что все шевелится и движется. Дал длинную очередь, во весь диск, по поселку и лугу, как бы успокаивая себя. Ракета погасла, и сразу как будто бы кто-то выключил свет. Стало темно, лишь звезды мигали далеким светом, и где-то на реке плесканула большая рыбина. И вот в этой тишине полыхнуло пламя, и грохот разнесся по округе, на воздух взлетел мост, отрезая автомобильное и железнодорожное сообщение. Минуты через две немцы открыли шквальный огонь по холму. Их понять было можно, столько положить солдат и техники, чтобы захватить мост, и вот под самым носом его взрывают.
Я пустил ракету, которая осветила крадущиеся фигурки немцев. «Эгей, «робяты», спешить не надо! У меня еще в запасе есть патроны, так что повоюем!» – я переставил диск и, прильнув к прикладу, короткими очередями начал уничтожать фрицев. Забраться на холм и в спокойной обстановке трудно, а под огнем пулемета вообще невозможно. Раненый товарищ, падая и катясь вниз, сбивает с ног, спрятаться можно лишь за убитым, огонь снизу вверх вести невозможно, а тут еще катятся вниз и взрываются гранаты, принося новые жертвы. В кромешной тьме на холме мелькал лишь язычок пламени, который выхватывал новые жертвы. Изредка громыхали взрывы гранат, заглушая крики раненых немцев. Все подступы к холму были усеяны убитыми и ранеными. Атака немцев захлебнулась, и они отступили в развалины, даже не забрав раненых. Ну что ж, пора и мне сваливать отсюда. Вытащил из пушек затворы и бросил их в реку, теперь даже если немцы отремонтируют пушки, взять затворы им будет негде. Вновь, как и на минометной батарее, положил взведенную гранату под ящик со снарядами. Как только ящик поднимут, произойдет взрыв. Тогда уж точно пушки на металлолом.
Прихватив пулемет, вещмешок и полевой телефон, перенесся на окраину леса, где-то здесь нас должны ждать грузовики. Своим «кошачьим» зрением я видел все как днем, поэтому шел осторожно, так что даже не хрустнула ни одна ветка под ногой. Вот и протоптанная тропка от множества ног, вот колея от колес «Эрликонов». Пройдя еще метров пятьсот вглубь леса, услышал приглушенный говор. Вскоре между стволами мелькнул огонь костра. Пройдя тихо мимо задремавшего часового, я оказался на небольшой поляне, где разместились бойцы моего отряда. У костра сидел старшина и ремонтировал чей-то сапог. Вместо лапы (сапожная лапа была из железа), он использовал березовое полешко, да и гвозди у него были из сухой березы, которые он мастерски одним ударом вгонял в подошву, вынимая следующий изо рта, где он их зажимал губами. И так у него это лихо получалось, что я даже засмотрелся. Почувствовав мой взгляд, он оглянулся и вскочил, выхватив изо рта в руку гвозди.
Товарищ лейтенант! Подразделение находится на отдыхе в составе 32 человек, из них раненых 14 человек. Из техники выведено два зенитных орудия «Эрликон»!
Я оборвал его доклад.
А ты что не отдыхаешь сам?
Бойцы сильно измучены, товарищ лейтенант, как бы немцы не подкрались по-тихому! Вот и сижу, караулю. – вздохнул он и вновь взялся за сапог.
Ложись, я покараулю! А то у тебя аж глаза впали от усталости, когда хоть в последний раз спал? – спросил я старшину.
Да я уж и не помню, когда вдоволь удалось отоспаться! – заворачиваясь в шинель, устроился он тут же у костра, и через минуту захрапел.
Я же, прижав кольцо ко лбу, спросил мысленно «Хранителя», как мне можно усилить энергию для лечения раненых. Тот, немного подумав, ответил, что в этом вопросе мне поможет дед, что провел нас на остров, он тоже волхв, и знания его велики. Только он сможет мне помочь увеличить мою силу. Ну что ж, значит надо мне попасть к деду. К утру подул прохладный ветерок, верхушки деревьев раскачивались, шелестели листьями. Костер прогорел, и я подкинул в него сучьев, которые, весело потрескивая, занялись язычками пламени. Поставил котелок с водой, проснутся бойцы, будет чай.
