Встань и иди

Григорию хотелось побыстрее уйти из ставшего постылым дома куда глаза глядят. Такой случай вскоре подвернулся. К ним приехал погостить двоюродный брат Митяй. На нем была красивая курсантская форма десантника. Он с гордостью рассказывал, как учится, силу качает.

Григорий не удержался, предложил:

– Давай на руках поборемся.

От постоянных тренировок его длинные мосластые руки стали словно железные, и брат продержался секунд двадцать.

– У, силища-то какая у тебя страшная! – удивился он и тут же предложил: – Давай к нам в училище, не пожалеешь. Получишь офицерское звание и гражданскую специальность. Не надо думать, где жить, что есть.

Он поехал поступать в училище, хотя это была иллюзорная свобода казармы с расписанным по часам и минутам распорядком дня. Дисциплины он не страшился – к ней был приучен с детства. Вступительные экзамены сдал легко и так же успешно постигал военную науку. Потому перед выпуском его назначили старшиной первокурсников. Офицерская служба тоже складывалась удачно. А командировка на войну все перевернула, и четко видевшееся офицерское будущее затянуло непроглядной мутью.

Глава 3. БОЛЬ ОТЧУЖДЕНИЯ

Утром генерал-лейтенант Попов вылетел в Джелалабад, прихватив с собой Бокова. Поселился он в двухэтажном особняке с бассейном и фруктовым садом на территории 66-й мотострелковой бригады. Операция под Нарангом продолжалась, и генерал решил руководить ею в более комфортных условиях. На этом настаивало и войсковое начальство, убеждая, что в пограничном батальоне трудно гарантировать его безопасность. Вечером, когда стихла дневная кутерьма, он вспомнил о Бокове, вызвал к себе. Тот появился незамедлительно.

– Давай, присаживайся и расскажи о вашем выходе еще раз.

Григорий добросовестно, почти слово в слово повторил то, о чем говорил накануне. Генерал слушал и утверждался в мысли, что этому капитану в спецназе не место. Он перебил рассказ, не скрывая раздражения, спросил:

– На горе раненых еще не было?

– Нет.

– Патронов много?

– Достаточно, – неопределенно ответил Григорий, не понимая, куда клонит генерал.

– Больно уж вы торопливые драпать. Вот и поплатились за свою торопливость. Чего было лететь, сломя голову? Обождали бы до ночи и вернулись все целы. Конечно, можешь сказать: легко рассуждать и советовать, сидя на вилле с бассейном. Так вот, я войну комиссаром батальона начинал. А в бою, знаешь, какое первое комиссарское дело? Прежде всех под пули встать. И у коммунистов это было главное партийное поручение. Потому у меня вместо конспектов по политзанятиям карманы были набиты трофейным оружием. Из правого торчала рукоятка немецкого парабеллума, в левом – восьмизарядный маузер и свой «ТТ» в кобуре. Попал я как-то в сходную с твоей ситуацию. Немцы вышли на нас из соснового бора цепью, не стреляют. И мы лежим тихо. А потом метров с двухсот как ударим шквальным огнем – не выдержали гансы, кинулись назад. Я тогда, как полагается, первым встаю из окопа с криком: «За мной!». Бегу, не оборачиваясь. Слышу: сзади бойцы сопят, солома шуршит. Но когда добежали до сосняка, человек двенадцать насчитал. И тут немцы начали строчить по нам из окопа. Решил: будь что будет! Закидали мы их гранатами. Двух фрицев застрелил из пистолета лично. Окоп мы взяли, а что дальше делать – не знаю. Бежать в лес с горсткой людей бессмысленно, и окоп бросать жалко. Решил ждать подкрепления. Пересчитали боеприпасы. Не густо – две гранаты и по три патрона на винтовку. Кинулись обыскивать убитых. Подобрали винтовки, два автомата и еще два ящика гранат нашли. Они у немцев гладкие были, легкие, похожие на гусиные яйца, только стального цвета. Отвернул головку, дернул за шнур и бросай. По принципу теперешних сигнальных ракет устроены. Показал бойцам, как этим добром пользоваться, потренировал их. Ждем, когда же свои подойдут. А их все нет и нет. Послал одного солдата доложить комбату, что мы окоп захватили, а его тут же снайперы подстрелили. Понял тогда, что окружены. Заняли мы круговую оборону и ждем, чем все кончится. Решил до темноты посидеть, а потом уже к своим отходить. А тут немцы захотели окопы отбить. Врезали по нам из минометов и пошли в атаку. Слышу, орут: «Русс Иван, сдавайся! Ты окружен». Часто так повторяют, как заклинание. Когда подошли близко, влупили мы со всех стволов. Потом их же гранаты начал кидать. Бойцы тоже не оробели и отбили мы эту атаку. Они убитого оставили. А у него тридцатидвухзарядный «шмайсер» в руках. Пополз, забрал автомат, два рожка. Все посолиднее, чем пистолеты.

