Фронтовой санбат

Встряска была приличная. Теремрин прикинул, что нужно как-то обезопасить водителей, подложить под спину что ли.

Выбрался из люка механика-водителя, спрыгнул на землю и приказал:

– Загрузить боеприпасы. Всех командиров рот, взводов, танков ко мне.

Собравшиеся с изумлением смотрели на тридцатьчетвёрку командира. Немногие видели происшедшее.

– Внимание. Повторяю то, что сделал.

Он сел за рычаги второго тонка и повторил эту небывалую, сумасшедшую разгрузку. Дал несколько советов и приказал приступить к разгрузке, предупредив, что боеприпасы предварительно выгружать из танков.

– Радиостанция работает? – спросил у стрелка-радиста.

– Так точно…

А разгрузка шла полным ходом. Пришлось несколько раз немного подвигать эшелон, потому что при прыжке с хвоста поезда, где уже начала подниматься насыпь, один танк всё-таки перевернулся.

Когда разгрузка уже подходила к концу, Теремрин приказал радисту запросить разведчиков, что там за полустанком, потому что через гул танковых двигателей донесся шум боя.

– Несколько немецких танков подошли к полустанку. Их встретили наши мотоциклисты и противотанковый взвод вместе с добровольцами из числа раненых. Отошли. Видимо это разведка или походное охранение. Ждут подхода главных сил.

– Успели! – воскликнул Теремрин. – Теперь вперёд.

Поднявшись на тендер паровоза вместе с ротными, поставил боевые задачи. Немцы явно не подозревали о том, что вблизи полустанка выгрузился целый танковый батальон.

Ещё несколько минут, необходимых для постановки задач командирам взводов и танков, и роты, развёртываясь в боевые линии, понеслись на врага, чтобы ударить во фланг – самый действенный и результативный удар. Ведь у немцев в ту пору ещё не было достаточно эффективных средств борьбы с тридцатьчетвёрками.

Вражеский танковый батальон был разгромлен, и ушли от возмездия лишь единицы их боевых машин, те, что шли в хвосте и успели развернуться и пуститься наутёк.

Теремрин доложил командиру бригады об уничтожении врага.

Тот несколько раз попросил повторить доклад. Он не мог поверить. Теремрин не знал, что пережили за это время и комбриг, и другие начальники, которые пустили эшелон вслед за санитарным поездом, да ещё при плохой разведке.

Батальон пошёл вперёд. Была поставлена задача выйти на рубеж высоты плоская и закрепиться там, чтобы обеспечить оборону полустанка.

Навстречу попадались машины, полные раненых.

– Вот тебе и раз? А они-то откуда?

Остановился, открыл люк и подозвал старшего встретившейся машины.

– Откуда раненые?

– Из медсанбата гвардейской дивизии.

– Да вы знаете, что вы уже были почти в тылу у немцев?

– Не-ет, – испуганно ответил сержант-фельдшер.

– Где медсанбат?

Сержант стал что-то пояснять.

– А ну покажи!

И Теремрин раскрыл карту перед забравшимся на броню сержантом.

Тот с трудом, но смог показать примерное место расположения медсанбата.

– А дивизия? Где передний край обороны дивизии?

– Я не знаю. Приказали прибыть в эту тучку, ну и прибыли.

– А полки? Где участки обороны полков? Откуда раненые то поступают?

– Так в полки приказание отправили их сразу на полустанок везти. Эшелон, сказывали, прибудет санитарный. А нас собирались куда-то перевести.

Вполне понятно, что сержант ничего больше не знал. И на том спасибо.

Это было время, когда срочно перебрасываемые с других участков фронта и из резерва соединения, порой вступали в бой, едва разгрузившись из эшелонов. Это было время, когда действовавшие на московском направлении воздушно-десантные корпуса срочно переформировывали в гвардейские стрелковые дивизии и со скоростью курьерских поездов они неслись на юг, чтобы ликвидировать последствия грандиозной барвенковской катастрофы. Это было время, когда нарушилась линия фронта, когда потрёпанные наши части и соединения отходили под натиском врага. А другие безуспешно пытались вырваться из окружения, в которое загнали их Тимошенко с Хрущёвым, пока по неведомым и не расследованным ещё причинам.