От группы раненых подошел санинструктор и, поздоровавшись со мной, прикурил от головни самокрутку. Выдохнув дым «мохры», он, вздохнув, произнес, что двое раненых могут умереть, началась гангрена.
Пошли, покажешь! Может, и вытащим их из когтей смерти. – я решительно поднялся и пошел за санитаром.
Эти двое лежали отдельно от других раненых. У обоих ранение верхних конечностей, у одного правое плечо, у второго прострелена мышца левой руки. Раны загноились, и вот эта красно-синюшность вокруг ран мне тоже не понравилась. Провел пальпацию, нажимая на края раны, нет, это надо срочно лечить.
Приготовь кипяченой воды, бинты, спирт! А я пока почищу раны. – приказал я санинструктору.
Когда он ушел выполнять, я склонился над раной и сосредоточился на тепле, идущем из моих рук. Оно струилось из ладоней, проникая в рану и вылечивая ее. На глазах исчезала эта синюшность вокруг раны. Оставив энергии для второго, я перешел к нему, и пока не было санитара, подлечил и его. Вновь меня охватила слабость, и я привалился к стволу, неожиданно почувствовав телом, как в меня стала вливаться живительная сила дерева. Прошло минут пять, и я вновь ожил, как будто выпил чашку крепкого кофе. Подошел санитар с котелком горячей воды и санитарной сумкой. На белой салфетке он разложил бинты, вату, спирт и йод. Из инструментов у него были только скальпель и ножницы.
Чистой тряпочкой, смоченной кипяченой водой, я принялся удалять из ран гной, остатки ткани гимнастерки, которые попали вместе с пулей. То, что раны были сквозные, облегчало мне процедуру, так как не надо было доставать пулю или осколок. Вместо зонда для прочистки раны пришлось использовать простерилизованный шомпол от винтовки. Чтобы не мучить болью раненых, я их незаметно усыпил с помощью браслета, так как чистка сквозных ран очень болезненна. А так они проснулись уже перевязанные и обработанные. Да и я вновь их подлечил своей энергией.
Санинструктор чуть ли не смотрел мне в рот, выполняя все мои указания. Только что на его глазах я вытащил с того света двух безнадежных, которых могла спасти только ампутация. Исчезла красно-синюшность вокруг ран, воспаленность и припухлость, да и раненые спокойно спали, когда я им проводил чистку ран, как будто им ввели обезболивающее. Это ли не чудо?! А уж он то повидал за эти дни и ранения, и смерть, и муки раненых. Эти безумные от боли глаза, эти душераздирающие крики, эти покусанные в кровь губы, и эти стоны, когда ничем не можешь помочь облегчить боль раненым.
Бойцы уже поднялись и приводили себя в порядок. Кто-то подшивал воротничок, кто-то чистил оружие. Часть бойцов готовили в котелке гороховый концентрат с тушенкой. Кухня отсутствовала, и все питались сух-пайком, что был у солдат, и что мы захватили в виде трофеев. Старшина тоже проснулся и пил чай с сухарем вприкуску, время от времени макая его в кипяток. Я подошел и присел рядом с ним.
Ну что, старшина! Пойдем догонять комдива, пока немцы не очухались и не надрали нам задницу! Уж очень они злы на нас!
Как будто в подтверждение над лесом прогудел немецкий разведчик. Немцы искали нас, все ж попортили мы им кровушку, и просто так они от нас не отстанут. Значит, надо им устроить сюрпризы, но где-то подальше от остатков дивизии, так как там много раненых. Надо, чтобы немцы нас искали в стороне, поэтому, по любому, нужно встретиться с комдивом, чтобы согласовать действия и пути.
А как им не злиться, товарищ лейтенант, коли им дали по зубам, и их военная машина забуксовала перед горсткой наших бойцов.