Немцы поднакопили силенок и снова на нас полезли. Когда мы и эту атаку отбили, патронов совсем не оставалось. У меня только в нагрудном кармане заряженный браунинг, итальянский. Но это уже так, на крайний случай. Ночью выползли к своим. Потом правая рука в плече еще неделю болела, так «яиц» накидался. Вот какое было дело. То ж немцы – завоеватели Европы. И все равно мы их побили. А вы с безграмотными крестьянами в галошах справиться не можете… Если б мы днем побежали к своим, то снайперы по одному нас перещелкали. А так вернулись целыми и невредимыми. А вы столько трупов наделали.

Заканчивая разговор, генерал добавил:

– Вопрос о снятии вас с должности уже решен. Закончится операция и будет издан приказ.

Слова генерала, словно обухом, били по голове. «Да за что же снимать? Я же не совершил подлость или преступление, не убежал с поля боя. Как мог я знать, отходя последним, что погибнут те, которые побежали первыми? В чем моя вина?»

Но задавать эти вопросы не стал, понимая, что стену отчуждения, которая возникла между ними, не сломать…

***

Приказ о снятии Бокова с должности писал офицер разведотдела армии подполковник Павлов под диктовку генерал-майора Кульчицкого. В кабинет комбата заносили закуску, выпивку, а Григорий стоял под дверью с безучастным видом, словно одеревеневший, ждал своей участи. Часа через два из кабинета начали доноситься громкие пьяные голоса, но он их не слышал, подавленный своими грустными мыслями.

Вдруг дверь резко распахнулась. Из кабинета выскочил красный, распаренный духотой Зубов, зыркнул мутными от бессонницы глазами на Бокова:

– Знаешь что, ты не стой здесь, а иди к этим… и развлекай их сам. Сил уже нет смотреть на их пьяные морды. Какую-то овцу в батальоне увидели и пристали, чтобы отдал им на шашлык.

Зубов был трезв. Ни с начальством, ни с подчиненными он никогда не пил. Если и позволял себе расслабиться, то только с советниками, и то очень умеренно.

Григорий вошел в комнату. Была она довольно большой по афганским меркам, обставлена недорогой, но добротной мягкой мебелью. Для солидности Зубов поставил даже телевизор, который забрал из офицерского общежития. В нос шибанул густой запах спиртного и подгоревшего мяса. Июньская жара и жадность к дармовщине усугубили влияние алкоголя. Генерал остекленевшими глазами уставился на Григория.

– А, тот самый Боков, – наконец сообразил он, выслушав доклад. – М-м-м… труподел ты, Боков. Тебя на должность назначили, а ты не оправдал. Нет, не оправдал. М-м-м… вот я тебя и сниму…

Мелковатый подполковник Павлов уже плохо владел своим телом. Он оперся руками о стол, встал и, роняя слюну, прогундосил:

– Давай, волоки нам овцу.

– Я не знаю, где вы ее увидели.

– Ты мне, капитан, задом тут не крути… Не знаешь, пойдем, покажу.

Павлов встал из-за стола, и его мотнуло в сторону. Григорий едва успел подхватить его. Так, в обнимку, они вышли на улицу, словно добрые друзья. Только разговор у них был далеко не дружественный.

