О военном искусстве

ФАБРИЦИО: Я еще далеко не кончил, так как собирался говорить о двух вещах: во-первых, о том, что достойный человек не может избрать себе военное дело только как ремесло; во-вторых, о том, что ни одно благоустроенное государство, будь то республика или королевство, никогда не позволит своим подданным или гражданам превратить в ремесло такое дело как война.

О первом я сказал уже все, что мог; остается сказать о втором, и здесь я намерен ответить на ваш последний вопрос. Я утверждаю, что известность Помпея, Цезаря и почти всех римских полководцев после Третьей Пунической войны объясняется их храбростью, а не гражданскими доблестями; те же, кто жил до них, прославились и как храбрые воины, и как достойные люди. Происходит это оттого, что они не делали себе из войны ремесла, тогда как для тех, кого я назвал раньше, война была именно ремеслом.

Пока держалась чистота республиканских нравов, ни один гражданин, даже самый гордый патриций, и не думал о том, чтобы, опираясь на военную силу, в мирное время попирать законы, грабить провинции, захватывать власть и тиранствовать над отечеством; с другой стороны, даже самому темному плебею не приходило в голову нарушать клятву воина, примыкать к частным людям, презирать Сенат или помогать установлению тирании ради того, чтобы кормиться в любое время военным ремеслом. Военачальники удовлетворялись триумфом и с радостью возвращались в частную жизнь; солдаты слагали оружие охотнее, чем брались за него, и каждый возвращался к своей работе, избранной как дело жизни; никто и никогда не надеялся жить награбленной добычей и военным ремеслом.

Великий и поучительный пример оставил Аттилий Регул; он был начальником войск в Африке, и когда карфагеняне были почти побеждены, Регул просил у Сената разрешения вернуться домой, чтобы обрабатывать свои земли, запущенные его работниками^[6]. Ясно как день, что если бы он занимался военным делом как ремеслом и хотел нажиться этим путем, он, хозяин стольких провинций, не просил бы разрешения вернуться домой и стеречь свои поля; каждый день наместничества приносил бы ему гораздо больше, чем стоило все его имущество. Но граждане эти были люди истинно достойные, не создававшие из войны ремесла и не желавшие себе от нее ничего, кроме трудов, опасности и славы. Поэтому, поднявшись на высшие ее ступени, они с радостью возвращались к своему очагу и жили трудами своими.

Так вели себя самые простые люди и обыкновенные солдаты. Это видно из того, что каждый из них расставался с военной службой без сожалений. Покидая войско, он, однако, всегда готов был вернуться в строй и вместе с тем во время военной службы с радостью думал об освобождении от нее. Подтверждений этому много; вы ведь знаете, что одной из главных привилегий, какую римский народ мог предоставить своему гражданину, была свобода служить в войске только по своей воле, а не по принуждению.

Пока крепки были устои Древнего Рима, то есть до времен Гракхов^[7], не было солдат, для которых война стала бы ремеслом, а потому в войске было очень мало негодных людей, и если такие обнаруживались, их карали по всей строгости закона. Всякое благоустроенное государство должно поэтому ставить себе целью, чтобы военное дело было в мирное время только упражнением, а во время войны – следствием необходимости и источником славы. Ремеслом оно должно быть только для государства, как это и было в Риме. Всякий, кто, занимаясь военным делом, имеет в виду постороннюю цель, тем самым показывает себя дурным гражданином, а государство, построенное на иных основах, не может считаться благоустроенным.

КОЗИМО: Я вполне удовлетворен всем, что вы сказали до сих пор, и особенно вашим заключением; для республик я считаю его верным, но не знаю, так ли это для королевств. Мне кажется, что король скорее захочет окружить себя людьми, для которых война будет их единственным ремеслом.

ФАБРИЦИО: Благоустроенному королевству надлежит особенно избегать такого рода мастеров, ибо они погубят короля и будут только служить тирании. Не опровергайте меня примерами современных королевств, потому что я не признаю их благоустроенными.

В государствах, обладающих хорошими учреждениями, у короля нет неограниченной власти, кроме одного только исключения – войска; это единственная область, где необходимо быстрое решение, а следовательно, единая воля. Во всем остальном короли ничего не могут делать без согласия совета, а советники всегда будут опасаться, что около короля появятся люди, которые во время мира хотят войны, так как им без нее не прожить.