Пока старшина занимался бойцами, я прижал кольцо и спросил про нахождение дивизии. Оказалось, что они в двадцати километрах восточнее, у поселка Лесное, кстати, «Хранитель» предупредил, что в десяти километрах от нас находится рота жандармерии, которая расположилась на отдых, и есть опасность, что они заметят разведку дивизии или случайно наткнутся на них. Значит, надо атаковать их, правда, при расчете, что восемнадцать бойцов против роты немцев – это самоубийство, но для меня это было «пришел, увидел, победил».
Предупредил старшину готовиться к бою, сам же, взяв Семёна и его группу пограничников, отправился к деревне. Шли краем леса вдоль дороги, чтобы нас не было видно, а мы могли видеть движение по дороге, которая проходила вдоль «железки». Вдруг вдали я заметил застывший поезд, груженый грузовиками, танками и прочими грузами. Впереди паровоза стоял следующий грузовой состав, состоящий из цистерн. Вдоль составов ходили парные часовые, охраняя застывшее богатство. У меня созрел план, и я, отойдя от своих пограничников, сделавшись невидимым, оказался вдоль этих эшелонов, которые застряли из-за взорванных моими ребятами путей. В цистернах был бензин, кстати, авиационный, судя по маркировке, поэтому я, приоткрыв немного кран в середине эшелона и дождавшись, когда нальется прилично, положил взведенную гранату, перенесся ко второму составу, где находились грузовики и танки. Только я перенесся, как прогремел взрыв, и в небо взметнулось пламя от взорвавшейся цистерны, следом начали взрываться соседние цистерны, подымая пламя до небес. Сбежались охранники, поднялась стрельба, ну а я, сев в один из грузовиков, повернув браслет, оказался на поляне, недалеко от лагеря. Затем, сделав еще один скачок, я перенес еще один грузовик. Теперь у нас была техника для нападения на роту жандармерии. Прошел к Семёну и, пригласив ребят, попросил перегнать машины к нашим. Парни были удивлены, но, привыкшие к моим чудачествам, вопросов не задавали. Вскоре мы, под взрывы цистерн, исчезли на грузовичках немецкого вермахта.
К вечеру погрузили в грузовики «Эрликоны» и прочие вещи. Раненых оставили пока на прежней поляне, снабдив их оружием и продуктами. Главное, все были ходячие, и никому не угрожала смерть. Распределив по девять человек на машину, снабдив их пулеметами и «Эрликоном», мы отправились на уничтожение этого «дамоклова меча» в тылу комдива. На подъезде к поселку я своим «кошачьим» взглядом увидел издалека немецкий дзот с пулеметами и человек пять жандармов с мотоциклами, на которых стояли МГ-34. Это в лучшем случае 6-7 пулеметов на девять человек. Тут только втихую можно пройти. Значит, вновь мне становиться невидимым и бить фрицев. Оставив ребят в лесу, я приказал снайперам взять пулеметчиков на прицел, а сам, отойдя в сторону и сделавшись невидимым, перенесся к дзоту. Мотоциклисты стояли кучкой, двое сидели в колясках за пулеметами, а трое что-то увлеченно копались в моторе у мотоцикла, время от времени пытаясь его завести. Достав наган с глушителем, я выбрал момент, когда они начали заводить мотоцикл, и застрелил пулеметчиков в колясках, после чего перенес огонь на ремонтников. Все случилось быстро, и в дзоте ничего не заметили. Перезарядив наган, зашел в дзот. За пулеметами, а их было два МГ-34, стоял всего один фриц, трое же сидели за столом и ели каждый из своего котелка. Так они с полными ртами и померли, последнего немца за пулеметом я оглушил рукоятью нагана, так как нужен был язык. Пока он был без сознания, я скрутил ему руки и, загрузив его в коляску мотоцикла, сложил прямо на него пулеметы, в багажник сгрузил патроны и, сделавшись вновь видимым, погнал в сторону леса, где меня ждали бойцы.
Бойцы радостно встретили меня и стали разгружать коляску, где с удивлением обнаружили под кучей пулеметов живого немца.
Семён, пока не трогай его, я еще его не допросил! – обратился я к пограничнику, видя, как заходили у него желваки, и рука потянулась к ножу.