– Ты, Боков, хочешь вину на взводного взвалить, вылезти сухим из воды, – наставлял его подполковник. – Не получится! Люди погибли? Погибли! Значит, должен за это ответить. Готовься к сдаче должности.

Логика была проста и понятна. Кого-то все равно нужно было назначить крайним в этой трагической истории и наказать. Иначе обвинят в попустительстве и накажут самого генерала Кульчицкого. А это ему было совсем ни к чему.

Возле кухни Григорий увидел овец. Их привезли с боевого выхода в качестве трофеев.

– Вот этого красавца берем, – сказал Павлов

Расставив широко руки и, пошатываясь, он начал подходить к ягненку. Тот в последний миг отскочил в сторону, и Павлов рухнул на землю, расплющивая коленями и ладонями черные кругляши помета.

– Ух, ты, шустряк! Все равно поймаю, – пригрозил он.

Григорий словил приглянувшегося подполковнику барашка. Тот с вожделенной улыбкой взял его на руки, прижал, словно ребенка, к груди и в приливе пьяной нежности начал целовать перепуганную сопливую морду, приговаривая:

– Эх, барашка-дурашка, говорил тебе: от меня не убежишь.

Так, в обнимку с животным, под смешки спецназовцев Павлова погрузили в уазик и повезли к самолету с проектом приказа о снятии Бокова с должности.

После проводов начальства Григорий вернулся в штабную комнату. Она располагалась рядом с комнатой дежурного по батальону и полевым коммутатором телефонной связи на десять абонентов. Кроме сейфа и стола с телефоном в ней помещались две двухъярусные солдатские койки. Эта клетушка служила офицерам и штабом, и спальней, и столовой. Телефон трезвонил постоянно. Независимо от времени суток здесь толпились офицеры и солдаты. Бетонный пол был покрыт толстым слоем пыли. Утром и вечером дневальные подметали его, но следы уборки быстро исчезали под следами грязных ботинок. Единственной отрадой был кондиционер, который использовали и как холодильник. На приделанной снизу полочке под струями холодного воздуха остывали бутылки с соком и водой. Григорий взял одну, откупорил ее и осушил одним махом. Не обращая внимания на присутствующих, разулся и полез на второй ярус, лег, не раздеваясь.

Капитан Чичакин догадался, что сейчас творилось у него на душе, участливо сказал:

– Гриша, да не казнись ты. Комбат на тебя бочку катит потому, что боится, как бы ему самому не дали коленкой под зад.

– Мне что, Паша, обидно, – вскинулся Григорий, – разговаривают со мной так, вроде я через раненого переступил и убежал или партбилет порвал. Почему из меня преступника делают?

– Какой из тебя преступник! – улыбнулся Чичакин. – Я же своими глазами видел, в каком состоянии ты с гор спустился. Хорошо, что хоть сам жив остался. Ты, наверное, не знаешь, какая у наших соседей-дэшэбээровцев беда стряслась? В самое пекло приказали комбату занять высоту. Люди шли в касках, бронежилетах. Пока на гребень поднялись, десять человек умерли от теплового удара. Я видел, как обезумевшие от жажды солдаты бежали к реке, бросая оружие, вещмешки. Ужасная картина! Сорок человек получили тепловой удар первой степени и госпитализированы. Мы шли без касок, бронежилетов и то двух потеряли. Сейчас нагнали врачей из окружного госпиталя, прокуратура работает, выясняет правомерность действий должностных лиц. Но людей-то уже не вернуть.

Григорий приподнялся с койки, не веря своим ушам.

– Вот так сходил за дэшэка! – ужаснулся он, поняв, что, пусть и косвенно, стал причиной многих бед.

– А у меня вообще анекдотичная ситуация получилась, – грустно улыбнулся Чичакин. – Поднялся ночью со взводом второй роты на хребет. Залегли в цепь, дремлем. Вдруг слышу чужую речь. Приподнялся и обмер: рядом с нами на обратном скате «духи» лежат, человек восемьдесят. Чай пьют. У меня вдруг с перепугу голос пропал. Только и смог просипеть: «Духи!» Тихонько-тихонько отползли.