Между тем, колонна врага, оправившись от авиаудара наших пикировщиков, начала движение, подняв огромную завесу пыли. В эти минуту, когда передовой отряд находился фактически между жизнью и смертью, в памяти, как в стремительной киноленте, промелькнуло всё происшедшее в минувшие недели.

Всё было как в каком-то кошмарном сне.

А ведь ещё недавно готовились к действиям в тылу врага в районе Мценска, и Гулянин даже подумывал: «А вдруг повезёт и удастся повидать родных».

По боевой тревоги подняли на учения, они прошли успешно. Все понимали, что следующая тревога будет уже по-настоящему боевой. И она прозвучала…

Да вот только приказ поразил:

– Парашютов не брать!

Такое распоряжение десантники получили впервые. Чем оно было вызвано – никто не знал.

И лишь во время марша к железнодорожной станции было объявлено, что

приказано прибыть в район расположения штаба корпуса, который по-прежнему находился в Люберцах. Видимо, обстановка изменилась и предстояло действовать уже не в полосе 2-й ударной армии Волховского фронта, а где-то в другом месте.

А уже через несколько часов эшелоны стремительно понеслись в южном направлении. Мелькали знакомые города, станции, населённые пункты. Вот и Московская окружная железная дорога. Ещё немного и Люберцы…

«Куда же теперь? – думал Гулякин. – Странно, что никто из командиров ничего не знает».

Он подсел к комиссару Николаю Ивановичу Коробкину. Поинтересовался, что он думает обо всём этом.

– Трудно сказать, – неопределённо ответил комиссар.

– Может, всё-таки под Мценск, как и планировалось? – с надеждой спросил Гулянин.

– Может быть, всё может быть, – проговорил комиссар и прибавил, то ли спрашивая, то ли утверждая: – О родных краях думаешь, Миша? Хоть глазком взглянуть?

– Думаю, Николай Иванович, ещё как думаю, особенно после того, как погиб мой младший братишка. Да и ещё мысли – может учтут опыт минувших боёв и выбросят корпус в полном составе, а не по частям? Вот тогда дадим фрицам…

– Возможно, всё возможно. На юге-то обстановка накалилась. – Коробкин так ничего и не сказал определённого, да и вообще отвечал без энтузиазма.

То, что произошло под Харьковом, особенно не обсуждалось, но ведь не думать то о том не могли.

И вот ранним утром они разгрузились на станции… Первыми ступили на платформу командир медсанбата военврач второго ранга Кирилов и военврач третьего ранга Гулянин.

На путях стояли искорёженные вагоны; на месте стационарных построек остались лишь груды кирпича и щебня.

– Да, видно, жарко здесь было, – сказал Гулянин, оглядевшись. – Нужно торопиться, а то и нам достанется…

Кирилов приказал:

– Приступить к разгрузке.

Платформа тут же заполнилась врачами, медсёстрами, санитарами. Работа закипела. Съезжали на высокую платформу санитарные автомобили, из закрытых вагонов выводили лошадей, намаявшихся в дороге.

– Гулянин, подойдите ко мне, – позвал Кирилов.

– Слушаю вас…

– Вот что, Миша, – Кирилов обратился по имени, – Обстановка такова… Мы ещё долго здесь прокопаемся, а полки дивизии вот-вот вступят в бой. Кто займётся ранеными?

– Надо спешить? Но как? – спросил Гулянин, оглядев разъезд. – Разгрузка только началась.

– Нужно срочно сформировать передовой отряд медсанбата. Помни, наша дивизия включена в состав танковой армии, которая уже давно в боях. Так что и у нас передышки не будет. Наверняка, уже есть раненые.

Гулянин попросил уточнить:

– Передовой отряд? В каком составе? Какие задачи?

– Костяк отряда твой приёмно-сортировочный взвод. Кроме того, возьмёшь две хирургические бригады из операционно-перевязочного.