Только мой окрик спас немца от неминуемой смерти. Сплюнув, Семён отошел в сторону. Я же начал допрос пленного, который от страха и не думал играть в героя. По его словам, рота расположилась в школе, что в центре села. Охрана состоит из двух парных часовых. На другом конце села стоит стационарный пост из четырех человек с двумя пулеметами. Еще два часовых охраняют амбар с пленными, которых завтра должны отправить в концлагерь. Смена караулов начнется в 21.00.
Так, а у нас сейчас уже начало девятого вечера! Семён! – позвал я пограничника. – Переодевай ребят в немцев. Двое на мотоцикл, подготовьте и зарядите пулемет. Четверо в немецкой форме на машину за пулеметы. Подъезжаем к школе, тихо снимаем часовых, забрасываем немцев гранатами и добиваем из пулеметов!
Семён как всегда, когда ожидался бой с немцами, радостно улыбнулся и принялся подгонять бойцов. Я же подошел к сидевшему под деревом немцу. Тот то ли дремал, то ли задумался, опустив голову. Но, подойдя ближе, я увидел окровавленное пятно у него на груди от удара кинжала. «Ну, Семён! Ну, гад! После боя разберусь с тобой!» – со злостью ворчал я, забираясь в кабину грузовика. Боец за рулем покосился на меня, но благоразумно промолчал и плавно тронулся вслед за мотоциклом, в котором в немецкой форме с бляхами жандармов сидели наши погранцы. За пулеметом, как вы, наверное, уже догадались, сидел Семён. Миновав уничтоженный пост, машина, проехав в центр села, остановилась возле школы. Пограничники проехали на мотоцикле до следующего поста, что находился на другом краю села. Остановившись, не доезжая до него, один из них начал ковыряться с мотором, а Семён, в плаще и каске сидел в коляске за пулеметом. Они ждали начала операции.
Я в форме офицера вермахта вышел из машины и направился к школе, где у дверей стояли двое часовых, еще двое обходили школу по периметру. Еще в машине я засек время обхода – 2 минуты и 18 секунд. То есть на две минуты пара у дверей остается невидимой для другой пары. Поэтому, как только они направились за угол, я тут же подошел к часовым и с расстояния три метра из кармана плаща расстрелял их из нагана с глушителем. После чего я поспешил к углу школы, из-за которого должен появиться патруль. Вновь негромкие хлопки, и охрана была снята. Один пулемет установили с другой стороны школы, два с улицы. Пулеметчики ждали начала атаки. Взяв по шесть гранат Ф-1, мы вчетвером закидали школу, укрываясь от взрывов в простенках между окон. Для немцев это был ад. Грохот взрывов, крики, пламя. Осколки настигают повсюду. При попытке выпрыгнуть в окно огонь из пулеметов перерезает желающих спастись. С задней стороны школы так же не удалось никому спастись.
Вскоре подъехал Семён, который уже уничтожил пост. Как только раздались первые взрывы и стрельба, немцы из дзота выскочили прямо под его пулемет, чем он тут же и воспользовался, расстреляв их почти в упор.
Оставил его на зачистку школы и сбор трофеев, сами поехали к амбару, где находились пленные. Часовых, конечно, уже не было, но мы держались настороже, все ж неохота получить пулю из-за угла. Бойцы прикладами сбили замок на воротах и распахнули их: «Выходите, братцы, свои!».