– А чего не атаковал, пока они чаи гоняли? – удивился Григорий.

– Двадцатью на восемьдесят кидаться? – хмыкнул замполит. – Вообще-то можно, но что потом получится. Надо же учитывать боевой дух запуганных потерями наших солдат. Швырнуть пяток гранат – не проблема. Но кунарские «духи» хорошо обучены. Их на испуг не возьмешь. Они сразу сообразят, что к чему. А зачем зря солдатами рисковать? Их и так уже столько положили за неделю.

Утром на построении Зубов прочитал офицерам приказ командарма:

– За самоустранение от руководства боем, повлекшее тяжелые последствия, капитана Бокова от занимаемой должности отстранить и назначить с понижением в мотострелковые войска.

Григорий молчал, и только глаза его пронзительно кричали: «Не самоустранялся я от руководства боем!» Но никто не слышал этого крика души.

После построения он подошел к Зубову, сказал с мольбой:

– Товарищ майор, я готов ротой, взводом командовать, только пусть меня не выгоняют из спецназа!

– А кому вы здесь нужны? – зло оборвал его комбат. – Единственное, что я могу посоветовать: держитесь подальше от личного состава. Тем, что пытаетесь снять с себя вину и переложить ее на взводного, вы уронили себя в глазах подчиненных. Вам не место в спецназе!

Эти слова погасили последнюю надежду. Григорий вернулся в свою комнату, сел за стол и, словно окаменевший, просидел неподвижно до глубокой ночи. Он прокручивал события последних дней и силился понять: в чем же оплошал? Вокруг суетились командиры и солдаты, ставшие с этого дня чужими. «Лучше застрелиться, чем терпеть такой позор! – обожгла мысль. – А что ты докажешь такой смертью? Зубов будет злорадствовать, а Попов и знать не будет о твоей кончине. Тебя никто не поймет. Люди из последних сил цепляются за жизнь, а ты хочешь добровольно расстаться с ней. Трусоватое решение!»

Боков ждал сменщика. После трудной, но милой сердцу службы в разведке новое перемещение виделось ему пресным, не требующим той самоотдачи, с которой привык работать. Особенно тяжело было ночью. Лежал с открытыми глазами, уставившись в грязный потолок, и на этом экране видел один и тот же кошмарный сон наяву: терзаемый жаждой, он мечется под душманскими пулями. Разъяренное лицо и перекошенный злобным рыком рот Зубова. Обугленные, скрюченные огнем тела погибших. Косые взгляды сослуживцев, от которых он не мог скрыться даже в этой каморке. Со страхом думал, что уже никогда не прекратится нагромождение этих жутких повторов. Долго не засыпал. Мостил тяжелую, словно от угара, голову на потные руки и не мог расслабиться. Жгла тело простыня, и он крутился, скрипел металлической сеткой, скручивая в жгут постельное белье. Только к утру забывался тяжелым омутовым сном. Затем просыпался и со страхом ждал приближения следующей ночи. Мучившая прежде жажда постепенно заглохла, но все больше нарастала и мучила душу жажда справедливости. До боли хотелось смыть грязь обвинений, которой его вымазали в эти последние дни. Но как это сделать – не знал. Ему казалось, что приказ командарма перерезал жизненную пуповину, которая связывала его с батальоном.

В этой раздвоенности мыслей и чувств, спора с самим собой пришло неожиданное решение, разбередившее душу: «Стоп, Гриша! Так не пойдет! Ты же всегда дрался до конца! Почему теперь сложил руки и сидишь, мучаешься бездельем? Пока нового начштаба не назначили – иди, делай свою работу».

Он соскочил с кровати, подошел к кондиционеру, взял с полочки бутылку сока, допил остатки и поставил ее на подоконник, нечаянно задев беленький мешочек. Вдруг из него раздался гомерический смех:

– Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! Хэ-хэ-хэ!