Кирилов достал из командирской сумки карту, развернул её прямо на капоте автомобиля и указал Гулянину:

– Вот смотри… Здесь задонские высоты… На рубеже высот занимают оборону полки дивизии. Ты срочно выдвинешься на правый берег Дона, западнее небольшого хутора, развёртываешь передовой отряд и приступаешь к приёму раненых. Определишь объём хирургической помощи на месте. Переправляй раненых на остров в излучине Дона. На нём развертывается дивизионный обменный пункт, к которому и будет подходить по мосту с левого берега транспорт для эвакуации раненых.

В годы войны на стыке дивизионных и полковых звеньев подвоза имущества, снаряжения и боеприпасов создавались дивизионные обменные пункты, через которые и передавались грузы в полки, там же был организован и приём легкораненых, которых направляли в вышестоящие медицинские учреждения.

Кирилов обещал уточнить задачи после того, как прояснится обстановка. Он снова поглядел на небо и распорядился:

– Собирай отряд, грузи всё необходимое и выезжай, как можно быстрее. Неровен час, налетят.

Четыре машины, выделенные передовому отряду, были нагружены быстро. Никого особенно поторапливать не приходилось. Понимали необходимость спешить – ведь впереди уже вступили в бой части дивизии. Ну и обстановка не терпела проволочек. Кому ж охота испытать на себе, что такое воздушный налёт.

В машинах разместили личный состав приёмно-сортировочного взвода. Взяли и несколько человек из операционно-перевязочного взвода.

– Пора выезжать! – сказал Гулянин. – Доложу комбату.

И тут разнеслось по всей станции: «Воздух, воздух!»

– Уезжайте, быстро уезжайте! – издали крикнул Кириченко, поняв, что Гулянин спешит к нему с докладом. – По машинам! Заводи!

Убедившись, что посадка закончена, Гулянин сел в головную машину рядом с водителем. Колонна рванулась с места и вскоре скрылась в клубах пыли. Лето выдалось знойным – пыль на дорогах, зачастую, заменяла дымовую завесу. Но одновременно и демаскировала передвигающиеся колонны. Лётчикам с высоты хорошо было видно передвижение войск.

Гулянин с тревогой думал о том, что теперь происходило на станции разгрузки. Оттуда доносился грохот взрывов. А ведь там ещё была основная часть батальона.

Но и впереди скоро всё загрохотало. Ещё не было видно моста через Дон, но там, впереди, где он находился, стучали зенитные пулемёты, гремели залпы орудий. Там шёл бой с вражескими бомбардировщиками. Неожиданно один «Юнкерс», оставляя за собой шлейф дыма, пошёл, снижаясь, в сторону от переправы. Прогремел взрыв, и стервятник закончил свой путь на чужой для него земле.

– Увеличить скорость! – приказал Гулянин водителю.

Но колонна и так шла на пределе возможностей машин.

А грохот на разъезде всё не умолкал, отзываясь в сердце острой болью. Страшно было представить себе, что сейчас происходило там. Несмотря на скорость и тряску на ухабах, Гулянин приоткрыл дверь и посмотрел назад.

Небо над разъездом было покрыто шапками от разрывов зенитных снарядов. За одним из вражеских самолетов тянулся дымный шлейф, но остальные всё ещё продолжали заходы, хотя уже и не снижаясь.

– Давай-ка еще прибавь, – сказал водителю, захлопнув дверцу. – Как бы они на обратном пути не устроили охоту за нами.

– Жму на всю катушку, – отозвался шофер. – Больше не может старушка…

Колонна на большой скорости подошла к переправе. Здесь налёт был отбит. Мост уцелел. На запад комендант пропускал автомобили и повозки в первую очередь. Грузовики прогрохотали по деревянным настилам пролётов моста. Гулянин вглядывался в величаво несущий свои воды Дон. Несмотря на происходящее вокруг, он оставался торжественно тихим, разве что тишина эта была обманчива, поскольку налёты врага следовали за налётами.

Где-то впереди уже вступили в бой с врагом воины дивизии – вчерашние десантники, а ныне – гвардейцы.