Однако я готов быть уступчивее; не стану искать королевства вполне благоустроенного, а возьму королевство, похожее на ныне существующие; в этом случае король точно так же должен бояться людей, для которых война есть ремесло; он должен бояться их потому, что жизненной силой всякого войска, без сомнения, является пехота.

Если король не принимает мер к тому, чтобы пехотинцы его войск после заключения мира охотно возвращались домой и брались бы опять за свой труд, он неминуемо погибнет. Самая опасная пехота – это та, которая состоит из людей, живущих войной как ремеслом, ибо ты вынужден или вечно воевать, или вечно им платить, или вечно бояться свержения с престола. Всегда воевать невозможно, вечно платить нельзя – поневоле остается жить в постоянном страхе.

Пока в моих римлянах еще жила мудрость и гражданская доблесть, они, как я уже говорил, никогда не позволяли своим гражданам смотреть на военное дело как на ремесло, хотя могли платить сколько угодно, ибо все время воевали. Римляне стремились избежать опасностей беспрерывного пребывания граждан в войске. Так как времена изменялись, они стали постепенно заменять новыми людьми тех, кто уже выслужил свой срок, так что в течение пятнадцати лет легион обновлялся целиком. Таким образом, для войска подбирались люди в цвете лет, то есть от восемнадцати- до тридцатипятилетнего возраста, когда ноги, руки и глаза человека одинаково сильны. Римляне не дожидались того, чтобы ослабла крепость воинов и усилилась их хитрость, как это произошло позднее, во времена общего падения нравов.

Октавиан, а за ним Тиберий уже думали больше о собственном могуществе, чем об общественном благе; поэтому, дабы им легче было властвовать самим, они начали разоружать римский народ и держали на границах империи все одни и те же легионы. Однако им казалось, что для обуздания римского народа и Сената этого мало, и вот появляется новое войско, получившее название преторианцев. Это войско всегда стояло у самых стен Рима и было как бы крепостью, возвышавшейся над городом. Тогда-то и начали охотно позволять солдатам этих войск обращать военную службу в ремесло – и последствия этого сказались сейчас же: обнаглевшие солдаты стали грозой Сената и опасностью для императоров; многие из последних были убиты зарвавшимися преторианцами, возводившими и свергавшими с престола кого им было угодно. Случалось, что в одно и то же время появлялось несколько императоров, провозглашенных различными частями войск.

Такой порядок привел прежде всего к разделению, а потом и к гибели империи. Поэтому если король хочет безопасности, он должен составлять свои пехотные войска из таких людей, которые при объявлении войны идут на нее охотно из любви к нему, а после заключения мира еще охотнее возвращаются в свои дома. Он этого всегда достигнет, если будет брать в войско солдат, умеющих кормиться не войной, а другими ремеслами.

Поэтому, когда настает мир, король должен позаботиться о том, чтобы князья вернулись к делу управления своими вассалами, дворяне – к хозяйству в своих владениях, пехотинцы – к обычным занятиям, и вообще добиться того, чтобы все они охотно брались за оружие во имя мира, а не старались нарушить мир во имя войны.

КОЗИМО: Ваше рассуждение кажется мне очень глубоким, но я продолжаю колебаться, так как слова ваши почти противоположны всему, что я думал до сих пор. Я вижу вокруг себя множество синьоров и дворян, которым знание военного дела позволяет существовать во время мира, например, таких, как вы, состоящих на службе у князей и городов; я знаю также, что почти вся тяжелая конница продолжает получать свое жалованье, а пехота остается на службе для охраны городов и крепостей; поэтому мне кажется, что и во время мира каждому найдется место.

ФАБРИЦИО: Мне кажется, вы едва ли сами уверены в том, что любой солдат найдет себе место в мирное время. Если бы даже не было других доводов, можно было бы удовольствоваться указанием на то, что число солдат, остающихся на службе в местах, названных вами, очень невелико: разве есть хоть какое-нибудь соответствие между количеством пехоты, необходимой на войне, и количеством ее во время мира? Ведь гарнизон мирного времени в крепостях и городах должен быть, по крайней мере, удвоен во время войны; сюда надо прибавить большое количество полевых войск, в мирное время распускаемых.

Что касается войск, охраняющих правительство, то пример папы Юлия II и вашей республики наглядно показал, как страшны солдаты, не желающие учиться никакому ремеслу, кроме войны; ведь дерзость этих воинов заставила вас отказаться от их услуг и заменить их швейцарцами – людьми, родившимися и воспитанными в почтении к законам и призванными общинами по всем правилам настоящего набора. Поэтому не говорите больше, что для каждого найдется место во время мира.