От скрипучего дьявольского хохота по коже пробежал мороз. Но вскоре он выдавил на лице Григория растерянную улыбку. Ему показалось, что спрятавшийся в мешочке чертенок забавляется над его дурацким положением. «Кто же притащил игрушку? – подумал он. – Точно, замполит! Молодец! А вообще, что стряслось такое непоправимое, что я раскис? Жив, здоров. Вот и иди, делом доказывай, что ты не тот, за кого тебя принимают». Это, простое на первый взгляд, решение вернуло ему бодрость, ясность мыслей, зажгло тоненький лучик надежды.

Глава 4. РЕАБИЛИТАЦИЯ

Утром Боков стал в строю батальона и ощутил на себе любопытные взгляды. Но никто его ни о чем не спрашивал. Зубов сделал вид, что не заметил бывшего начштаба, и никаких задач ему не поставил. Боков после развода решил обойти все объекты, за которые раньше отвечал.

Спецназовцы поначалу базировались на территории мотострелковой бригады, но комбат не ужился с командованием и с помощью советников выпросил у местных властей пустовавшие склады консервного завода. Перед майскими праздниками батальон перешел туда. Однако с самостоятельностью появилась и масса проблем. Перво-наперво – ограждение территории. Боков вспомнил бытовавшую в Союзе практику солдатских заработков, отправлял на афганский бетонный завод солдат. Вечером они привозили в батальон пятнадцать столбов. Вторая строительная бригада вкапывала их по периметру, крепила к ним колючую проволоку. Саперы расставляли комплекты малозаметных препятствий, сигнальные противопехотные мины, оборудовали окопы и блиндажи для боевого охранения. Своими силами за неделю был выстроен и караульный городок.

Самым трудным делом оказалось наладить бесперебойную связь. Радио станция из-за перегрева часто выходила из строя. Воздушная линия то и дело рвалась. Решили прорыть канаву для кабеля. Григорий взял свои две тельняшки, форму «песочку», две бутылки «Столичной» и пошел на поклон к строителям. Вернулся в батальон на экскаваторе «Беларусь», но афганская земля оказалась ему не по зубам. Он часто ломался, и стало ясно – копать придется вручную. Сам рыл траншею часа два, чтобы определить норму выработки. Вот теперь решил сходить, посмотреть, что там делается.

Копать должна была вся первая рота, но в земле неохотно ковырялись человек двадцать. Чуть поодаль от подчиненных с книжкой в руках сидел на валуне Щебнев. Заметив Бокова, он нехотя поднялся, пошел навстречу, не зная, что ему делать: докладывать или просто поздороваться. Григорий понял его настроение, улыбнулся:

– Здравствуй, Вадим. Как дела?

– Плохи наши дела. Грунт тяжелый, жарюка донимает.

– Но траншею вырыть все равно надо, – сказал Григорий, поднял валявшийся на бруствере траншеи лом, играючи перебросил его с ладони в ладонь, шутливо добавил: – Эх, давно не брал я в руки шашки. А ну-ка, гвардеец, подвинься маленько, дай капитану поразмяться…

– Х-х-хэ! – вогнал острие в суглинок, отвалил кусок. – Х-хэ! – ударил еще раз, обкапывая торчащий из земли, словно клык, камень, поддел его ломом снизу и отбросил глыбу в сторону. Взял лопату, вычистил раскрошившуюся землю.

С появлением Бокова работа на траншее оживилась. Щебневу стало неудобно отсиживаться с книгой, и он тоже взялся за лопату. Через полчаса Григорий остановился передохнуть. Он взмок от жары, в горле першило, а наступившая слабость свидетельствовала, что он еще не совсем оправился от теплового удара. Но не хотелось возвращаться в штаб, в свою опостылевшую каморку. Передохнув, снова принялся за работу.

Очередной перерыв сделал, когда закурил Щебнев, подсел к нему на валун, сказал:

– Не дает мне покоя тот наш боевой выход… Все как-то бестолково получилось. Сначала все на тебя валил, а сегодня ночью лежал, думал и пришел к выводу: сам во всем виноват…

– Нет-нет, что вы, – запротестовал Щебнев. – Это я дурака свалял… За пулеметом мы полезли зря. Без разведки, не зная реальной обстановки… Я предчувствовал, что плохо кончится. Но тоже хотелось трофей заполучить… Мне почему-то кажется, что наших вертолетчики накрыли. Всех нашли в одной вымоине, с оружием. «Духи» бы его обязательно забрали. Они такой шанс не упустят…

– Что!? – удивленно воскликнул Григорий. – Когда? Это когда я летал?