Едва мост остался позади, Гулякин вновь велел увеличить скорость, пояснив:

– Место расположения батальона указано полковым медпунктам. Так что туда уже могут доставить раненых. А мы ещё в дороге…

– Да могли бы и не говорить, доктор, – отозвался водитель, – и так уж стараюсь…

Миновав большую станицу, колонна прошла по западному берегу ещё километров двенадцать и достигла неглубокой балки, той самой, которую определил Кирилов для развёртывания медсанбата.

Гряда высот, хорошо различимая во время движения по левому берегу, исчезла из глаз при переправе, и снова показалась во всей своей красе. Там всё было в думу, поминутно вырастали шапки разрывов, доносились гулкие взрывы.

А по обочине дороги к переправе шли небольшими группами бойцы в мокрых от пота гимнастёрках. Шли организованно. Каждую группу вёл командир.

– Тормозни-ка на минутку, – велел водителю Гулянин и, встав на подножку, попросил подойти старшего лейтенанта, небритого, в пропылённом, порванном во многих местах обмундировании и спросил у него:

– Что случилось? Почему идёте в тыл?

– С передовой. Десантники нас сменили. Досталось тут…

Гулянин решил всё же разобраться в обстановке, уточнить, не изменилась ли она за то время, пока добирался до правого берега. Мимо проходил во главе небольшой колонны майор с артиллерийскими петлицами. Спросил у него:

– Товарищ майор, немцы далеко?

Майор остановился, посмотрел на совсем ещё юного военврача 3 ранга. В званиях то они были равны… Перевёл взгляд на машины, в кузовах которых вместе с имуществом сидели медицинские сёстры.

– Куда же вы с девчатами-то? Кто же это вас направил? – и он указал рукой в южном направлении.

– Что там? – спросил Гулянин.

– Танки! Вон прут в обход…

Только теперь Гулянин, приглядевшись, увидел сквозь завесу пыли султаны разрывов вокруг вражеских танков. Там шёл бой. Жестокий бой. Танков было много. Попытался сосчитать, но сбился. Мысль лихорадочно работала: «Надо выполнять боевую задачу! Надо выполнять приказ! А если враг обойдёт, отрежет от Дона? Какой подарок сделаю этим нелюдям. Девчонки, такие девчонки!!! Что с ними будет?»

О себе он не думал. Он думал о выполнении задачи и о медсёстрах, которые сидели в машинах, полностью доверяясь ему, своему командиру. Да, война устраивала и такие испытания. Врач, хирург, которого учили спасать людей на операционном столе, в эти минуты должен был принимать решение почти что такое, которое принимают командиры боевых подразделений.

Танки скрывала пыль, к тому же за ними тянулся дым от горевшей позади этих лютых чудовищ станицы. Там они уже сделали своё бесчеловечное дело.

– Я веду передовой отряд медсанбата в указанный район. Нужно развернуться и приступить к приёму раненых.

– Ну, смотрите. Командованию виднее. Только не нравится мне эта танковая армада. Ну а раненых хватает, – тихо заметил майор и, обращаясь к старшему лейтенанту, прибавил: – Нам пора на сборный пункт. Строй своих бойцов…

«Что делать? Повернуть назад? На каком основании? На том основании, что видел бой. Да, танки атакуют. Артиллерия ведёт по ним огонь. Бой. В бою раненые. А мы, значит, подальше отойдём?»

Гулянин решительно захлопнул дверь и приказал водителю:

– Вперёд!

До балки, в которой было приказано развернуть передовой отряд медсанбата, добрались быстро и без приключений. Гулянин ступил на землю и скомандовал:

– К машинам!

Всё завертелось, закрутилось и теперь вот-вот должно было окончиться катастрофой.

Вражеская колонна приближалась, а Людмила, ничего не подозревая, стояла у операционного стола в большой палатке. Она ушивала рваные клочья раны, останавливала кровотечение. Операция не была очень сложной, да и как можно сложную операцию сделать не просто в полевом медсанбате, а в палатке его передового отряда. Но… что могла делала. Она вся сосредоточилась на операции. Она забыла обо всём, кроме неё. Даже ушли тревоги, связанные со сложнейшей обстановкой. Хоть Гулянин и старался не пугать и не нагонять страху, но ведь и она видела вдали немецкий танки, которые шли к переправе.