Из дверей вышли двенадцать красноармейцев, почти все раненые, с грязными повязками. «Хлопцы, воды дайте, умираем от жажды!» – произнес пожилой солдат. Я протянул ему свою фляжку, бойцы отстегнули свои и передали другим. Отдышавшись, после того, как напились воды, солдат рассказал, что в амбаре еще трое тяжелораненых, я бросился туда, но помощь им уже была не нужна. Без воды, еды и медикаментов их участь была решена сразу. Вскоре подъехал Семён, трофеев собрали мало, так как школа вспыхнула как спичка от взрывов гранат, поэтому довольствовались еще двумя пулеметами на дзоте и пятью винтовками от часовых (одну бросил часовой у амбара). Два цинка патронов для МГ-34 взяли в дзоте, там же немного гранат. Погрузились все в грузовик и, забрав из леса своих раненых, поехали догонять дивизию. Я время от времени сверялся по карте, где же п. Лесной? Примерно за километр до конечной приказал загнать машины в лес. Кто знает, как нас в темноте встретят наши, да и боялся, что дорогу заминируют. Тихо с погранцами прошли лесом, благо в голове у меня был «навигатор» Сварога. Вскоре на пахнуло дымком, тут и раздался голос из кустов: «Стой, кто идет?!». Я остановился и назвал пароль, что дал мне комдив: «Москва!», вышли два красноармейца и назвали отзыв: «Ржев!», хотя в кустах я разглядел тупое рыло пулемета, что держал нас на прицеле.
Мы из прикрытия, сзади две машины с ранеными и бойцами. Веди к комдиву, чтоб поставил на довольствие.
Старшина, закинув винтовку на плечо, что-то сказал напарнику и, махнув нам рукой, пошел впереди, показывая дорогу. Поселок недаром назвали Лесным, дома, построенные между вековыми соснами, как бы вписывались в ландшафт. Сверху их прикрыли маскировочными сетками и лапником, чтобы с самолетов не было заметно. Полевые кухни тоже работали по ночам, стараясь не демаскировать нахождение дивизии своим дымом. Палатки и технику разместили под кронами деревьев. Линия обороны была так же хорошо замаскирована. Раненых, которые не могли передвигаться, расположили по домам, остальные в палатках, а кое-где и вообще на сеновалах или в тени деревьев. Немногочисленные жители как могли помогали в уходе за ранеными, кто нес молоко, овощи, кто стирал вещи и бинты, кто просто сидел в изголовье и как мог утешал тяжелораненого бойца.
Старшина подвел меня к палатке комдива, возле которой стоял часовой. Зайдя внутрь, он вскоре вышел и пригласил меня войти. Комдив встретил меня радушно, уже без повязки на руке, он крепко обнял меня и три раза по-русски поцеловал.
Спасибо, капитан, от себя и от своих бойцов большое спасибо! Век тебя не забуду! Сейчас залижем раны и будем пробиваться дальше на восток, а пока давай по сто грамм фронтовых за тебя и твоих ребят, что стояли насмерть!
Товарищ комдив, я старший лейтенант, а не капитан!
Уже капитан, я своими полномочиями могу присвоить тебе звание (до звания капитана включительно генералы могли присваивать или, наоборот, лишать военнослужащих звания. Майора и выше необходимо было утверждать из Москвы или оканчивать академию. – прим. автора). Даю под твое командование батальон, своих ребят зачисляй в него! – говоря мне, он достал две алюминиевые кружки и плеснул в них из фляжки водки, после чего достал два прямоугольника («шпалы»), покрытые темно-красной эмалью и красные шевроны из басона на рукава. – Держи, капитан, заслужил!
Служу трудовому народу! – рявкнул я, вовремя вспомнив, что надо отвечать, после чего выпил тепловатую водку, поймав губами свои знаки отличия.
Комдив кликнул своего денщика и попросил принести новую гимнастерку для капитана (моя, побывавшая в боях, была уже не «ах»). Мы же с комдивом приняли еще по сто грамм и, расстелив карту, принялись обдумывать пути отхода на восток. Пока же ничего не лезло в голову, связывали раненые, а их не бросишь. Надо переноситься мне к деду, чтобы увеличить силу.
Пришел денщик с новенькой командирской гимнастеркой, на которую он тут же пришил шевроны и укрепил капитанские прямоугольники («шпалы»). Одев ремень с портупеей и кобурой с ТТ, я, одернув гимнастерку, надел фуражку и лихо отдал честь комдиву.
Товарищ комдив, капитан Федоров готов бить врага! – щелкнул я каблуками сапог.
Спасибо, капитан! Можешь идти отдыхать, завтра вернется разведка, обдумаем маршрут отхода, как говорится, одна голова хорошо, а две лучше!