– Все может быть, – уклончиво ответил Щебнев. – Что сейчас гадать.

Мертвых все равно не воскресишь.

Несмотря на жару, Бокова прошиб холодный пот. Неужели это он, летевший спасать, принес смерть? «Не может быть! Этого не может быть!» – повторял он про себя, потом молча встал, пошел к траншее, с остервенением взялся за работу.

Вечером зашел к комбату, сказал, не скрывая раздражения:

– Товарищ майор, я не знаю, может, вмешиваюсь не в свое дело: канаву должна копать вся первая рота, а там и взвода не было.

Зубов поначалу не мог взять в толк, чего хочет от него бывший начшта ба. А когда понял, вызвал к себе командира роты старшего лейтенанта Тураева. Тот выслушал упреки комбата, затем заявил:

– Товарищ майор, норма, которую установил капитан Боков, не выполнима. Сплошной камень. Солдаты посбивали руки в кровь.

– Говорите, невыполнима? – не удержался Григорий. – Я лично сегодня выкопал пять метров траншеи и, как видите, не умер. А у вас офицеры стесняются взяться за лопату, сержанты на них смотрят и тоже работу только имитируют. Если так продолжать, то батальон еще долго будет без надежной связи.

– Значит так, товарищ старший лейтенант, – прервал их спор Зубов. – Сейчас постройте всю роту, выгоните из парка два бронетранспортера и под их охраной будете работать до тех пор, пока не сделаете норму! – А Григорию сказал: – Зайдите к начальнику штаба мотострелковой бри¬гады. Он хочет с вами поговорить.

Боков был приятно удивлен, когда подполковник Рогов без обиняков сказал:

– Григорий, я знаю о твоих неприятностях. Давно к тебе присматриваюсь. Нравится, как ты работаешь, как организована служба в батальоне. Видел, как ты сегодня ломом махал, хотя и отстранен от должности. Мне нужен заместитель по службе войск. Правда, должность – капитанская, но обещаю: как только появится что-нибудь получше – сразу назначим.

Бокову хотя и польстили эти слова – в последние дни ему все больше приходилось слышать обвинения в свой адрес, но в нем заговорило чувство собственного достоинства:

– Спасибо, товарищ подполковник, за высокую оценку моего труда, но принять ваше предложение не могу: считаю себя прирожденным командиром. Штабная работа не по мне. Говорю вам честно, как есть.

Тот пристально с уважением посмотрел на Бокова:

– Хорошо, понял. Все равно перетяну тебя в нашу бригаду. Посиди-ка тут немного.

Он вышел и вскоре вернулся несколько возбужденный:

– Пошли к комбригу, у него к тебе есть разговор.

Командир бригады с интересом посмотрел на капитана, о котором слышал много и хорошего, и плохого, спросил:

– Какое училище заканчивали?

Рязанское десантное.

– У нас тяжело ранили командира десантно-штурмового батальона. Согласны занять эту должность?

– Согласен, – не колеблясь, ответил Григорий, – только меня в Союз отправляют.

– Это я улажу, – успокоил его комбриг. – Пусть комбат напишет представление. Я ему сейчас позвоню.

Зубов в тот же вечер написал Бокову представление на новую должность. Характеризовал его как способного офицера, требовательного и грамотного командира, принципиального коммуниста, словно и не было всех злосчастий. Однако судьба уготовила Григорию новое испытание.

***

Дверь в штабную комнату резко распахнулась, и Зубов с порога крикнул:

– Щебнев ранен! Боков – быстро документы на вторую роту.

– Как ранен?! – вырвалось у Григория. Он только написал ему пред ставление на командира роты.

– Не задавайте дурацких вопросов! – оборвал его комбат.