Но врач есть врач, особенно хирург, особенно военный хирург. В эти минуты враг – это косая, растопырившая свои клешни над раненым. Нужно было обрубить эти смертельные клешни и она обрубала их шаг за шагом, даже не подозревая, что ещё более смертельная опасность нависает над ней самой и над теми милыми юными девчонками, которые ассистировали её в палатке…

Гулянин встал за дерево, продолжая наблюдать за колонной врага. Она уже была метрах в пятистах и продолжала приближаться. Шла без охранения, без разведки, да и понятно, ведь впереди уже действовала немецкая танковая часть. Она вела бой где-то в районе переправ.

Оставалось решить, что делать? Остановить колонну и попытаться убедить вражеское командование не трогать медсанбат. Подумал так, но сразу понял, что это глупо и смешно. Точнее не смешно, а горько. Разговаривать можно с людьми, а всё, что живёт западнее русских границ, может только жрать, именно жрать, а не есть, локать, именно локать, а не пить, грабить, убивать, жечь. Вся эта масса нелюдей лишена способности к различению добра и зла, для неё существует только добро для себя, которое является злом для всех, кто пытается жить по человеческим, а не по звериным европейским законам.

Колонна двигалась быстро. Неподалёку от позиции, занятой Гуляниным, дорога, ведущая к балке, делала резкий поворот и далее шла вдоль довольно крутого откоса, который постепенно сглаживался по мере приближения к тому месту, где располагался передовой отряд медсанбата.

«Буду стрелять! – решил Гулянин. – попытаюсь убить водителя перед самым поворотом. Тогда машина неминуемо полетит под откос».

Всё ближе и ближе враг… вот уже до поворота остаётся сто, вот уже пятьдесят метров. Гулянин поднял пистолет, стал целиться. Стрелял он хорошо. На военном факультете был едва ли не первым стрелком, потому что дома сызмальства ходил с отцом на охоту.

Он уже начал давить указательным пальцем правой руки на спусковой крючок… Ещё мгновение… И вдруг там, где была головная машина, вырос столб пыли, сквозь который сверкнули языки пламени. Прогремел взрыв, и машина полетела с откоса. Тут же позади неё выросло ещё несколько дымно-пыльных столбов, прорезываемых огненными языками. Автомобили опрокидывались. Бронетранспортёры вспыхивали на месте. Ещё, и ещё, и ещё. А позади Гулянин услышал мощный гул танковых двигателей. Мимо промчались, развёртываясь в боевую линию после выхода из балки, наши родные тридцатьчетвёрки. Они помчались вперёд, ведя огонь на ходу. Первые две или три машины стали утюжить колонну.

Возле дерева остановилась тридцатьчетвёрка с бортовым номером, который показался Гулянину чем-то знакомым.

«Да полно, – подумал он. – Показалось».

Открылся люк, и танкист крикнул во весь голос, обращаясь к Гулянину:

– Уводи своих к Дону, там мы всё зачистили. Но прёт на нас силища большая. Бои здесь будут жаркие. Уводи быстро, – и, захлопнул люк.

Танк рванулся вперёд, и только тут Гулянин вспомнил самый первый рейд по тылам врага, в котором он действовал с разведывательно-диверсионным отрядом десантников. Тогда вот также, в критический момент боя за важный узел обороны, который был приказано захватить и удерживать до подхода наших передовых частей, подоспели тридцатьчетвёрки, когда немцы бросили на высоту пехоту и танки.

«Неужели тот же танкист? Точно… Номер танка…», – он не мог не запомнить номер танка, не мог не запомнить тот же весёлый и задорный голос командира-танкисты.