В отношении тяжелой конницы ответ на ваше возражение кажется более трудным, так как вся она и по заключении мира сохраняет свое жалованье. Тем не менее если посмотреть на дело внимательнее, то ответ найти легко, ибо этот порядок сохранения на службе конницы сам по себе вреден и дурен. Дело в том, что все это люди, для которых война – ремесло; будь они только поддержаны достаточно сильными пехотными отрядами, они ежедневно доставляли бы тысячи неприятностей правительствам, при которых состоят; но так как их мало и они сами по себе не могут образовать войско, то и вред от них часто не так уж велик.

Тем не менее они приносили достаточно вреда, как это показывают примеры Франческо Сфорца, его отца и Браччо из Перуджи, о которых я вам уже рассказывал. Поэтому я не сторонник обычая оставлять конницу на постоянной службе – это дурной порядок, который может привести к большим неудобствам.

КОЗИМО: Вы хотели бы совсем без нее обойтись? А если вы ее все же сохраните, то в какой мере?

ФАБРИЦИО: Путем набора, но не так, как это делает король Франции, потому что принятый там порядок так же опасен, как наш, и не защищает от солдатской разнузданности. Я бы поступал как древние, у которых конница составлялась из их же подданных. Когда заключался мир, конницу распускали по домам и возвращали к обычным делам; впрочем, я подробнее скажу об этом позже. Таким образом, если этот род войск может сейчас даже в мирное время жить своим ремеслом, это происходит лишь от извращенного порядка вещей.

Что касается денег, уплачиваемых мне и другим военачальникам, то я прямо скажу, что это вреднейшая мера: мудрая республика не платила бы такого жалованья никому, а во время войны ставила бы во главе войск только своих же граждан, которые по окончании войны возвращались бы к мирным занятиям. Точно так же поступал бы и мудрый король, а если бы он и платил это жалованье, то либо в награду за какой-нибудь особенный подвиг, либо как цену за услуги, которые военачальник может оказать как в мирное, так и в военное время.

Раз вы ссылаетесь на меня, то я и приведу собственный пример и скажу, что война никогда не была для меня ремеслом, потому что мое дело – это управление моими подданными и защита их, а для того чтобы защищать их, я должен любить мир и уметь вести войну.

Мой государь ценит и уважает меня не столько за то, что я понимаю военное дело, сколько за умение быть ему советником во время мира. Если государь мудр и хочет править разумно, он должен приближать к себе только таких людей, потому что чрезмерные ревнители мира или слишком рьяные сторонники войны непременно направят его на ложный путь.

Сейчас я вам на этот счет больше ничего не могу сказать, и если вам этого мало, то вам придется обратиться к собеседнику, который лучше меня сумеет вас удовлетворить. Теперь вы, может быть, начинаете понимать, как трудно применять к современным войнам древние обычаи, как должен готовиться к войне всякий предусмотрительный правитель и на какие обстоятельства он может рассчитывать, чтобы достигнуть поставленных себе целей. Если моя беседа вас не утомляет, то вы шаг за шагом приблизитесь к более точному пониманию этих вещей, по мере того как мы будем подробно сравнивать древние установления с порядками наших дней.

КОЗИМО: Если нам и раньше хотелось узнать ваше мнение об этих предметах, то после всего, что вы сказали, желание наше только удвоилось; мы благодарим вас за то, что уже получили, и просим рассказать нам остальное.

ФАБРИЦИО: Если таково ваше желание, я начну обсуждать этот предмет с самого начала: так я буду более понятен и лучше смогу доказать свою мысль.

Всякий, кто хочет вести войну, ставит себе одну цель – получить возможность противостоять любому врагу в поле и победить его в решающем сражении.

Чтобы достигнуть этой цели, необходимо иметь войско. Для этого надо набрать людей, вооружить их, дать им определенное устройство, обучить их действию как малыми отрядами, так и большими частями, вывести их в лагеря и уметь противопоставить их неприятелю тут же на месте или во время движения.

В этом все искусство полевой войны, наиболее необходимой и почетной. Кто заставит неприятеля принять бой в обстановке для себя выгодной, поправит этим все другие ошибки, сделанные им при руководстве военными действиями. Тот же, у кого этой способности нет, никогда не закончит войну с честью, как бы он ни был искусен в других частностях военного дела.

Выигранное сражение сглаживает все остальные промахи, и наоборот, поражение делает бесполезными все прежние успехи.