Через два часа он улетел с подкреплением, а вскоре вышел на связь с батальоном и потребовал, чтобы Боков привел к кишлаку Сурубай резервную группу.

Только на рассвете добрался Григорий до кишлака. Первым увидел Тураева. Тот сидел на ободе командирского люка БМП и дремал, облокотившись на его крышку.

– Здравствуй, Муслим! – обрадовался ему Григорий. – Щебнев где?

– В госпиталь отправили.

– А как его ранило?

– Уже подходили к кишлаку, когда нас обстреляли с гор. Пуля попала в голову… Врач сказал, что он выкарабкается.

В кишлаке громыхал бой. Десантно-штурмовой батальон и танкисты мотострелковой бригады били прямой наводкой из пушек и пулеметов по дувалам, словно хотели сровнять его с землей.

Зубов подъехал к колонне на запыленном бээрдээме, крикнул Бокову:

– Сейчас поедем брать склад.

– Где это?

– Далеко, отсюда не видно. Я сам поведу колонну.

Через час над ней пролетел самолет-ретранслятор Ан-26, который командование округа использовало для связи с войсками. Со штаба армии начали через каждые десять минут запрашивать о местонахождении батальона. Зубов сначала докладывал обстановку, затем ему это надоело, и он передал Григорию:

– Поддерживай связь с этими м… сам. Вроде мне здесь делать больше нечего.

Переполох в эфире был вызван тем, что с батальоном решил связаться командующий Туркестанским округом генерал-полковник Максимов. Понимая, как поднимает боевой дух солдат дружеское участие начальства, он взял себе за правило беседовать по радиотелефону из кабинета в Ташкенте непосредственно с командиром роты или взвода, сидящим высоко в афганских горах где-нибудь в окопе боевого охранения или участвующим в операции. В этот раз он решил побеседовать со спецназовцами.

Григория предупредили о важном корреспонденте, и вскоре сквозь шорох эфира до него донесся хрипловатый голос:

– Как там у тебя дела, сынок?

– Все нормально, товарищ командующий.

– Где вы находитесь?

– Движемся колонной, примерно в пятнадцати километрах от кишлака Сурубай.

– А поточнее? Какие рядом кишлаки?

– Товарищ командующий, кончилась карта, и я не могу точно указать наше местоположение, – чистосердечно признался Григорий.

– Как, кончилась карта? – в голосе командующего появились стальные нотки. – В каком же направлении вы двигаетесь?

– Точно не знаю. Командир батальона сказал, что будем брать склад.

– А где комбат?

Он возглавляет колонну.

– Пусть войдет в связь.

Но как Григорий ни старался, дозваться Зубова не мог.

– Товарищ капитан, – тон у командующего был недовольный, – что же это у вас за управление такое: карты нет, где находитесь, не знаете. Еще влезете на свою голову. Передайте комбату мой приказ: возвращайтесь в батальон и ждите комиссию. У вас потому и потери, что командование никудышное.

– Есть! – упавшим голосом ответил Григорий, осознавая, что стал причиной очередных неприятностей. На душе вдруг стало пусто и гадко.

Как Боков и предполагал, комбат сидел на БРДМ, бросив шлемофон на сиденье, и грохот двигателя заглушал рацию.

Колонна вернулась в Сурубай к полудню. Кишлак догорал. Изредка, то тут, то там бухали танковые пушки, раздирали горячий воздух пулеметные очереди. Солдаты расстреливали домашний скот, вьючных животных. Григорий возмутился – в нем вдруг проснулась заложенная в генах крестьянская рачительность. «Чем добру пропадать, так пусть лучше скот пойдет на кормежку солдатам». Два «Урала» съехали в вымоину. С десяток мулов, ишаков и овец загнали в кузов. Изрядно повозились с бурым быком. Костеря на чем свет бедное животное, солдаты все же затолкали его в кузов.