А Теремрин, который был тем танкистом, руководил боем своего батальона, конечно же, не узнал в военном медике, стоявшем у дерева того, кого он уже однажды спас во время контрнаступления под Москвой. До того ли? Он, получив задачу уничтожить прорвавшиеся к переправе танки, внезапной атакой разгромил вражеское подразделение и двинулся вперёд, на линию господствующих высот. За ним, едва поспевая, выдвигался стрелковый полк гвардейской стрелковой дивизии, в медсанбате которой служил Гулянин.

Постепенно восстанавливалось положение на этом участке фронта. Недавние десантники, ставшие гвардейцами, дрались дерзко, отважно, умело.

Гулянин спустился в балку, зашёл в операционную палатку. Людмила стояла, устало прислонившись к шесту опоры.

Увидев Гулянина, она улыбнулась и на его вопрос:

– Будет жить?

Ответила тихо, но твёрдо:

– Будет!

И услышала непонятное для себя:

– И мы будем жить! Будем!.. А вот если бы не танки… – он махнул рукой, мол теперь всё позади и сказал: – Ну так собираемся. Срочно в излучину Дона, там уже на острове наши работают вовсю.

И по пути к машинам сообщил:

– Помнишь, рассказывал тебе, как нас танкисты спасли в декабре под Москвой? (Эпизод описан в романе «Сталин в битве под Москвой»). Так вот, показалось мне, что тот же самый командир вёл их. По голосу узнал, мы тогда несколькими фразами перекинулись. Он раненых тогда своих просил забрать. И теперь вот вперёд умчался, – бойко говорил Гулякин, почувствовавший необыкновенное облегчение после ожидания налёта врага, после страшного морального и нравственного напряжения.

А Людмила только и повторила:

– Танкисты…

И Гулянину показалось, что она тихонько всхлипнула, и по щеке пробежали слёзы.

Упало настроение и у него. Вспомнил, как переживала Людмила в том самом декабре, когда последняя надежда на то, что, быть может, её любимый Николай Теремрин жив, рухнула. Именно он, Гулянин, пытался вселить эту надежду, убеждая в том, что письмо от командира бригады документ не официальный, что погибшим её жениха никто не видел, а видели лишь как вдалеке на нейтральной полосе сгорел танк. Впрочем, её и не могли прислать официальное извещение. Он же посоветовал написать письмо матери Теремрина, поскольку адрес она знала – очень простой сельский адрес, тем более село уже было освобождено. Но ответ пришёл не от матери. Она уехала перед самой оккупацией к родственникам, но перед отъездом, как сообщили сельчане, получила извещение о геройской гибели сына.

Сколько ошибочных вестей, вестей, порой, страшных, леденящих душу, приносила война! К перенапряжению физических сил, к горю реальному, к буйству смерти на полях сражений, прибавлялись перенапряжения моральные, прибавлялись вести чёрные, вести страшные. И всё это мог выдержать только один народ в целом свете – русский народ, объединивший в себе все народы необъятной Советской Державы. Всё это могли выдержать русские воины, сражавшиеся с озверелыми нелюдями, всё это могли выдержать только русские женщины, которым выпало и воевать, порой наравне с мужчинами, и ждать своих любимых, своих мужей, сыновей, отцов, братьев с фронта, пугаясь каждого стука в дверь почтальона, приносившего не только радость фронтовых треугольников с добрыми весточками, но и раздирающее душу горе похоронок.

Только русский народ мог выдержать удар объединённой Европы, именно объединённой Европы, ибо все страны, уничижительно пресмыкаясь перед германским рейхом, ковали для него во имя несбыточных надежд на победу над Россией, и смертоносное оружие, и снаряжение, и предоставляли продовольствие, а зачастую посылали в банду Гитлера и своих омерзительных нелюдей, встававших к строй сатанинского сборища, именуемого вермахтом, люфтваффе и прочими омерзительными кличками. Вся эта свора нелюдей готова была служить рейху в надежде поучаствовать затем в дележе несметных ресурсов России. И лишь горстка людей оставалась на западе в это роковое время. Во Франции, к примеру, она ограничивалась Шарлем де Голлем, да летчиками «Нормандии», сражавшимися на советско-германском фронте. А остальные? Ну разве партизаны, которые честно воевали, а не изображали войну. Ну, а во враждебной веками Англии и в заокеанском монстре к людям можно было отнести разве тех, кто в необыкновенным мужеством участвовал в героических конвоях, но, увы, не тех, кто эти конвои сопровождал, ибо летом сорок второго англо-американские хвастливые моряки бросили конвой PQ-17 и бежали при одном извести о выходе им наперерез германского линкора «Тирпиц». А вот командир советской подлодки Николай Александрович Лунин, в то время капитан 2 ранга, а впоследствии контр-адмирал, вышел один на один против линкора с огромным охранением, и нанёс удар двумя торпедами, после которого «Тирпиц» ушёл на ремонт и так более в боевых действиях не участвовал.