Если хочешь составить войско, надо прежде всего найти людей. Поэтому обращаюсь к способу их выбора, как выражались древние, или набора, как сказали бы мы. Предпочитаю говорить «выбор», чтобы употребить слово более почетное.

Писатели, установившие правила войны^[8], предлагают брать в войска жителей стран с умеренным климатом, дабы сочетать в солдате смелость и разум;

жаркие страны рождают людей разумных, но не смелых, а холодные – смелых, но безрассудных.

Такое правило хорошо для правителя, который властвовал бы над целым миром и мог бы поэтому брать людей из любой местности, какая ему заблагорассудится.

Если же устанавливать правило, пригодное для всех, то надо сказать, что как республики, так и королевства должны выбирать себе солдат из жителей собственной страны, каков бы ни был ее климат – холодный, жаркий или умеренный.

Пример древних показывает, что во всякой стране хорошие солдаты создаются обучением. Там, где не хватает природных данных, они восполняются искусством, которое в этом случае сильнее самой природы. Набор солдат из чужеземцев нельзя называть выбором, потому что выбирать – значит привлечь в войско лучших людей страны и иметь власть призвать одинаково тех, кто хочет и кто не хочет служить. Понятно, что такого рода отбор возможен только в своей стране, потому что нельзя брать кого угодно в земле, тебе не подвластной, и приходится ограничиваться добровольцами.

КОЗИМО: Однако из этих добровольцев одних мы возьмем, других отпустим, и тогда это все же можно назвать выбором.

ФАБРИЦИО: Вы до известной степени правы, но примите во внимание недостатки такого способа, и тогда окажется, что именно выбора здесь никакого нет.

Во-первых, добровольцы из чужеземцев никогда не принадлежат к числу лучших солдат, наоборот, это – подонки своей страны: буяны, ленивые, разнузданные, безбожники, убежавшие из дому, богохульники, игроки, – вот что такое эти охотники. Нет ничего более несовместимого с духом настоящего и крепкого войска, чем подобные нравы.

Если эти люди являются в большем количестве, чем нужно, то можно еще выбирать, но так как самый материал плох, то и выбор не может быть хорош. Однако часто бывает, что их приходит слишком мало; тогда приходится брать всех, и получается уже не отбор, а просто наем пехотинцев. Так беспорядочно составляются теперь войска в Италии и в других странах, кроме Германии^[9], и происходит это оттого, что человек становится солдатом не по велению князя, а по своей воле. Скажите теперь сами: какие военные установления древних мыслимы в войске, набранном подобными способами?

КОЗИМО: Что же делать?

ФАБРИЦИО: То, что я уже сказал: составлять войска из собственных граждан и по приказу князя.

КОЗИМО: А можно было бы тогда ввести хотя бы некоторые древние установления?

ФАБРИЦИО: Конечно, при условии, что в королевстве во главе войска будет стоять сам князь или лицо, облеченное законной властью, а в республике – кто-нибудь из граждан, избранный полководцем; иначе добиться чего-либо хорошего очень трудно.

КОЗИМО: Почему?

ФАБРИЦИО: Отвечу вам в свое время; сейчас удовольствуйтесь тем, что иначе нельзя.

КОЗИМО: Если брать солдат в собственной стране, то где, по вашему мнению, лучше их набирать – в городе или в округе?

ФАБРИЦИО: Все писатели сходятся на том, что лучше брать солдат из окружных крестьян; это люди закаленные, воспитанные в труде, привыкшие к солнцу и не ищущие тени, приученные к обращению с железными орудиями, к земляным работам, к переноске тяжестей, а кроме того, они просты и бесхитростны. Однако я лично считал бы, что так как есть два рода солдат – пешие и конные, то пехоту лучше набирать из крестьян, а конницу – из горожан.

КОЗИМО: Какого возраста должны быть солдаты?

ФАБРИЦИО: Для совсем нового войска я брал бы людей от семнадцати до сорока. Если же войско уже есть и надо было бы его пополнить, то исключительно семнадцатилетних.

КОЗИМО: Мне не вполне ясна эта разница.

ФАБРИЦИО: Я поясню вам. Если бы мне пришлось создавать войско там, где его нет, то для обучения, о котором я буду говорить потом, надо было бы выбрать всех способных носить оружие, лишь бы они достигли призывного возраста. Если же мне пришлось бы производить отбор в стране, где войско уже есть, то для пополнения я брал бы семнадцатилетних, так как остальные были бы взяты уже давно.