Основная колонна давно ушла в Джелалабад, а Боков медленно ехал в обозе, где волоком тащили «разутую» БМП. В пути бык вдруг сиганул через борт грузовика и задал стрекача. Но на голом плато укрыться ему было негде. «Урал» быстро нагнал животное, солдат набросил на его шею веревку для связывания пленных. Бык утихомирился, стоял, понурив лобастую голову с белой звездочкой посередине, тяжело поводя впалыми от бескормицы боками. Как его теперь заволочь в кузов – не представлял никто. Но расставаться с живым трофеем было жалко. Его обвязали веревками и с трудом втащили в кузов…

В батальоне их ждала комиссия – тринадцать полковников из штаба округа и армии. Зубов сразу сообразил, что дело пахнет жареным, заскочил на БРДМ с телохранителями и Рексом, крикнул на ходу:

– Боков, я поехал за развединформацией, а ты доложишь комиссии. Виноват в этой заварухе, сам и отдувайся.

У комбата было немало веских оснований для того, чтобы держаться подальше от проверяющих. Несмотря на его кипучую деятельность, дела в батальоне шли неважно. Взводы и роты день и ночь метались за призрачными тенями американских советников, которые вроде бы ходили вместе с мятежными отрядами. В этих метаниях подрывалась техника, гибли люди. Выходы практически не готовились.

Зубов раньше был политработником, прекрасным спортсменом и добился должности комбата тем, что умело организовывал показные занятия по рукопашному бою для начальства и заезжих журналистов. Тактику он не знал и не любил. Был уверен, что вполне достаточно его героического примера, чтобы подчиненные тоже действовали героически. А в последние дни у него возникло подозрение, что причина всех неудач – предательство офицеров штаба армии. Говорил об этом подчиненным без тени сомнения и требовал от Бокова, чтобы тот давал в штаб заведомо ложную информацию о месте предстоящих боевых действий подразделений батальона. А тот вполне отчетливо представлял последствия неудачи: комбат снова открестится, как это случилось со злополучным походом за дэшэка, а он будет крайним. Отвечать за сумасбродство Зубова Григорий не хотел, и он напечатал кипу бланков документов. Как только комбат собирался в очередной поход, подсовывал их ему на подпись.

Вот эти-то документы и листали проверяющие. В поисках недостатков они вывернули батальон буквально наизнанку. Начальник разведки армии полковник Стеклов выговаривал Григорию:

– Почему вы не учите командиров организации взаимодействия? Занятия с командирами взводов и рот не проводятся. Зарубите себе на носу: начальник штаба – это работа не с бумагами, а с людьми.

– Я полностью с вами согласен, – ответил Григорий. – Но с людьми мне мешает работать одно обстоятельство: одиннадцатого июня командующий армией издал приказ о снятии меня с должности. А комбат прямо сказал, чтобы я к личному составу и близко не подходил, поскольку любой может послать меня на три буквы и будет прав. Такой вот приговор! Мне в конце концов тоже надоело находиться в подвешенном состоянии: вроде бы сняли с должности, а вроде бы и нет. Роль батальонного дурика, который за все отвечает, но ни с кого не имеет права потребовать, меня абсолютно не устраивает. Единственное, о чем я хочу вас попросить, – ускорьте мой перевод.

– Не торопитесь, товарищ капитан. Я говорил с людьми и думаю, что зря вам хвоста накрутили. С приказом нелепость получилась. Вас на должность назначил командующий округом, а снимает командующий армией. Это явное превышение полномочий, и прокуратура этот приказ аннулирует. Так что есть большая вероятность, что вы останетесь в батальоне.

– Спасибо, товарищ полковник, – вырвалось у Григория.

Из комиссии командующего больше всех задал работы кадровик. И фамилия у него была ему под стать – Крутов. Полковник помахал перед носом Григория книгой учета личного состава, которую тот к стыду своему ни разу не удосужился проверить, и с неприязнью спросил:

– Сколько человек в вашем батальоне?

– Шестьсот.

– Вот и в ней должно числиться столько же. А у вас десять тысяч. Целая дивизия. За семь лет ни одного человека из списков не вычеркнули. Немедленно устраните это безобразие!

Григорий тут же принялся за работу и благодаря книге обнаружил, что служить ему довелось в том самом «мусульманском» батальоне, который штурмовал дворец Амина.