Каждый день жестокой войны сил Света и сатанинских сил тьмы отмечен героическими подвигами советских воинов, каждый день может быть вписан в равной степени в боевую летопись России.

И в тот знойный летний день сорок второго подвиги вершились ежечасно и ежеминутно.

Танковый батальон Теремрина выполнил задачу, выбив немцев с гряды господствующих высот, с которых далеко просматривалась равнинная степная местность. Было видно, как враг подтягивает всё новые и новые силы. Но уже занимали свои участки обороны в полосе обороны гвардейской дивизии её стрелковые полки, которые ещё недавно именовались воздушно-десантными бригадами. Они пришли на этот рубеж, чтобы стоять насмерть.

Теремрин наблюдал, как с необыкновенной отвагой наносят бомбовые удары по врагу наши пикирующие бомбардировщики, действующие практически без прикрытия истребителей.

Вот оторвался от группы «пешек» один самолёт, видимо получивший повреждение, и потянул из последних сил к своим. И тут же набросились на него мессеры, стремясь добить. На фоне ясного неба, в слепящих лучах солнца было видно, как стрелок радист «пешки» срезал одного фашиста и тот пошёл к земле, волоча за собой след чёрного дыма. Но вспыхнул и наш бомбардировщик. И только одна точка отделилась от него. Видимо лётчик и штурман погибли при атаке истребителя.

– Товарищ майор, – услышал Теремрин позади себя голос старшего лейтенант Ярого. – К нам ветерок сносит. Разрешите сгонять за ним. А то фрицы подобрать успеют.

– Давай! – коротко отозвался Теремрин.

Парашютиста действительно сносило ветром в сторону высот. Ярый, посадив на броню десант, развернул свой танковый взвод, и он понёсся на предельно возможной скорости к месту предполагаемого приземления парашютиста. И вовремя, потому что туда же помчались неведомо откуда взявшиеся немецкие мотоциклисты. Правда, заметив наши тридцатьчетвёрки, они укротили свой пыл, и через несколько минут парашютист – а им. действительно оказался стрелок радист «пешки», стоял перед Теремриным.

– Молодец! – воскликнул Теремрин, пожимая руку. – Видел, как фрица срезал. Вижу, в порядке. Не зацепило.

– Меня то нет, а вот ребят моих… В кабину «мессер» попал. Сразу…

– Светлая им память, – сказал Теремрин. – А тебя-то как звать?

– Сержант Маломуж…

– Где полк то твой?

– Полка, можно сказать, уж нет… Последнее звено на задание отправили. Кто вернётся, не знаю. Прислали молодых лейтенантов, а машин нет. Так их стали сажать вместо стрелков-радистов, обкатывать что ли. Я на это задание едва напросился, ведь надо ж опыт иметь, чтоб бить этих гадов…

– Нет, говоришь, полка. А воевать хочешь?

– Для того и на фронт пошёл!

– Ну вот что, у командира второй роты стрелок радист ранен, а в санбат не хочет. Заменить некем. Вот ты и заменишь.

– Да я с радостью! Если уж по мессерам в воздухе не мазал, на земле тем паче не промахнусь…

– Ну так и решили… а о небе не жалей. На земле теперь, чую, дел поболе будет. К Сталинграду немец рвётся. Водную артерию перерезать. Так что у нас не соскучишься. Сейчас тебя проводят во вторую роту, а начальник штаба оформит всё как полагается.

Впереди были новые бои, но Теремрин оказался теперь в полосе дивизии, в медсанбате которой несла свою службу милосердия Людмила Овчарова. А он до сих пор считал её погибшей при бомбёжке в Москве и даже видел потрясшую его воронку на месте дома, где Людмила жила со своей бабушкой.

До Саратова двигались по западному берегу Волги, но далее, через Петров Вал, проехать было уже нельзя. Враг перерезал железнодорожную магистраль. Пришлось переправляться на восточный берег, а ведь дорога была каждая минута.

Но вот ещё несколько десятков километров в южном направлении, и в ночь на 14 августа дивизия возвратилась на западный берег Волги. Здесь скорость движения резко снизилась. Всё чаще попадались разбитые участки пути. В следующую ночь небо озарилось сполохами пожаров и артиллерийских разрывов.

В пять часов утра первые эшелоны дивизии начали разгрузку на участке железной дороги Котлубань – Иловля.

До Саратова двигались по западному берегу Волги, но далее, через Петров Вал, проехать было уже нельзя. Враг перерезал железнодорожную магистраль. Пришлось переправляться на восточный берег, а ведь дорога была каждая минута.

Но вот ещё несколько десятков километров в южном направлении, и в ночь на 14 августа дивизия возвратилась на западный берег Волги. Здесь скорость движения резко снизилась. Всё чаще попадались разбитые участки пути. В следующую ночь небо озарилось сполохами пожаров и артиллерийских разрывов.

В пять часов утра первые эшелоны дивизии начали разгрузку на ближайшей к переднему краю станции.

Ну а дальше бросок передового отряда медсанбата в степную балку на западном берегу Дона, бросок, фактически, в пасть к врагу.

И вот после весьма опасных приключений в степной балке, Михаил Гулянин, Людмила Овчарова, Маша Зимина и все их товарищи, теперь уже можно сказать боевые оказались на острове в излучине Дона, где медсанбату предстояло принять боевое крещение.

Готовились все, каждый по-своему. Готовился военврач второго ранга Кириллов. В этот день ему хватило переживаний. Вражеский авианалёт во время разгрузки, а потом волнения за передовой отряд медсанбата, который сам же направил почти что в пасть к врагу.

Готовился военврач второго ранга Фокин. Он не новичок в армии. Участвовал в боевых действиях на Халхин-Голе будучи начальником полкового медпункта. Служил и после тех событий до увольнения в запас по здоровью. Было записано – не годен в мирное время, ограниченно годен – в военное время. Пришёл в военкомат в первые дни, но сразу не призвали. Конечно, все понимали – Германия серьёзный противник, но в самые-то первые дни никто не думал, какая будет война, какие развернутся боевые действия. Просьбу направить на фронт удовлетворили внезапно. Он не знал причины. Он понял в чём дело, когда, прибыв в батальон, увидел, как споро проходит формирования этого медучреждения.

Готовилась и Людмила Овчарова, назначенная хирургом в операционно-перевязочный взвод. Именно как хирург этого взвода она была направлена вместе с Михаилом Гуляниным для развёртывания в степной балке передового отряда, в который вошли медики из разных подразделений медсанбата.

У неё, наверное, у единственной был опыт боевой работы в медсанбате, но опыт работы во время выхода из окружения, где всё несколько иначе, нежели здесь, на фронте. Дефицит медикаментов, постоянное движение, сложность развертывания операционно-перевязочного взвода, невозможность эвакуации тех раненых, которым нужна эвакуация в госпиталь.

Да и из приёмно-сортировочного взвода направляли к хирургам всех больных, даже тех, которых в иных, стационарных условиях, отправляли сразу в госпиталь. Всё продумано и расписано.

В эту первую ночь на фронте, близ переднего края, никто практически не смыкал глаз. Это потом придёт отчётливое и ясно понимание того, что хирург просто обязан отдыхать, просто обязан спать хотя бы немного, иначе недосып может серьёзно отразиться на качестве проведения хирургической операции.